ГЛАВА 3

Хозяин квартиры лежал посреди кухни с проломленным черепом. Лежал он на правом боку с поджатыми ногами, в руке мертвой (вот уж точно мертвой, мертвее не бывает) хваткой сжимал граненый стакан. Видимо, конец наступил мгновенно – как сидел паренек на стуле, так и упал замертво. Поварской топорик, которым был нанесен столь точный и мощный удар, валялся рядом.

В том, что убитый является Алексеем Белобородовым, сомневаться не приходилось – на клапане кармана форменной куртки красовался бейдж с фамилией. И в том, что совершено именно убийство, у меня сомнений тоже не было. Мысль, что кто-то может свести счеты с жизнью, врезав себе по виску кухонным топориком, разумеется, имела право на существование, но я решил над здравым смыслом не глумиться.

Беглый осмотр места происшествия показал, что Белобородов знал своего убийцу. За это говорило и то, что дверь не взломана, и то, что следы борьбы отсутствуют, и то, что кухонный стол сервирован всем необходимым для душевного междусобойчика. Для чего же еще все это могло понадобиться: початая бутылка водки, стакан (родной брат того, что сжимал в руке покойный), пачка сигарет, вскрытая банка со шпротами, разорванная упаковка мясной нарезки, порубленный огурец и раздраконенный пучок петрушки? Только для этого. Коньяк, икра, омары, фуа-гра – для кидания понтов и крутых разводок. Цветы, шампанское, конфеты в коробке – чтоб подругу в кровать затащить. А это – для этого.

Выглядело все так, будто произошло тривиальное убийство на бытовой почве: сидели двое дружков не разлей вода, выпивали-закусывали под приятную музыку, разговоры разговаривали, затем повздорили из-за пустяковины, и один другого в пылу спора укокошил на почве, как пишут в милицейских протоколах, личных неприязненных отношений. Словом, на первый взгляд – история из серии: «Отрезал Ваське голову, сунул в тумбочку для смеху. Думаю, Васька проснется, увидит, обхохочется».

Было ясно, что официальное следствие пойдет именно по этому пути. Путь очевидный, напрашивается сам собой. Доблестные опера из местного убойного отдела не волшебники, не дано им видеть то, что вижу (вернее сказать, испытываю) я. А я, будучи (пусть и не в самой активной фазе, но все же) магом, всем своим нутром чувствовал, что совсем недавно на стареньком холодильнике «Бирюса», дверка которого обклеена переводными красотками, стоял некий объект Силы. Зная всю подоплеку, я понимал, что этим объектом являлась чаша одного из братьев древнего магического ордена. Она и только она. Допустить, что стояло тут нечто другое, значило бы признать, что бывают на свете чудесные совпадения. Но по этому вопросу я полностью согласен с поэтом Маяковским, который как-то сказал однажды: «Нету чудес, и мечтать о них нечего». Вывод: стояла чаша. Для непосвященных – реликвия и романтический символ устремлений к духовной пище, для посвященных – реальный предмет с полезным магическим свойством.

Таким образом, мое предположение о причастности к краже тамошней охраны подтверждалось. Интуиция не подвела меня и на этот раз. Именно ночной сторож (или, как для важности было обозначено все на том же бейдже, – «оперативный дежурный») Алексей Белобородов выкрал у сильнейшего мага Города Чашу Долголетия. Выкрал явно под заказ и, плохо понимая, что именно украл, приволок – наглость на грани глупости – к себе домой. Даже «поляну» на радостях накрыл, дурашка. Видимо, собирался на пару с заказчиком отметить успех. Что было дальше, тоже яснее ясного. Заказчик оказался коварнейшим злодеем: вместо того чтобы отслюнявить положенное, махнул топориком, что тот Родион Раскольников. Может, денег пожалел. Может, убрав лишнего свидетеля, концы обрубил. А скорее всего – и то и другое вместе: порешив наивного воришку, порешил гад все разом.

«Встреча непосвященного с обратной стороной вещей никогда не доводит до добра» – такую сентенцию приписывают Высшему Неизвестному. Множество раз за свою жизнь убеждался я в истинности этих слов. И вновь убедился.

А мог бы жить, подумал я, разглядывая труп.

На вид Белобородову было лет двадцать пять, может, чуть больше. Совсем молодой. Еще жить и жить.

Не вышло.

Продолжая осмотр, я перешел из кухни в комнату.

Складывалось впечатление, что совсем еще недавно уют в этом скромном жилище поддерживала зрелая женщина, но случилось нечто, после чего эта однокомнатная квартира стала стремительно превращаться в настоящую холостяцкую берлогу. Заметно это было по многим мелочам. К примеру, скатерть на столе лежала хоть и стираная, но плохо глаженная, да и дырочку от случайного прикосновения сигареты никто заштопать не удосужился. Рама окна подкрашена, но стекло заляпано грязными дождями. Цветов в квартире полно, но все эти фикусы, драцены и прочие фиалки-кактусы поливаются, похоже, крайне нерегулярно, земля в горшках уже совсем потрескалась. Посуда в старой, еще советских времен стенке расставлена аккуратно, но слой пыли на полках с палец. Обратно же, постельное белье на тахте собрано в рулет, но не спрятано. Характерная, кстати, деталь. Стало быть, убирать-то за собой парень был приучен, но спросить-поругать теперь некому. Собрать собрал, а потом плюнул – некогда! – и побежал по делам.

Глядя на все эти несообразности, я предположил, что еще совсем недавно жил Алексей Белобородов вместе с мамой.

Сперва предположил, а только потом обнаружил среди фужеров и салатниц фотографию женщины в скорбной рамке.

Хорошо, что не дожила мамаша до такого черного дня, подумалось мне, когда я разглядывал этот нечеткий, увеличенный с паспортного, снимок. Хотя, если бы была жива, может, и уберегла бы непутевого сына. Тут не угадаешь.

В углу на тумбе рядом с тахтой стоял музыкальный центр. Я подошел, нажал на кнопку «Eject», принял выползший диск и ознакомился с лейбом: группа «Lacrimoza», альбом 2005 года «Lichtgestalt». Белобородов оказался поклонником тонких готических экзерсисов. Пришла мысль поискать коробку от диска, название которого перевел на русский как «Светоносный образ». Разыскав коробку (лежала в развале среди прочих), я заценил положение вещей и выяснил: восемь композиций, общее время звучания – час и три минуты. Глянул на часы, прикинул хвост к носу, и вышло у меня, что в одиннадцать тридцать Алексей Белобородов был еще жив. Следовало всерьез обдумать эту информацию, но тут завякал мобильник.

Звонила Лера.

Что-то быстро дожевав и быстренько проглотив, она бодро поприветствовала:

– Приветик, шеф.

– Здравствуй, детка, – отозвался я.

– Шеф, мне надоело дома сидеть.

– Верю.

– А когда мне можно будет выйти из клетки?

– Как только, так сразу.

– Я серьезно, шеф.

– И я серьезно.

В этот миг в голове появилась и застряла мысль, что я нечто важное пропустил при осмотре кухни. Продолжая разговор, направился туда.

– Шеф, а что там с последним делом? – тем временем спросила Лера.

– Отработано и сдано в архив, – доложил я.

– А вы помните, что мне обещали?

– Ты насчет похода в ресторан?

– Ага, шеф.

Голос Леры стал игривым.

– Мужик обещал, мужик сделает, – весомо сказал я и осмотрел кухню с порога: что пропустил?

– Шеф, а чем вы сейчас занимаетесь?

– Миросозерцанием.

– В смысле… А-а-а! – Лера хихикнула. – Поняла. Расслабляетесь после окончания дела. Да?

– Типа того, – шаря взглядом по кухне, сказал я.

Думал, что на том моя непоседливая помощница и закончит свое ля-ля, но не тут-то было. Похмыкав на все лады, сказала:

– Шеф, вы просили при случае напомнить об одной штуке.

– Я? Просил? Напомнить?

– Просили-просили.

– Ну тогда напоминай.

И тут я понял, куда нос еще не совал. В пепельницу. Стояла на столе такая. Тяжелая, хрустальная, сделанная на манер тополиного листа.

– Вы, шеф, просили напомнить, – сказала Лера, – что Зло не всегда Зло, а Добро не всегда Добро.

– Спасибо за напоминание, – без тени иронии поблагодарил я, перешагивая через труп.

– Шеф, у меня вопрос в тему, – не унималась Лера.

– Задавай, – разрешил я, вытащил из ящика стола вилку и стал ковыряться в пепельнице.

– Как это Зло может не быть Злом? Оно же Зло.

Все окурки (а было их с десяток) оказались одной марки. То ли убийца был некурящим, то ли предусмотрительным – свои забрал. А может, курил хозяйские. В любом случае требуется экспертиза слюны, что мне недоступно.

– Сейчас объясню, – продолжая ковырять в пепельнице, пообещал я Лере. – Но прежде скажи, что является мерилом Добра и Зла?

– Не знаю, – помолчав, призналась девушка.

Раскидав окурки по бортам пепельницы, я обнаружил попку огурца, колбасную шкурку и – к своей вящей радости – обгоревшую полоску бумаги размером с трамвайный билет. Подцепив, вытащил. И при этом не забывал про девушку, втолковывал ей:

– Человек, незамутненная моя подруга, является мерилом Добра и Зла. Че-ло-век. А что это означает?

– Что?

– А это означает, Лера, что ты и только ты решаешь, что есть Добро, а что есть Зло. Смотрела фильм «От рассвета до заката»?

– Конечно, – фыркнула Лера. – Ужастик Родригеса.

На откопанной бумажке читалась выведенная черной шариковой ручкой цифра «3» (или недогоревшая «8»), а чуть ниже – аббревиатура ДЧХ.

– Помнишь, братьев-убивцев, которых Клуни и Тарантино играют? – разглядывая любопытную находку, спросил я.

– Помню, конечно.

– А теперь вспомни, какое у тебя к ним отношение было. Думаю, в начале фильма ты считала их кончеными отморозками. Воплощенным Злом. Я прав?

– Точно, шеф.

Наверное, был записан чей-то телефон и, чтобы не забыл чей, инициалы проставлены, подумал я. а вслух произнес:

– Но когда персонал салуна «Большие сиськи» превратился в монстров, твое отношение к братишкам резко изменилось. Не так ли?

– Точно, – вновь согласилась Лера. – Они же там биться стали с оборотнями. Клуни вообще оказался милашкой. И девчонка в него втюрилась.

– О чем и толкую, – прикидывая, как можно расшифровать инициалы, сказал я. – Когда на сцену вышло Абсолютное Зло, тогда то, что ты до этого считала Злом, перестало быть таковым. Получается, Зло не всегда Зло. Что и требовалось доказать. Понятно?

– Понятно, шеф, – вздохнула Лера. – Только…

– Что еще?

– Скажите, шеф, но ведь Добро все равно победит Зло? Да? Ведь да?

Я не понимал, шутит она или говорит всерьез. Выяснять не стал и сказал, не меняя назидательной интонации:

– Лера, реальный мир – не голливудский блокбастер с обязательным хеппи-эндом. Окончательная победа Добра, как и победа Зла, невозможна в принципе.

– Но почему, шеф?

– Как абсолютный хаос, так и абсолютный порядок не допускают существования разумной жизни. А это значит, что в результате победы любого их этих двух начал тебя, Лера, не станет. А если не станет мерила, кто определит – Добро победило или Зло? Врубаешься, о чем я?

– Шеф, вы Морфиус, – помолчав, сказала девушка.

– В смысле? – не понял я.

– Зачем толкнули ребенка в пустыню реальности?

– Кто-то ведь должен был это сделать.

– Лучше бы вы меня… – начала была Лера и вдруг замолкла.

– Что «лучше бы вы меня»? – вкрадчивым голосом уточнил я.

Она смущенно промямлила:

– Ладно, шеф, проехали. Решайте все вопросы побыстрее, я долго в клетке не выдержу. Пока-пока.

И сразу отключилась, я даже попрощаться не успел.

Вернув найденную бумажку на место (улика как-никак), я – чтобы не отнимать хлеб у оперов – придал композиции в пепельнице прежний живописный вид. Протер вилку полотенцем, закинул в ящик и пошел на выход. Делать мне в квартире Белобородова было больше нечего.

Пока спускался, раздумывал над этими ДЧХ. Думал: фамилия-имя-отчество или имя-отчество-фамилия? В любом случае смущала буква Ч. Какое имя начинается с этой буквы? Чук? Чехонте? Чебурашка? С ходу вспомнить не смог. Но, выйдя из подъезда, вспомнил – Чеслав.

Во дворе вокруг детской площадки, огороженной крашеными шинами, по-прежнему гонял на велике стриженный под «ноль» пацан. Заходил – он гонял. Выхожу – все гоняет. Класс шестой-седьмой. Или пятый откормленный.

– Эй, пацан! – окликнул я его, усаживаясь на вкопанную в землю шину.

Он подъехал:

– Чего, дядь?

– Лысина не мерзнет?

– Не-а.

– А пацаны не дразнят?

– Так-то нет.

В это время ожил мобильник, на связь вышел Ашгарр.

– Занят, перезвоню, – оборвал я его на полуслове и снова обратился к пацану: – Давно тут катаешься?

– Так-то да. Давно.

– Слушай, я тут товарища ищу. Скажи, не выходил из третьего подъезда такой маленький и толстый?

– Не-а, не видел.

– Точно?

– Так-то, да. Лешки Решетникова мамка выходила, потом бабка с пятого, сантехник еще, который не сантехник.

Я зацепился:

– Как это «сантехник, который не сантехник»?

– Это я сначала подумал, что сантехник, – пояснил пацан. – Но у нас же сантехником батя Вовки Труфанова, и я подумал – нет, не сантехник.

– А с чего ты взял, что он сантехник?

Пацан посмотрел на меня, как на дитя малое.

– Так чемодан же с инструментом.

– А! Тогда понятно. Раз чемодан, тогда – да. А он не толстым был?

– Кто? Чемодан?

– Да нет, сантехник, который не сантехник.

– Не-а, не толстый. Худой. И высокий такой. Не как вы, но высокий.

Хотелось, конечно, вонз" иться в сознание пацана Взглядом, вживую посмотреть на этого сантехника, который не сантехник, но – табу. Однажды сам себе строго-настрого запретил ковыряться в сознании детей. Ковырнул как-то раз сознание вот такого же мальца, а он вырос и стал серийным убийцей. Взаимосвязь не очевидна, вопрос не изучен, но я зарекся. Чур меня, чур.

– Ну ладно, спасибо тебе, – сказал я, вставая. – Смотри, быстро не гоняй, а то лысину застудишь.

– Не-а, не застужу, – улыбнулся пацан и покатил на новый круг.

Уже направляясь к машине, набрал домашний номер.

– Хорошо, что перезвонил, – сказал Ашгарр.

– Чего случилось? – поторопил я.

– Тут перед домом тип какой-то часов с десяти трется, не нравится он мне.

– Думаешь, Охотник?

– Черт его знает, на лбу не написано.

– Сейчас подъеду, ты только сам не высовывайся, – попросил я, отключился и выругался: – Вот же тенехрень!

Последний мой возглас относился не к новости Ашгарра, просто на фонарном столбе, под которым стоял мой болид, сидел ворон Охотника.

– Обложил, гад! – обронил я еще в сердцах и прошел мимо тачки, будто и не моя вовсе.

Я решил разобраться с вороном немедленно, как говорится, «здесь и сейчас». Шляпу Птицелова не вернуть, а жить с ощущением, что за тобой постоянно следят, это все равно что танцевать с занозой в пятке. Можно, конечно, но ну его на фиг.

Выбравшись со двора на улицу, я прошагал квартал, повернул к небольшому скверу, разбитому возле школы, пересек площадку для выгула собак и добрался до цели своего маневра – огороженного горбылем долгостроя. Выбил ногой две доски и проник внутрь, где увидел то, что и должен был увидеть, – глубокий котлован, в дно которого там и сям было вбито с десяток железобетонных свай. Некоторые из них уже осыпались от времени и непогод и пугали небо пиками голой арматуры. Я прошел краем к сгоревшему строительному вагончику, плюхнулся на чудом уцелевшую скамейку и в ожидании ворона закурил.

Шпион не заставил себя долго ждать – через полминуты заявился, покружил, лениво меся крыльями разгоряченный воздух, и уселся на ближайшую сваю.

Сел, и больше ничего.

Какое-то время мы играли с ним в игру «Кто первым моргнет». Первым моргнул я. Не от тяжести взгляда его желтых остекленевших глаз, нет, – от дыма после очередной затяжки. Хотя и от дыма, а все равно стало обидно. Плюнул от досады и крикнул обнаглевшей птице:

– Чего вылупился?!

– Ничего, – ответил ворон.

– Зовут тебя как, тварь пернатая?

– Никак.

– Ну а когда шпионить прекратишь?

– Никогда.

Стряхнув пепел, упавший на коленку, я усмехнулся и со знанием дела желчно заметил:

– А летаешь ты как курица беременная.

– Что?! – возмущенно вскрикнул шпион.

– Точно – как курица, – повторил я и выхватил кольт.

Вроде быстро достал, раз – и уже в руке, но когда навел ствол, ворона на свае уже не было. Уже кружил над моей головой.

– Что ж ты вьешься? – задал я ему риторический вопрос, пытаясь прицелиться.

Не получалось у меня прицелиться. Заколдованный ворон то взвивался к облакам, то камнем падал вниз. И все время, нарушая все мыслимые и немыслимые законы аэродинамики, шарахался из стороны в сторону. Попробуй тут прицелься. В конце концов прекратил я заниматься ерундой и сунул пистолет в кобуру. Только спрятал, ворон тут же вернулся на свое место. Выждав какое-то время, я предпринял еще одну попытку. Увы, результат оказался тем же: только я, а он – уже.

Жалея, что сейчас не Ночь Полета, что не могу пуститься в погоню за гостем неназванным, я решил применить магию. Отбросил окурок в сторону и, освобождая Силу одного из заряженных Михеем колец, тихо, чтобы не вспугнуть соглядатая, прошептал:

Не успел я закончить заклинание, как на почерневшую от пожара крышу вагончика выползла Лютая Арахна – огромный, размером с раскормленного бульдога, волосатый паук, челюсть которого угрожала всему и вся отогнутыми вниз ядовитыми когтями, а две клешни, вооруженные острыми зубами, беспрестанно щелкали.

Я не знаю, кто и когда назвал это жутковатого вида демоническое существо Лютой Арахной, но догадываюсь почему.

Согласно одной из древнегреческих легенд, известная своим мастерством лидийская вышивальщица и ткачиха Арахна дерзнула вызвать на состязание саму Афину Палладу. Могущественная богиня, приняв образ старухи, пыталась отговорить возгордившуюся смертную от дурацкой затеи, но Арахна пошла на принцип. После того как оба полотна были готовы, олимпийские боги признали победительницей Афину. Арахна же, не вынеся позора, повесилась. Разгневанная Афина вынула гордячку из петли, оживила и, окропив соком волшебной травы, превратила в злобного паука.

Вот отчего Лютую Арахну назвали Лютой Арахной.

Явившийся из Запредельного монстр делал вид, что не обращает на птицу никакого внимания. Ворон тоже не суетился и никакой тревоги не выказывал. Похоже, видел подобного зверя о восьми ногах впервые и не знал, насколько коварен. К тому же расстояние между ними было приличное, метров шесть. Ворон чувствовал себя в безопасности.

Только что для Лютой Арахны шесть метров? Тьфу, а не расстояние. Раз плюнуть. Она и плюнула.

Ворон свалился с насеста, кувыркнулся, но на дно котлована не упал – умудрился встать на крыло и попробовал рвануться ввысь. Тщетно. Блестящая нить, что натянулась между ним и Лютой Арахной, не позволила ему это сделать. Тогда он стал кружить, пытаясь порвать нить. Со стороны это походило на то, будто Лютая Арахна запустила воздушного змея и с макабрическим изяществом гоняет его туда-сюда по воздушным потокам. А потом она стала подтягивать ворона к себе. Ворон, естественно, сопротивлялся. Она его сюда, он от нее – туда. Она – сюда, он – туда. Теперь их борьба стала походить на игру в «йо-йо».

Когда ворон сообразил, что ему не вырваться, он пошел в атаку – свалился в боевое пике, намереваясь пробить панцирь паука клювом. Быть может, у него бы вышло, но в последний миг Лютая Арахна с проворностью степного зайца отскочила в сторону, избежав тарана, и ворон, не успев затормозить, шмякнулся оземь.

Но нет, не разбился, встрепенулся и попытался взлететь, чтобы пойти на новый заход. Не тут-то было. Лютая Арахна прижала его к земле клешней и быстро-быстро стала оплетать паутиной. Ворон трепыхался, но участь его была предрешена. И тогда на помощь ему Охотник прислал крыс. Выскочили две из-под вагончика. Одна прыгнула Лютой Арахне на спину, другая стала рвать когтями и зубами паутину.

Тут уже пришла моя очередь, и я немедленно приступил к дератизации.

Одну крысу снял первым же выстрелом, за второй, самой крупной (я этих лидеров выводка называю «царицами»), пришлось погоняться. Но и ее прикончил – загнал к забору, прицелился и всадил порцию серебра. Крыса прощально взвизгнула и, оказавшись, естественно, фантомом (все «царицы» – гости из Запредельного), обратилась в огненный фиолетовый куст. Секунды две куст пылал, а потом угас и осыпался на щебень бледнеющими искрами. И остался от «царицы» только длинный лысый хвост.

Тем временем Лютая Арахна окончательно запеленала ворона, и тот превратился в подрагивающий белый кокон. Желания смотреть, что произойдет дальше, у меня не было. Видел как-то раз подобное зрелище, признаться, не слишком аппетитное.

Возвращаясь к машине, раздумывал о том, что все-таки лучшая защита – это нападение. И поскольку дух мой находился в боевом настрое, в голову пришла мысль немедленно позвонить генеральному директору «Фарта» Тюрину И.В. и закрыть тему продажи офиса раз и навсегда.

Решил и сделал.

Сначала позвонил в справочную, потом и в приемную доморощенного Большого Босса.

– Инспектор Дорохов, федеральное казначейство, – не дрогнув голосом, представился я. – Соедините-ка меня, барышня, с Тюриным.

– Прошу прощения, но Иосифа Викторовича нет на месте, – вежливо сообщила секретарша.

– Что за ерунда? Мы же договаривались.

– Возможно. Но… Дело в том, что Иосиф Викторович повез жену в клинику.

– Вот как. Что-нибудь серьезное?

– Нет, напротив. Пришло время лечь на сохранение.

– Вот оно даже как. – Я задумчиво похмыкал. – Что ж, это святое, перезвоню попозже.

– Да, позвоните к концу дня, – поддержала мое суетное намерение секретарша. – А еще лучше – завтра утром.

Короче говоря, не получилось у меня решить вопрос кавалерийским наскоком. Судьба дает мне возможность собраться с силами и решить вопрос танковым наездом, решил я. А потом и думать про это забыл, потому что увидел такое, отчего в зобу дыханье сперло.

Я уже подходил к болиду, когда из толпы, как Европа из мутной пены, вышла умопомрачительной красоты женщина: волосы – огонь, фигурка – нет слов, походка – от бедра, и вся в белом. И платье на ней было белое-белое, и туфли на высоченном гвоздике тоже белые, и шляпка, и сумочка, и шарфик газовый – все, все белое. Нереальное зрелище. Нечто чистое и свежее среди раскаленного смрада улицы. Идет и – о мать моя Змея! – улыбается. Да такой открытой улыбкой, что невольно самому улыбнуться хочется. Сначала подумал, что это она мне, потом (не дурак) врубился – каким-то своим, очень светлым мыслям.

Когда проплыла мимо, обдавая духами и туманами, я стал провожать ее взглядом – так подсолнух выглядывает солнце, замирая от страха, что оно вот-вот нырнет за тучи. Смотрю, подошла к бровке, стала ручкой делать. В голову пришла лихорадочная мысль предложить свои услуги, но, пока собирался с духом, уже подкатило такси и – ох, ах – унесло мою красотку в очарованную даль.

Но чем хороши золушки всех времен и народов, так это своей привычкой что-нибудь обронить впопыхах.

Вот и эта.

Когда садилась, неловко махнула сумочкой, и из нее выпало на газон нечто блестящее.

Я, конечно, подбежал и подобрал.

Не преминул.

Это был ключ от гостиничного номера. На массивном брелоке читалось «Элит Холл» и «404».

Может, это знак того, что Пределы готовы принять новую красотку-ведьму, подумал я, упрятывая ключ в карман.

Решил, как только отработаю по информации Ашгарра – сразу помчусь в «Элит Холл».

Сначала – главное, только потом – основное.

Ничего тут не поделаешь, так уж заведено у нас, невольников собственного долга: первым делом самолеты, а девушки потом.

Но обязательно.

ГЛАВА 4

Ашгарр меня не разыгрывал. Во дворе на скамейке возле перекладины для выбивания ковров действительно сидел незнакомец. Я притормозил на углу дома и, не вылезая из машины, рассмотрел этого непрошеного гостя.

На вид дал бы я ему лет шестьдесят. Был он поджар, высок, а лицом – типичный интеллигент в третьем поколении: переходящий в лысину мощный лоб, впалые щеки, цепкие глаза, старомодные бакенбарды, нос крючком, бородка – как у Железного Феликса – клином. Одет был просто, в плебейские джинсы с «сединой» на коленях и бежевую рубашку с коротким рукавом. В руках – газета. Причем свернутая в трубку.

Похоже, давно сидит, подумал я. Прочел все, начиная с передовицы и заканчивая кроссвордом, теперь страдает от безделья. Или делает вид, что страдает, а на самом деле находится в полной боевой готовности к атаке.

Но вообще-то не очень походил этот гражданин с впалой грудью на Охотника. Охотник – мастер не только магии, но и меча, а представить меч в руках этого тщедушного, похожего на пожилого профессора типа мог только великий фантазер. У меня же на это фантазии не хватало. Ну никак дядя не тянул на мастера фехтования. Так, мухомор присушенный. Из тех, что в межсезонье носят галоши, самопальные джемпера и немаркого цвета береты. Причем береты называют «бэрэтами».

Впрочем, особо с выводами я не спешил, поскольку «профессор» мог оказаться такого уровня магом, которому меч не нужен. Меч мог оказаться для него факультативом. Или даже обузой.

С другой стороны, не помнил я такого случая, чтобы Охотники вели себя вот так вот нагло. Что за гоньба такая вычурная? Если кому-то из них удавалось меня выследить, объявлялись исключительно в Ночь Полета. И тогда уже – сеча без берегов. А чтобы вот так – выследить и сразу об этом заявить – такого еще не было, это была какая-то новая тактика.

Быть может, вы решили, господин Охотник, демонстративным «иду на вы» вывести меня из равновесия? – мысленно обратился я к незнакомцу. Так это вы зря, господин Охотник. Если вы, конечно, Охотник.

А вот это еще предстояло выяснить.

Немедленно.

Я выбрался из машины и, неспешным шагом пройдя мимо незнакомца, направился в сторону гаражного кооператива. И спиной почувствовал, что «профессор» увязался следом. Сразу увязался, ни секунды не стал выжидать, даже ради приличия не стал.

Похоже, нетерпеж на дядю напал – так оценил я его торопливость. Только не понимал пока, чего же ему так не терпится – махач устроить или все-таки перетереть.

Все это выглядело по меньшей мере странно. Обычно ведь как: заболел кто-нибудь из людей-человеков неизлечимой какой-то болезнью, идет к колдуну-знахарю, тот осматривает, цокает языком и говорит – для изготовления снадобья нужен, допустим, зуб дракона. Или шип. Или кусок хвоста. Болезный, будучи непосвященным, конечно, думает, что врет знахарь, что цену набивает. Думает так, однако же – куда деваться? – платит.

А знахарь и не врет вовсе, ему на самом деле нужно что-нибудь эдакое согласно древнему рецепту. Поэтому, получив названную цену, обращается к знакомому драконоборцу. И только тогда драконоборец, сиречь Охотник, отправляется добывать дракона. Из собственной прихоти – ни-ни. Не может. Не положено. Такой уж статут у них изощренный, если не сказать извращенный: так – не моги, а по заказу – ради бога. Иди, выслеживай, убивай. Повезет – искупаешься в черной крови, станешь на семь лет неуязвимым. Не повезет – извините. Такая вот система, такая вот традиция. А здесь, получается, шиворот все навыворот.

Может, маньяк какой? – пришло мне вдруг на ум. Наплевал на обычаи и пустился во все тяжкие. Выслеживает нагонов, режет их в безумном припадке и тащится. И теперь меня почикать хочет. Нашел, какое-то время оттягивал удовольствие, но, после того как я его ворона Лютой Арахне скормил, а «царицу» собственноручно развоплотил, слетел с катушек. А что, вполне себе такая логичная версия.