Быть драконом

– Ага, сейчас.

«Сейчас» растянулось на целую минуту.

Лера вытащила помаду, поправила, заглядывая в зеркальце заднего вида, линию губ, закинула помаду в сумочку, еще раз осмотрела себя в зеркале и только после всех этих манипуляций стала наконец докладывать:

– Меня, шеф, там к одному дядечке послали, он у них что-то вроде научного консультанта. Так вот он сказал, что этот кулон – нагрудный знак старшего кхама рода.

– Старшего? – не поверил я.

– Ну да, старшего, – подтвердила Лера. – Главный шаман-кхам, сидя в этой лодке, путешествует по Реке забвения в миры духов. Либо по течению в Нижний Мир спускается, либо против течения поднимается до Верхнего. Смотря какие духи в него вселяются.

Они разрыли могилу последнего шамана! – мысленно ахнул я.

В глубине души догадывался, что парни потревожили могилу колдуна высокого уровня, но гнал от себя эту страшную мысль. Надеялся на лучшее. Теперь же догадка нашла свое подтверждение, и отрицать очевидное стало невозможно. Но, мало того что они ограбили могилу самого сильного шамана рода, оказывается, они ограбили могилу последнего шамана рода (это очевидно – некому было знак старшинства передать, раз унес с собой в могилу). Хуже этого представить ничего было нельзя. С моих губ сорвалось:

– Не слышно птиц. Бессмертник не цветет. В сухой реке пустой челнок плывет.

– Что, говорите? – не расслышала Лера.

– Ничего, – мотнул я головой, стряхивая оцепенение. – Что еще интересного поведал тебе консультант?

– Да много всякого разного. Дядечка разговорчивым оказался.

«Этот дядечка так раздухарился оттого, что ты вся такая аппетитная, – подумал я. – Приди я со своей небритой рожей, был бы слив информации в режиме «по чайной ложке в час».

Лера тем временем вытащила из сумочки блокнот и, заглядывая в записи, сказала:

– Лично меня вот что заинтересовало. Оказывается, довалары считают, что шаманы-кхамы, в отличие от обычных людей, обладают четырьмя душами. Первая душа – могильная – представляет собой тень. Она так и называется «душа-тень». На языке доваларов «камс ич». При жизни она редко покидает тело, а после смерти следует за хозяином в могилу. Но когда хочет, уходит. А потом вновь возвращается. Когда тело истлевает, могильная душа превращается в змею и спускается в Нижний Мир.

– В змею, говоришь, превращается?

– Ага, в змею.

– Понятно, – кивнул я и спросил: – А вторая душа?

– Вторая – это душа-призрак, – ответила Лера, сверившись с записями. – На языке доваларов «хорманг илти ич», что означает «душа, плывущая вниз по течению реки». Она практически ничем не отличается от души-тени, а временами как бы сливается с ней. Вместилищем души-призрака, как и родственной ей души-тени, является кровь. Душа-призрак чаще всего принимает облик птицы. Считается, что она меньше связана с телом, чем душа-тень, и во время сна способна улетать. Она может покинуть тело за несколько часов до смерти и существовать отдельно. А после смерти кхама его душа-призрак некоторое время путешествует по дорогим ей местам, а затем улетает в Верхний Мир.

– А третья душа кхама, надо полагать, превращается в волка? – предположил я.

Лера удивилась:

– Откуда знаете, шеф?

– Догадался.

– Правильно догадались. Третья душа кхама действительно имеет вид волка. Она живет отдельно от своего хозяина. В глухой тайге. К шаману приходит лишь во время сна, поэтому довалары и называют ее «олгорд астм шоно» – «волк, прибегающий во сне». Что с ней происходит после смерти шамана, неизвестно. Говорят, что она продолжает жить в этом мире и охраняет могилу хозяина.

– А что там у нас с четвертой душой? – спросил я, надеясь узнать, с чем же именно мне предстоит встретиться в недалеком будущем.

Но Лера огорчила меня.

– Что касается четвертой души, то ее содержание и функции не вполне ясны, – сказала девушка. – Считается, что четвертая душа – это чародейская сущность шамана. Случается, что даже после смерти шамана она стучит в бубен, призывая остальные три души прийти к ней для совместного действа. Вот такая вот телега.

– Забавная телега, – сказал я и задумался над тем, почему духи-мстители пропустили один день. Убили одного, потом второго, потом день пропустили и только на следующий день убили третьего.

Пораскинув мозгами, я пришел к выводу, что по каким-то запредельным правилам в третий день очередь умереть была не Эдуарда Нигматулина, а Домбровского или Зои Крыловой. Но первого я защитил оберегом, а у второй отнял вещицу из могилы и спрятал в Лабиринт. Поэтому все обошлось. Видимо, так.

– Шеф, что с плюшками? – прервала мои размышления Лера.

– С какими плюшками? – не понял я.

– Плюшки-то я ведь так и не купила.

– И что?

– С чем кофе будете пить?

Это серьезно. Война войной, а к кофе должны быть поданы плюханы. Я кивнул – понял тебя, детка, – и стал выискивать глазами место, где можно встать. Все было забито. Тогда я повернул на Сухэ-Батора и припарковал тачку напротив адвокатской конторы.

Лера рвалась в бой, но я на нее цыкнул:

– Охраняй машину, сам управлюсь.

Вообще-то собирался отовариться там, где и обычно, – в супермаркете «Гастроном номер раз»: нормальный выбор, приличный сервис, дисконтные скидки. От добра добра искать не в привычках дракона.

Но до магазина я не дошел.

Только повернул за угол и сразу – стоять, не двигаться! – встал как вкопанный. Почувствовал неладное. Думаю, что именно такое чувство испытывает опытный боец спецназа в миллиметрах от растяжки.

Огляделся и увидел.

На подрезанной ветке старого тополя, что растет неподалеку от входа в магазин, сидел ворон. Не просто какой-то там ворон, а гордый ворон старых дней, ворон по имени Никогда, ворон Охотника. Выследил-таки меня, гад лупоглазый. Впрочем, задачу я ему сам облегчил – с вечера разгуливаю без Шляпы Птицелова.

Надо было уходить. Причем уходить хитро. Так уходить, чтобы ворон не увязался.

Перебрав все варианты, решил воспользоваться уверткой Расходящихся Копий. Силы на сотворение такого приема у меня, конечно, не было, но всякий маг имеет право раз в году взять ее из Десятинного Котла. А для чего же еще мы на пике своей магической мощи скидываем в него часть Силы, как не для того, чтобы черпнуть в минуту крайней опасности? Именно для этого. Случай был как раз тот – почва и судьба дышали через раз. Поэтому, памятуя о шестом правиле дракона: «Лучший способ победить Охотника – избежать встречи с ним», я пробормотал заклинание:

Погубленным – время, спасенному – час.

Пусть Сила прибудет во Взгляде.

Тени мои, к вам мой приказ:

Вон из зеркальной глади.

В следующую секунду я почувствовал, что где-то рядом несколько тонких линий Силы сплелись в тугой пульсирующий узел. А потом меня накрыло мощной энергетической волной. Ощутив прилив, я кинул Взгляд в зеркало заднего вида стоящей рядом «тойоты». Отразившись, Взгляд попал на солнечные очки водителя. Оттуда – в лужу. Из лужи – на витрину.

Все.

Дело было сделано.

Я и четыре моих зеркальных клона, как гопники по свистку милиционера, рванули в разные стороны.

Крылатый шпион, следящий за мной одним глазом, вышел из своего полусонного состояния, удивленно гаркнул, взмыл и заметался. Он не знал, за кем из нас пятерых лететь. Его проблемы.

Не знаю, куда побежали мои копии, которым суждено было сгинуть на закате, но сам я, перебравшись на другую сторону улицы, ворвался в почтовое отделение № 11. Пересек зал и, пройдя под возмущенные крики бдительных теток служебными коридорами, выбрался через черный вход на Богдана Хмельницкого. На этом не успокоился. Пробежал два квартала, вынырнул на перекрестке Маркса – Урицкого и направился к Центральному телеграфу. И уже оттуда вернулся дворами-подворотнями к машине.

То, что я увидел на месте, меня ошарашило: двери тачки нараспашку, а Леры внутри нет. И рядом с машиной нет. И нигде нет.

Безрезультатно пошарив взглядом по округе, я вытащил из фиксатора трубку и позвонил на ее номер. Телефон заверещал из сумочки, оставленной на заднем сиденье.

А счастье было так возможно, подумал я и грязно выругался.

ГЛАВА 15

Мысль, что девушку похитили, пришла мне в голову сразу. А что же это еще могло быть, как не похищение? Я не допускал варианта, что Лера вот так вот запросто бросила открытую машину с ключом в замке и ушла куда-то по своим делам. Например, в парикмахерскую. Типа, вспомнила, что записалась на три, и тут же сорвалась. Девушка ответственная (других не держим) – не позволила бы себе такого. Исключено. Ведь она не в курсе, что завести мою таратайку можно, лишь зная волшебное слово. А потом – не могла она никуда уйти без телефона. Современной девушке по городу ходить без мобильного – это все равно как Наташе Ростовой прийти на первый свой бал топлесс. Невозможно даже представить подобное. Тут и думать нечего – похитили девчонку. Но кто? Зачем?

Первым делом я почему-то подумал об Альбине.

– Твоя работа? – спросил я суровым голосом, когда она подняла трубку.

– Ты о чем, дракон? – не поняла ведьма.

– Это ты, ведьма старая, Леру выкрала?

– Какую еще Леру?

– Помощницу мою.

Альбина хмыкнула, дескать, тоже мне придумал, после чего спросила:

– Мне-то она зачем?

Ее голос звучал уверенно, фальши в нем не чувствовалось, и я снизил обороты:

– Не знаю. Подумал, отомстить решила.

– Ты сам понимаешь, что говоришь?

Я промолчал.

– Давай, давай, вали на бурку, бурка все свезет, – обиженно сказала Альбина. – Только знай: девчонку твою я не трогала. Думай, кому еще насолил.

После чего фыркнула и отключилась.

Только я, удрученный и озадаченный, сложил трубку, раздался вызов.

– Лера?! – обрадовался я.

Напрасно радовался, из трубки послышалось:

– Это Домбровский вас, Егор Владимыч… Владими… мирович, беспокоит.

Клиент, судя по голосу, был пьян, причем изрядно.

– Где вы сейчас находитесь, Леонид Петрович?

– Дома я, где мне еще. С поминок – домой, а из дома… Тут это… Эдуарда нашего сегодня того-самого… Не стало нашего Эдуарда сегодня. Во-о-от. Мы-то все там, а он…

– Знаю, – вставил я, пытаясь прервать его невнятицу.

Не получилось.

– А он мне не верил, – продолжал долдонить Домбровский. – А я же говорил. Говорил я ему. А он мне… Шизой накрылся – он мне. А я-то… И вот. То-то же.

Клиент был совсем никакой, пребывал в том самом состоянии, которое чревато ломкой дров, поэтому я настойчиво порекомендовал:

– Никуда из дому не выходите, Леонид Петрович. Ждите. Еду к вам.

Проблемы наваливались одна за другой, но я решил не метаться, а разгребать их по мере поступления. Раз Домбровский первым дал о себе знать, следовательно, с него и нужно начинать. Но, хотя я и поехал именно к нему, к непутевому своему клиенту, по дороге все равно думал о Лере. Не мама я ей, конечно, и не папа, но ответственность свою за нее чувствовал, поэтому нервничал и беспрестанно задавал себе вопросы: кто девчонку выкрал и зачем? Зачем и кто? Кто и зачем?

Только эти мои бесконечные «кто?» и «зачем?» походили на бойцов, которых безжалостный генерал посылает на самый опасный участок фронта, заранее зная, что ни один из них не вернется.

Вариантов было вагон и маленькая тележка. Повод наехать на меня имели, откровенно говоря, многие. Если собрать в кучу всю нежить, которой я за последнее время дорогу перешел, свет вокруг померкнет, как при солнечном затмении. Помимо того, партизанскую войну мог начать и кто-то из деятелей местного оккультного мира. Некоторые давно зуб точат, ждут удобного случая воткнуть нож в спину. А могли и непосвященные поучаствовать. Даже очень могли. Киднеппинг – это как раз в их стиле. К тому же если вспомнить про закинутую в офис гранату, то эту версию и нужно рассматривать в первую очередь. Какой чародей гранатами швыряться будет? Низший сорт. Грубая работа. У чародея в арсенале другие средства. А в арсенале службы охраны какой-нибудь там фирмы «Фарт» именно такие.

Впрочем, тут же подумал я, «Фарт» – это как раз вряд ли. Давеча здорово пугнул их засланцев. Года на три отбил охоту соваться. Скорее всего, все же кровник объявился – какой-нибудь сын-брат-сват ликвидированного гада из предыдущих Списков.

И еще одна версия у меня была. Допускал мысль, что это сделал Охотник. Не в их стиле, конечно, но времена меняются, нравы портятся, народ мельчает – кто-нибудь мог и скурвиться. Скурвился – и взял на вооружение подлую тактику слабых людишек. Вероятность этого была мала, но она была.

Словом, вариантов тьма, даже в голове не помещались.

Но, с другой стороны, я понимал и такую вещь: кто бы девушку ни выкрал, вскоре выйдет на связь и предъявит свои требования. Иначе зачем он ее крал? А раз так, значит, нужно не дергаться и ждать.

По приезде на место пришлось потоптаться у двери: господин Домбровский долго разглядывал меня в глазок, потом столь же долго возился с замком. Наконец впустил.

Он был пьян, помят и плохо выбрит. В правой руке держал початую бутылку водки с дозатором, а левой безуспешно пытался затолкать край расстегнутой до пупа рубахи в брюки.

– Бесполезно, – сказал я, переступив порог.

– Что «бесполезно»? – не понял он.

– Квасить бесполезно. Страх этим делом не заглушишь.

– Да?

– Да.

Он что-то к чему-то прикинул, взъерошил волосы и попытался возразить:

– А я вовсе и не залуг… Я не загул… шаю. Во-о-от. Я это… Я, чтоб вы знали, поминаю.

– Ну-ну, – скептически пробормотал я.

– Пардон, секунду, мне нужно, – неожиданно сказал хозяин и неверным шагом направился в сторону туалета.

Когда дверь за ним захлопнулась, я, так и не дождавшись приглашения, прошел в огромную комнату-студию, где было много стекла, металла и света. Сразу бросился в глаза висящий на стене телевизор. Его жидкокристаллический экран был таким огромным, что мне невольно захотелось оценить качество картинки. Рука сама потянулась к лежащему на журнальном столике пульту. Щелк – и на экране появилась деятельная Ксения Общак. Девушка занималась привычным делом – кидала понты и учила простолюдинов жить. Я машинально – упаси меня Сила от чужой глупости, своей под завязку – вырубил звук, и светская львица стала походить на аквариумную рыбу: буль-буль, буль-буль, буль-буль.

Недавно Ашгарр здорово ошарашил меня, сообщив между делом, что эта блондинка в шоколаде разродилась книгой. Когда я спросил, а зачем это ей, Ашгарр задумался. Надолго. Но потом все-таки объяснил. Сказал, что все материальное в стране уже есть, а кое-чего попросту многовато. Отдельные граждане уже обкушались. Однако дышать этим самым «отдельным» все труднее и труднее, потому что богатство не может заменить духовных начал. Вожделея подлинности, и пускаются в самообман.

Тем временем в комнату вошел хозяин.

– Так что же вы умыкнули из могилы, любезный Леонид Петрович? – спросил я, не оборачиваясь.

– Ничего я не укым… не умыкал, – сказал упрямец и тут же предложил: – Тяпнете, за упокой души грешной? Лешку мы нашего сегодня… Не успели его, а тут Эдька… головы лишился. Вы только видели бы… Не, лучше этого не видеть. Так я плесну?

Я не удостоил его ответом, переключил телевизор на CMC-викторину и, с ходу отгадав название столицы Бельгии, поинтересовался:

– Леонид Петрович, скажите, вы уже утрясли все свои неотложные дела?

– Какие дела? – не понял он. – Вы о чем?

– Я о том, что вы скоро умрете.

– Умру? – тупо переспросил Домбровский.

– Даже не вопрос, умрете, – подтвердил я. – В принципе, вы уже мертвы. И вы сами это отлично знаете.

– Ну, это мы еще… – начал было он храбро, но вдруг пьяно икнул, всхлипнул и, похлопав меня по плечу, задал извечный русский вопрос: – Что же делать?

– Отдать мне то, что взяли из могилы, – продолжая переключать каналы, вполголоса ответил я. – И как можно скорее.

– Но, блин, я ничего…

Мне это порядком надоело. Бросив пульт на кресло, я с разворота врезал парню в челюсть.

Почему поступил так резко, трудно сказать. Пусть на этот вопрос ответит тот, кто возьмется написать докторскую диссертацию на тему: «Особенности работы сознания дракона в условиях расщепленной индивидуальности». Сам я не отвечу.

Удар вышел на славу: Домбровский рухнул на ламинированный паркет и отключился. Вернее, отключился он, еще падая. Дожидаться, когда придет в себя, я не стал, перешагнул через тело и отправился на кухню. Нашел кастрюлю посолиднее, набрал до краев холодной воды и, вернувшись в комнату, вылил все эти литры Домбровскому на голову.

Холодный душ подействовал на моего подопечного благодатно. Он, словно вынырнувший из полыньи морж, сделал «фр-р-р» и сразу открыл глаза.

– За что? – вполне трезвым голосом задал он справедливый вопрос.

– Сам знаешь, – ответил я, помогая ему подняться.

По-собачьи тряхнув мокрыми волосами, он вяло возмутился:

– И, главное, за свои же деньги.

– Мы договорились мои методы не обсуждать, – напомнил я, протянул ему оброненную бутылку и спросил, оглядывая комнату: – Ну, так и где же это?

Он отхлебнул из горла и, вытерев плечом губы, обескураженно сказал:

– Под диваном.

Давно бы так.

Это был шаманский бубен. Небольшой, яйцевидной формы. Его обод, сделанный из высохшей на пне лиственницы, украшали одиннадцать угловатых выпуклостей. Покрывала обод та же кожа, которой был обтянут и весь инструмент. Ее, судя по всему, содрали с молодого теленка.

С внешней стороны поверхность обтяжки была поделена на три части, каждую из которых заполняли фигурки людей, животных и сказочных чудовищ. Так шаман изобразил все три известных ему мира – Нижний, Срединный и Верхний. А строго посередине древний умелец нарисовал солнце, лучи которого разделяли круг на сектора – владения различных стихий. В центре солнечного диска было вырезано отверстие размером с металлический рубль. Просунув в эту дырку указательный палец, я убедился, что с той стороны он не вышел. Получалось, что бубен, несмотря на всю свою ветхость, находился в работоспособном состоянии.

Выдернув палец, я стер с него иней и поднял глаза на Домбровского:

– Почему скрыть хотел?

Страдалец пожал плечами, подобрал с пола кастрюлю и, зачем-то заглянув в нее, стал рассказывать о том, о чем я его вовсе не спрашивал:

– Вчера вечером один объект инспектировал. Недалеко отсюда, на Софьи Перовской. Так чуть не погиб. Представляете, Егор Владимирович, буквально в двух шагах от меня плита упала. Трос у крана оборвался, и она такая – у-у-у – вниз. И – бенц! Чудом спасся.

Нет, не дано ему было сбить меня с панталыку.

– Чудес на свете не бывает, и плиты просто так ни на кого не падают, – уверил я его и повторил вопрос: – Так почему о бубне сразу не рассказал? Опупел в атаке?

– Если честно, то подсел я на эту штуку, – признался он и тяжко вздохнул.

Я не понял:

– На какую?

– Ну на бубен этот, будь он неладен. Ты… вы… ты в дырочку-то глянь… те.

И я глянул.

Запредельное явило себя вначале непроглядной теменью. Потом медленно, будто нехотя, просочилась из трещинки полоска света – и темнота раскололась, как перезревший арбуз, в который вонзили нож. Из бездонного раскола тут же вывалились разноцветные светящиеся фигуры: треугольники, квадраты, круги, спирали и прочие разные, названия которым с ходу и не подберешь. И завертелось. И закружилось. Заработала машинка, стирающая грани между иллюзией и явью.

Чувствовалось, что фиг от этой штуки просто так оторвешься: завораживает невиданными красками и замысловатой геометрией, затягивает изяществом танца и бойким ритмом, рушит представление о месте и времени. Завораживает, затягивает и лишает воли. Тут Домбровский не соврал. Я дракон – и то с трудом оторвался, каково же человеку, который и без того склонен к эскапизму? А ведь так вот безотрывно посидишь часок – и на неделю в измененное сознание ума впадешь. Даже сомневаться не приходится.

– Как сказала бы моя помощница, портал рулит, – оценил я все увиденное.

Домбровский буквально впился в меня глазами:

– Портал?

– А ты думал? Портал, конечно. Коридор между разными пластами реальности. Через эту вот дырочку шаман и проходит отсюда туда, а потом обратно. Сам-то не пробовал нырять?

– Я-то?!

– Ты-то.

– А что, можно?

– Можно. Но не нужно. Навигация запутанная, иные уходят и не возвращаются.

– А-а-а, – сделал он вид, что врубился, хотя было очевидно – ни черта не понял.

– Значит, говоришь, кайфуешь от созерцания? – безжалостно ковырнул я его рану.

– Прет меня, жутко прет, – стараясь не глядеть на бубен, честно ответил он. – Боюсь, сейчас унесете – ломка начнется.

– А ты не бойся. Переживешь. Переживешь – и дальше жить будешь. В отличие от своих друзей. Кстати, о друзьях. Скажи, почему Нигматулин молчал? Почему ты уперся, мне теперь понятно, но почему он – хоть убей, не пойму. Он-то, в отличие от тебя, пареньком здравомыслящим был.

– Ну да, конечно, – произнес Домбровский с немалой долей сарказма. – Нашли здравомыслящего.

– А что, нет?

– Это он только с виду таким был. На самом деле тоже с тараканами в башке. И еще неизвестно, у кого они были больше – у меня или у него. Пожалуй, у него. Вот такие вот жирные у него были тараканы.

Он показал пальцами какие. Выходило, были величиной с небольшую среднеазиатскую черепаху.

– А поподробнее? – попросил я.

Еще раз приложившись к бутылке, Домбровский кивнул:

– Можно и поподробнее. Дело в том, что Эдька не хотел нож потерять.

– Какой нож? – зацепился я за кончик клубка.

– Ну, он ведь из могилы нож взял, – ответил Домбровский и тут же пояснил: – Эдька с детства холодное оружие собирает… собирал. У него самая богатая коллекция в городе. Как тот нож увидел, так аж затрясся весь. У него в июле какой-то супер-пупер кинжал стырили, ходил сам не свой, а тут такая находка в утешение. Схватил, глаза горят… Если бы не он, глядишь – и не случилось бы ничего. А так – он взял, ну и мы все потянулись. Он – нож, я – бубен, Лешка Пущин – кристалл, Тарасов…

Я прервал его:

– Что за кристалл?

– Большой такой кристалл кварца. Очень чистый.

– Шестигранный?

– Вроде.

Я кивнул. Такой предмет Силы мне был известен. Называется Кристаллом Всех Мер и считается одним из самых могучих артефактов, поскольку его материальная и духовная природа едины. Некоторые маги на полном серьезе называют его «живым камнем». Перебарщивают, конечно, но что-то в этом есть. Знаю, что иные шаманы натирают кристаллами кожу перед камланием. Иногда кладут в воду и пьют ее, после чего обретают способность видеть прошлое и будущее. А еще они с помощью кварцевого кристалла ловят образ чужого лица и раскрывают подлинное имя человека. Между прочим, Шар Фатума, который используют современные колдуны и маги, – это не что иное, как полированный потомок старого шаманского кристалла.

– Все мне теперь ясно, – сказал я. – Нигматулин нож стащил, ты – бубен, Пущин – кристалл, а Тарасов – серьги.

– Вы сказали «серьги»? – удивился Домбровский.

– Да, я сказал «серьги».

– Откуда знаете?

– Оттуда. А что, ошибаюсь?

– Нет-нет, все так. Пашка действительно серьги взял. И еще маску. Омерзительную такую маску.

– Морда какого-нибудь зверя?

– Да там не понять, но беременным я бы не советовал на нее смотреть. Во избежание преждевременных родов.

– Такая безобразная?

– Жуткая просто. И эта вот жуть снилась мне постоянно. Только во сне это вовсе не маска была, а живое лицо.

После этих своих слов Домбровский широко перекрестился.

– А не надо было красть чужое, – назидательно заметил я.

– Кто же знал.

– Сказано же было старшими: «Не укради». Старших надо слушаться.

– Но ведь…

– Что?

– Он же, в смысле она… Она же мертвая была. Тетка эта.

– А какая, собственно, разница?

– Ну не знаю… Одно дело у живых что-нибудь тиснуть, другое…

– У мертвых тем более ничего воровать нельзя. Ни вещи, ни славу. Мертвые очень обидчивы, особенно те из них, которые чародеи и воины. Потревожишь мертвого чародея – если не жизнь, то здоровье потеряешь. Опрокинешь бронзового солдата – покоя лишишься. Это в лучшем случае. В худшем – совести. Как считаешь, хорошо оно – жить бессовестным поганцем?

Не дожидаясь ответа, я сунул бубен под мышку и двинул на выход.

– Что мне дальше-то делать? – спросил Домбровский, не отставая от меня ни на шаг.

– Ничего тебе уже не нужно делать, – кинул я ему через плечо. – Для тебя все уже кончено. Я перевел все стрелки на себя.

– А что с вами будет?

– Не бойся, выкручусь.

– А с оберегом что делать?

Это он правильно вспомнил, я обернулся и приказал:

– Гони сюда.

Он с трудом стянул перстень с распухшего пальца. Оберег был совершенно пустым. Видимо, вся его Сила ушла на то, чтобы сбить траекторию железобетонной плиты. Какой бы ни была истинная причина падения плиты, но оберег честно сделал свое дело и потух.

Когда я бросил артефакт в карман, там тихо звякнуло. Это дали о себе знать монеты, собранные по памятным местам города. Вытащив обе, я показал их Домбровскому и полюбопытствовал (не ради праздного интереса, конечно, а чтобы все точки над «ё» расставить):

– Бросали в могилу?

– Да-а-а, – удивленно протянул он. – Откуда знаешь… те?

– А какого?.. – пропустив его вопрос мимо ушей, спросил я. – В смысле – зачем?

– Пашка сказал, что нужно что-нибудь взамен оставить. Начали шарить по карманам. Я в батиной штормовке был. Знаете, такая, стройотрядовская. В кармане и нашел копейки. Батя, видать, когда-то наменял для таксофона и забыл. Это что, те самые?

– Думаю, да.

– А откуда они у тебя… вас?

– Это неважно. Важно другое. Важно то, что я тебе сейчас скажу. Я скажу, а ты на носу зарубишь.

Он нахмурил лоб, пытаясь сосредоточиться, а я ткнул ему пальцем в грудь и тихо-тихо, но в то же время очень увесисто произнес:

– Если рассудок и жизнь дороги, держись подальше от торфяных болот. Ты понимаешь, о чем я?

Он выдержал долгую паузу, но потом все же кивнул.

– И вот что еще, – продолжил я. – Никому и никогда не рассказывай об этой истории. Никогда и никому. Расскажешь – все равно никто не поверит, а ты сумасшедшим прослывешь.

– Почему это не поверят? – пожал он плечами. Тут я показал ему кулак. Домбровский оценил его размер и промямлил: – Ну, допустим, буду молчать. Все равно кто-нибудь сообразит, что парни неслучайно один за другим погибли. А сообразит – вопросы начнет задавать.

– А ты не отвечай, – прибавив в голосе металла, сказал я. – Погибли и погибли. А что разом, так то совпадение. И никаких доказательств нет тому, что это не случайность. Одного сердце подвело, другой Шумахера из себя корчил, а третий… А третьего псы загрызли. Жил на отшибе, столкнулся со стаей, загрызли. Бывает. Сплошь и рядом. А потом, есть и еще одно обстоятельство, из-за которого ты не должен афишировать эту историю.

– Какое?

– Запредельное.

Для него это слово значило совсем не то, что для меня, но я произнес его таким голосом, что клиент проникся.

– Ладно, Егор Владимирович, – чуть ли не шепотом сказал он, – я все понял. Буду молчать. Могила. – Обронив это опасное словечко, он вздрогнул и тут же исправился: – Буду нем как рыба. – А потом уставился на уплывающий артефакт и спросил с неимоверной тоской: – Что, бубен у себя оставите? Или как?

– Или как, – ответил я, ободряюще похлопав его по плечу.

Когда я щелкнул замком, Домбровский попытался ударить меня бутылкой. К его несчастью (а вернее – к счастью), я ожидал нападения. Чуть сдвинулся, и бутылка прошла мимо головы. В следующую секунду паренек оказался на полу с разбитым лицом. Пожелав ему удачи, я вышел на лестничную площадку.

Пока поднимался лифт, я думал о том, как же нелегко сейчас бедолаге. Ему и спастись хочется, и со штуковиной, расширяющей горизонты сознания, расстаться – моя пре-е-елесть – невмоготу. Беда просто. Просто беда.

И вспомнился мне на этот счет один бородатый анекдот.

Там так.

Стук в дверь. «Это вы Изю из проруби вытащили?» «Я». «А где таки его шапочка?»

И тут так.

ГЛАВА 16

Телефон ожил в тот миг, когда я проезжал в тарахтящем лифте третий этаж.

– Тугарин? – спросил смутно знакомый мужской голос.

– Он самый, – ответил я.

– Девчонку назад получить хочешь?

– Есть такое дело.

– Терминалы за Батарейной знаешь?

– Найду.

– Подъезжай к пятой площадке.

Я успел уточнить:

– Когда?

– Сейчас, – ответил незнакомец, после чего отключился.

Гнал я к месту «стрелки», не разбирая светофоров. Гнал и орал во все горло старую «ковбойскую» песню:

– Хорошо в степи скакать, свежим воздухом дышать, лучше прерий места в мире не найти!

Подрезал, сигналил, раздавал направо и налево «средние пальцы», материл лезущих под колеса пешеходов и орал:

– Мы залезем ночью в дом и красотку украдем, если парня не захочет полюбить!

Песня была в тему, поэтому, добираясь до сентенции «Но зачем такая "страсть, для чего красотку красть, если можно просто так уговорить», я запускал ее на новый круг.

Подъехав к железнодорожному переезду, притормозил и спросил у промышляющего сбором пустой тары старикана:

– Отец, где тут пятая площадка?

Тот приблизился и оказался никаким не стариком, а просто припухшим бродягой. Впрочем, сказать точно, сколько ему лет, я бы не взялся. Бомжи – особая раса, по их лицу возраст определить трудно.