- Хорошая мысль, - согласился де Пейн.
      - Когда мы выезжаем? - спросил граф Норфолк, которому не терпелось поскорее покинуть надоевший королевский дворец.
      - Завтра утром.
      Гуго де Пейн, отправив своих рыцарей по разным городам Палестины, и сам вскоре покинул Иерусалим, оставив в почти обустроенном штабе одного Андре де Монбара, заканчивающего отделку помещений. Его путь лежал к удерживаемой сарацинами, уже на протяжении тринадцати лет, крепости Тир, которая была словно бельмо на глазу во всем королевстве и представляла большую опасность на маршруте паломников. Совершавшие из нее дерзкие вылазки турки, не только грабили караваны купцов, но и беспощадно вырезали оказавшихся поблизости пилигримов. Гуго де Пейн рассчитывал рано или поздно вырвать эту занозу из тела иерусалимского королевства. Но для подобной хирургической операции требовалось тщательно продумать все ее тонкости. И посмотреть, наконец, что это такое - Тир.
      Когда де Пейн вместе с Раймондом и двумя своими слугами, Жаном и Пьером, выезжали из Иерусалима, в город вступала немногочисленная группа рыцарей, во главе которой ехал Филипп де Комбефиз. Два воина, познакомившиеся лишь в Константинополе, салютовали друг другу, подняв вверх копья. Оба они отъехали к обочине дороги, пропуская толпу следовавших за рыцарями паломников. Среди них плелся и взлохмаченный, обгоревший до черноты, истово крестившийся на стены Святого Города человек, то и дело падающий на колени. В этом фанатичном "христианине" вряд ли кто мог узнать ломбардца Бера.
      - Слава Иисусу! Наконец-то мы добрались до цели! - воскликнул Комбефиз, пожимая руку де Пейну. - Ну, как тут?
      - Скоро увидите сами, - доброжелательно ответил мессир. В толпе паломников мелькнуло лицо, которое показалось ему знакомым. Да, несомненно, он не мог ошибиться: эта едва заметная родинка под левым глазом и бесстрастный взгляд, словно отрешенный от мирских радостей. Монах из Клюни также посмотрел на него и отвел взор. И де Пейн ни единым жестом или движением не дал понять, что знает его.
      - А вы теперь куда? - спросил Комбефиз, чье лицо было черно от пыли.
      - К крепости Тир.
      - Желаю удачи! Говорят, это скверное место.
      - Тем более, оно нуждается в чистке.
      Рыцари разъехались, взмахнув на прощанье древками копий. Гуго де Пейн с Раймондом и слугами помчался вперед, по протоптанной паломниками дороге. Стоит ли говорить, что на приличном расстоянии за ними следовал и неутомимый Христофулос со своими людьми?
      2
      Гуго де Пейн хотел, чтобы его рыцари не только изучили свои районы, где сейчас находились, но со временем могли бы легко ориентироваться и в других местностях Палестины; это, разумеется, касалось тех, кто ни разу здесь не был. Поэтому, он планировал, в дальнейшем перебросить Бизоля де Сент-Омера из Триполи в Наблус, затем - в Монреаль; Роже де Мондидье из Акры в Яффу, а Виченцо Тропези, соответственно, наоборот. Так же и с остальными его сподвижниками. Лишь маркиз де Сетина, о чем был посвящен только Гуго де Пейн, выполнял индивидуальное задание и его пребывание в Цезарии было связано не столько с паломниками, сколько с обнаруженными в древней библиотеке этого города редкими архивами, относящимися еще ко временам царя Соломона. Среди найденных бумаг, по слухам, видели старинный план Храма с окрестностями, где теперь находилась ставка и главная резиденция прибывших рыцарей, и которую завершал реконструировать Андре де Монбар. Соломоновы конюшни были укреплены снаружи каменными плитами и выкрашены в зеленый цвет; окна стали узкими, превратившись, таким образом, в бойницы; надстроен второй этаж - для рыцарских покоев, заканчивающийся куполом, в стиле близлежащих домов; внутри здания вся огромная территория, лежащая на древнем фундаменте Храма, была поделена на просторные залы, отсеки, комнаты, коридоры, обставленные необходимой мебелью, коврами, зеркалами. По представленной Монбаром смете, средств на это ушло немало. Но часть проекта финансировалась за счет королевской казны, на что дал свое согласие Бодуэн I, рассчитывая в дальнейшем, когда рыцари покинут Палестину, прибрать оборудованное ими жилище к рукам.
      Местожительство рыцарей отныне стало носить название Тампль. Это французское слово и означало Храм, на развалинах которого оно взросло. Окрестил его так еще Годфруа, и вскоре оно вжилось в сознание, притерлось к разговорной речи, вошло в лексикон жителей Иерусалима. Да и обитавших в нем рыцарей стали называть не иначе, как тамплиеры. И хотя было их всего девять человек, но каждый из них являлся своеобразной и неповторимой личностью, а спаянные все вместе - они представляли грозную силу. Даже могущественный граф Танкред, наперсник короля, предпочел не злить их больше своими шутками и розыгрышами, а лучше жить в мире. Но сейчас все они находились в различных городах и крепостях Палестины.
      Бизоль де Сент-Омер застрял в Триполи. Принявший его правитель князь Россаль, человек громадного роста и телосложения, сам большой любитель свиных окороков и бараньих лопаток, нашел в приехавшем рыцаре родственную душу. Их состязание за пиршественным столом превращалось в зрелище, достойное, пера Фуше Шартрского. Не имея среди своих приближенных такого отменного едока, как он сам, князь Россаль настойчиво уговаривал Бизоля перейти к нему на службу и переехать из Иерусалима, где...
      - ...не умеют ни есть, ни пить, а лишь плетут интриги. Потому что худые люди коварны, а их там больше, чем здесь, в Триполи, - и жаренные куропатки влетали в его рот, словно обретая ожившие крылья.
      - Согласен с вами, - отвечал пережевывающий седло оленя Бизоль. Тщедушные подданные не могут быть основой государства. - И в его огромный кубок слуги подливали вина.
      Как-то само собой Бизоль подзабыл о поручении Гуго де Пейна, и опомнился лишь через две недели, когда из Тортозы в город пришла очередная партия паломников. Он стоял ранним утром в смятой белой рубахе у открытого окна и наблюдал за тем, как они проходят по главной улице, мучительно стараясь вспомнить: кому же он вчера врезал в ухо в княжеском дворце? Уж не самому ли князю Россалю? Тут его внимание привлекла группа всадников, промчавшаяся на большой скорости. Через пять минут он лениво подумал, что где-то видел переднего из них. А еще через пять минут - догадался - где: этот бритоголовый рыцарь со шрамом был никто иной, как Чекко Кавальканти, устроивший бучу в бухте Золотого Рога в Константинополе.
      - Дижон, мой меч! Коня! - взревел Бизоль де Сент-Омер, и как был в одной рубахе, без штанов, побежал вниз по лестнице, сотрясая деревянные ступени. Выскочив на улицу, взлохмаченный, босиком, дико вращая глазами, он стал озираться, распугав всех прохожих и лоточников, пока оруженосец не подвел к нему застоявшегося в стойле за две недели коня. Чекко Кавальканти давно и след простыл, но Бизоль понял это, лишь проскакав пару миль. Расстроенно возвращаясь назад, он лишь сейчас заметил в каком виде едет по улицам, вызывая смех у выглядывающих из окон молоденьких девушек. Тогда и он стал добродушно улыбаться им, нимало не смущаясь своим нарядом, вернее почти полным его отсутствием, словно бы являлся автором новой оригинальной моды в Триполи.
      - А Бизоль-то голый! - кричали бежавшие за его конем мальчишки, уже успевшие узнать его щедрый нрав и полюбившие великана.
      Придя домой, Бизоль велел Дижону собираться и ехать в Иерусалим, чтобы предупредить Виченцо Тропези о появлении в Палестине его ненавистника, а сам, чувствуя угрызения совести перед де Пейном, начал готовиться к отъезду в Тортозу.
      Тем временем, Людвиг фон Зегенгейм знакомился с оградительными укреплениями крепостей Керак и Монреаль. Он счел их недостаточно надежными и плохо обороняемыми: рвы были полузасыпаны землей и песком, дорога между двумя форпостами, вязкая и раздолбленная, почти непроходима, а применяемые против неприятельской конницы специальные железные шипы, напоминающие свернувшихся ежей, проданы или переплавлены интендантами для торговых целей. Вместе с тем, вблизи крепостей то и дело появлялись немногочисленные отряды сельджуков, которые словно дразнили воинов. Лишь только из ворот выезжала рыцарская конница, как сельджуки обращались в бегство, пытаясь, по своей привычке, заманить их в ловушку в каком-нибудь из ущельев.
      Охрану крепостей осуществляли иоанниты - рыцари Ордена госпитальеров или Всадников госпиталя святого Иоанна Иерусалимского, основанного монахами в конце прошлого века. Поначалу, они лишь заботились о страждущих и бездомных и излечивали больных, но со временем, Орден перерос в политическую организацию, поддерживающую основы католической веры в Палестине. Так получилось, что визит Людвига фон Зегенгейма совпал с пребыванием в Монреале великого магистра иоаннитов, барона Тома Жирара. Бывшему священнику из Льежа, сменившему рясу на рыцарские доспехи, пятидесятилетнему, сухощавому и слегка горбатому педанту с аскетическим лицом, не понравились дотошность и заинтересованность во всем немецкого графа, хотя у того и была бумага, подписанная самим могущественным Лионом Танкредом, разрешающая Людвигу фон Зегенгейму осматривать крепости. Глава иоаннитов настороженно и ревниво отнесся к прибывшим в Иерусалим рыцарям Гуго де Пейна, сразу же получившим отличное место жительства и начавшим пользоваться благосклонностью и особым расположением Бодуэна I. В их присутствии в городе он смутно чувствовал какую-то реальную угрозу для его Ордена, а интуиция еще никогда не подводила умного и расчетливого барона Жирара. Но пока он решил занять выжидательную позицию и понаблюдать, как поведут себя приехавшие в город рыцари. Через два месяца его агенты донесли, что Гуго де Пейн развил бурную деятельность, а его сподвижники разъехались по разным городам Палестины. С какой целью? Фактически - намечать пункты для контроля за передвижением паломников в Иерусалим. Но это, как понял барон Жирар, лишь видимая часть дерева, корни которого скрыты глубоко под землей. И великий магистр поспешил в Монреаль, куда, с некоторых пор, переместилась канцелярия Ордена иоаннитов, поскольку обе крепости практически принадлежали им. Но и здесь Жирар столкнулся с одним из рыцарей Гуго де Пейна, так что провести задуманную им акцию, чтобы поддержать и поднять еще выше престиж возглавляемого им Ордена, оказалось сложно. А акция эта заключалась в том, чтобы специально ослабив одну из крепостей, Керак, втянуть сельджуков в свою игру, возможно, даже пуститься на тайные переговоры с ихним вождем Мухаммедом или его сыном Санджаром, и сдать туркам крепость, сохранив видимость боя. То, что при этом погибнут ничего не подозревающие о закулисной игре своего магистра защитники крепости и ее жители, женщины и дети, мало заботило барона Тома Жирара. В политике, как на войне - без жертв не обойтись, считал он. Затем, мощным ударом выбить сельджуков из Керака, вернуть крепость назад, и - торжественно вернуться в Иерусалим праздновать победу Ордена иоаннитов, что несомненно укрепит его влияние при дворе Бодуэна I. Но присутствие Людвига фон Зегенгейма путало ему все карты. Он отдал приказ чинить немецкому графу всяческие неприятности, создавать для него запретные зоны, мешать работать, возможно, идти на прямые оскорбления и угрозы, чтобы вынудить того уехать. Один из вариантов - пойти на самые крайние меры.
      Зегенгейм почувствовал это на следующий день - по изменившемуся к нему отношению гарнизона крепости. Радушие монреальцев сменилось угрюмой настороженностью, а словоохотливость - тяжелым молчанием. Он стал ощущать на себе косые, враждебные взгляды, смешки за спиной, какую-то откровенную слежку. Сначала он не стал придавать этому особого значения, с легкой иронией думая о внезапной эпидемии подозрительности в Монреале; но вскоре, когда враждебность к нему начала все больше возрастать, призадумался - кому это выгодно и кто за всем этим стоит? Ясно было одно: что его любой ценой пытаются выжить из Монреаля. "Тем более я никуда не уеду", - решил Людвиг фон Зегенгейм, спутав в очередной раз карты магистра иоаннитов, барона Тома Жирара. Так произошло первое столкновение иоаннитов-госпитальеров и рыцарей Гуго де Пейна, прозванных тамплиерами.
      Маркиз Хуан де Сетина упорно ковырялся в архивах Цезарии, где наместником этой сеньории уже шесть лет был граф Франсуа Шартье, один из многих участников великого похода Годфруа Буйонского, выделявшийся разве что тем, что постоянно - по поводу и без повода - морщился, словно его длинный и острый нос не выносил абсолютно никаких запахов. Его так и прозвали Шартье-Гримаса. С большой неохотой он допустил настырного маркиза в тайные арабские, халдейские и иудейские архивы, вывезенные из Иерусалима еще при Годфруа Буйонском по его прямому приказанию в Цезарию, которые должны были отправить морем - неизвестно куда. Об этом знал лишь сам великий Годфруа да предшественник Шартье, скоропостижно скончавшийся тотчас же после столь же неожиданной смерти первого правителя Иерусалима. Поговаривали, что тут не обошлось без отравления. Маркиз де Сетина имел документ, подписанный самим Лионом Танкредом и скрепленный королевской печатью (опять же благодаря настойчивым уговорам Гуго де Пейна), и Шартье-Гримаса, морщась, словно от невыносимой зубной боли, открыл двери архивов, хотя лично для него они не представляли никакой ценности. Но так полагал он, чего нельзя было сказать о проницательном испанце. Пока его верный идальго Корденаль на поверхности города занимался подготовкой мест для обустройства паломников, маркиз, под землей, в сырых и пропавших плесенью подвалах, при свечных огарках изучал древние манускрипты, письма, документы, долговые расписки, финансовые счета, переворачивая груды бумаг, многие из которых давно скучали по огню, но некоторые были во сто крат ценнее золота и алмазов. Летели часы, шли дни, недели, а маркиз упорно и осторожно просеивал сквозь сито веков породу ради тех крупиц, которые могли сыграть решающую роль в судьбе всего мира. И на исходе февраля, ему, схватившему предательскую простуду в холодных подвалах, стало казаться, что он уже начинает видеть слабый свет в конце невообразимо длинного и темного тоннеля.
      Роже де Мондидье, чьим оруженосцем стал один из бизолевских латников, по имени Нивар, который тоже имел маленький физический недостаток - он косил (наверное, Сент-Омер нарочно выбрал такого в помощь одноглазому рыцарю, шутки ради), выехал из Акры в Тибериаду. Эти города-крепости соединялись очень плохой, полуразрушенной дорогой, а Государственный Совет никак не мог выделить средства на ее ремонт, полагая, что раз торговые магистрали тянутся в стороне, то и надобности в том нет. Но от Акры, через Тибериаду был ближайший путь к Иерусалиму, и когда-нибудь этот маршрут мог стать основным и наиболее быстрым для паломников. Правда, пока что они предпочитали двигаться к Святому Городу через Цезарию и Яффу. Конечно, это было разумно: на дороге, по которой сейчас неторопливо ехал Роже де Мондидье и Нивар, ничего не стоило попасть в руки разбойников, которые выбирали для своей охоты такие вот полузабытые местности. Численность разбойных групп колебалась от двух-трех до десяти-пятнадцати человек, но встречались и целые отряды, доходившие до полутора сотен отчаянных головорезов, потрошащих целые торговые караваны. Но такие крупные формирования предпочитали приграничные районы, когда легко можно было ускользнуть на чужую территорию, избегая залезать вглубь Иерусалимского королевства. Путь от Акры до Тибириады составлял три дня и был уже хорошо известен Роже; он совершал вторую поездку. Переночевав в селении Бен-Емек, встретившись со старейшинами и уговорив их своими силами подправить хотя бы часть дороги, укрепив ее сторожевыми постами, - что было и в их интересах, Роже и Нивар тронулись дальше. За весь день они встретили только несколько пастухов, а к вечеру приблизились к небольшому городку Рама, до которого еще оставалось с десяток миль. Здесь их внимание привлекла любопытная процессия на дороге.
      Какие-то люди восточного облика, по виду - крестьяне, вели на веревке высокого, горбоносого европейца, латы которого были помяты и частично сорваны, а шлема не было вовсе. Но то, что он рыцарь - сомневаться не приходилось, даже, прихрамывающая, но гордая походка, выдавала в нем дворянина. К шее и плечам рыцаря была привязана дохлая собака, облепленная зелеными мухами и издававшая жуткое зловоние. Крестьян было семь-восемь человек, впереди них шел здоровенный детина с дубиной. Все они, увидев ехавших навстречу Роже де Мондидье и Нивара, испуганно застыли. Лишь связанный рыцарь, издав какой-то клекочущий звук, взметнул вверх обе кисти.
      - Помогите! - воззвал он к Роже. - Придите на помощь своему брату-рыцарю! Эти злодеи хотят лишить меня жизни!
      Мондидье опустил копье и надвинул забрало; то же самое проделал и Нивар. Двое из крестьян тотчас же бросили веревки и пустились наутек, а детина с дубиной храбро шагнул навстречу.
      - Не слушайте его! - крикнул он. - Это преступник! Он грабил путников и занимался разбоем! Он хуже собаки! Мы ведем его в Акру!
      Но Роже и Нивар уже мчались на него с опущенными копьями. Тогда и детина, поняв, что объясняться уже поздно, бросил свою дубину и побежал к лесу. А за ним - и все остальные крестьяне. Мондидье не стал преследовать улепетывающих селян. Он спешился, подошел к рыцарю и перерезал веревки, брезгливо отшвырнув дохлую собаку в кусты.
      - Прежде всего, вам надо помыться в ближайшей речке, - морщась произнес он, избегая благодарных объятий пленника.
      - Конечно! - радостно ответил тот. Неожиданное освобождение преобразило его: глаза заблестели, а взгляд обрел уверенность, плечи распрямились.
      - Вы - мой спаситель, - несколько раз повторил он. - Теперь я ваш должник по гроб жизни. Как вовремя вы появились! Эти негодяи волокли меня к самому высокому дубу. Я выполню для вас все, что угодно!
      - Будет вам! - отмахнулся Роже. - Вон блестит речка. Пойдемте туда. К сожалению, ничего не могу вам предложить из приличной одежды. Передвигаюсь, знаете ли, налегке. Что с вами случилось?
      - Меня зовут Этьен Лабе, - сказал рыцарь, несколько раз окунувшись в воду, и разлегшись на травке. У него было мускулистое, привыкшее к походам тело, покрытое многими шрамами, короткая черная борода и ускользающий взгляд. - Я родом из Бургундии. В Палестине тринадцатый год, освобождал Иерусалим вместе с Годфруа Буйонским. Поднакопив кое-каких средств, я решил вернуться на родину, но - эти негодяи напали на меня, когда я спал, связали, обобрали до нитки и держали двое суток в какой-то яме. А потом решили повесить. И если бы не вы...
      - Ну ладно, - сказал Роже, выслушав рыцаря. - Все это, конечно, печально, но время идет к ночи. Не пора ли нам и поспать, сеньор Лабе? А утром мы решим, как быть дальше. Если мы не разыщем напавших на вас негодяев, то я помогу вам на первых порах в Акре. В любом случае, утро вечера мудренее.
      - Отлично! - согласился Этьен Лабе. - Спать так спать. Честно говоря, я чертовски измотан.
      Нивар привязал лошадей к дереву, и все трое улеглись возле догорающего костра. Прошел час. Желтая луна искоса выглядывала из надувшихся туч. Роже и Нивар, оба похрапывая, уже крепко спали. Бодрствовал лишь Этьен Лабе. Приподнявшись на локте, он внимательно вгляделся в рыцаря и его оруженосца. Убедившись, что оба они находятся в крепких объятиях Морфея, Лабе осторожно поднялся и крадучись пошел к лошадям, которые тихонько заржали. Успокоив их, Лабе вернулся к потухшему костру, взял сумки с провизией и снаряжением, нагрудник Роже де Мондидье, его шлем и копье. Он отнес все это к лошадям и привязал к седлам. Потом снова пошел к месту ночлега. Подняв меч Роже, он попробовал пальцем его острие и остался доволен. Нагнувшись к спящему на спине рыцарю, он приблизил меч к его груди над сердцем, взявшись за рукоять обеими руками. Нивар заворочался во сне, и Этьен Лабе испуганно оглянулся на оруженосца. Помедлив немного, Лабе криво усмехнулся и тихонько вложил меч в ножны, прикрепив их к своему поясу. Затем отошел от костра, отвязал лошадей, забрался в седло и неторопливо тронулся от места стоянки.
      У Виченцо Тропези была самая легкая работа, поскольку в Яффе проблем с обустройством и охраной паломников не было. Расположенный неподалеку от Иерусалима, этот древний город на побережье Средиземного моря, еще знал те времена, когда по его улицам ступала нога Иисуса, окруженного учениками и апостолами. Белые дома, мостовые, камни хранили память о священных словах, произносимых здесь Спасителем. Виченцо и Алессандра разместились в небольшом здании на окраине Яффы, здесь же жили и двое переданных им слуг, из огромной бизолевской команды; а для прибывающих большими партиями паломников, они сняли просторный пустующий дом неподалеку, где организовали столовую и прачечную. Все было бы хорошо, если бы не одно обстоятельство, которое их тревожило. И Виченцо, и Алессандра, и их слуги часто слышали странный, шелестящий, вызывающий тоску и страх свист, доносившийся с расположенного в двух шагах от их дома пустыря, который был обнесен высоким забором и скрыт развесистыми пальмами. Этот свист мог внезапно начаться и днем, и ночью, и так же резко оборваться. Иногда он вызывал головную боль, а иногда действовал столь угнетающе, словно бы разрушая какие-то защитные механизмы в мозгу, что окружающий мир мерк в глазах и хотелось лишь одного: броситься вниз с обрыва. Алессандра уговаривала своего супруга покинуть этот дом и подыскать более спокойное место; но деньги за аренду уже были уплачены, а пускаться в новые расходы было бы неблагоразумно. Виченцо пытался выяснить природу этого свиста. Несколько раз он обходил высокий забор, стремясь обнаружить какую-нибудь лазейку, но все его усилия были тщетны. Естественно, он не мог догадываться, что на расположенном рядом с его домом пустыре, находится школа тайной иудейской секты зилотов, наиболее военизированного крыла Сионской Общины. Сюда Старцы Нарбонна направляли новопосвященных в их секретные доктрины, и именно здесь они проходили первоначальное обучение, готовые к любым испытаниям и самопожертвованию. Это была всего лишь одна из школ, разбросанных по всему миру, но наиболее значимая и авторитетная, возглавляемая опытным инструктором, раввином Беф-Цуром. Методика подавления психики человека свистом, входила в его систему обучения. Виченцо Тропези, потерпев неудачу в попытке проникнуть сквозь забор, не опустил руки. Он решил идти до конца и узнать наконец, что за тайны скрывает этот пустырь, выбрав для своей цели ближайшую безлунную ночь.
      Объезжая крепость Сен-Сир, и двигаясь дальше - параллельно высоким холмам, за которыми уже простирались владения египетского султана Мунзука аль-Фатима, сербский князь Гораджич рассказывал Рихарду Агуциору о том, как они освободили его несчастного отца из лап лже-рыцаря Пильгрима. Ехавший чуть поодаль граф Норфолк внимательно изучал местность, делая кое-какие пометки в тетрадь.
      - Князь славно оседлал его во дворе, выпрыгнув из окна, - заметил он, отвлекшись на минутку.
      - ... надеюсь, что этого негодяя давно повесили, - закончил Гораджич.
      - Сомневаюсь, - сумрачно произнес Агуциор, взволнованный услышанным. Я знаю Пильгрима, он часто бывал в нашем замке. Этот человек, скользкий, как змея, с веревкой на шее способен избежать казни. И даже унесет с собой виселицу.
      - В таком случае, очень сожалею, что не приколол его к воротам, как гадюку, - ответил князь.
      Жизнь порою преподносит удивительные сюрпризы. Рихард Агуциор оказался прав. Пильгрим умудрился бежать из-под стражи за день до казни. Он сумел добраться до Венеции и устроиться простым матросом на торговое судно, отправлявшееся в Мессину. Во время пути он набрал себе помощников из таких же отчаянным мерзавцев, поднял мятеж и недрогнувшей рукой перерезал горло капитану судна, побросав всех купцов за борт. Пильгрим изменил курс и, после долгих скитаний по бурному морю, привел корабль в гавань Александрии. Оттуда он перебрался в Каир, где поступил на службу к египетскому султану Мунзуку аль-Фатиму, приняв магометанство. Очень быстро он поднялся по первым ступеням служебной лестницы и ему доверили один из отрядов, отправив на границу с Палестинским государством. Сейчас Пильгрим, облаченный в белый арабский бурнус, во главе полусотни молчаливых воинов, двигался по другой стороне высоких холмов, параллельно рыцарям и их оруженосцам. До неизбежной встречи у селения Арад оставалось полчаса.
      3
      Караванный торговый путь, тянувшийся из Византии в Египет через Палестину, огибал крепость Тир, удерживаемую турками, несмотря на все попытки рыцарей захватить город. Продукты и оружие в него доставлялось морем. Защитники крепости сами нередко совершали дерзкие вылазки, и порою доходили даже до Акры и Сидона. Их мужество и храбрость вызывали невольное уважение, а Ималь-паша, правитель Тира, нарекся в мусульманском мире званием "Защитника правоверных". Держать Тир в постоянной осаде было бесполезным делом, и Бодуэн I давно отвел войско, оставив лишь сторожевые посты и подготавливая силы для нового мощного удара по его крепостным стенам. К июню 1112 года его коннетабль и военный министр граф Танкред обещал ему взять неприступную крепость. Если бы не отсутствие хорошего флота, то блокада с моря давно бы ускорила падение Тира.
      Гуго де Пейн с Раймондом и слугами, миновав сторожевые посты (опять помогли пропуска, подписанные могущественным графом), въехали в нейтральную зону, представлявшую собой где каменистые пустоши, где дикие лесные заросли, а где - давно не убираемые огромные поля пшеницы. Чтобы проследовать за своими подопечными, Христофулосу пришлось свернуть с дороги раньше, и проплутать в этих зарослях и полях не один час, прежде чем он наткнулся на их след.
      Оставив слуг, Жана и Пьера, возле лошадей, Гуго де Пейн и Раймонд осторожно пробирались вперед, стараясь не наступить на стелящиеся по земле еловые лапы. Оруженосец только что закончил рассказывать о том, как несколько дней назад его вызывали в королевскую канцелярию и недвусмысленно предложили сообщать им интересующие их сведения.
      - Я обещал подумать, - хитро улыбнулся Раймонд.
      - И правильно сделал, - тихо произнес Гуго. - Когда вернемся назад соглашайся. Не то они обратятся к кому-нибудь из слуг, и - кто знает?..
      Разведкой Бодуэна I руководил немецкий барон Гюнтер Глобшток, страдающий подагрой, и потому прихрамывающий. Каждый прибывающий в Иерусалим человек обязательно вызывал у него подозрение. Дело в том, что несмотря на войну с сельджуками, египтянами и другими, торговля с богатыми городами Востока не прекращалась ни на один день, и караваны товаров тянулись из Александрии, Каира, Дамаска, Мосула, Смирны, Трапезунда, - отовсюду, а вместе с ними проникали и лазутчики. Иерусалим был буквально наводнен шпионами всех мастей и разведок. Они, как древесные черви, прогрызали свои ходы и норы в огромном дубе, часто пересекаясь, сталкиваясь и обмениваясь полученными секретами и информацией. Некоторые из них были на крючке у Глобштока, а иные просто сотрудничали с ним, ведя свою, двойную игру. Не желая тратить лишнего времени на проверку прибывших с Гуго де Пейном людей, барон решил просто подкупить кого-нибудь из оруженосцев, и выбор пал на ближайшего к мессиру человека - Раймонда, бывшего всегда рядом с ним. Глобшток считал, что купить можно любого, только одни продаются за много, а другие "... ну, за очень много." Раймонду же он предложил сто бизантов в месяц.
      Гуго сделал знак Раймонду, чтобы тот замолчал: впереди послышались голоса. Выглянув из-за ветвей, он увидел трех турок, крадучись передвигавшихся среди высоких папоротников. Мысль захватить в плен языка была соблазнительна, и он обернулся к оруженосцу.
      - Только не вмешивайся, - прошептал Гуго. - Ты еще мал для таких дел.
      Свое тяжелое вооружение де Пейн оставил возле лошадей, со слугами, и сейчас был налегке, держа в правой руке только меч. Бесшумно ступая, он скользнул в сторону турок, стараясь зайти к ним со спины. Передвигался он, словно вышедший на охоту ягуар, не издавая ни одного лишнего шума. Дождавшись, когда турки прошли мимо него, он легонько ткнул мечом из зарослей в спину последнего из них. Тот даже не охнул, оставшись неподвижно стоять, удерживаемый острием меча, которое вошло в сердце. Турки передвигались цепочкой, с расстоянием в пять метров, и предпоследний из них ничего не услышал. Де Пейн, осторожно положил мертвого на землю и занял его место, двигаясь за оставшимися двумя. Через несколько секунд, перекрестившись, он повторил ту же операцию с замыкающим. Уложив на землю и этого, он двинулся за единственным оставшимся в живых. Он с интересом разглядывал его бритый, напряженный затылок, когда турок предостерегающе поднял руку, замерев на месте.
      - Керим, подойди сюда, - тихо произнес турок, не оборачиваясь. Гуго подошел к нему и встал рядом.
      - Что случилось? - произнес он на местном наречии.
      - Я слышу лошадиное ржанье.
      - Тебе кажется, - усомнился де Пейн.
      - Нет, точно слышу, - настойчиво повторил турок и взглянул на рыцаря. Рот его раскрылся, а глаза полезли на лоб.
      - Говорю же, тебе кажется! - проговорил де Пейн и стукнул его рукояткой меча по черепу. Потом он отволок безжизненное тело к тому месту, где оставил Раймонда. Связав турку руки, он произнес:
      - Когда очухается, отведешь его к лошадям. А я попробую приблизиться к крепости.
      Гуго де Пейн подобрался почти к самым ее стенам и пролежал в зарослях около часа, внимательно изучая укрепления, перемещения караула, прислушиваясь к доносящимся разговорам. Как он и предполагал, крепость выглядела почти неприступной, и взять ее даже с помощью осадных машин, которые просто не прошли бы сквозь чащу, было невозможно. Огонь - вот что выкурит турок из Тира, подумал де Пейн. Причем такой, который невозможно погасить. Почему бы тут не применить алхимические знания Андре де Монбара? Он вспомнил свой давний разговор с ним, когда Монбар мимоходом заметил, что еще во времена персидского царя Дария применялся так называемый "греческий огонь" - страшное оружие, которое выжигало целые районы, и которое невозможно было погасить ни водой, ни песком. Горело все: земля, железо, камни, даже реки. Формула этого "греческого огня" хранилась в глубокой тайне. Потом она, вроде бы, была утеряна. Но теперь, он, Андре де Монбар, близок к ее решению и почти уверен, что знает, какие соединения нужно применить, чтобы вызвать этот опустошающий, дьявольский "греческий огонь".