3

Вторым наблюдателем Харкендера была содержательница борделя — Мерси Муррелл. Харкендер знал Мерси много лет. Он познакомился с ней, когда она еще была обычной шлюхой, и продолжал поддерживать отношения, когда она завела собственный бордель и стала сводней. Он предложил ей доступ к определенным общественным кругам, в которые она иначе не смогла бы проникнуть, она удовлетворяла его специфические потребности. Помогая ей, он помогал себе: оградив её от худших проявлений дурной славы, он умышленно поддерживал собственный дурной образ. Некоторое время она была его подмастерьем в магии, но ему не удалось добиться от неё ни малейшего прогресса в освобождении от пут наивного реализма. Он расценил эту неудачу как доказательство её неисправимой тупости, она — как доказательство его самообмана.

Харкендер и Мерси Муррелл были гораздо теснее связаны несчастной смертью Дженни Гилл, хотя мадам была слишком чувствительна, чтобы использовать известную ей информацию как средство шантажа. Ей не были нужны его деньги, так как она была достаточно умна, чтобы получать и приумножать собственные; ей была нужна лишь популярность в неортодоксальной среде, которую обеспечивало это знакомство. Она бывала в его доме с кем-нибудь из своих девушек, которые помогали стимулировать, так, как считал нужным или удобным Харкендер, его весьма посредственные магические способности.

Независимость миссис Муррелл от благотворительности Харкендера со времени их первой встречи привела к тому, что она могла дальше развивать свое дело без его помощи. За годы до того, как Харкендер снова заключил с ней договор, она не только не умерла от голода, но, напротив, преуспела, приобрела большее и лучшее заведение, её коммерческие таланты пополнились и острой деловой хваткой, и чутьем рынка.

Раньше Харкендер презирал сводню, хотя часто находился в её обществе. Между ними не было ни тени симпатии, и каждый полагал, что у них нет ничего общего. Теперь все изменилось. Теперь, когда он разделял её зрение и сознание, двигался в пределах её души, Харкендер постепенно понял, что недооценивал миссис Муррелл.

То, что он считал скудоумием, оказалось теперь, как и она считала, родом силы. Миссис Муррелл была далека от того, чтобы подчиняться и поклоняться власти мирской суеты, напротив, она оказалась непревзойденным мастером проникновения в суть определенных явлений. Она отлично видела маски, которые носили люди, чтобы поддерживать и укреплять свои ежедневные сношения с противоположным полом. В то время как другая его наблюдательница обеспечивала Харкендера телескопическим обзором звезд научного идеализма, Мерси Муррелл дала ему доступ к глубинам скрытых желаний, которые он находил не менее интересными. В своих мнениях о том, кем являются и должны быть мужчины, его наблюдательницы полностью расходились: одна видела великое даже в падшем, вторая находила животное даже в грандиозном.

Так же, как и Люк Кэптхорн, миссис Муррелл смогла выбраться целой и невредимой из горящего дома Харкендера, но её бегство было более интересным, так как она находилась на расстоянии вытянутой руки от взрыва; она наблюдала (а Люк нет) трагически разрушительную метаморфозу Габриэля Гилла. Слабость её реакции на это событие, как понял Харкендер, свидетельствовала об истинной мере её упрямства; видение затронуло её душу не более, чем огонь коснулся тела. Она не верила в ангелов, и её неверие делало бессмысленным увиденное, она считала его просто галлюцинацией. Она до сих пор твердо считала, что пожар, уничтоживший дом, занялся от лампы, опрокинутой Харкендером в припадке безумного возбуждения.

Сила самоубеждения все ещё служила её целям и расчетам и ясно отражалась в том, как она руководила своим предприятием. За те годы, что Харкендер использовал её как наблюдательницу, бордель Мерси стал одним из самых успешных и фешенебельных борделей в Лондоне. Это не было особенным подвигом в городе, где количество проституток, по подсчетам члена городского магистрата Колхауна, равнялось 50 тысячам, а по подсчетам епископа Оксфордского — 60 тысячам. Миссис Муррелл считала — и Харкендер не мог в этом сомневаться — что своим успехом она полностью обязана своему пониманию истинного обоснования проституции, стоявшей на службе иллюзий и фантазий, её театральности. Успех предприятия миссис Муррелл отчасти объяснялся заботой, которой она окружила все разновидности фетишизма, расцветшего как никогда благодаря суровому давлению викторианской морали. Но этим её амбиции и претензии не исчерпывались, так как она удовлетворяла прихоти весьма специфического круга лиц. Она создала в своем борделе театр и стала своего рода драматургом, предлагая клиентам развлечения. Вдохновение она черпала как в театрах Друри-Лейн, так и в мюзик-холлах.

В Лондоне было несколько других заведений, где можно было снискать равно изысканную копию жестокой любви Ангела Боли, а в полудюжине из них были свои театры, изображавшие непристойные сцены разного рода. Но Мерси Муррелл горячо верила, что именно её детище можно считать действительно артистичным и выдающимся. Её тщеславие в данной области было несколько абсурдным, но поток денег, который приносил театр, давал ей удовлетворительный повод поздравить саму себя.

Мерси Муррелл гораздо больше подходила Харкендеру в попутчики на его пути озарения, чем Люк Кэптхорн. Её взгляд на мир был так же узок, но он был бесконечно более многоцветным. Пламя, выжегшее прежнее «Я» Харкендера, бесповоротно кастрировало его, но неуверенный огонек сексуального желания все ещё мерцал в нем. Наблюдая глазами Мерси Муррелл за представлениями в борделе, он мог легко представить себя евнухом в гареме, изысканно мучимым и страдающим от картин и фантазий, но не способным хоть как-то физически на них отозваться. Тем не менее, этот опыт его не расстраивал. Напротив, он им наслаждался, ему нравилась его парадоксальность, и он быстро стал тонким ценителем чувственной неудовлетворенности.

Приятность этого опыта усиливалась своеобразной манерой отношения самой Мерси Муррелл к тому, как она работала над своим предприятием и наблюдала за ним. Она никогда не радовалась половому сношению любого рода; такую возможность она рассматривала, как предприниматель рассматривал бы содействие созданию профсоюза в собственном магазине сладостей. Она действительно гордилась тем, что изжила в своей душе любые порабощающие чувства. Она полагала, что её вуайеристское желание наблюдать за тем, что происходит в борделе, было чисто эстетическим и научным. Она с удовольствием сравнивала свое удовольствие с тем, которое получает архитектор или специалист, изучающий человеческое поведение, с гордостью воображая, что в нем нет ничего животного.

Разделяя её сознание, Харкендер мог видеть степень её самообмана, но в основном эти претензии были правомочны. Миссис Муррелл была эксцентричным ценителем низменной экзотики, гурманом сексуальности. По счастливому стечению обстоятельств, это интеллектуальное испытание контролируемого желания полностью подходило условиям и ограничениям ситуации Харкендера, бессильного свидетеля её мыслей и чувств. Он не мог и желать более подходящего партнерства.

Харкендер не мог контролировать направление мыслей и действий Мерси Муррелл, так же как и в случае с Кэптхорном, но, используя её зрение, он чувствовал себя не столь одиноким. Миссис Муррелл знакомство с Джейкобом Харкендером затронуло гораздо сильнее, чем Люка. Она знала Харкендера гораздо дольше и участвовала как в его интригах, так и в преступлениях. Из всех его наблюдателей она чаще всего вспоминала о Харкендере, её взгляд чаще всего останавливался и задерживался на картинах, которые когда-то интересовали его, и она иногда говорила себе в таких случаях: «Харкендеру бы это понравилось!»

И практически всегда ему нравилось.

Разделяя опыт миссис Муррелл, он получал столько утешения и радости — несмотря на то, что его тело продолжало гореть в хватке призрачного пламени, — что Харкендер изначально думал принять связь с ней как дар, а не как очередную загадку. В течение первых лет его наблюдения за Люком Кэптхорном он постоянно спрашивал и искал разгадку, которая бы оправдала связь с этим человеком. Но хотя на интеллектуальном уровне он знал, что установление связи с миссис Муррелл было равно странным для интересов Зиофелона, этой загадке он не придавал значения. Его не беспокоил этот вопрос. Его отношение, конечно, не было лишено любопытства и доли критического восприятия. Также как миссис Муррелл объективно оценивала свое предприятие, Харкендер объективно оценивал её чувства и мировоззрение.

Сравнивать миссис Муррелл и Люка Кэптхорна означало приступить к изучению контрастов. В то время как Люка давление семени приводило, иногда неприятным образом, к постоянной похоти и частой мастурбации, миссис Муррелл так тщательно контролировала все проявления подобных чувств, что они не смели и легким эхом отразиться в её существе. Дискомфорт от ежемесячных кровотечений был чисто физическим, на её настроение они не влияли. И она, и Люк были крайне корыстны, однако Люк страдал в основном страстью расточительства, она же жаждала обладания. Люк легко получал и тратил, и деньги не имели для него значения, за исключением возможности приобрести на них краткое наслаждение. Миссис Муррелл, с другой стороны, была истинным капиталистом, ценившим деньги сами по себе, за их волшебную силу приумножения. Все её траты расценивались как инвестиции, даже если внешне они казались расточительством и потаканием слабостям. В то время как Люк стремился к ностальгическим воспоминаниям о прошлом, которые он окрасил в радостные тона, чтобы сделать прошлое более гостеприимным, мысли миссис Муррелл были обычно направлены к будущим победам.

Харкендер, разумеется, испытывал большую симпатию к образу мыслей миссис Муррелл, чем Люка Кэптхорна. Он был представителем честолюбивого среднего класса, и какие бы идеи ни вбивали или выбивали из него в школе, его приверженность принципу будущей выгоды осталась непоколебимой. Он также гораздо больше рассчитывал на будущее, чем на прошлое, даже сейчас надежда в нем преобладала над страхом. Тем не менее, как объективный наблюдатель, он видел, что миссис Муррелл до определенной степени заблуждалась, так как её надежды на будущее вознаграждение, скорее всего, окажутся преданы и уничтожены, также как и все людские надежды, последним кредитором — смертью. Он понял, что в отношении Люка Кэптхорна к деньгам была определенная логика, которую ни он, ни миссис Муррелл не могли полностью принять. Кэптхорн умрет, получив полное удовлетворение от каждого пенни, которое он когда-либо получил или украл, в то время как миссис Муррелл умрет, оставив свое возможное будущее в кладовой, нерастраченным. Её желание преувеличить свое состояние не могло оправдаться даже желанием оставить наследство, которым оправдывается все сословие капиталистов.

Оценив абсурдность действий миссис Муррелл, Харкендер был вынужден увидеть ещё большую абсурдность собственных действий. Он был настолько близок к смерти, насколько это возможно, все его чувства и эмоции были вторичны, его наполняла и раздирала боль. И он все же оставался оптимистом, чей разум устремлялся прямо в будущее. Каким бы смешным показалось Люку Кэптхорну то, что он отвергал и презирал ностальгию, отказываясь испытывать удовольствие от своих воспоминаний о времени, когда он был цел и здорово и способен удовлетворить свои чувственные потребности! Но Харкендер, тем не менее, упорствовал в убеждении, что он и миссис Муррелл по-своему правы. Он считал, что если они и извращены, то имеют полное право гордиться своей извращенностью. Он был человеком, никогда не стыдившимся опровергать ценности и идеалы остальных.

Хотя он не считал, что ему нужно срочно разобраться, почему миссис Муррелл была выбрана Зиофелоном в качестве его наблюдательницы, Харкендер держался настороже. Один или два раза он замечал события, которые могли бы дать разгадку. Когда Кэптхорн нашел Стерлинга, Харкендер некоторое время внимательно изучал миссис Муррелл, рассчитывая обнаружить некое равноценное знакомство, в этот период он подозрительно рассматривал каждого клиента её заведения. Шли месяцы, клиенты приходили и уходили, и те, кто казались потенциально интересными, оставались на задворках её жизни.

Харкендер восстановил свое прежнее терпеливое хладнокровие к тому времени, как она купила Гекату, но как только она это сделала, он убедился, что именно в этом заключалась роль, отведенная ей в сложной схеме Зиофелона.

Для миссис Муррелл ни в коем случае не было необычным покупать детей у их родителей — она считала это своего рода благотворительностью. Она платила символическую сумму — около шиллинга или половины гинеи, — чтобы забрать девочек у родителей, которые не могли их прокормить, и брала на себя ответственность спасения их от голодной смерти. Перенаселенность сделала массу девочек отверженным общественным материалом, и потому их не ожидало ничего лучше проституции. К их счастью, у мадам они попадали в высшие эшелоны этой профессии, а не в низшие слои, где джин и сифилис разрушили бы их за полудюжину лет.

Но Кэт была совсем не такой, как обычный поток девочек на продажу, и любая другая мадам в Лондоне не бросила бы на неё второго взгляда. Те, кто её продал, были необыкновенно рады избавиться от неё, её цена составила шесть пенсов, и они сочли это выгоднейшей сделкой. Даже Мерси Муррелл не считала, что купила девочку дешево, но она понимала, что сексуальные потребности мужчин иногда отрицают такие категории, как красота и привлекательность — чего не осознавали остальные.

Обычной практикой Мерси Муррелл был, конечно же, поиск привлекательных девочек, которые со временем и при правильном уходе могли стать ещё более симпатичными. Она отказывалась от дюжин тех, кто вырастет слишком скучными или простоватыми, хотя иногда требовался опытный взгляд, чтобы увидеть блестящую красавицу в истощенном ребенке. Но у неё также был вкус к необычному, и она понимала ценность гротеска. Кэт, ставшая, Гекатой была гротеском: у неё была искривленная спина и кривые ноги, что совершенно не компенсировалось хотя бы внешней привлекательностью. Но её взгляд светился страстью, которая по-своему притягивала. Ещё более интригующим — крайне интригующим, по мнению Харкендера, которое отчасти разделяла и миссис Муррелл, — было то, что она обладала репутацией ведьмы. Никто не обвинял её в варке зелий, произнесении заклятий, или в каких-либо других в злых намерениях, но поговаривали, что в комнатах, куда она заходила, рвались ожерелья, падали стулья, сами собой качались столы. Те, кто её знал, без колебаний объявили, что, куда бы она ни шла, её сопровождает вредный бес, язвительный и глумливый дух её уродства.

Миссис Муррелл охотно выложила шестипенсовик — зная, что это выгодная инвестиция.

Мысли Харкендера, шедшие параллельно мыслям миссис Муррелл, когда они вместе разглядывали её приобретение, вскоре пошли другим курсом. Для него слухи о сопровождавших появление Гекаты мелких несчастьях говорили об одержимости и полтергейсте, и он с самого начала знал, что, возможно, она всего лишь отчасти человек. Он немедленно задумался о том, не могла ли она быть одной из тех Иных, о которых писал в своей книге Люсьен де Терр, в чьих душах вспыхивали отблески прометеева огня, или одним из созданий вроде Габриэля Гилла, выкованного Зиофелоном из материи ангельской души.

Несмотря на то, что Геката была так же уродлива, как прекрасен Габриэль, Харкендеру несложно было вообразить, что в ней может быть нечто, и, когда и если ему позволено будет развиться, оно изменит её так же глубоко, как Габриэля. В конце концов, Зиофелон сделал миссис Муррелл его наблюдательницей не напрасно. Она могла обнаружить и воспитать некое тайное орудие Демиурга, которое сможет в итоге использовать ангел.

Харкендер также начал надеяться и истово желал, чтобы в случае с Гекатой ошибки, допущенные им в отношении Габриэля Гилла, были исправлены. По глупости он передал Габриэля в руки монахинь, ошибочно не учтя их влияния, так как знал, насколько лицемерны и трусливы они были. Увы, эта ошибка нарушила планы, связанные с мальчиком. Теперь, когда сам Зиофелон занялся планированием, Харкендер полагал, что ошибок такого рода больше не произойдет. Он был уверен, что публичный дом миссис Муррелл станет гораздо лучшей тренировочной площадкой для Гекаты, чем поместье Хадлстон было для Габриэля.