- Вели открыть ворота, - обернулся Людвиг к Бломбергу.
      - А не хитрость ли это? - усомнился тот.
      - Посмотрим... - и оба они поспешили вниз, к воротам.
      Захватив с десяток солдат, Зегенгейм и Бломберг выехали навстречу преследуемым рыцарям. Сельджуки же, увидев неожиданное подкрепление, прекратили погоню и повернули назад. Через несколько секунд, запыхавшиеся всадники попали в дружеские объятия Людвига.
      - Насилу унесли ноги! - воскликнул Милан Гораджич. - Что у вас тут творится?
      - Осада? - спросил Агуциор.
      - Думаю, через день-два следует ожидать штурма крепости, - сощурившись на солнце ответил Зегенгейм. - Вы как раз вовремя.
      - И к обеду, - добавил Бломберг. - В моем погребе припасено несколько бутылок рейнского... Или вы предпочитаете что-то другое?
      - Мы пьем всякую жидкость, - неожиданно произнес граф Норфолк, которого уж никак нельзя было отнести к поклонникам Бахуса.
      Штурм, как и предполагал Зегенгейм, начался через сутки на рассвете. Застывшие вблизи городских стен цепи сельджукской конницы, словно снежная лавина, готовы были сорваться с окружающих крепость холмов. В их безмолвии и неподвижности было что-то страшное, гнетущее. Объезжавший войско командующий на белоснежном породистом жеребце выделялся золочеными доспехами.
      - Санджар, - произнес Людвиг, наблюдавший за неприятелем вместе со своими товарищами с крепостной стены. - Готовьтесь.
      - Их не менее двух тысяч, - пробормотал Гораджич.
      - Больше. Гораздо больше, - возразил Бломберг.
      Норфолк и Агуциор находились в это время на другом конце города, у вторых ворот, где наблюдалось такое же скопление сельджуков, предводительствовал которыми Умар Рахмон. Очевидно, в планы Санджара входило ворваться в крепость с двух сторон, сплющить ее с боков, прихлопнуть мощными ладонями своей конницы.
      - Ну все, поехали! - выдохнул из себя Бломберг, а лавина, по взмаху принца Санджара, уже понеслась к крепости. На много миль в окрестности разнеслись боевые крики сельджуков, слившиеся в один все нарастающий и наводящий ужас рев. И тотчас же сотни стрел взвились в воздух с обеих сторон. Мгновенно песок и земля оросились кровью всадников и защитников крепости, стремительно распрямилась пружина, которую держал в своем кулаке до последнего момента бог войны. Санджар был уверен, что, благодаря заботам барона Жирара, оставшийся в крепости гарнизон полностью деморализован; а жители - только и ждут, чтобы поскорее пасть на колени к его стопам. Умар Рахмон уверил его, что взятие Керака - лишь легкая прогулка, и он падет при одном виде сельджукской конницы. К полудню Санджар предполагал въехать на своем белоснежном скакуне в крепость.
      Безуспешные попытки сельджуков пробиться в город продолжались два часа. Сверху на них в это время лилась горящая смола, летели камни, стрелы, все собранное в отхожих местах дерьмо, вызывавшее больший эффект и действовавшее на чистоплотных и брезгливых турок сильнее, чем пущенный из пращи снаряд. Несмотря на все заверения Умара, защитники крепости не собирались выбрасывать белый флаг. Что-то не состыковывалось в хитроумном плане Рахмона и барона Жирара. Скрежещущий зубами Санджар молча наблюдал, как гибнут его люди под стенами крепости. Не удавалось и поджечь ворота, которые тут же гасились опрокидываемыми бадьями с водой. А Санджару была нужна эта крепость во что бы то ни стало. За ней последуют Монреаль, Петра, другие города юго-востока Палестины, а Иерусалим приблизится на расстояние десяти выпущенных стрел. И он, принц Санджар, сын и наследник Мухаммеда, потомок легендарного сю-баши Сельджука, вернет своему народу этот город. И царство его разрастется вширь, укрепится на этой земле, подчинит себе все народы и города Востока. Но - Керак, Керак...
      Объятый мыслями, кусая губы, Санджар тяжелым взглядом смотрел на усыпанную телами сельджуков насыпь под городскими стенами. Скоро их станет столько, что лошади начнут скакать по трупам, по костям и черепам людей, которые лишь недавно во все горло радостно выкрикивали его имя и мчались на приступ. Как смеет проклятый Керак держаться столь долго? И даже признаков паники нет среди его защитников! Безмозглый Рахмон! Очевидно, Жирар попросту обманул его, одной рукой увел гарнизон из города, а другой - ночью, усилил его. Не может быть, чтобы полупустая крепость защищалась так отчаянно. Кто руководит ею? И кто бы он ни был - это великий военачальник. Достойный противник. Нет, бессмысленно гнать дальше людей. Сегодня Керак не взять. И Санджар, взмахнув рукой с мечом, велел трубить сигнал к прекращению приступа.
      - Кажется, продержались! - вздохнул Бломберг, на щеки которого вернулся румянец. - Ну, Людвиг, с удачей тебя!
      - Погоди радоваться, - угомонил его Зегенгейм. - Самое трудное теперь только начинается...
      Санджар изменил тактику. Распекая в своем шелковом шатре Умара Рахмона, чьи атаки на другом конце города также не увенчались успехом, сельджукский принц велел окружить город свернувшейся в кольцо змеей, чтобы ни одна птица не смогла через нее перелететь. И постоянно, небольшими отрядами, в самых различных местах пытаться пробить крепостные стены, расшатать оборону защитников, измотать их ежедневными угрозами, - утром, днем, вечером, ночью, - в любое время суток. Чтобы они забыли о сне, еде, питье, чтобы потеряли покой, чтобы нервы их были напряжены до предела: и тогда они сорвутся. Сами откроют ворота и начнут преследовать эти малочисленные группы, которые будут поддаваться, уводить их все дальше от города, а другие - истреблять по пути к возвращению.
      - И исчезни с моих глаз до тех пор, пока не принесешь мне голову того, кто командует в Кераке, - заключил принц Санджар, грозно взглянув на понурого Рахмона. - А своему приятелю, барону Жирару, передай, что он скверно шутит. Я достану его в Монреале и спрошу за все.
      Санджар покинул сельджукский лагерь и отправился в Дамаск, к своему отцу Мухаммеду, возложив управление войском на Умара Рахмона. Он посчитал ниже своего достоинства томиться долгие недели, а может быть, и месяцы, возле обложенной норы лисицы, в ожидании когда она высунет свой нос. Но и Людвиг фон Зегенгейм изменил тактику: от глухой обороны он перешел к резким, кинжальным атакам на растянувшиеся позиции сельджуков. Это вроде бы должно было соответствовать планам Санджара и Рахмона, но вылазки Зегенгейма были стремительны и быстротечны, его латники не удалялись далеко от крепостных стен, с которых их поддерживали тучи стрел, а совершив молниеносный бросок, тотчас же возвращались обратно. Кроме того, эти нападения были внезапны: солдаты выезжали из крепости ночью и до утра скрывались где-либо в засаде; завидев же сельджукскую конницу, появлялись перед ней точно выпорхнувшая из кустов стая птиц, громя неприятеля. Эти засады-вылазки, прозванные защитниками крепости "капканами Зегенгейма", наносили противникам постоянный значительный урон. В них любили принимать участие и Гораджич, и Норфолк, и Агуциор. Войска Умара Рахмона вскоре сами оказались в том состоянии, в каком совсем недавно пребывали жители Керака. Уныние, растерянность, страх перед "капканами Зегенгейма" пришли на смену преждевременному ликованию и жажде боя. Уже месяц длилась осада Керака, а сообщить что-либо приятное Санджару было нечего.
      В довершение всего, еще одно событие вконец подорвало боевой дух сельджуков. Желая вызвать у своих воинов прилив новых сил, Умар Рахмон отправил в крепость язвительное послание, где предлагал встретиться возле крепостных стен сильнейшему из защитников города и лучшему воину-сельджуку, если, конечно "собаки-рыцари не боятся дамасской стали..." Вызов принял сам Людвиг фон Зегенгейм, отклонив возражения Бломберга и князя Гораджича. Он знал чем рискует, но был уверен в собственных силах. Господь Бог был на его стороне. В полдень следующего дня состоялся поединок.
      Зегенгейм, в окружении рыцарей, выехал по опущенному мосту за крепостные стены, где в пятистах метрах от них застыли сельджукские всадники во главе с Умаром Рахмоном. Они выставили самого могучего своего воина двухметрового, покрытого рыжеватой шерстью Аббаса, о чьей чудовищной силе уже сейчас слагали легенды. Это был непобедимый боец, разрубающий противника пополам одним взмахом меча. Молча и угрюмо он наблюдал за подъезжающими рыцарями. Зато, окружавшие его сельджуки галдели и бахвалились, издеваясь над защитниками Керака. Позади них, облепив ближайшие холмы, сидели простые воины, в предвкушении неминуемой победы своего любимца и героя. Действительно, в сравнении с почти квадратным Аббасом, Людвиг выглядел фарфоровой статуэткой, хотя никто бы не усомнился в его высоком росте и ширине плеч. Доспехи обоих противников сверкали на солнце, у каждого в руках было копье, щит и меч на боку. Встретившись, обе группы обменялись церемонными поклонами.
      - Рад видеть вас в добром здравии, - усмехнулся Рахмон, глядя на Зегенгейма. - Уж не вы ли хотите сразиться с нашим непобедимым Аббасом? В таком случае - как это у вас говорят? Прими Господи его душу и да будет тебе земля пухом!
      - Умар, мы давно знаем друг друга, - ответил Зегенгейм. - Скажите лучше: на что вы рассчитывали, вступив в сговор с бароном Жираром? Что в Кераке не осталось мужчин?
      - Нет, - подумав немного, отозвался турок. - Я рассчитывал на то, что в Кераке нет Зегенгейма, - и, стегнув коня, он отъехал в сторону. Трубач дал сигнал к началу поединка.
      Взглянув друг на друга, Аббас и Людвиг разъехались по разным концам очерченного поля. Застыв и опустив копья, они ждали второго сигнала трубы: к бою! И он прозвучал в мгновенно наступившей вокруг тишине. Умолкли сидящие на холмах сельджуки, притихли жители города, высыпавшие на крепостные стены. Зегенгейм и Аббас ринулись навстречу друг другу.
      Никто из многих сотен людей смотревших на поединок, не мог бы предположить, что он закончится столь внезапно. Отсутствие копья в руках рыцаря, когда на него летит воин, вооруженный им, - почти верная смерть. Но Людвиг фон Зегенгейм рискнул пойти на этот шаг. Когда они мчались навстречу друг другу, Зегенгейм внезапно осадил своего коня, вытянулся на стременах, отвел назад правую руку с копьем и что есть силы метнул его в голову Аббаса, держащего опущенный щит. Копье было брошено с такой точностью, что вонзилось в узкую незащищенную полоску между забралом и нагрудником - прямо в горло, и вышло у основания затылка на целый локоть! В мгновение Аббас завалился на спину и грянул всем своим тяжеленным телом о землю, взметнув столб пыли. Крик ужаса, слитый в один из тысяч глоток, разнесся над близлежащими холмами. И тотчас в ответ - восторг ликования пронесся над стенами Керака.
      Зегенгейм, спешившись, подошел к мертвому Аббасу, вытащил из горла копье, перерезал ремешки доспехов и приторочил их, как победитель, к своему седлу. Поспешившие к нему рыцари, окружили его от сельджуков, ощетинившись копьями, Но никто и не думал нападать на героя. Растерянность во вражеском стане была столь сильна, что многие сидели опустив головы, не решаясь поднять глаза, словно для них померкло само солнце. Надежда сельджуков Аббас - покинул их навсегда...
      С этого дня, войско Умара Рахмона стало терпеть одно поражение за другим. Воодушевленные триумфом Людвига фон Зегенгейма, защитники крепости рвались в бой. Теперь целые отряды открыто, днем выезжали из городских ворот, словно отправляясь на прогулку. Но это была не прогулка - охота за разрозненными отрядами сельджуков, которые начали выходить из-под контроля Умара Рахмона. А когда среди рыцарей и латников появлялся сам Зегенгейм, в своих сверкающих, отдающих на солнце золотом доспехах, когда сельджуки видели его яркий, полыхающий на ветру плюмаж на шлеме, то они попросту в панике бежали, теряя оружие, как бежали когда-то древние ахейцы при одном виде грозного Гектора, защитника Трои. Вскоре уже совсем стало неясно: кто кого осаждает, а кто защищается? Как-то раз, ворвавшийся в лагерь сельджуков Зегенгейм, оставляя позади широкую полосу из срубленных мертвых тел, чуть не подрубил шатер Умара Рахмона и едва не захватил его в плен. Рахмон, вовремя успевший вскочить на коня, унесся в ночную мглу.
      Между тем, пришло известие, что уехавший из Иерусалима Гуго де Пейн с отрядом рыцарей, предоставленных ему графом Лионом Танкредом, спешит к осажденному Кераку. Да и хитрый барон Жирар стал высовывать свой острый нос из Монреаля, и слать к Зегенгейму гонцов: не требуется ли ему его помощь?
      Умар Рахмон понял: дальнейшее стояние под стенами крепости чревато для него самыми пагубными последствиями. У него оставалось два варианта - или быть наголову разбитым под городом, или сохранить войско и увести его в Дамаск, выдержав гнев Санджара. Он выбрал второе.
      Керак выстоял...
      Глава IV
      СТАРЫЙ, НО ДЕЙСТВЕННЫЙ ПЛАН
      О смертный, глянь и приобщись покоя:
      Здесь рыцарь, некогда могучий, спит...
      Ведь как часов дневных ни долог ряд
      Колокола вечерние звонят.
      Стивен Хоуз
      1
      Чекко Кавальканти со своим отрядом в двадцать латников проехал через Яффу, не задерживаясь в этом городе. Он шел по следу Виченцо Тропези и Алессандры Гварини. Но если бы бритоголовый генуэзец знал, что беглецы находятся в двух кварталах от той улицы, по которой проезжал его отряд, то не раздумывая пошел бы на любое преступление, чтобы достать их. То, что он способен на все, Чекко доказал еще в бухте Золотого Рога. Необузданная страсть к Алессандре, чьи голубые глаза и белокурые волосы преследовали его даже ночью, вконец затмила его разум, и Чекко, потерявший покой и сон, готов был потратить всю свою жизнь, лишь бы найти ее и обладать прекрасной генуэзкой. Его мало волновало, что она любит другого. В сознании Кавальканти Виченцо Тропези был уже мертвецом.
      А Виченцо, несколько дней наблюдавший за соседним пустырем через приспущенные жалюзи окна, решил в эту же ночь предпринять еще одну попытку пробраться туда. Он уже подготовил приставную лестницу и толстый канат, по которому рассчитывал спуститься на пустырь. Выбравшись как-то на крышу своего дома, Виченцо разглядел в глубине пустыря приземистое здание, словно бы вдавленное в землю. Возле него сновали какие-то люди, слышались отрывистые команды. Три человека постоянно находились около мощных, хорошо укрепленных ворот, открывавшихся несколько раз в сутки. Утром на ослике, запряженном в тележку, приезжал старик в иудейской одежде и ермолке; вечером - ворота открывались для нескольких женщин, которых провожали в приземистое здание. Лица женщин были закутаны платками. С внутренней стороны забора постоянно прогуливалась охрана из двух человек. Предыдущим днем ворота открылись в полдень, когда из подъехавшего фургона стали выгружать какие-то небольшие ящики. Внимание Виченцо особенно привлек огромный сундук, металлический, со множеством дырочек на верхней крышке. Он был так тяжел, что его с трудом сняли с фургона шесть человек, и, сгибаясь под ношей, перетащили в дом. А сегодняшним утром ворота распахнулись для странного гостя, с седыми, непокорно торчащими в стороны волосами, которого приняли столь почтительно, словно признавали его власть. Когда этот человек подъехал к воротам и спрыгнул с лошади, Виченцо поспешил из дома и, будто бы прогуливаясь, прошел мимо, надеясь краешком глаза заглянуть за забор. Вышедший из ворот раввин, почтительно поклонился пришельцу и произнес:
      - Приветствую вас, Бер. Он прибыл.
      Человек, которого назвали Бером, обернулся к медленно идущему мимо Виченцо, и недовольно поморщился. Не проронив ни слова, он прошествовал за раввином, и ворота захлопнулись.
      Сейчас, стоя у жалюзей, Виченцо подумал, что скорее всего пустырь служит местом пристанища контрабандистов или фальшивомонетчиков, а в прибывшем сундуке и ящиках, - их товар. Главный же у них этот незнакомец Бер, имя которого было произнесено раввином по оплошности вслух.
      Виченцо почувствовал, как коснулась его плеча вставшая рядом Алессандра. Он повернулся к ней и их губы встретились.
      - Я знаю, о чем ты думаешь, - прошептала Алессандра. - Ты хочешь проникнуть туда, на пустырь.
      Виченцо молча кивнул головой. Как утаишь свои мысли от живущей с тобой одной жизнью супруги? Алессандра сильно преобразилась за последние месяцы, и прежде всего изменился ее характер. Долгий путь из Европы в Иерусалим, кочевая походная жизнь, приключения и опасности, которые подстерегали их и в которых она принимала участие, - все это, словно порывом сильного ветра сдуло пыльцу с нежного белокурого цветка, но сам бутон с прекрасными лепестками и гибкий стебель выстояли, окрепли, закалились в этих испытаниях. Детство и наивные грезы остались там, в Генуе, в прошлом; а здесь, перед Виченцо Тропези стояла верная и преданная супруга, умеющая мчаться верхом, держать в руках легкий меч и без промаха выпускать стрелу из тугого лука, пробивая подброшенное им в небеса яблоко, - настоящая амазонка. Ни разу она не жаловалась ему на тяжести перехода, никогда не упрекнула за то, что он увез ее из отчего дома. Похоже даже, что именно такая жизнь: бурная, опасная, полная радостей и тревог, - нравилась и манила ее. И порою до сих пор Алессандра одевала мужское платье и под видом мальчика-оруженосца следовала рядом с Виченцо. Ее любили и оберегали все рыцари Гуго де Пейна, считая ее кто своей дочерью, кто - сестрой, и она отвечала им тем же.
      - Я пойду с тобой, - произнесла Алессандра, кивнув в сторону пустыря.
      - Об этом не может быть и речи, - твердо возразил Виченцо.
      - Пойду непременно, - еще тверже сказала она.
      - И не думай.
      - Это решено.
      - Ты останешься дома.
      - Нет, нет, нет и нет! - решительно отозвалась она, наступив ему каблучком на ногу, а Виченцо, посмотрев в ее вспыхнувшие голубым пламенем глаза, понял, что спорить с супругой бесполезно.
      - Ну, хорошо, - согласился он. - Но ты будешь слушаться каждого моего слова. Я не знаю что за люди там собираются и насколько они опасны.
      Радостная Алессандра повисла на его шее, лукаво прошептав:
      - У кого из женщин есть такой милый, смелый и непреклонный супруг?..
      Они решили перебраться через забор, когда минует полночь, самое лучшее время для грабителей, заговорщиков и влюбленных.
      Мучаясь тревогой и опасениями за судьбу Виченцо и Алессандры, Бизоль де Сент-Омер решил не дожидаться возвращения своего оруженосца Дижона, а самому отправиться в Иерусалим, разыскать там Чекко Кавальканти и вызвать на поединок. Но перед своим отъездом из Тортозы, он надумал отправить с группой возвращавшихся в Европу паломников короткую весточку своей жене в Шампань. Усевшись за обеденный стол, он задумался над первой фразой. И через полчаса корявым почерком вывел: "Любимая любовь моя, Луиза!" Потом решил сделать небольшую передышку и велел слугам подавать жаркое. Покончив с легким завтраком, Бизоль продолжил: "Мой гнедой жеребец подвернул ногу и две недели хромал..." Остановившись, Бизоль с сожалением подумал, что жеребца пришлось продать, но писать о том не стал, чтобы не расстраивать супругу. А о чем же тогда? "Я, кажется, похудел, потому что готовят здесь всякую дрянь. Мы, кстати, уже добрались до Иерусалима. Приеду и все расскажу", - вывел он и задремал. Проснувшись, Бизоль с неохотой продолжил: "Что еще? Все. Пусть Жанетта ждет нашего одноглазого циклопа. Скоро мы все вернемся. Прощай, дорогая Луиза! Береги наших девочек". При воспоминании о дочках, глаза Бизоля увлажнились, и он смахнул с ресниц появившуюся слезу. "Старею, подумал он. - Но не век же мне торчать в этой Палестине?"
      Отправив с паломниками письмо, Сент-Омер выехал из Тортозы, оставив несколько своих людей обеспечивать охрану паломников от разбойничьих шаек. В Акре он разыскал вернувшегося туда Роже де Мондидье, который в таверне играл в кости с тремя рыцарями.
      - Как успехи? - полюбопытствовал Бизоль, наклонившись над плечом будущего родственника.
      - Отстань! - отмахнулся Роже. - Не мешай.
      Его единственный глаз горел таким азартом, что, казалось, деревянные стены и вся мебель в таверне должны неминуемо вспыхнуть.
      - Едем в Иерусалим, - предложил Бизоль, нисколько не обидевшись. - По слухам, Гуго выезжает с отрядом в Керак, осажденный сельджуками. И Чекко появился...
      - Погоди. Мне еще нужно выиграть сбрую к лошади.
      Метнув в последний раз кости, и полностью экипировавшись за счет незадачливых партнеров, Роже поднялся из-за стола.
      - Вот теперь я свободен, - произнес он, обнимая Бизоля. - Кстати, не встречал ли ты где рыцаря по имени Этьен Лабе?
      - Нет.
      - Если встретишь, схвати его покрепче и не выпускай, пока не позовешь меня.
      - Он что, обыграл тебя в кости?
      - Такой человек еще не родился. Просто у меня должок к этому Лабе.
      - Тогда я ему не завидую...
      Добравшись до Цезарии, друзья выяснили, что маркиз Хуан де Сетина смертельно болен и лежит в доме наместника города графа Франсуа Шартье. Воспалительный процесс, начавшийся у маркиза в сырых подвалах, где он разбирался в архивах, достиг своей высшей стадии, перекинулся на мозг. Надежд на выздоровление почти не было - об этом говорили лучшие доктора Цезарии. Бизоль и Роже тотчас же поспешили к своему старшему другу. Они увидели гнетущую картину: мертвенно-бледный маркиз, обложенный подушками, был без сознания; лицо его исхудало, высохло, походило на голый череп, обтянутый кожей. С губ бредящего маркиза срывались отдельные непонятные слова, фразы. Он не узнавал присутствующих. В ногах его кровати беззвучно плакал, не стыдясь своих слез, всегда такой высокомерный идальго Корденаль. Увидев вошедших в комнату рыцарей, он бросился им навстречу, пытаясь что-то сказать, но слова давились в горле.
      - Он не щадил себя, - произнес Шартье-Гримаса, шедший следом, и морщившийся по привычке, словно уже чуял запах покойника. - К сожалению, вашему другу осталось жить считанные часы.
      - О, ужас! - прошептал Роже, вглядываясь в лицо маркиза.
      - Ну зачем ему понадобилось заживо хоронить себя в подвалах? - так же тихо ответил Бизоль и вздрогнул: ему показалось, что веки маркиза слабо шевельнулись, а неподвижные зрачки направлены в его сторону. Он подошел к кровати и склонился над изголовьем.
      - Вы узнаете меня, Хуан? - негромко и ласково произнес Бизоль. - Это я - Сент-Омер, ваш друг.
      Зрачки маркиза расширились, и он прошептал слабым голосом: Передайте... де Пейну... сокровища... Грааль... в Храме... вскрыть фундамент... по старой окружности... на пересечении...
      Ему было тяжело говорить, и он замолчал, закрыв глаза.
      - Бредит, - уверенно сказал Шартье, прислушивавшийся к словам больного. Бизоль отодвинул его тяжелой рукой и снова нагнулся к де Сетина.
      - Все это вы сообщите де Пейну сами, дорогой Хуан, - решительно произнес он. - Ну кто вам позволит умирать, подумайте? Все доктора коновалы, они способны только залечить вполне здорового человека.
      - Точно! - подтвердил Роже. - Корденаль, выбросьте все микстуры и пузырьки с лекарствами в окно! Отодвиньте шторы, впустите свежий воздух! Приготовьте крепкий куриный бульон и принесите самое лучшее, бьющее в голову вино. Мы поставим маркиза на ноги!
      - Но позвольте... - возразил Шартье-Гримаса. - Доктора уверяли...
      - Засуньте этих докторов в чью-нибудь задницу, - посоветовал Бизоль. Лучше всего - в свою. Вы чуть не уморили нашего друга.
      Вспыхнувший от негодования Шартье, выскочил из комнаты, роняя на ходу туфли. А Роже и Бизоль начали борьбу за жизнь маркиза де Сетина. Они действовали своими, проверенными методами. Болезнь прячется в самих докторах, считал Бизоль. А также в темноте, сырости и слишком деликатной пище. Поэтому он выписал маркизу свой рецепт: холодные ванны, яркий солнечный свет, мясные отвары с острой приправой и крепкое вино. Воспрявший духом Корденаль, охотно помогал совершать над своим хозяином эти экзекуции. Три дня бились друзья за жизнь маркиза, не выходя из дома Шартье и не подпуская ни его, ни докторов к постели больного, отсылая обратно приготовленные домашним поваром кушанья и вышвыривая в окно лекарства. Три дня они не спускали глаз, не давая угасать невидимой свече в теле Хуана де Сетина. И - о, чудо! - на четвертые сутки маркиз начал приходить в сознание... Взгляд его стал проясняться, он узнал Роже, Бизоля и Корденаля, на губах появилась слабая улыбка.
      Выждав еще день, Бизоль велел со всеми предосторожностями перенести Хуана в снятый им дом, где он был бы огражден от посторонних лиц. Почувствовав, что кризис миновал, что на смуглых щеках маркиза вновь обозначился легкий румянец, Бизоль отвел Корденаля в сторонку и сказал:
      - Теперь маркиз вне опасности. Но меня беспокоит другое - эта лиса Шартье. Думается, он специально пытался залечить нашего друга.
      - Несомненно! - подтвердил Роже.
      - Выставите возле дома своих кабальерос и никого не допускайте к маркизу. Мне кажется, он наткнулся на нечто такое, что обрадует Гуго. Берегите и охраняйте его. Теперь вы, Корденаль, отвечаете за него головой.
      - Об этом можно не напоминать, - ответил вновь ставший высокомерным идальго. И это было лучшим признаком выздоровления маркиза.
      - Люди каждой нации напоминают мне кого-либо из птиц, - философски заметил Роже де Мондидье по дороге в Яффу. - Эти испанцы, например, настоящие индюки, косящиеся на тебя одним глазом. Англичане - невозмутимые цапли, стоящие на одной ноге в болоте, наполненном лягушками. Мы, французы петухи, любящие драку и курочек; немцы - карканье вороны с тяжелыми клювами; итальянцы - болтливые попугаи; евреи - воробьи, способные утянуть корку хлеба из-под носа глупого голубя; а славяне - этот самый голубь и есть.
      - Не скажи, славяне умеют драться, - возразил Бизоль. - Ну, а кто же по-твоему византийцы?
      - Павлины.
      - А Турки?
      - Стая грачей.
      Болтая таким образом, друзья достигли Яффы. Здесь им повезло: Бизоль встретил одного из своих слуг, который сообщил, что Виченцо Тропези в городе, и проводил их до уютного домика на окраине. Неожиданно нагрянувшие гости обрадовали Виченцо и Алессандру. Обменявшись последними новостями, к вечеру все уселись за празднично приготовленный ужин.
      - Не хочу вас пугать, но Чекко Кавальканти находится в Палестине, первым делом сказал Бизоль, набрасываясь на запеченных в сметане карпов. В это время, со стороны пустыря, донесся тихий, щекочущий нервы свист. - Что это? - спросил он, подозрительно приглядываясь к рыбам.
      Виченцо и Алессандра переглянулись.
      - Точно такой же свист я слышал в окрестностях Ренн-Ле-Шато, когда каменный обвал накрыл несчастных кабальерос.
      - Вот это я и хочу выяснить сегодня ночью, - произнес Тропези и рассказал все, что узнал за последние дни о таинственном пустыре.
      - Я полезу в эту чертову дыру вместе с вами, - тотчас же воскликнул Бизоль, выслушав его.
      - А я - нет! - поморщился Роже. - Мне надоели фальшивомонетчики еще во Франции. Как-то раз мы с де Пейном чуть не утопили их в бургундском.
      - Дорогой Роже, уймите мое женское любопытство, - сказала ему Алессандра. - Ответьте всего на один вопрос.
      - Догадываюсь - какой! - усмехнулся рыцарь. - И где это я потерял свой глаз, да? - Алессандра кивнула головой. - Мне выбил его Бизоль де Сент-Омер.
      - На спор. Одним ударом, - подтвердил невозмутимо его друг. - Вот такие у нас дурацкие шутки.
      2
      С отрядом в сто латников (больше граф Танкред выделить не смог), Гуго де Пейн и Андре де Монбар двигались к Кераку. Накануне, еще в Иерусалиме, между ними состоялся разговор о загадочном "греческом огне".
      - Да, - подтвердил Монбар. - Такой огонь существует. Его применяли еще древние греки против фракийских племен.
      - И что же он из себя представляет? - полюбопытствовал де Пейн, осматривая внутреннее убранство Тампля.
      - Мощный взрыв и растекающийся по всей поверхности земли огонь, который невозможно ничем погасить. Пламя будет полыхать до тех пор, пока не выгорят химические соединения. Скажу более: в Труа мне удалось выявить формулу этих соединений.
      - Расскажите поподробнее.
      - Охотно. Но я и не знал, что вы интересуетесь химией.
      - Только для общего развития, - улыбнулся де Пейн.
      - Видите ли, если взять лед и посыпать его солью, то лед быстро растает - так действует одно вещество на другое, - начал Монбар. - Различные соединения вызывают разные реакции. Что-то горит, что-то булькает, что-то испаряется, а что-то может взорваться и разворотить целую гору. Кстати, все это использовал в своих волшебных фокусах придворный чародей графа Шампанского Симон Руши.
      - А вы сами можете изготовить "греческий огонь"?
      - Пока еще нет. Но попробую, - задумчиво ответил Андре де Монбар. - Но зато я могу предложить вам нечто другое. На первое время.
      - Что же?
      - Я предполагал, что вам потребуется в Палестине нечто вроде этого, - и Монбар пригласил Гуго де Пейна в свою комнату, где в деревянном сундуке хранились два мешочка с разными по цвету веществами, напоминающими, в одном - белую, густую сметану, только резко и отталкивающе пахнущую, а в другом - желтоватый и мягкий сыр, похожий на строительную замазку. Но это не были ни сыр, ни сметана.
      - Если взять ложку продукта из правого мешка и соединить с двумя ложками из левого, - проговорил Монбар, откровенно любуясь своим хозяйством, - а также добавить щепотку вот этого перца, - и он выудил из сундука кувшинчик с темными круглыми зернами, - то вся эта смесь, вступив между собой в реакцию - взорвется, едва вы успеете досчитать до десяти. Но если пропорции немного изменить, то взрыв может произойти немедленно, а может - и через два-три часа, даже через сутки. Все зависит от количества соединений.
      - А давайте-ка проведем испытание, - предложил Гуго де Пейн.
      Захватив оба мешочка и "перец", рыцари отправились по вифлеемской дороге в долину Еннома. Выбрав удобный, безлюдный холм, поросший диким кустарником, они остановились.
      - Приступайте, - сказал де Пейн. Монбар достал дорожные весы и тщательно отмерил необходимые дозы.
      - Это будет быстрый взрыв, - пояснил он, держа в руке три кулечка.
      - Смотрите только, чтобы вам не оторвало голову.
      - Не беспокойтесь.
      Монбар осторожно смешал содержимое всех кулечков в пакете и швырнул гремучую смесь в кусты.
      - Ложитесь! - крикнул он де Пейну. Оба рыцаря рухнули на потрескавшуюся от жажды землю, а из кустов через несколько минут прогремел взрыв и вверх взметнулось пламя огня.