- Они где-то неподалеку, - добавил Роже.
      - Тогда не будем терять времени, - сказал Гуго де Пейн, вскакивая в седло. - Мы присоединяемся к вам!
      Поиски грабителей заняли немало времени. Сожженный лагерь паломников был ими уже оставлен, но следы вели на лесную тропу, мимо высохшего русла реки и терялись в пустом, покинутом жителями селении. Очевидно, что и тут "поработали" лже-тамплиеры. Лишь к рассвету, когда де Пейн уже хотел возвращаться к месту стоянки, Роже де Мондидье разглядел над верхушками деревьев струйку дыма. Всадники, рассыпавшись цепью, стали окружать предполагаемое лежбище разбойников. Да, это были они - в белых плащах с красными крестами, пьяные вповалку возле затухающих костров, в шатрах, откуда высовывались голые ноги. Они были настолько самоуверенны в своей безнаказанности, что даже не выставили часовых!
      - Вяжите их всех! - приказал де Пейн, перерубая поддерживающие шатер канаты. Из-под упавшего парусинового полотна высунулась усатая морда с осоловевшими глазами и уставилась на мессира, не понимая куда его тащат и почему заламывают руки:
      - Ты кто такой? - закричала усатая морда. - А ну отпустите! Я командир Ордена тамплиеров! Меня знает сам король Бодуэн!
      - Как же тебя зовут? - спросил Гуго, слезая с коня.
      - Меня-то? Гуго де Пейн!
      - Это Этьен Лабе, - заметил подошедший ближе Жак Греналь. - По нему давно плачет виселица.
      - О, старый знакомый! Наконец-то мы встретились, - сказал и Роже, вглядевшись в лже-Гуго. - Давно я тебя разыскиваю...
      Этьен Лабе заскрежетал зубами, стараясь высвободиться от веревок. Из шатров, тем временем, выводили истерзанных женщин, над которыми надругались разбойники. Рыдая, они бросились на своих связанных обидчиков, вырывая им волосы, и их пришлось оттеснить от пленных.
      - Спокойнее, - попросил де Пейн. - Они не уйдут от наказания. Но перед тем, как их повесят на площади перед народом они расскажут всю правду: как грабили, убивали и почему называли себя тамплиерами!
      - Это не я придумал! - в страхе закричал Этьен Лабе, понявший наконец кто перед ним стоит. Он рухнул на колени и пополз к де Пейну. - Мессир, пощадите! Меня заставили! Меня вынудил к этому Беф-Цур, раввин из Яффы! Я покажу вам его - это его идея, чтобы мы назвались тамплиерами и опорочили ваш Орден! Не убивайте!..
      - Прочь, негодяй! - оттолкнул его ногой Гуго. - Будь хоть достойным умереть, как мужчина, коли всю жизнь прожил, как собака.
      Этьен Лабе упал на бок и завыл: он понял, что спасения не будет.
      Пленных разбойников, чей жалкий вид вызывал отвращение, погнали к стоянке де Пейна, - и первые лучи восходящего солнца освещали согнутые спины лже-тамплиеров, с которых сорвали белые плащи с восьмиконечными красными крестами. По дороге Гуго рассказал Роже о происшедшем в Иерусалиме несчастье - смерти Милана Гораджича и Катрин де Монморанси, пожаре в храме и гибели несчастных, сгоревших заживо. Это известие повергло одноглазого рыцаря в глубокую печаль. Понуро склонив голову, он молча ехал рядом с мессиром...
      Разбойников привязали к старому дубу, отделив от них лишь главаря Этьена Лабе, которого увел в свой шатер Жак Греналь, чтобы лично охранять негодяя. Разместили и измученных пленниц, заботу о которых взяла на себя баронесса Левенкур. Рыцари же и латники, не спавшие всю ночь, разбрелись по своим палаткам, чтобы отдохнуть перед тем, как продолжить путь. Лагерь замер, окутанный утренним сиреневым туманом.
      В эти часы не спал лишь один человек, вынашивающий в своей голове коварные планы. Его воспаленный от любви мозг уже не мог справиться с рыцарскими законами чести; ядовитая змея ненависти и мести ужалила его в самое сердце. То был Ренэ Алансон. Он узнал Этьена Лабе, державшего их в плену вместе с Анной Комнин, и понял, что сам дьявол предоставляет ему последний шанс - повернуть колесо судьбы в его сторону. Выхаживая в своем шатре, Ренэ тщательно обдумал как использовать захваченного разбойника в своих целях. Последние сомнения покинули его, и он вышел на воздух, направившись к палатке Жака Греналя.
      Лабе, связанный по рукам и ногам, лежал в углу, равнодушно посмотрев на вошедшего, и снова закрыв глаза. Греналь приподнял голову и весело спросил:
      - Пришли полюбоваться на самого грозного разбойника Триполи? Сейчас он похож на мокрого индюка, не так ли?
      - Да, да, - согласился Алансон. - Не могли бы вы оставить нас наедине на несколько минут? Этот человек похитил наши драгоценности, когда мы с баронессой ехали в Иерусалим. Я хочу выяснить - где он их прячет.
      - Хорошо, - подумав немного, ответил Жак Греналь. - Но будьте осторожны. Даже голодный крокодил менее опасен, чем Этьен Лабе. Я буду неподалеку! - и рыцарь, завернувшись в плащ, вышел из шатра.
      - Не видать вам драгоценностей, как своей задницы! - зло засмеялся Лабе. - Сожалею, что мне тогда не удалось прикончить вас и насладиться с вашей спутницей!
      Ренэ подавил негодование и подошел ближе. Некоторое время он внимательно разглядывал разбойника.
      - Ну чего уставился? - выкрикнул Лабе, собираясь плюнуть в царедворца.
      - Я, как видите, не держу на вас зла, - произнес Алансон. - Более того, предлагаю вам помощь. А драгоценности мне не нужны.
      - Говорите яснее, - насторожился Лабе, нюхом почувствовавший спасение.
      - Я могу освободить вас, - тихо сказал Ренэ. - Но только за одну услугу.
      - Какую? - глаза разбойника заблестели.
      - Здесь рядом, в шатре, спит человек, которого вы должны убить. Его зовут Гуго де Пейн. Охраны никакой, лагерь дремлет, часовых нет. Когда вы сделаете это - я дам вам лошадь - и вы свободны. Решайте.
      Произнеся это, Алансон отшатнулся; лицо его побледнело, а на лбу выступил пот: но отступать было поздно.
      - Да хоть целую дюжину де Пейнов! - радостно прошептал Лабе и потряс связанными руками. - А веревки?
      - Сейчас... - отозвался Алансон и высунулся из шатра, сделав знак Греналю. Тот вошел внутрь, покосившись на разбойника.
      - С чего это у него такая довольная рожа? - спросил он. Словно ему показали сковородку, на которой он будет поджариваться в аду! Признался он, где прячет драгоценности?
      - Нет, - покачал головой Алансон, делая шаг в сторону.
      - Вы не умеете разговаривать с людьми, подобного сорта, - улыбнулся Греналь. - Давайте я попро... - но он не успел договорить: в его спину под лопатку вошло острие кинжала, который держал в руке Алансон. Жак Греналь повернул к нему голову, в глазах застыло недоумение, а улыбка начала медленно исчезать с лица.
      - Вытащи... - прохрипел он, испытывая невыносимую боль. Ренэ потянул за рукоятку кинжала, и Жак Греналь рухнул на пол, коснувшись головой ног Этьена Лабе.
      - Вот это по-нашему! - восторженно прошептал разбойник, протягивая Ренэ связанные руки. Алансон быстро перерезал веревки и протянул ему кинжал.
      - Шатер де Пейна слева отсюда, - произнес он. - Торопитесь. Сейчас я приведу лошадь.
      - Все будет в лучшем виде, - пообещал разбойник, разминая затекшие руки и ноги. - А как же вы?
      - А что - я? Я здесь не при чем.
      - И то верно, - согласился Лабе. - Ловко вы все продумали. Ваша матушка, часом, не крутила амуры с дьяволом?
      - Хватит болтать. Время уходит.
      Лабе и Алансон осторожно выскользнули из шатра Греналя: один направился к лошадям, другой - в стоящий неподалеку временный приют Гуго де Пейна. У Этьена Лабе мелькнула мысль изменить ход действий и нырнуть в густую чащу, но жажда отомстить за собственное поражение превозобладала. Он осторожно отодвинул полог шатра и заглянул внутрь. Гуго де Пейн, лежа на спине, накрывшись плащом, спал; возле входа свернулся калачиком еще один человек желтолицый китаец Джан, веки которого были плотно сомкнуты. Сзади послышалось ржанье лошади...
      Лабе шагнул в шатер и подкрался к рыцарю. Он решил нанести удар в горло и занес руку с кинжалом, но в это время сокрушительная сила сбила его с ног: распрямившийся словно пружина Джан, взметнувшись в воздух, перебил ему ребром ладони шейный позвонок. Лабе распростерся на полу, а к груди его уже был приставлен меч Гуго де Пейна, который не выпускал его из рук даже во сне.
      - Кто тебя освободил, собака? - произнес Гуго, надавливая на рукоять. Лабе тщетно пытался опереться на локти; нижняя часть тела была парализована.
      - Византиец... - прохрипел он, понимая, что на сей раз ему приходит конец. - Это он... он заколол Греналя и велел мне... убить вас... Будьте вы... прокляты!..
      Гуго вышел из шатра и увидел идущего по краю лагеря Ренэ Алансона, держащего за узды лошадь.
      - Стойте! - крикнул ему де Пейн и ринулся наперерез. Ошеломленный Алансон выпустил повод из рук.
      - Вы? - в отчаянье выкрикнул он, не веря своим глазам.
      - Зачем вы сделали это? - сурово спросил де Пейн, надвигаясь на царедворца. Их громкие голоса разбудили спавших рыцарей и латников. Из шатров и палаток выглянули сонные лица. Пятясь, Алансон споткнулся о корягу и полетел навзничь.
      - Я ненавижу вас! - истерично взвизгнул он. - Вы - источник моих бед, вы - принесли мне самые мучительные страдания! О, как я жажду вашей смерти!
      Глядя на извивающегося, корчащегося на земле рыцаря, рвущего руками траву, извергающего потоки брани, де Пейн почти пожалел его, понимая - в чем кроется причина его ненависти...
      - Убейте меня! - кричал Алансон, потеряв человеческий облик. - Или я убью вас! Я зарежу вас ночью, лишь только вы сомкнете глаза!
      Вокруг них собрались люди, тревожно переглядываясь и еще не понимая, что здесь произошло. Из шатра, тем временем, уже выносили тело Жака Греналя, а из другой палатки - волочили за ноги Этьена Лабе, чьи проклятья не уступали ругани Ренэ Алансона.
      - Возьмите свой меч! - произнес Гуго де Пейн. - И пусть нас рассудит Господь Бог!
      - А-а!.. Хорошо же! - закричал Алансон, обнажая клинок. Зрители расступились, освобождая пространство для поединка.
      - Нет, нет! Прекратите! - раздался вдруг хорошо знакомый обоим смертельным противникам голос. К ним шла баронесса Левенкур, разбуженная шумом, поправляя растрепавшиеся золотистые волосы; ее испуганные глаза на побледневшем лице смотрели на де Пейна и словно молили о чем-то. Следом за ней шел Роже де Мондидье, пытаясь успокоить принцессу.
      - Вы не можете допустить этого! - сказала она, встав между де Пейном и Алансоном. - Как бы ни была велика вина этого человека, но вы не станете драться! Ведь это будет... убийство, просто убийство!
      - Сударыня, в руках у человека, которого вы защищаете, вы видите такой же меч, как и у меня, - гневно произнес Гуго. Не этим ли самым мечом он зарезал несчастного Жака Греналя! Обернитесь назад - его труп еще не остыл на этой земле! Если здесь и произошло убийство, то убийца - Ренэ Алансон.
      - Да! - выкрикнул тот. - И я сожалею, что не прикончил также и вас!
      Содрогнувшись при этих словах, византийская принцесса, тем не менее, продолжала стоять между двумя противниками.
      - Пусть! - в отчаянье оказала она. - Но прошу вас: вложите мечи в ножны! - она обернулась к де Пейну. - Ведь вы же убьете его, я знаю!
      - Непременно, - холодно произнес Гуго. - И вам лучше отойти в сторону.
      - Но ради меня? Я прошу вас, Гуго... Ради любви... - Анна чуть было не произнесла вслух - при всех собравшихся то, что рвалось из ее груди. Она всматривалась в глаза де Пейна, пытаясь поймать в них ответное чувство, но в них не было ни доброты, ни жалости. Сейчас в них не было и любви - лишь стальной блеск неумолимого возмездия.
      - Если вы сделаете это, - тихо проговорила она, - вы погубите нашу... дружбу.
      Гуго де Пейн взглянул на Роже де Мондидье.
      - Отведите баронессу Левенкур в ее шатер, - промолвил он тамплиеру. Прекрасные дамы вдохновляют во время турниров; в кровавом бою - они лишние.
      Анна Комнин с ужасом смотрела на него. Она не узнавала своего возлюбленного, его жестокого взгляда, в котором словно сошлись вместе и лед, и огонь. Ведомая под руку Роже де Мондидье, она несколько раз оборачивалась, будто надеялась, что Гуго очнется, сбросит зловещую маску и превратится в того, прежнего, которого она знала и любила...
      Поединок начался. Собственно, длился он всего несколько минут. Лишь в самом начале, обуреваемый яростью и ненавистью, Алансон неистово атаковал, пытаясь пробить брешь в защите де Пейна. Но силы быстро покинули его. Перейдя в наступление, Гуго легко оттеснил Алансона к краю площадки, заставил раскрыться и хладнокровно поразил острием меча в самое сердце.
      - Вот и все... - прошептал Ренэ Алансон, сделав один шаг навстречу де Пейну; затем он рухнул на землю и испустил дух. Кольцо зрителей, потрясенных разыгравшейся на их глазах трагедией, сдвинулось, расступаясь перед мрачным мессиром. Не оборачиваясь и не глядя больше ни на кого, он скрылся в своем шатре...
      А в другом шатре в это время беззвучно плакала Анна Комнин, испытывая такую боль, словно именно ей был нанесен удар в сердце рукой Гуго де Пейна. Она чувствовала, что Ренэ Алансон, много лет бывший ее верным спутником и другом, бесконечно влюбленный в нее человек, - уже мертв. И убила его та беспощадная сила, которую она считала покоренной...
      Три часа спустя, когда трупы Жака Греналя и Ренэ Алансона были преданы земле, а могильные холмики выросли рядом друг с другом, лагерь опустел. Лишь под старым дубом на толстой ветке раскачивалось тело Этьена Лабе, и черные вороны уже слетались на свое нежданное пиршество.
      3
      Когда сильно поредевший отряд Гуго де Пейна добрался до Константинополя, они попали в такой водоворот событий, что все предыдущие приключения показались им легкой игрой ветерка с шаловливыми листьями: на их глазах трещала и рушилась великая Византийская империя... Созревший в недрах Сионской Общины хитроумный план Мудрецов по развалу и падению Византии вступал в свою последнюю фазу. Начиналось восстание, бунт обезумевшей черни, обманутой лживыми лозунгами нарбоннских провокаторов, поддержанный в высших кругах знати и духовенства, куда пробрались подкупленные и одураченные Старцами агенты влияния и прямые предатели отечества. Дикий разброс царил в умах и сердцах жителей Константинополя, ибо именно здесь находился главный очаг болезни. Патриарх Косьма, издавна интриговавший против василевса Алексея Комнина, слишком поздно осознал, что и сам является марионеткой в чьих-то очень умелых руках, что его борьба теперь обернулась не против императора, а подтачивает уже сами основы православия. В смятении заперся он в одном из отдаленных монастырей, но посеянные им плоды начинали давать всходы: власть василевса падала... Внутренние войска, подчинявшиеся эпарху Стампосу были деморализованы, часть их разбежалась или перешла на сторону восставших. Сам Стампос был при полном попустительстве собственной охраны выброшен из окна своей резиденции и растерзан толпой. Неизвестным оставалась судьба Алексея Комнина, бежавшего из Влахернского дворца, объятого пламенем. По одним слухам он скрывался где-то на окраине города, по другим - был убит своими же приближенными. Логофет Гайк, усмирявший с войсками трапезитов Болгарское царство, спешил к Константинополю на помощь василевсу. Но слишком медленно, слишком мало надежды оставалось на то, что он поспеет вовремя... Власть в городе уже перешла к какому-то самозванному Временному Совету, состоящему из перебежчиков и крикунов, и заседали в нем, наряду с торговцами-мясниками, те же патриции, обслуживающие в свое время василевса и певшие ему хвалу. По всему Константинополю шла охота на преданных императору людей, его личную гвардию и агентов Стампоса. На улицах не прекращались сборища и выступления, а верховодили на них одни и те же лица. Их слушали, им аплодировали и по их зову шли и громили последние опоры империи. Страшна была толпа, превратившаяся в стадо животных, перед которым размахивали тряпкой свободы и вседозволенности! Несчастны были эти люди, обманутые далекими Мудрецами, добровольно надевающие на шею самое тяжелое ярмо, которое никогда уже не позволит им оторвать голову от земли...
      Гуго де Пейн, вступив в растерзанный, дико гогочущий Константинополь, не узнавая его благообразия и величия, первым делом постарался устроить где-нибудь в безопасном месте Анну Комнин. И такой приют нашелся - в домике профессора Пселла, старого учителя принцессы. Отношения между ними после смерти Ренэ Алансона оставались напряженными. Анна Комнин демонстративно подчеркивала свою холодность, вступая в разговор лишь по необходимости: она не могла простить ему гибели Алансона, хотя разумом и понимала, что правда была на стороне де Пейна. Но лишь сейчас она отчетливо осознала, что Гуго далек от того образа, который она сама создала; он не укладывается в нарисованные ею рамки; его жизнь гораздо глубже и трагичнее, а характер так сложен, что осилить его крутые повороты способен не каждый. Возможно, она слишком слаба для того, чтобы быть рядом с этим неудобным для мира человеком... Но пока она не думала об их дальнейших отношениях, другие заботы волновали ее, и первая среди них: судьба отца. По-прежнему местонахождение Алексея Комнина было неизвестно. Его искали, чтобы убить, преследовали и всех родственников. Хорошо хоть, что удалось чудом скрыться сыну Иоанну и соединиться с войсками логофета Гайка. Но что же будет со всеми ними дальше?
      Гуго де Пейн строго настрого запретил Анне покидать дом профессора Пселла, здесь она была в безопасности. Сам же он, оставив с принцессой Джана и Христофулоса, которому нельзя было появляться на улицах, отправился вместе с Роже и его оруженосцем Ниваром в город, чтобы выяснить обстановку. Смута не страшила его, он с презрением смотрел на взбунтовавшуюся чернь расталкивая толпу и не обращая внимания на грозные крики в его адрес. Даже Роже посоветовал ему немного умерить свою гордость и быть осторожнее, поскольку от этих подонков можно ожидать чего угодно.
      - Собаки лают, когда чувствуют за спиной хозяина, - заметил на это Гуго. - Но эти-то псы что бесятся? Ведь скоро они на брюхе поползут к тому, кто первым возьмет в руки кнут.
      - Именно так! - согласился Роже, загораживая Гуго от напиравшей толпы. Они стояли возле стелы Константина, а из боковых улиц валил народ, радуясь свержению еще недавно любимого ими императора Алексея.
      - Несут! Несут! - раздалось вдруг с конца улицы, и стоявшие рядом с тамплиерами стали вытягивать головы, вглядываясь в появившуюся процессию.
      - Кого несут? - обратился Роже к одному из обывателей.
      - Василевса! - восторженно отозвался тот, указывая рукой на поднятое над движущейся толпой растерзанное тело человека, завернутое в пурпурный плащ - символ императорской власти; голова его с висящими клочками волосами болталась на тонкой жиле, почти оторванная от тела; алые башмаки надеты на кисти рук, а все лицо представляло кровавое месиво. Под трупом Комнина особенно бесновался один человек, в котором наметанный глаз Гуго де Пейна узнал преданного протоспафария императора, того самого - выключавшего золотых львов во время встречи василевса с мессиром. Теперь он рвал одежду мертвого хозяина и выкрикивал брань в его адрес! Какие же ничтожные твари люди... - подумалось де Пейну. - Они копошатся в своих мелких радостях, как навозные черви, а вся их свобода и счастье - это поглубже зарыться в жижу. Мерзость! Он начал расталкивать толпу, пробираясь к трупу императора. Не зная, зачем идет туда, де Пейн обнажил меч и рукоятью его расчищал себе дорогу. За ним поспешили Роже де Мондидье и Нивар, утихомиривая недовольных. Обыватели загудели, смыкаясь вокруг тамплиеров. В этот момент из боковой улочки выскочил отряд всадников в полсотни человек, врезавшись в толпу. Они также пытались пробраться к телу императора. Началась свалка...
      Гуго дошел до протоспафария, выскочившего на него с растопыренными руками, и хладнокровно подставил свой меч под его грудь. Толпа сжалась, навалилась со всех сторон, затем, испуганная жутким криком, отхлынула; тело протоспафария сползло на землю. Гуго де Пейн развернулся, отступая прочь... В это время всадники-трапезиты, первыми ворвавшиеся в город, рубили толпу, пытаясь завладеть телом императора. Но их уже сбрасывали с коней, тащили вниз, добивали камнями и палками.
      Расступившиеся было перед де Пейном обыватели, опасаясь его обнаженного меча, снова сомкнулись, стали напирать, тянуть руки к его горлу. Они почувствовали новую жертву, свежую кровь брошенную им Молохом свободы. Гуго, Роже и Нивар, ощетинившись клинками, пробивали себе дорогу, отступая к переулку. - Бейте их! Бейте! - кричали в толпе. - Это выкормыши Комнинов!
      Пришлось для острастки кольнуть особо ретивых, но ярость в толпе возросла еще больше - бушующее людское море буквально скрыло под своими волнами тамплиеров; тычки и удары сыпались со всех сторон. Огромным камнем размозжили голову Нивару, затаптывая безжизненное тело ногами. Роже пытался спасти своего оруженосца, но и его сбили на землю, навалившись десятками рук, рвущих плоть рыцаря. Над переулком разнесся его ужасный крик боли. Гуго де Пейн сбросил вцепившихся в него людей, рванулся к Роже, сея вокруг себя смерть, поражая каждого, до кого мог дотянуться своим мечом. И толпа схлынула... Из груды тел поднялся, шатаясь, Роже де Мондидье - лицо его было залито кровью, глаз выбит, и он, ослепший, беспомощно вертел головой, пытаясь найти опору, сжимая в руке меч.
      Звериный рык вырвался из его груди. Не давая никому приблизиться, Роже бил мечом налево и направо, прощаясь с солнечным светом и жизнью. Вид его был страшен. Он казался ангелом смерти - карающим и беспощадным. А Гуго все не мог прорваться к нему, теснимый к стене. Уже десяток трупов валялось подле него, но новые и новые заступали на их место...
      Пущенное кем-то из толпы копье вонзилось в спину Роже де Мондидье прямо между лопаток, пробив тело и выйдя острым наконечником из груди. Последний крик сорвался с уст рыцаря. И сознание его погрузилось во тьму... Гуго де Пейна повалили на землю, тело его потащили вдоль улицы, он чувствовал что над ним происходит какая-то борьба, кто-то пытается оттолкнуть обезумевших людей, высвободить его. Оглушенный, он разглядел склонившееся над ним знакомое лицо, но не мог понять: как здесь - в центре Константинополя очутился его сюзерен?
      - Граф, вы? - произнес он, разлепляя разбитые в кровь губы.
      - Да, я! - отозвался граф Шампанский, одетый в одежды простолюдина; его слуги уже подхватили де Пейна и оттаскивали в подворотню. Де Пейн вырвался, пытаясь броситься обратно, к Роже де Мондидье; он не мог поверить, что тамплиер мертв.
      - Пустите! - крикнул Гуго, отбиваясь от вцепившихся в него рук. Граф Шампанский обхватил его за плечи, приблизив свое лицо.
      - Молчите! Мы все погибнем, если не скроемся! - воззвал он к разуму мессира. - Вы видите, что творится? Это - конец! Ваш друг мертв, и мы ничем ему не поможем. Все горит, все рушится!
      Говоря это, он с силой уводил де Пейна от места трагедии.
      - Но что вы здесь делаете? Откуда вы взялись?
      - Потом... потом... Я покинул Труа, мне пришлось скрываться. Король Франции Людовик, этот шут гороховый, ранен в Париже каким-то маньяком. В стране хаос. Орлеан и Лотарингия в огне, все воюют друг с другом, британцы наступают по всему побережью. Началась страшная борьба за царскую корону... Потом я расскажу вам подробно, а сейчас - нам надо как можно скорее укрыться где-нибудь от этих толп.
      - Граф, сюда! - крикнул один из его слуг, указывая рукой на пустой проулок. Гуго де Пейна несло вместе со всеми; рядом бежал граф Шампанский, тяжело дыша и оглядываясь на отставших преследователей. Кровавый закат опускался над Константинополем...
      В это время в город уже вступали верные императору Алексею Комнину части, возглавляемые логофетом Гайком, разгоняя трусливо бежащую безумную чернь.
      Глава IX
      НАХОДКА МАРКИЗА ДЕ СЕТИНА
      О, сжальтесь, небеса, избавьте от напасти,
      Пучина, смилуйся, смири свой грозный вал,
      Он смертным холодом уже сердца обдал,
      Так пощадите ж тех, чьи судьбы в вашей
      власти!
      Агриппа д'Обинье
      1
      Почти одновременно в Тампль возвратились граф Норфолк и Раймонд Плантар - после очередной неудачной осады крепости Тир, где непобедимый Ималь-паша вот уже пятнадцать лет противостоял крестоносцам; а с острова Крит - Виченцо Тропези и его белокурая воительная супруга Алессандра, ставшая матерью двух прелестных дочек-двойняшек, коим дали славные имена Мария и Юлия. И хотя роды прошли тяжело, но Сандра не потеряла своей юной свежести и привлекательности, а характер ее заметно изменился, стал более мягким и женственным. Теперь она вряд ли собрала бы возле себя оруженосцев, как у Син-аль-Набра, ведя их в бой против сельджуков. Покои Тропези отныне наполнились детским писком и, радостными хлопотами о малолетних птенцах. Все шесть тамплиеров частенько заглядывали сюда под различными предлогами, любуясь малютками.
      - Жаль, что не мальчики, - ворчал лишь Бизоль, у которого самого в замке Сент-Омер подрастали две дочки. И, вспоминая о них, он порою вытирал покрасневшие глаза.
      - У настоящих мужчин рождаются только девочки! - напоминал ему испанскую мудрость маркиз де Сетина, а граф Норфолк добавлял, набрасывая портреты двойняшек:
      - А две одновременно - у сверхмужчин.
      Андре де Монбар иногда покачивал головой, делясь своими сомнениями с Людвигом фон Зегенгеймом:
      - Как отнесется ко всему этому Гуго де Пейн, когда возвратится из Константинополя? Ведь устав Ордена тамплиеров велит хранить безбрачие... А тут еще дети... Да в самом центре Ордена... Не знаю, не знаю...
      - Нормально отнесется, - успокаивал его Людвиг. - Из всякого правила есть исключения, а Гуго никогда не был догматиком. Кроме того, мы - первые тамплиеры Ордена, и будущее многое простит нам. Оно не простит только одного - если Орден завершит свою историю на нас с вами, дорогой Монбар!
      Последнее время Зегенгейма мучили сильные головные боли. Они начинались неожиданно, в любое время суток, заставляя рыцаря невыносимо страдать. Ему казалось, что какой-то страшный паук впивается в его мозг, вгрызается в сознание, путая мысли, стремясь добраться до сердцевины его жизни. Приступы головной боли начались после пожара в храме, порою прекращались на несколько дней, а иногда принимали столь затяжной характер, что длились несколько часов. В такие моменты он запирался в своих покоях, не пуская даже преданного ему оруженосца Иштвана, лежал ничком на постели, сжимая ладонями виски, а перед глазами его плыла кровавая волна, в которой виделись лица ушедших из его жизни людей - близких, родных, врагов, случайных попутчиков; но все они были мертвы...
      Среди них была и любимая Евпраксия, и его друзья, сражавшиеся вместе с ним в том первом крестовом походе Годфруа Буйонского, и нынешние товарищи, положившие свои головы в Палестине - барон Бломберг, князь Гораджич, Рихард Агуциор, князь Василько. А однажды, когда боль стала затмевать разум, он увидел мертвое, обезображенное лицо Роже де Мондидье, и ужаснулся, поняв, что славный и веселый рыцарь также покинул сей мир. Как это случилось, когда? Какой рок навис над всеми ними, отправившимися вместе с Гуго де Пейном в Святую Землю? Боль отступала, и Зегенгейм впадал в меланхолическое настроение, становился равнодушным ко всему. Это состояние еще больше усилилось после того, как произошло его объяснение с принцессой Мелизиндой во дворце короля Бодуэна I.
      Они проговорили более часа. Никто не знает, что произошло между ними, какие слова нашел граф Зегенгейм, чтобы высказать наконец-то принцессе то, что накопилось в его душе, чем ответила ему взбалмошная и капризная Мелизинда. Но судя по тому, каким расстроенным удалился Людвиг, и каким надменным было лицо принцессы, давно выбравшей объектом своих переменчивых увлечений иного рыцаря, между ними произошел окончательный разрыв. А вслед за этим, через несколько дней, последовало официальное уведомление о помолвке и предстоящей свадьбе принцессы Мелизинды и графа Фулька Анжуйского, одного из богатейших сеньоров Франции. Этот брак, о котором еще год назад предупреждал свою дочь король Бодуэн, был зарожден в тайных глубинах монархических дворов и направлялся из таких скрытых от глаз омутов, о которых не подозревали даже сами родственники, причастные к свадьбе. Лишь Нарбоннские Старцы, управлявшие этим процессом, хорошо знали - зачем нужна эта свадьба, призванная повлиять в дальнейшем и на все Иерусалимское королевство, и даже - на Орден Тамплиеров. Ломбардец Бэр получил новое указание, казавшееся безумным по заложенной в нем идее: слить Орден Тамплиеров с Орденом Сиона. И несколько дней ломающий голову над этой задачей резидент Сионской Общины нашел выход...
      Любовь, эта коварная змея, нанесла еще один удар в сердце Людвига фон Зегенгейма. После разрыва с принцессой Мелизиндой он погрузился в еще большую меланхолию и печаль, не участвуя в общих для тамплиеров занятиях, не чувствуя вкуса пищи и свежести солнечных дней. Лишь два дела привлекали его, которым он предавался с ужасающей страстью: к вину и стрельбе из арбалета во дворе Тампля. Он выпивал один кубок за другим, не пьянея, погружаясь в мрачное состояние, а потом шел к каменной стене и просил своего оруженосца менять мишени напротив. Закупленные на рынке тыквы, на которых Иштван рисовал мелом глаза, нос и рот, он расстреливал с беспощадной суровостью, вонзая стрелы точно по центру, отчего тыквы разлетались мясистыми желтыми кусками вдребезги. Окончив стрельбу, он возвращался в свои покои, и с такой же суровой беспощадностью уничтожал фалернское вино. А потом вновь спускался во двор, где Иштван уже устанавливал новые тыквы, съездив за ними на рынок. Торговцы в базарных рядах дивились: зачем тамплиерам вдруг понадобилось столько этих плодов? Не полюбили ли они так тыквенную кашу или не заболели ли какой-то неведомой тыквенной горячкой?
      Иногда к Людвигу фон Зегенгейму присоединялся кто-нибудь из тамплиеров, наблюдая за его стрельбой из арбалета. Как-то раз, Бизоль, качая головой, заметил:
      - Лучше бы, друг мой, вы разбивали таким образом башки сарацинам... Чем провинились перед вами несчастные тыквы?
      - Всему свое время, как говорил Экклезиаст, - спокойно ответил на это Зегенгейм, метко выпуская стрелу, а Иштван поспешил установить новую мишень. - В конце концов, стреляя в одно, мы всегда поражаем другое, не то, куда нам хотелось бы попасть. Любая цель - призрачна, и если нам кажется, что мы достигли ее, то мы так же ошибаемся, как и в том, что родились на свет. Все - мираж...