Дуэт (№1) - Грехи юности

— Ну что, доктор? Каков приговор?

Пи Джей старалась говорить легко и непринужденно, но внутри все сжалось от страха.

Доктор сел рядом с ней, там, где только что сидела мать.

Боб стоял рядом.

— Как мы и подозревали, опухоль в груди была около пяти сантиметров в диаметре.

— И?

— И к сожалению, она оказалась злокачественной.

Свет померк перед глазами, и Пи Джей поспешно закрыла их.

— Значит, вы отняли грудь.

— К сожалению, да.

В палате воцарилась такая тишина, что Пи Джей слышала биение собственного сердца.

Боб поспешил нарушить гнетущее молчание:

— Когда ее можно будет забрать домой?

Пи Джей заставила себя открыть глаза. Врач сидел, сложив руки на коленях.

— Когда я узнаю, в каком состоянии находятся вспомогательные лимфатические узлы.

Пи Джей вдруг вспомнила о своем белом купальнике.

Никогда уже ей больше не надеть его.

— Как только мы получим полный патологический отчет, назначим химиотерапию.

«Волосы… О Боже, волосы начнут выпадать!»

— Эта разновидность рака лечится не облучением, а химиотерапией, — продолжал объяснять врач. — После интенсивного курса лечения Пи Джей сможет снова жить полноценной жизнью.

Они говорили так, словно не она лежит тут, рядом с ними, на кровати, или будто она глухая, но ей было все безразлично.

— Когда вы сможете начать? — продолжал Боб свои расспросы.

Пи Джей отвернулась к стенке. Похоже, Боб взял все переговоры на себя, но и на это ей было наплевать.

— Через пару недель. К счастью, рентген груди не выявил больше никаких узлов.

— Сколько она пробудет в больнице?

— Несколько дней. Мы разработали курс амбулаторного лечения, который ей нужно будет проходить.

— А как она будет себя чувствовать в течение этого курса? Ей потребуется кто-нибудь, кто неотлучно находился бы у ее постели?

Пи Джей взглянула на Боба. Он, в свою очередь, не сводил глаз с матери. Каково было выражение ее лица, Пи Джей не видела.

— В первые день-два может появиться легкая тошнота и расстройство желудка. Затем по мере заживания раны она будет чувствовать себя абсолютно нормально.

«Абсолютно нормально… О Господи, почему же никто не спросит главного — умру я или нет?»

— Она сможет вернуться к работе?

— Как она пожелает. Курс лечения рассчитан на полгода. Когда Пи Джей почувствует себя достаточно окрепшей, не вижу причин, почему бы ей снова не приступить к своим обязанностям.

— Это хорошо. Ее выдвинули в состав директоров крупного рекламного агентства.

Пи Джей почему-то показалось, что в словах Боба нет никакого смысла. Значит, ее утвердили, но какое это имеет значение сейчас?

— Доктор, — позвала она, и в палате воцарилась тишина, все с нетерпением ждали, что она скажет. — Я умру?

Врач украдкой глянул на Боба, потом перевел взгляд на свою пациентку.

— На пациентов, имеющих опухоли еще большего размера, чем у вас, лечение химиотерапией оказывало самое благотворное влияние. Так что нет никаких поводов для беспочвенных переживаний.

«Я умру, — подумала Пи Джей. — Грудь отрезали, и теперь я умру. Что ж, может, это и к лучшему?»

Она снова закрыла глаза. Почему они все сидят и не уходят?

— Ей нужно отдохнуть, — заметил доктор.

В палате стало тихо. Пи Джей услышала, как скрипнула кровать, и, не открывая глаз, поняла — врач поднялся.

— Спасибо, доктор, — послышался голос Боба. — Я пойду вместе с вами и поговорю с медсестрой по поводу режима. Пи Джей, — он положил руку на край кровати, — я скоро вернусь.

Ей удалось кивнуть. Мужчины вышли за дверь, и в палате снова воцарилась тишина.

— Мама, — позвала Пи Джей. — Ты здесь?

Флора подошла к кровати.

Пи Джей пристально вгляделась в ее лицо: черты его смягчились, уголки глаз были слегка опущены, в глазах стояли слезы. Мать взяла ее за руку. Впервые за долгие годы с тех пор как Пи Джей уехала в Ларчвуд-Холл, с тех пор как умер отец, она дотронулась до своей дочери. В последние годы они встречались очень редко, и, как правило, их встречи носили вынужденный характер.

— Мама, — прошептала Пи Джей, — мне страшно.

Флора села на кровать, наклонившись, обхватила дочь за плечи, и стена, возникшая между ними много лет назад, начала рушиться. Ласково притянув Пи Джей к себе, она прошептала:

— Я знаю, Памела, знаю…

Когда совсем стемнело, Боб вернулся домой, а мать осталась. Присев на стул у изголовья кровати, она тихонько сидела, положив руки на колени, пристально вглядываясь в металлическую стойку.

— Он очень приятный мужчина, — заметила она. — Рада, что вы вместе.

Пи Джей припомнился день, когда они с Бобом ездили в Беркширз. Визит носил чисто деловой характер, хотя обе стороны делали вид, что это не так. С тех пор, вплоть до сегодняшнего дня, мать его не видела.

— Да, — ответила Пи Джей. — Мне очень повезло.

«Повезло? — горько усмехнулась она про себя. — Я лежу на больничной койке с раком груди. Ничего себе везение!»

— Я останусь с тобой в твоей квартире, пока ты не поправишься.

— Это вовсе не обязательно, мама.

— Чепуха, — отмахнулась Мать.

Они помолчали.

— А она красивая? — спросила Флора.

— Что?

— Твоя квартира. Я ведь никогда ее не видела.

— Да. Я приобрела ее несколько лет назад.

Флора кивнула. Наклонившись, она вгляделась в лицо дочери.

— Я всегда буду рядом с тобой, не беспокойся.

Что это она говорит? Да она, Пи Джей, вообще не припомнит, когда в последний раз вспоминала о матери. Хотелось крикнуть: «Ты вовсе не обязана мне помогать только потому, что ты — моя мать!» Какой смысл играть роль образцовой матери! Ведь на самом деле ни о каких материнских чувствах не может быть и речи — слишком уж они разные, мать и дочь. Да и времени прошло слишком много… А впрочем, что она-то, Пи Джей, смыслит в материнских чувствах! Она вспомнила о своем ребенке, о сыне, и почувствовала, что вот-вот расплачется.

— Сколько же я наделала ошибок! — прошептала она.

Флора, взяв ее за руку, поправила на переносице очки.

— Мы должны были быть ближе друг к другу, — продолжала Пи Джей. — А жаль…

— Ты не виновата. — Мать невесело усмехнулась. — Только благодаря отцу мы держались вместе.

Значит, Флора это тоже понимала. Пи Джей почувствовала укор совести.

— Да, — согласилась она.

— Может, еще не слишком поздно, — сказала мать.

За дверью больничной палаты слышались приглушенные звуки. Они сидели рядом в полумраке, рассеиваемом лишь настольной лампой, мать и дочь.

— Извини, что доставила тебе столько боли, — прошептала Пи Джей.

Флора лишь кивнула.

— Мы можем поговорить с тобой, мама? — спросила Пи Джей.

Мать вопросительно глянула на нее.

— О моем ребенке?

Флора тут же перевела взгляд на спинку кровати.

— В этом нет необходимости. Что сделано, то сделано.

— Но ведь этот вопрос до сих пор причиняет тебе боль, как и мне.

Ей, как никогда, хотелось поговорить с матерью о сыне, но та лишь отмахнулась:

— Я давным-давно забыла об этом.

— Нет, мама. — Набравшись смелости, Пи Джей упрямо продолжала:

— То, что произошло много лет назад, изменило наши жизни: и твою, и мою. — И, понизив голос, сквозь слезы договорила:

— И папину.

Флора молчала.

— Я знаю, ты винишь меня в смерти отца.

Мать встала и отошла к другому концу кровати.

— Какая чепуха!

— Я и сама себя винила. Моя беременность подкосила его, вне всякого сомнения.

Флора провела пальцем по температурному листу, висевшему на спинке кровати.

— Думаю, ты давно все это пережила. — Голос ее прозвучал излишне взволнованно. — Ты добилась успеха в работе, наконец-то повстречала хорошего человека.

Пи Джей, расправив рукой складки на простыне, невозмутимо заметила:

— Это не меняет того, что я сделала.

В этот момент дверь распахнулась, и в палату вошла медсестра, катя перед собой прибор для измерения кровяного давления.

— Смерим-ка давление! — закудахтала она, подталкивая скрипучее сооружение к краю кровати.

Флора отошла к окну, а Пи Джей послушно протянула руку. Сестра обмотала ее манжеткой и принялась качать резиновую грушу. Пи Джей наблюдала за ее манипуляциями, которые в очередной раз напоминали, почему она находится здесь. «Нет, на сей раз я не дам матери увильнуть от разговора! — решила она. — Пусть не признается, что сама отказалась от ребенка, но о моем сыне мы наконец-то поговорим… Пока я еще жива».

Сестра, сделав свое дело, сняла с ее руки манжетку.

Подойдя к температурному листу, быстренько что-то там отметила и, волоча за собой аппарат, вышла из комнаты.

Пи Джей взглянула на мать — та вглядывалась сквозь шторы во тьму.

— У меня родился сын, — сказала она.

Флора, подняв руку, коснулась края шторы.

— Здоровенький мальчик. Почти четыре килограмма весом.

— Зачем ты говоришь мне об этом сейчас?

Голос матери звучал приглушенно, словно она говорила сквозь вату.

— Потому что настало время, — сказала Пи Джей. — И вообще по многим причинам.

Мать снова повернулась лицом к кровати.

— А я-то полагала, сейчас ты должна думать о более важных вещах, например, о своем здоровье.

— Мама, я могу и не поправиться, — через силу проговорила Пи Джей. — И кроме того, у меня появилась возможность увидеться с ним.

Флора опять отвернулась к окну. Пи Джей видела, что мать держит спину слишком прямо, то есть напряжена до предела, но останавливаться не собиралась: на сей раз она выскажет все до конца.

— Он — живой человек, мама, которого я произвела на свет. — Она замолчала, впервые осознав это сама. — И кроме того, он — твой внук.

Флора порывисто обернулась.

— Никакой он мне не внук! Это из-за него умер твой отец! Никогда ему не прощу!

Пи Джей вздрогнула как от удара. Она отказывалась поверить услышанному, сердце на мгновение перестало биться, но она постаралась взять себя в руки и, пытаясь сдержать готовые хлынуть слезы, спокойно проговорила:

— Это нечестно, он здесь ни при чем, все произошло из-за меня, а он — невинная жертва.

Флора подошла к стулу.

— Думаю, сейчас не самое удачное время говорить об этом, — заметила она, вновь выпрямившись как струна. — Ты слишком возбуждена. Полагаю, мне лучше уйти и дать тебе немного отдохнуть. Утром я вернусь.

И, взяв сумочку и старенькую курточку, мать направилась к двери.

— Мама, подожди.

Пи Джей села, почувствовав боль на месте отнятой груди.

Флора остановилась, но поворачиваться лицом к дочери не стала.

— Я ничуть не возбуждена, просто я пытаюсь решить, встречаться мне с ним или нет. Я надеялась, ты мне в этом, поможешь.

— Я не желаю об этом слышать, — не оборачиваясь, проговорила Флора и открыла дверь. — Спокойной ночи.

Пи Джей опустила голову на подушку. Не стоило говорить матери. Ну да ладно, впредь она этого делать не станет, сама примет решение, не спрашивая мнения Боба и не выслушивая замечаний матери. Потянувшись к настольной лампе, она выключила свет и сунула руку под одеяло.

Но трогать место, где совсем недавно была ее грудь, не стала — знала, будет больно. А еще раз причинить себе боль Пи Джей не хотелось.

Глава четырнадцатая

Понедельник, 20 сентября

ДЖИННИ

Субботу и воскресенье она провела в спальне, коротая время в обществе пары бутылок водки и блока сигарет. В понедельник, когда Джинни проснулась, было уже темно.

Полупустые бутылки валялись на полу, пепельница была полна вонючих бычков, голова раскалывалась. Джинни с трудом села и чертыхнулась, когда перед глазами комната заходила ходуном. Красные циферки электронного будильника на прикроватной тумбочке показывали 10:20. Значит, началась еще одна ночь.

Джинни вспомнила, что Джейк уехал, и на мгновение почувствовала облегчение. Потом ей припомнились Джесс и Ларчвуд-Холл, все остальное, о чем она запрещала себе думать в течение долгих лет.

Ни Джейк, ни три мужа, которые у нее были до него, не знали о ее ребенке. И не потому, что Джинни боялась, что у них сложится о ней плохое мнение. Да плевала она на это! Если сказать им о ребенке, они тут же начнут расспрашивать, кто его отец. Об этом, кроме нее самой, знала лишь Джесс. И, как теперь считала Джинни, этого было достаточно.

Она откинулась на подушку и призадумалась. Интересно, кому еще Джесс растрепала. А в том, что она это сделала, Джинни ни капельки не сомневалась. Она давным-давно поняла, что все тайное рано или поздно становится явным, даже среди друзей, особенно среди друзей. Сначала они ведут себя так, словно понимают, что каждый человек волен распоряжаться собственной жизнью по своему усмотрению, потом начинают совать нос в твою жизнь, давая тебе бесчисленные бесплатные советы. Единственный, кто никогда этого не делал, была ее мать.

Джинни задумчиво уставилась на бутылки, вспоминая прошлое. Через год после переезда на побережье мама начала харкать кровью. Джинни обнаружила это случайно, когда выбрасывала мусор. Среди пустых бутылок из-под виски, судков из-под мороженых обедов она наткнулась на окровавленные тряпки. Одному Богу известно, сколько это продолжалось. Медицинской страховки у матери, естественно, не было, но Джинни намеревалась бороться за ее жизнь до конца. Однако ни самые высококвалифицированные врачи, ни самые дорогостоящие больницы, ни даже сложнейшая операция не смогли спасти ее мать. Джинни потеряла не только ее, но и все деньги своего убиенного отчима.

Кончилось тем, что в девятнадцать лет она осталась одна и в очередной раз без копейки денег.

Но Джинни Стивенс не привыкла сдаваться, и она выстояла.

Первое время ей пришлось трудно. Джинни понимала, что писаной красавицей ее нельзя назвать: ямки от прыщей, плоские скулы и чересчур пышная грудь (тогда в моде были плоскогрудые девицы) не делали ее краше. Но фигура у нее была отменной, и Джинни умела выгодно преподнести ее.

Эл Роузен оказался толстым режиссером с неизменной сигарой во рту. Когда Джинни заявилась на кинопробу, он тут же попытался заманить ее в постель, однако она не поддалась — не потому, что была недотрогой, этого за ней отродясь не водилось, просто почувствовала: получив желаемое, этот тип тут же потеряет к ней всякий интерес.

Обработала она его в момент: достаточно было призывно покачать бедрами и немного пококетничать. Она тут же получила свою первую роль — крошечную, почти без слов во второсортном фильме ужасов. Говорить ей пришлось всего три строчки, но заработала она столько, что смогла в этом месяце заплатить за квартиру. После того как Джинни сыграла еще в двух фильмах, Эл бросил свою толстую тонкогубую жену, быстренько получил в Вегасе развод и потащил Джинни к мировому судье, В результате Джинни поселилась в его модерном доме из стекла и бетона в западном районе Лос-Анджелеса и в первую брачную ночь довела его до такого состояния, что он взмолился о пощаде. Да она согласилась бы спать с кем угодно, лишь бы этот кто-то оплачивал ее счета! Две недели спустя Роузен скоропостижно умер, оставив своей молодой жене дом, «кадиллак», купленный пять лет назад, и дела, не приносящие, правда, большого дохода. За одну ночь Джинни стала вдовой и агентом по нахождению молодых талантов. В то время ей было двадцать.

Гейтор Смит был пареньком из Техаса, который как-то раз забрел к ней в агентство в поисках работы. У него оказалась потрясающая улыбка и внушительных размеров член.

Джинни показалось, что из этого мальчика будет толк, и она взялась за дело: продала свой шикарный дом, переехала в квартиру подешевле и попроще, все деньги вложила в сногсшибательные туалеты, после чего отправилась обихаживать разных важных шишек. Через месяц она раздобыла Гейтору роль в вестерне, который прошел на ура, а когда он был на полпути к успеху, убедила, что для полноты счастья ему не хватает только жениться на ней. Она была уверена, что этого парня ждет блестящее будущее суперзвезды, хотя он, похоже, этого не понимал. Кроме того, лишние денежки тоже не помешали бы. Прожили они вместе три года. Гейтор имел грандиозный успех, и деньги к ним потекли рекой. Кончилось все в один прекрасный день, когда Джинни случайно заглянула в его фургончик — съемки как раз проходили на натуре — и застала Гейтора на месте преступления: тот занимался любовью с другим парнишкой из Техаса. Многое в жизни могла она вынести, но быть женой гомосексуалиста — это даже ей казалось чересчур.

Со Стэном Левескью Джинни познакомилась много лет спустя. Ей был тогда тридцать один год. В то время она бросила заниматься молодыми талантами и снова вернулась на сцену. Шел 1982 год, и ролей для бесталанных актрис старше двадцати пяти было не так уж много. Джинни все еще прожигала денежки, нажитые в ходе своей предыдущей семейной жизни, однако они таяли быстрее, чем хотелось бы. Стэн подвернулся как раз вовремя. Зарабатывал он на жизнь тем, что писал довольно неплохие сценарии к порнофильмам, обладая при этом живейшим воображением. Самым любимым его делом было заставлять Джинни заниматься любовью с какой-нибудь девчонкой, а самому сидеть на кровати и, наблюдая за ними, мастурбировать. Джинни не нравилось проделывать это с женщинами, но, черт подери, на дворе были восьмидесятые годы, а не прошлый век. Они поженились, и свадьбу отпраздновали так, что дым стоял коромыслом. Все шло хорошо, пока пару лет спустя Стэн не ударился в религию, и ему уже стало не до своей законной жены. Надо, правда, отдать ему должное: половину денег он отдал Джинни, а половину — церкви на отпущение грехов.

После Стэна, оставшись одна, она опять принялась искать работу и вскоре нашла. Известный продюсер документальных фильмов Джейк Эдварде предложил ей место в своей команде. И хотя он собирался ставить фильм для общественного телевидения, а Джинни документальными фильмами сроду не занималась, она с радостью ухватилась за это предложение. А меньше чем через год он сказал, что ей никогда больше не придется работать. Это были самые замечательные слова, которые ей когда-либо доводилось слышать в жизни.

Да, она сумела выстоять, добилась для себя достойной жизни.

Джинни заворочалась в постели, и улыбка ее сменилась недовольной гримаской. Она-то выстояла, а теперь явилась Джесс и пытается навязать ей самый страшный кошмар, который когда-либо был в ее жизни.

— Ну уж нет, моя милая, — сказала она, отвернувшись к стене. — Этот номер у тебя не пройдет!

Она встала и, приняв три таблетки аспирина, забралась под душ. Стоя под горячими струями, Джинни принялась исступленно тереть тело губкой, стараясь смыть с себя неприятные мысли о крошечном, никому не нужном ребенке, напомнившем ей о прошлом.

После душа Джинни сделала макияж и надела коротенькое белое платье трапецией с глубоким треугольным вырезом. Это было отступлением от правила — обычно она носила одежду, что называется, «в облипочку». Под складками тончайшей шелковистой материи угадывалось отсутствие нижнего белья. Джинни, обожала свое тело. Современная медицина позволяла творить с ним чудеса — что-то прибавлять, что-то убавлять, и Джинни этим воспользовалась: она увеличила грудь до полного четвертого размера, подтянула дряхлеющие мышцы бедер и живота, благо Джейк разрешал ей делать все, что угодно. Ей очень нравилось, как свободно ниспадающая ткань скользит по обнаженному телу.

— Ну, сучка ты эдакая, — сказала она в зеркало своему отражению, поправляя прическу в последний раз. — Пора уж позабыть о прошлом дерьме и отправляться на поиски приключений.

Махнув рукой, она сунула в серебристую сумочку пачку сигарет, нацепила на ноги белые босоножки на высоченных каблуках и вышла из дома.

Над тем, куда пойти, долго раздумывать не пришлось — неподалеку от дома располагалось известное во всем городе заведение, в которое туристы валом валили, наивно полагая, что звезды кинематографа там просто кишмя кишат Именно эта публика и была ей сейчас нужна. Не дай Бог столкнуться со своими знакомыми либо со знакомыми Джейка — позору не оберешься. Пришло время стать никем — позабыть свое прошлое и настоящее.

Джинни сунула ключи от машины хорошенькому молоденькому привратнику, вошла в распахнутые двери и сразу же окунулась в гул голосов, заглушаемых грохочущими звуками синтезатора, доносящимися со сцены. Ей не было видно, кто дает представление, но она знала — наверняка ансамбль из загорелых блондинок в белых, облегающих фигуру платьицах. Владелец кафе готов был выпустить на сцену кого угодно, лишь бы задержать туристов в заведении до закрытия.

Джинни стала пробираться к бару. Это оказалось непростой задачей: нетанцующие столпились перед стойкой в три ряда. Она бегло оглядела посетителей: в основном молодежь от двадцати до тридцати лет. Вскоре она заметила то тут, то там мелькающие седовласые головы. Если бы не плотоядные взгляды, которыми они сверлили молоденьких девчонок, их можно было принять за почтенных родителей, пришедших сюда коротать время за чашечкой кофе.

Потрясающе похожи на отчима, отметила про себя Джинни и почувствовала, как горло у нее предательски сжалось. Она поспешно провела рукой по шее, словно стряхивая жуткие воспоминания, и, поведя головой, гордо вскинула подбородок. «Нет, им меня не одолеть, — подумала она. — Ни Джесс, ни ребенку».

Она протиснулась к бару между двумя плоскогрудыми девицами.

Прошло несколько минут, прежде чем бармен обратил наконец на нее внимание. Спрашивать, что она желает заказать, не было никакого смысла — грохот вокруг стоял неимоверный. Понять друг друга можно было лишь по губам. Джинни отчетливо проговорила:

— Водку.

На что бармен, потряся графином, отреагировал.

— С тоником?

— С содовой, — ответила Джинни.

В этот момент она почувствовала на своей шее чье-то дыхание.

— В таком заведении и выпить приятно! — прокричал ей на ухо чей-то мужской голос.

Джинни обернулась. За спиной стоял парень лет двадцати пяти или что-то вроде того — в тусклом свете трудно было определить точнее. Шелковая рубашка на груди расстегнута, из нее торчат рыжеватые волосы. Молодой, горячий. Джинни улыбнулась и повела плечом, отчего вырез на платье увеличился еще больше. «Да, — подумала она. — Это гораздо лучше, чем вспоминать прошлое».

— Ты здешняя? — прокричал он.

— Нет, — ответила Джинни в ответ. — Я из Бостона.

Парень кивнул, будто знал этот город как свои пять пальцев, и, ткнув себя пальцем в грудь, пояснил:

— А я из Денвера.

Бармен передал Джинни заказ, но прежде чем она достала кошелек, паренек уже сунул ему в протянутую руку десятку.

— Спасибо, — улыбнулась Джинни, чувствуя, что все идет, как задумано.

Сделав большой глоток, она подождала, пока водка дойдет до желудка, постепенно смывая суету последних двух дней. Мысли о Джейке начали исчезать. Еще один глоток — и за ними последовали мысли о Джесс.

— Потанцуем? — прокричал паренек.

Она кивнула и, осушив свой бокал, поставила его на стойку. Мальчишка, положив руку на спину, повел ее К танцплощадке.

Музыка ревела, как дикий зверь. Джинни, выгнув спину, принялась скакать вместе с остальными танцующими, стараясь попасть в такт. Одно движение — и платье ее сбилось на одну сторону, почти обнажив полную грудь, другое — и оно взметнулось вверх, открыв взору изумленного мальчишки темный треугольник между ногами.

Так прыгали они и вращались, не отрывая глаз друг от друга. Паренек при этом пожирал ее глазами.

Быстрая музыка кончилась, началась другая — медленная, спокойная. Он притянул ее к себе и закружил в танце.

Она, обхватив его за шею, зазывно смотрела в его ясные голубые глаза. Обняв ее еще крепче, он положил руки на ее ягодицы. Выгнув спину, Джинни подвигала нижней частью туловища.

Он прошептал ей что-то на ухо. Она не расслышала его слов, но догадаться было нетрудно. А почему бы и нет?

Разве не за этим она сюда пришла? Кроме того, Джинни прекрасно понимала: достаточно побыть с кем-нибудь в близких отношениях, чтобы выбросить из головы окончательно и бесповоротно мысли о Джейке и Джесс.

Паренек потянул ее за собой сквозь толпу к двери. В фойе было светлее, и Джинни поняла, что ошиблась, — мальчишке было не больше двадцати одного года.

— У меня еще такого не было, — усмехнувшись, проговорил он, показав при этом сильные, здоровые зубы.

Джинни застыла как вкопанная.

— Ты что, девственник? — спросила она и тут же почувствовала приятное возбуждение.

У нее тоже такого еще не было, а если и было, то она об этом не помнила.

— Нет, что ты! — расхохотался он. — Просто у меня никогда не было женщины, которая мне в матери годится.

Джинни вздрогнула как от удара. Кровь застучала в висках. И, прежде чем она осознала, что делает, размахнулась и со всей силой ударила его по лицу своей серебристой сумочкой, пытаясь сбить с него горделивую улыбку.

— И теперь не будет, щенок, — выпалила она и мгновенно вылетела за дверь.

Войдя в дом, Джинни поняла, что проплакала всю дорогу. Сбросив босоножки, она направилась в гостиной к бару из тикового дерева. Джейк приобрел его за кругленькую сумму, когда они с Джинни проводили медовый месяц на Гавайях, и очень гордился своим приобретением.

Джинни отыскала самый большой стакан и до половины наполнила его водкой. Потом машинально взяла из маленького холодильника несколько кубиков льда, бросила их в стакан и плеснула немного содовой. Она успела выпить почти все, когда услышала, как открывается входная дверь.

— Кого еще черт несет? — невнятно проговорила она.

В фойе, отделанном серо-голубой плиткой, послышались шаги.

— Того, кто пришел составить тебе компанию.

В гостиную вошел Брэд.

— Как поживаешь, мамуля?

Джинни недобро посмотрела на него.

— Какого дьявола тебе здесь понадобилось? Если старина Джейк узнает, что ты приходил, он тебе шею свернет.

— Старина Джейк, как ты его называешь, ничего не узнает. Правда, мамуля?

— Перестань меня так называть. Никакая я тебе не мамуля!

Брэд расхохотался и направился к бару. Быстренько осмотрев его содержимое, он обратился к Джинни:

— Налить?

— А почему бы и нет? — отозвалась она, допив остатки водки.

Брэд, составив два коктейля, подошел к софе. Один вручил Джинни, а с другим сел рядом с ней на низкой подушке.

— Странно, что ты дома, — заметил он, поднимая свой стакан. — Поскольку старик уехал, я думал, ты захочешь немного развеяться.

— С чего ты взял?

— Извини, наверное, мне следовало бы подумать, что ты сидишь дома и вяжешь отцу свитер.

Джинни не ответила, лишь сделала из своего стакана большой глоток. Голова немного закружилась. Ей нравится такое состояние. Она взглянула на Брэда — лицо его показалось ей немного расплывчатым.

— Значит, ты мне поможешь? — спросил он.

— В чем?

— Выгрести у старика немного денег.

Джинни расхохоталась — Денег? Радость моя, — наклонившись, она коснулась пальцем его щеки, — с чего бы мне помогать тебе?

Ведь я тебя терпеть не могу.

— Не правда, мамуля. — В голосе его послышались сладострастные нотки, и он понизился до шепота:

— Я видел, как ты на меня смотришь.

Джинни резко отстранилась.

— Да пошел ты! — бросила она, сделав еще глоток.

— Мамы не должны так разговаривать со своими детьми.

— Нет, это ты послушай! Никакая я тебе не мать. Я только жена твоего отца.

Брэд задумчиво уставился на свой стакан.

— Джинни, я знаю, что вел себя как последний подонок…

— Это уж точно!

— Но поверь мне, я собираюсь встать на праведный путь, и поэтому мне позарез нужен этот ресторан.

— Послушай моего совета, дружок. Рассчитывай всегда только на себя. Не жди помощи ни от отца, ни от кого бы то ни было.

— Что, по собственному опыту знаешь?

Джинни, улыбнувшись, сделала еще глоток.

— Ты ненавидишь моего отца?

Она покачала головой.

— Иногда он, правда, бывает занудой, каких мало, но у меня нет ненависти к нему. Только терпеть не могу, когда он заставляет меня быть не той, что я есть.

Брэд наклонился ближе:

— А какая ты есть на самом деле, Джинни?

Джинни расхохоталась.

— Я просто сволочь.

Она провела пальцем по ободку стакана, уже ничего не видя затуманенными алкоголем глазами, и тихонько повторила:

— Просто сволочь.

— Что это ты себя казнишь? Джейк застукал тебя, когда ты развлекалась с каким-нибудь барменом?

Джинни чуть не подпрыгнула от неожиданности.

Брэд расхохотался.

— Что, не ожидала? Дружок мой работает барменом в заведении, где вы с отцом провели вечер на прошлой неделе. Он от тебя просто обалдел.

— О Господи!

— Ладно, не переживай.

Воцарилось молчание.

— А еще никогда не ври, — невнятно пробормотала Джинни. — Враньем ничего не добьешься. Оно только будет преследовать тебя.

— Я не вру. Я в самом деле хочу купить этот ресторан.

— Верится с трудом.

Брэд пожал плечами.

— Говорю же тебе, с прошлым завязал.

— А я тебе говорю, что врешь. Прекращай, Брэд, не стоит.

— Опять говоришь по собственному опыту?

— Ага.

Брэд лишь легонько присвистнул.

— Джейк бросит меня, — пробормотала Джинни, внезапно позабыв о присутствии Брэда.

Она открыла для себя простую истину: хотя Джейк временами отличался невероятным занудством, Джинни поняла, что никогда сама, по доброй воле от него не уйдет — слишком вольготное было тут у нее житье, а будущее представлялось довольно туманным. Джейк знал о ее прошлой жизни почти все: сколько у нее было мужей, кем они работали, но о ребенке своем Джинни даже заикнуться боялась. Он тотчас бросил бы ее.

— Из-за ребенка… — добавила она.

— Из-за какого еще ребенка? О Господи! Ты что, залетела?

Джинни почувствовала, как по щекам у нее покатились слезы. А может, это и не слезы вовсе.

— Когда-то… Давным-давно…

— У тебя есть ребенок?

— Есть где-то…

Брэд осторожно положил руку ей на плечо и сдвинул белую материю. Джинни взглянула на него — он внимательно разглядывал ее голое плечо, нежно поглаживая его.