ГЛАВА 2

Лабаз Михея Процентщика со времен первых кооперативов занимает цокольный этаж (а проще говоря – подвал) солидного дома дореволюционной постройки, что стоит на углу Российской и Марата. Дом нежилой, на первом этаже магазины, на втором и третьем – конторы-офисы. Вход в лавку вырублен с торца и оборудован вполне современными механическими жалюзи.

– Видишь? – сказал Михей, когда мы выбрались из машин. – Все чин-чинарем, все как у людей.

Потом еще и постучал ногой по стальной кольчуге, показывая, насколько прочна.

– Лавку сам открывал с утра? – уточнил я.

– Сам, – ответил Михей.

– И жалюзи…

– Были опущены.

– Еще вход есть?

– Нет, этот единственный.

– А окна?

– Нет тут никаких окон. Глухой подвал.

– А вечером лавку кто запирал – ты или продавец?

– Естественно, я. Всегда последним ухожу и сам все запираю.

Михей щелкнул пультом, жалюзи радостно заскрипели и пошли собираться в кучу.

Когда ростовщик сунул ключ в замок двери, я спросил:

– Сигнализация есть?

– Имеется. Утром с пульта снял.

– Неужели выведена на пульт вневедомственной охраны? – подивился я.

– Нет, – ответил Михей и не без гордости пояснил: – Мы тут в складчину своих гавриков держим.

На всем экономит, подумал я. Если человек жаден, то он жаден во всем. За рубль белку в лесу насмерть загоняет, за кроуль – сам удавится.

– А свою защиту накладываешь? – спросил я для порядка, уже догадываясь, каким будет ответ.

И угадал.

– Нет, – ответил Михей и даже не смутился.

Слов не было, оставалось только головой покачать: оказывается, даже для личной безопасности Процентщику Силы жалко.

Это уже шиза какая-то, мысленно поставил я ему диагноз. Тут хороший доктор нужен. Лучше – профессор. А еще лучше – академик Академии медицинских наук.

В лавке пахло по-особенному, именно так пахнет сгустившееся время – сандалом, пылью и прелой стружкой. Михей повел меня через зал прямо в кабинет, но я задержался у стенда с банковскими кредитными билетами. Сразу (наверное, потому что желтоватая) кинулась в глаза «сотка» 1789 года с Екатериной Второй в овале. Улыбка императрицы и самодержицы всероссийской ничем не уступала улыбке Джоконды. Была такой же милой и загадочной. Я засмотрелся.

– Ты идешь? – поторопил меня Михей и, не дожидаясь ответа, вышел из зала через служебную дверь.

– Иду-иду, – крикнул я и, неловко развернувшись, задел локтем стоящую на постаменте огромную китайскую вазу.

Ваза, в росписи которой присутствовала пара священных драконов, покачнулась и стала падать. Я едва-едва успел принять ее горло на подъем ноги.

Бережно водрузив фарфоровую реликвию на место, с облегчением подумал: пронесло, и Михей бы не простил, и сам себя три года ел бы страшным поедом.

И то.

Быть может, именно эту самую вазу преподнес Конфуций архивариусу Лао-цзы при личной встрече. Говорят, была такая встреча. А еще говорят, что перед тем как попрощаться, Конфуций сказал: «Птицы летают, рыбы плавают, животные бегают. Бегущее животное можно заманить в западню, плавающее – в сеть, а летящее – настигнуть стрелой. Но как быть с драконом?» По легенде, Лао-цзы ответил таким образом, что Конфуций долго не мог прийти в себя и потом еще два года шептал по ночам на ухо наложнице: «Я видел Лао-цзы, я видел дракона».

Когда я вошел в логово отчаянного скупердяя, мне было сразу указано на метровый мраморный пьедестал, имитирующий формой дорическую колонну. На нем всеми цветами радуги сверкал хрустальный колпак с набалдашником.

– Тут, что ли, чаша стояла? – спросил я, подошел и приподнял прозрачную крышку.

– Да, там, – подтвердил ростовщик и тяжело вздохнул: – Стояла. Теперь не стоит.

– А чего, раз так дорога, сейф для нее не завел?

– Не видел смысла.

– А теперь видишь?

– И теперь не вижу. Тут маг поработал, а маг и из сейфа бы…

Я его перебил:

– Да с чего ты взял, что это дело рук мага?

– Разве это не очевидно? – удивился моей бестолковости Михей. – Сам посуди: жалюзи не тронуты, все замки и двери в порядке, в полу, потолке, стенах пробоин нет, а чаша пропала. Кто мог так все аккуратно провернуть? Только маг.

Я оглядел кабинет. Он был не таким уж и маленьким (квадратов, наверное, двадцать полезной площади в нем имелось, а то и больше), но казался очень тесным. А все из-за многочисленных стеллажей и шкафов, полки которых заполнял всяческий магический хлам. Чего там только не было: выводок божков-бродяг из нефрита, фарфоровые фигурки крокоттов, левкрокоттов и прочих мантихор, эмали с рельефными изображениями различных гадов, кубки, клинки, фрагменты рыцарских доспехов и манускрипты разных времен и народов. А помимо того: веера, опахала, алхимические приборы, чьи-то сердца в банках с формалином, глаза в спирту и засушенные лапы птиц. А еще: затертые тысячами прикосновений четки, пентакли, талисманы, подвески, бусы, кольца, серьги и браслеты в ларцах, шкатулках и россыпью. И еще: рога и копыта, мумии змей, чучела летучих мышей, лакированные хвосты ящериц и ожерелья из волчьих (и не только) клыков. И прочее, прочее, прочее.

Весь этот колдовской брикабрак излучал Силу, много Силы, очень много Силы, поэтому определить, была ли использована вором магия, не представлялось возможным. Разве реально определить, плевал ли кто-то в лужу, если после плевка прошли часы? Вообще-то, наверное, реально, но только на такой химический анализ уйдут века. Овчинка выделки не стоит.

– Больше ничего не пропало? – еще раз окинув взглядом все это несметное богатство, спросил я.

– Нет, больше ничего, – ответил Михей. – Я бы почувствовал.

Не знаю, как ты сам, а вот жаба твоя точно бы почувствовала, стала бы душить, подумал я, вслух комментировать не стал, пошел в коридор. Решил посмотреть, что там и как.

Левое крыло освещалось светом, проникающим через открытую дверь из торгового зала, а правое уходило в темноту.

– Где тут свет включается? – обернулся я к Михею, который в это время хлестал минералку.

– Пошарь справа, – оторвавшись от бутылки, ответил он. И снова приложился.

Щелкнув включателем, я увидел, что справа, от кабинета и дальше, коридор заставлен ящиками разных форм и габаритов. Вначале между ними еще имелся какой-никакой проход, но чем дальше, тем он становился уже, а метров через шесть и вовсе упирался в полуметровую баррикаду.

Открыв один из ящиков, я увидел банальную стружку.

– Тара, – пояснил вышедший из кабинета Михей.

– Вижу, – кивнул я и решительно направился к завалу.

Минут пять у меня ушло на то, чтобы его разгрести. Но потел я не зря – обнаружил, что коридор не кончается тупиком, что перегорожен двустворчатой решеткой. Куда коридор ведет после нее, не было видно, через три метра он делал поворот.

– На четвертые сутки Зоркий Сокол увидел, что в камере нет четвертой стены, – невесело пробормотал я, подошел, схватился за чугунные прутья и со всей силы потряс конструкцию. Держалась крепко, даже не шелохнулась. Такую бы в семнадцатом вместо ворот Зимнего дворца, глядишь, и переворота не случилось бы.

В грубо приваренных «ушках» висел амбарный замок и – что меня особо умилило – деревянная «гитарка» с пластилиновым оттиском. Подергав замок, я убедился, что висит не для вида, действительно замкнут.

– А чего ты говорил, что вход один? – повернулся я к запыхтевшему в затылок Михею.

– Ну это… – Он смущенно пожал плечами. – Это же внутрь здания ход. Через бойлерную к центральной лестнице.

– Печать твоя?

– Моя. Там по кругу – складские помещения Городского хлебоприемного предприятия номер два.

– Ключ у кого?

– У меня… И еще на вахте запасной. На случай пожара.

– Ну ты, Михей, даешь!

– А что? – пожал он плечами после секундного замешательства. – Ты что, думаешь, что вор отсюда зашел? – И не веря в такую возможность, по-собачьи замотал головой: – Нет-нет, быть того не может. Печать-то цела.

– Дай Силы! – рявкнул я. крепко ухватив его за руку.

Михей такой наглости от нанятого дракона не ожидал, раскрылся, и меня окатила мощная волна.

Не дожидаясь, когда ростовщик придет в себя, я быстро ткнул указательным пальцем в пластилиновый слепок и энергично воззвал:

В тот же миг пластилин замерз, стал твердым, словно камень. Я подцепил кружок ногтем и протянул ошарашенному Михею:

– Вот так это делается.

– Ага, значит, все-таки маг украл! – с негодованием прокудахтал ростовщик.

В очередной раз я убедился, что правильнее говорить не «маги-люди не доверяют друг другу», а «маги-люди не доверяют друг другу со страшной силой».

– Не усложняй, – осадил ростовщика. – Баллончик с охлаждающим газом – вот и вся магия.

– Полагаешь?

– Запросто. О криохирургии слышал?

Михей мотнул головой: нет, мол, не слышал. Пришлось объяснить:

– Это удаление бородавок, рубцов, родимых пятен и прочих бяк посредством местного охлаждения. Сейчас, чтоб ты знал, есть такие переносные системы, которые выплевывают закись азота, охлажденную до минус ста восьмидесяти. Тьфу – и но тебе три Антарктиды.

– И что, ты думаешь…

– Стой, опасная зона. Работа мозга.

– Что?

– Ничего. Ничего я, Михей, пока не думаю. Я пока факты собираю. Кстати, о девочках, что тебе сказала служба?

– Какая служба?.. А, в смысле охранник? Ничего он мне не сказал.

– Совсем, что ли, ничего?

– Сказал, сигнализация не срабатывала, ночь прошла спокойно.

– Я так понимаю, в сознании ты его не копался?

– Знаешь… – Михей насупился. – Давай это уж ты сам.

Меня зло взяло.

– Слушай, Михей, – спросил я, снимая с его плеча невидимую пылинку, – а зачем тебе Сила нужна? Можешь сказать? Нет?

Он промолчал.

– Копишь ты ее, копишь, – проворчал я, – скоро столько накопишь, что взорвешься.

– Не взорвусь, – с вызовом сказал он и собрался объяснить: – Ведь я же Силу…

– Понимаю, – опередил я его, – на артефакты сбрасываешь. Но почему немного на защиту не потратить? Объясни мне, дураку неумному, почему?

Он пожал плечами:

– А смысл? Ну потратил бы. Думаешь, это остановило бы того, кто решил чашу украсть? Если кто-то что-то решил украсть, он найдет способ защиту обойти. Согласен?

– Согласен.

– Так зачем тогда Силу на защиту тратить?

У меня было что на это ему ответить, и я ответил:

– А затем, Михей, чтобы не вводить в искушение того, кто не собирался ничего воровать.

И еще я хотел добавить на посошок, что скупой богач беднее нищего, но сдержался. В конце концов, всякий маг сам вправе решать, как ему свою Силу использовать. Или как ее не использовать.

Короче, не стал я его грузить, вместо этого рассказал о своих ближайших планах:

– Пойду охрану за грудки трясти.

– Тот, что ночью дежурил, уже сменился, – предупредил Михей.

– Разберусь.

– Может, с тобой пойти?

– Сам справлюсь. Ты давай сокровища свои стереги. Молотобойцы узнают, как у тебя тут дело незатейливо поставлено, – голову оторвут. Помнишь пункт восемьдесят восемь Уложения?

– О нераспространении «живых» артефактов среди непосвященных?

– Именно.

– Помню.

И тут я все-таки не удержался, поучил его немного уму-разуму:

– Помнить мало, соблюдать нужно.

Михей не обиделся, лишь попросил:

– Держи меня в курсе.

– Обязательно, – крикнул я, уже выходя из зала.

Чутье мне подсказывало, что без охраны в этом деле не обошлось. Интуитивное чувство подкреплялось знанием статистики, согласно которой в семидесяти процентах краж виноваты сами сторожа. Или не оказывают сопротивления (кому охота под пули лезть за двадцать рублей в час), или принимают участие (кто что охраняет, тот то и имеет). Мало нынче среди сторожей истинных самураев, все больше пофигистов и «оборотней с берданкой».

На вахте за подобием стойки зевал от скуки помятый тип в помятой же униформе. При своих сорока выглядел он на все пятьдесят. И немудрено. Попей ее родимую. От него и в ту минуту за версту несло самой незамысловатой сивухой. Никаких сомнений не было, что бодун – это его естественное состояние.

Будучи весьма чувствительным к резким запахам, я попробовал подойти к нему не с подветренной стороны, но он нажал на педаль, и мой живот уткнулся в заблокированную «вертушку».

– Куда? – спросил страж невидимой границы.

– Собственно, к вам, – бодро ответил я.

Мужик напрягся:

– Ко мне?

Вместо ответа я улыбнулся ему как родному.

Он напрягся еще больше.

– Чего надо?

– Родное забрать, – оказал я, вставая на носки в попытке заглянуть за стойку. – Вечером товарищу, что до вас дежурил, пакет оставлял.

– Какой пакет?

– Такой белый с… А он что, не передавал?

Мужик поиграл бровями, вспоминая, как оно все во время смены было, после чего уверенно мотнул головой:

– Ни хрена. – И еще раз головой туда-сюда. – Ни хрена мне Леха не передавал.

– Точно?

– Точно.

– Как же так. Я же… там же… Вот же черт какая непруха. Точно не оставлял?

– Да ни хрена он мне не оставлял.

– Ё-ка-лэ-мэ-нэ! – схватился я за голову. – Ё-ка-лэ-мэ-нэ! – Играл я так вдохновенно, что даже сам чуть было не поверил в наличие мифического белого пакета. – Ё-ка-лэ… А как мне Леху теперь найти?

– В понедельник подходи, – посчитав на пальцах, посоветовал мужик. – У нас через два дня на третий.

Я замахал руками:

– Не-не-не, не пойдет, мне этот пакет сегодня… А где Леха живет? Скажи, я смотаюсь.

Охранник подтянул к себе замызганный гроссбух и открыл на одной из последних страниц. Стал водить пальцем в поисках адреса. Водил-водил, водил-водил, а потом вдруг поднял голову и посмотрел на меня изучающим взглядом. Этот его взгляд с прищуром не предвещал ничего хорошего. Через секунду-другую он озвучил свое подозрение:

– А ты не гонишь?

Я нарисовал на лице недоумение:

– В смысле?

– Сдается, гонишь. Не мог Леха пакет у постороннего взять. Особливо у такого. Уж больно морда лица у тебя хитрая.

Не знаю, действительно ли он проявил бдительность или просто переключился на любимую игру маленьких человечков «Я с кокардой, ты – дурак». Выяснять не стал. Используя остаток Силы, которую стянул у Михея при заморозке пластилина, поджег мусор в урне. Стояла переполненная возле стены, попалась на глаза, я и шваркнул. Гори, гори ясно, чтобы не погасло.

Дальше закрутилось.

Заметив огонь (не заметить его было невозможно – полыхнуло будь здоров), мужик по-детски ойкнул, подскочил, опрокинув табурет, и с прытью, которой я от него не ждал, метнулся к огнетушителю. Решительно сорвал аппарат с крюка, но задействовать не смог. Не знал как. Вместо того чтобы просто вырвать чеку, навести раструб и дернуть вниз рычаг, зачем-то перевернул баллон вверх дном и несколько раз шваркнул об пол. Получив нулевой результат, еще раз ойкнул, отшвырнул бесполезный баллон в сторону и побежал к стойке. На миг исчез за ней и появился уже с электрочайником. Залив огонь кипятком, подхватил урну и, оставляя за собой чадящий шлейф, побежал на улицу.

Пока он героически боролся с очагом возгорания, я спокойно изучал список сотрудников. На мою удачу среди них числился лишь один человек с именем Леха – Белобородов Алексей Вадимович. Согласно записи, проживал он по адресу: улица Бабушкина, дом 56, квартира 42.

– В жизни всегда есть место подвигу, товарищ, – сказал я охраннику, столкнувшись с ним на выходе.

– Да иди ты! – посоветовал мужик в ответ.

Я воспользовался его бескорыстным советом и направился к заждавшемуся меня болиду.

На часах было уже половина двенадцатого, солнце подползало к зениту, чувствовалось, что день вновь будет жарким. В такие дни хорошо на берегу речки лежать в тени раскидистого кедра, а не носиться по пыльным улицам в поисках невесть чего.

Но если надо, то надо.

Запрыгнув в машину, я сразу запустил кондиционер. Этого показалось мало, и," помня о вчерашнем нестерпимом пекле, я врубил еще и одну из самых «холодных» песен Цоя. Ту, что называется «Город». Приятно слушать про лютый февраль знойным августом.

Я люблю этот город, но зима здесь слишком длинна.

Я люблю этот город, но зима здесь слишком темна.

Я люблю этот город, но так страшно здесь быть одному.

Здесь за красивыми узорами льда мертва чистота окна.

Проезжая перекресток за перекрестком, я подпевал Цою и думал о том, что тоже питаю добрые чувства к своему городу. Нет, никогда Город не станет мне родным (не здесь родился и не здесь хочу упокоиться), но я благодарен ему за то, что дал он мне стол и кров, а главное – возможность исполнить свое предназначение.

А еще я думал о Цое. О Викторе Робертовиче. Когда впервые побывал на его концерте (приезжал он в Город за год до гибели), решил, что он дракон. Ошибся. Трудно было не ошибиться: слов песен не различал, но видел свет между словами. Потом выяснил, что – увы, увы, увы – не дракон. Честно говоря, очень жаль – был бы драконом, пел бы до сих пор.

Дом № 56 по улице Бабушкина оказался ничем не примечательной пятиэтажной «хрущевкой». В подъезде все было задушевно: кошачьи запахи, бодрые надписи на обшарпанных стенах и трупики спичек, присобаченные к потолку. А еще была впечатляющая музыка: из-за оббитой рваным дерматином двери в квартиру № 42 доносились готические навороты.