Октавиан Стампас
      Великий магистр
      (Тамплиеры - 2)
      Исторические хроники рыцарей Ордена Храма Соломонова
      Авторизованный перевод с лингва-франка А.Трапезникова
      Роман о храбром и достославном рыцаре Гуго де Пейне, о его
      невосполненной любви к византийской принцессе Анне, и о его не
      менее прославленных друзьях - испанском маркизе Хуане де
      Монтемайоре Хорхе де Сетина, немецком графе Людвиге фон Зегенгейме,
      добром Бизоле де Сент-Омере, одноглазом Роже де Мондидье,
      бургундском бароне Андре де Монбаре, сербском князе Милане
      Гораджиче, английском графе Грее Норфолке и итальянце Виченцо
      Тропези; об ужасной секте убийц-ассасинов и заговоре Нарбоннских
      Старцев; о колдунах и ведьмах; о страшных тайнах иерусалимских
      подземелий; о легкомысленном короле Бодуэне; о многих славных
      битвах и доблестных рыцарских поединках; о несметных богатствах
      царя Соломона; а главное - о том, как рыцарь Гуго де Пейн и восемь
      его смелых друзей отправились в Святую Землю, чтобы создать
      могущественный Орден рыцарей Христа и Храма, или, иначе говоря,
      тамплиеров.
      Камень, отброшенный строителями, сам
      стал во главу угла.
      Псалом 118
      ПРОЛОГ
      Девять рыцарей в сверкающих при бледном лунном свете латах, покачиваясь в походных седлах на иберийских лошадях, молчаливые и непроницаемые, медленно двигались по древней Эгнатиевой дороге, - столь старой, что, казалось, каменистая лента ее, начинающаяся из глубин веков, уходит в вечность, а оставшиеся тени путников всех времен, поднимаются и незримо следуют за всадниками. Они тянулись цепочкой - девять слившихся с конями фигур, храня расстояние, изредка обмениваясь знаками, понимая друг друга без слов. На древке копья первого из рыцарей было укреплено знамя, с горящим даже ночью красным шелком восьмиконечного креста. Под открытым забралом шлема лицо его, словно высеченное из куска белого мрамора, было холодно и спокойно. Пропадая из лунного света, оно темнело, как бы погружаясь в печаль и скорбь; а освещенное лучами - оно казалось прекрасно. И была в нем какая-то неземная отрешенность, предвидение своей судьбы, покой и мир. И такие же лица были у других рыцарей, следовавших за ним. В предгрозовом небе тяжелыми осенними хлопьями расползались тучи, наступая на светящийся серебром диск, а ветер усиливался и гнал их, все дальше и дальше, - к Востоку, где та же луна одиноко и ровно проливала на землю свою горечь. Иногда чудилось, что рыцари, преодолев тяжелую ношу собственных тягот, уже не двигаются рысью, а плавно плывут над Эгнатиевой дорогой, оторвавшись от нее вверх, поднимаются все выше, над вершинами деревьев, к небу, касаясь туч, звезд, выходя на усыпанный далекими огоньками Млечный Путь. И фигуры их становятся все величественнее, громаднее, прекраснее, заполняя собой небесную твердь и растворяясь в космических безднах. Кто были те девять рыцарей, уведенные в горные выси от земной коросты, заслужившие покой и славу? Какая сила вела их, по полной опасности, дороге жизни? Где нашли они свой последний благодатный приют?
      Кто были они?
      Тысяча сто одиннадцатый год приближался к своим заключительным трем месяцам. Европа, растерзанная междоусобными войнами, нашествиями чумы и холеры, неурожаем и голодом, восстаниями и битвами за короны, подогреваемая эсхатологическими пророчествами, безумными проповедниками и монахами-фанатиками, жила в ожидании хилиазма - близкого конца света и установления на земле тысячелетнего царствования Христа. Беснующиеся флагелланты, истязающие себя бичами, называли даже точную дату - 1115 год. А христианский, и мусульманский, и еврейский мир жил одним ожиданием Пришествия Мессии, но каждый возлагал на него свои особые чаяния. Словно сорвавшийся со своих невидимых корней материк, Европа двинулась на Восток. Трудами христолюбивого воинства славного герцога Годфруа Буйонского, Святой Город Иерусалим был освобожден от неверных и возвращен сынам Святой Церкви. Тринадцать лет назад, словно охваченные болезненной горячкой, вдохновленные пламенными призывами папы Урбана II, рыцари Франции, Англии, Германии, Испании, Италии ушли за своими вождями в Палестину, захватывая города и крепости, мечом и огнем истребляя яростно сопротивляющихся сарацин. Теперь наступило относительное затишье. Надевший в Ватикане папскую тиару, Пасхалий II умело контролировал все поступки, севшего на королевский престол в Иерусалиме, младшего брата Годфруа Буйонского Бодуэна, следя одним глазом за своим, отошедшим от католической церкви, тайным врагом - василевсом Византии Алексеем Комнином. Набирал силу молодой император Священной Римской Империи Генрих V; увяз в войнах с англичанами монарх Франции Людовик IV; постоянно теребил Палестинское государство правитель сельджуков Мухаммед и султан Египта Юсуф аль-Фатим; разбойничали на дорогах к Святому Городу моссульские и сивасские эмиры; выпускал свои страшные когти безумный перс-ассасин Хасан ибн-Саббах. Каждый был занят своим делом, и каждый считал его самым важным и спасительным для всего мира.
      Жизнь продолжалась, несмотря на приближающийся конец света.
      ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
      ПУТЬ В ИЕРУСАЛИМ
      Пусть идущие в Святую Землю не
      медлят... Так хочет Бог!
      Из речи папы Урбана II
      на Клермонском Соборе 1095 года
      Глава I
      ВСЕ ДОРОГИ В РАЙ ВЕДУТ ИЗ КЛЮНИ
      Здесь, сенаторы, в этом почтенном
      месте, есть люди, мечтающие о нашей смерти,
      о гибели этого города, и даже о гибели
      вселенной.
      Марк Туллий Цицерон
      1
      Рим притягивал во все времена. Красотой дворцов, величием памятников, изяществом искусств, и даже древние руины манили неповторимым ароматом веков, где так легко было говорить о Цицероне и Цезаре, читать Вергилия и наслаждаться Гомером. Центр католической религии, столп веры, столица мира! Резиденция папы. Сюда направлялись монархи и тянулись пилигримы, въезжали странствующие рыцари и вкрадывались проходимцы. И каждый преследовал свою цель: кто жаждал короноваться на престол, а кто - стянуть пару монет у зазевавшегося во время торжества купца-ломбардца. Здесь плелись сети интриг и рождались грандиозные замыслы, способные перевернуть мир, здесь решались судьбы мирян и королей, здесь возносились в своей надежде к самим небесам и повергались в прах. Рим оставался Римом. Если въехать в город через Чивита Веккия, пересечь потом Мильвийский мост, то со склонов хребта Чимини открывался великолепный вид на Кампанью, чье водное зеркало опоясывали сверкающие на солнце холмы. Именно так в 1111-м году въехал в город со своими тевтонскими рыцарями Генрих V, пять лет назад свергнувший своего отца, чтобы короноваться в Риме. И хотя папа Пасхалий II просил оставить войско за воротами, но что было делать храбрым воинам в пустыне? Ловить ящериц? И грохот доспехов наполнил улицы города. Вечно сонный, ленивый и скучающий без дела народ глазел на рыцарей; однако, держался на всякий случай подальше, и в радостном предвкушении ожидал интересную развязку событий, поскольку все знали о тянувшейся годами и десятилетиями вражде между папами и этими Генрихами, что четвертым, что пятым. Спор шел из-за южных областей Италии, из-за разделения светских и церковных властей. Славный родитель нынешнего курфюрста учинил вообще небывалое: после очередной ссоры с церковным владыкой, не долго думая, взял да и избрал себе собственного, карманного папу - Климента, проживающего в родных себе германских землях. Странная с тех пор выявилась картина: вроде бы стали в мире существовать два высших церковных иерарха, посылающие друг другу гневные и грозные энциклики, отлучающие один другого от священного сана. Но папы сменялись папами, а антипапы - антипапами, и простой народ уже начал запутываться: кто есть кто? Однако, короноваться на титул императора Священной Римской Империи Генрих V все же поехал в Вечный Город, к Пасхалию II, а не под бочок к своему Сильвестру. Это и понятно: Рим есть Рим.
      "Змееныш", как прозывал курфюрста за глаза папа, кроме коронации потребовал для себя еще и особых прав над клиром, над всей церковной собственностью.
      - Пусть выкусит! - попросил передать ему Пасхалий II, не стеснявший себя в выражениях.
      - Что же! - с намеком отвечал Генрих V. - А ведь папа не вечен, как вы думаете? - и тотчас же приказал арестовать Пасхалия и всех его кардиналов, заключить их в самую мрачную и сырую темницу и содержать на хлебе и воде, пока не одумаются.
      Папа одумался. Это был хитрый, расчетливый и жизнелюбивый старик. Коронация курфюрста состоялась в базилике святого Иоанна Латернского. Император, кроме меча, державы и скипетра получил также кольцо, как символ веры, был посвящен в иподиаконы, избрался в каноники церкви святого Петра и торжественно зачитал присягу, в которой поклялся любить и защищать Святую римскую Церковь и ее епископов (что выглядело несколько странно в свете последних событий). Он получил титулы императора Священной Римской Империи, Главы христианского мира, Светского главы верных, Покровителя Палестины и католической веры. Кроме того заставил папу подписать кабальный договор, им же самим и продиктованный. Когда "змееныш"-император убрался со своими тевтонами восвояси, Пасхалий II, почувствовав свободу, тотчас же объявил, что все уступки по договору недействительны. Но от коронации - увы! отказаться не мог, поскольку сам воздевал венец на голову Генриха V.
      - Ничего не поделаешь! - сокрушенно вздохнул он. - Кто-то же должен быть императором Священной Римской Империи? Тем более, что титул этот ничего не стоит. Превыше всего - власть Церкви.
      Недели две спустя, он беседовал на эту тему в своих покоях с любимым кардиналом Метцем. Между ними, на инкрустированном византийском столике, лежали на подносе фрукты и стоял пурпурный графинчик с византийским же сладким вином.
      - ...и кроме того, - продолжил папа, снова вздохнув, так как обида на "змееныша" была еще крепка, - кроме того, только Римский епископ по праву зовется вселенским, а Римская церковь создана единым Богом. Вспомни диктат блаженной памяти Григория, моего предшественника. Там сказано, что только папа может низлагать императоров, и никто не смеет отменить его решение, а он один отменяет чьи угодно.
      - А еще там сказано, - угодливо подхватил кардинал, - что одному папе все князья лобызают ноги и никто ему не судья. Это воистину так.
      Пасхалий хитро прищурился, глядя на своего секретаря: ему не нравилась угодливость в людях. Но кардинал Метц был исполнителен, расторопен, находчив и посвящен во многие тайны Ватикана и католической церкви. Кроме того, он приходился папе дальним родственником.
      - Германцы вообще грубый, неотесанный народ, просто мужланы какие-то, добавил кардинал, желая сделать любезное папе.
      - Возможно, - лукаво отозвался тот. - Однако легенда гласит, что римляне и германцы происходят от одной ветви, а посох Святого Петра был найден на берегах Рейна. И именно германцам поручено собрать разбредшееся стадо в один загон.
      - То так, - почтительно наклонил голову Метц.
      - А ведь спаситель наш Иисус объявил на кресте двум мытарям, что через тысячу лет явятся франки, его сыны, чтобы отомстить за него.
      - И это правда, - секретарь выдержал насмешливый взгляд собеседника. Ведь Иерусалим возвращен Святой Церкви во многом благодаря им.
      - Так франки или германцы? А может быть славяне?
      - Католики, мой господин. Только католики. Лишь те, кто подчиняются Святой Римской Церкви, которая никогда не заблуждается.
      Пасхалий одобрительно качнул головой. Его порадовало, что ученик думает в унисон с ним. А видит ли он главную цель?
      - Враги бывают мелкие, крупные и смертельные, - Пасхалий приподнялся на атласных подушках, устраиваясь поудобнее. Он долго усаживался, стараясь поудобнее расположить нижнюю часть тела. Все это время секретарь выжидающе молчал, застыв с половинкой яблока в руке.
      - На мелких змеенышей я не обращаю внимания, - продолжил наконец папа, - хотя и они могут принести много вреда. Крупные враги, досаждающие сейчас Бодуэну в Иерусалиме - опасны. Но с ними можно договориться.
      - Как?! - изумленно воскликнул кардинал. - С сарацинами? С этими проклятыми персидскими турками? А проливающий свою кровь цвет нашего рыцарства?
      - Ну какой там цвет! - махнул рукой папа. - Так, сброд, бездельники. Разбойники с большой дороги. Поверь мне, Иерусалим еще много раз будет переходить из рук в руки... И возможно, - он задумался, нахмурившись. Возможно, мы не сможем его удержать.
      Он провел рукой по глазам, словно отгоняя от себя навязчивые мысли.
      - Перегринация, странствие в Святую Землю, затеянная Урбаном на Клермонском соборе, была гениальной идеей. И она принесла нам успех. Но частичный. Мы рассеяли мечущиеся по Европе толпы. Но никто не в силах двинуть на Восток всю Европу. Да, это и не нужно... Наш главный, смертельный враг теперь здесь! - и папа вдруг неожиданно ткнул пальцем в стоящий на столике графинчик.
      Пораженный предыдущими словами папы кардинал посмотрел на пурпурное стекло.
      - В ... вине? - произнес он, совершенно сбитый с толку.
      - В Византии, - пояснил Пасхалий, улыбнувшись. И чтобы не возникло недоразумений, пригубил из серебряной рюмки на длинной ножке. - В Византии, сын мой. Пока христианский мир расколот, пока существует греко-православная церковь, пока центром ее является Константинополь, мы не можем полностью опираться на наших прихожан, без боязни что их не увлекут в другую сторону. О! - Пасхалий воздел к лепнинам свода руки. - Как бы я хотел, чтобы прежде Иерусалима был взят Константинополь, чтобы он был разрушен! Но это время наступит. Я уверен.
      Он уже успокоился и вновь стал удобней устраиваться на подушках.
      - Император Византии Алексей I Комнин наш союзник в борьбе за Святую Землю, - тихо промолвил кардинал. - Он много сделал для рыцарей и пилигримов, шедших через его владения. Он...
      - Хитрый, изнеженный плут, - оборвал собеседника папа. - Рыцарей он сделал своими вассалами и их руками расширил свои владения, а потом долго смеялся над их пустыми головами. Запомни: у католика нет союзника, пока этот союзник не стал католиком.
      - Согласен с тобой, мой господин, - еще тише отозвался кардинал Метц, опуская глаза.
      Папа внимательно смотрел на него, словно ища на смуглом лице секретаря отражения своих слов. Наконец он удовлетворенно усмехнулся.
      - Перейдем теперь к повседневным делам, - сказал он. - Я просил тебя подумать о конкордате, смягчающем разногласия между светскими и духовными властями - во имя святой и нераздельной Троицы. Что сделано для этого?
      Они проговорили час, перейдя от конкордата к церковным пошлинам во французских аббатствах, и папа тщательно вникал в каждый наложенный штраф или освобождение от налогов, поражая секретаря ясностью ума и цепкостью памяти. Он помнил самую отдаленную обитель и настоятеля в ней, кто является там графом земли и сколько солидов он недоплатил в прошлый раз.
      Покончив с делами и уже собираясь отпустить кардинала, Пасхалий заметил, что тот желает, но не решается сказать что-то еще.
      - Ну-ну, смелее, - приободрил его папа. - Что еще осталось нерешенного на сегодняшний день?
      - Не знаю, стоит ли утомлять вас такими пустяками. Так, вести из Клюни. Вздор.
      - Я охотно его послушаю. Хотя вздора из Клюнийского аббатства не исходило никогда.
      - Приор обители пишет, что в целях упрочения католической веры в Палестине, им предпринята попытка создания при дворе Иерусалимского короля Бодуэна нечто вроде Ордена странствующих рыцарей. Будет ли она удачной или нет - покажет будущее.
      - Логично, - заметил папа. - Многие попытки подобного рода с треском проваливались. Вспомним начинания Годфруа. Рыцари просто разбегались в разные стороны в поисках золота и наслаждений. Там крепко держится лишь один Орден - Иоаннитов.
      - Их еще называют госпитальерами, мой господин, - добавил кардинал. Поэтому затея приора заранее обречена на неудачу.
      Возможно, - задумчиво проговорил папа. - Однако, что конкретно он пишет? Цели, задачи, люди, которых он посылает? Кто они?
      - Цели - неподвластные простым смертным, - с явным неодобрением сказал кардинал. - В особенности рыцарям, которым не слишком по душе аскетическая жизнь. И - самое забавное - эта горстка людей призвана малым числом совершить такие подвиги, которые способны затмить славу самого Годфруа Буйонского! - кардинал позволил себе даже тихо засмеяться.
      - В этом мало забавного, а много разумного, - промолвил папа. - Если одиночки, особенно благочестивые, совершают великие дела - во славу Святой Церкви, то они способны развернуть ход истории в угодном нам направлении. К сожалению, подобное случается крайне редко.
      - Вот именно, - охотно поддержал кардинал. - Мечты!
      - Мечты, исполненные Веры - исполняются. Я хочу знать имена этих людей.
      - Сейчас, - поспешно сказал кардинал, доставая из сутаны свиток. Он развернул его, быстро пробежал глазами. - Вот. Приор пишет, что он направляет в Святую Землю три группы рыцарей, три экспедиции. Во главе каждой из них - выбранный им специально для этой цели рыцарь, славящийся благочестием и уважением. Лишь эти трое посвящены в истинные цели похода в Палестину. С каждым из них аббат беседовал лично и облек их своим особым доверием. Никто из них не знаком друг с другом. Группы немногочисленны - по восемь-десять человек в каждой. Все они направляются разными маршрутами. Трех предводителей зовут... сейчас... Вот. Филипп Комбефиз. Гуго де Пейн. И Робер де Фабро. Очевидно, это не слишком знатные и богатые рыцари, поскольку их имена мне неизвестны.
      - Я хочу знать их маршруты, - произнес Пасхалий.
      - Их маршруты? - и кардинал стал бешено листать свиток, думая, что папа слегка повредился в уме. Зачем ему маршруты этих троих, когда в Иерусалим ежегодно отправляются сотни подобных групп?
      - Вот, нашел, - произнес он испуганно. - Одна из групп двинется по древнеримской Эгнатиевой дороге: из Драча - через Охриду - Водену - Солунь Редесто и Селимврию. Вторая - через Венгрию - Белград - Ниш - Средец Филиппополь и Адрианополь. Для третьей выбран морской путь: на корабле из Бари - через Адриатическое море - в гавань Авлон, оттуда через Македонию и Фракию. Все три группы сойдутся в Константинополе. О дальнейшем передвижении не написано ничего.
      - Если сойдутся, - пробормотал про себя папа.
      - Боже мой! - воскликнул кардинал Метц. - Но к чему такая секретность? Не проще ли было отправить один большой отряд рыцарей, если уж приору Клюни так приспичило, выслать вперед герольдов, известить пограничные заставы и...
      - Я объясню тебе, - спокойно перебил его папа. - Большой отряд подобен медведю, ломающему в лесу деревья и созывающего охотников. Малые группы напоминают осторожную лису, крадущуюся по лесной тропе. Но одна лиса может не дойти до цели. Две - вероятно. Три - еще лучше. А четыре? Возрастает другая вероятность, что в шкуре одной из лис окажется предатель. И кроме того, вспомни, что божественная вера держится на триединстве, на Святой Троице. Нет, аббат Клюни поступил мудро, он все рассчитал заранее.
      - Хорошо, мой господин, - с неохотой согласился кардинал. - Но если до Иерусалима дойдут все три группы, с одинаковой целью, но не зная друг о друге, то не передерутся ли они просто потому, что каждый захочет первенствовать в Святом деле?
      - Я думаю, что аббат Клюни позаботился и об этом, - небольшие, почти всегда благодушные глазки папы сузились и приобрели жесткое выражение. - Я разделяю твои опасения, что благополучно добравшись до цели, они вряд ли захотят объединиться - слишком велика возможность последующих распрей. Я уверен также, что клюнийские монахи будут незримо наблюдать за ними весь путь. Они большие мастера на такие штучки. И они позаботятся о том, чтобы в Иерусалиме остался достойнейший из тех, кто отправлен в дорогу. Он и станет ядром будущего Ордена.
      Кардинал Метц с сомнением покачал головой, и продолжал качать ею до тех пор, пока папа не сказал ему:
      - А теперь иди. Я устал и хочу отдохнуть.
      Кардинал тотчас же преобразился. Он дважды низко поклонился, а на третий раз, подойдя близко, преклонил колени и поцеловал атласную туфлю у первосвященника, затем поцеловал правую руку выглядывавшую из подбитой бархатом красной мантии, и, получив благословение удалился. Что-что, а церемониал приема и прощания с папами посетителей, утвержденный Латерантским Вселенским Собором католической церкви он исполнял аккуратно и искренно. Но выйдя за дверь он перекрестился и пробормотал про себя: "Нет, видно, старик все же слегка повредился в уме. А жаль".
      2
      Бенедиктинский монастырь в Клюни - обитель на юге Франции - испокон веков являлся зачинателем всех реформаторских движений в церкви. Приор аббатства пользовался в католическом мире не меньшим уважением, чем сам папа, по крайней мере, к его мнению прислушивались столпы церкви. Сам же монастырь являл собой по существу целый город. За высокими стенами монастыря были разбросаны хижины мирян, а по воскресным дням открывалась бойкая торговля на центральной площади. Сюда свозились товары со всей Франции и из-за ее пределов. Везли фижакское, кагорское и альбийское сукно, окрашенное кошенилью, сукно леридское и нарбонское, полотна из Шампани, белую и цветную ломбардскую и барселонскую бумазею, кордовскую кожу, бараньи и оленьи шкуры, кроличий и беличий мех. Везли воск и сахарные головы, римский тмин, миндаль, камедь, чернильный орешек, рис, шерсть, лен, коноплю, медь, латунь, олово, железные горшки, бургундскую проволоку, белила и твердое мыло, а также мыло жидкое из Тортоза, а оттуда же и смолу. Привозили фиги, изюм, каштаны, серу, красильный желтник, деготь, солонину, подпруги, тетивы, веревки, жир, сало и сыр, масло, вино и наконечники копий, стремена, шпоры, чашки, обработанный букс, зеркала из Венеции, серебро, золото, панцири, бумагу, кочерги, сошники и мотыги. А главное - везли и увозили секретные сведения, тайны, решавшие людские судьбы.
      За три месяца до известного разговора Пасхалия II с кардиналом Метцем, в аббатстве Клюни также состоялся интересный разговор. Вернее, говорил больше сам настоятель монастыря, приор Сито, дородный мужчина с выпуклыми глазами и широким лбом. Рыцарь же, сидящий напротив него за большим дубовым столом, лишь изредка односложно отвечал на какой-либо вопрос. Присутствовавший в комнате несколько поодаль третий мужчина - киновит из монашеской братии, в надвинутом по самые брови куафе, вообще молчал, и, казалось, интересуется лишь полыханием огня в камине да треском горящих дров.
      Рыцарю на вид было лет тридцать. Он держался с достоинством, спокойно, невозмутимо; вся его внешность, хладнокровный, почти льдистый взгляд серых, умных глаз, длинные каштановые волосы, перехваченные на высоком лбу черной тесьмой, чуть горькая складка в правом уголке сжатых губ, гордый, и в тоже время несколько упрямый наклон головы с правильными, как бы гранитными чертами лица, - выдавали и благородство его происхождения, и решительную смелость, свойственную людям такого рода, и какую-то глубоко затаенную печаль, словно когда-то ему было позволено заглянуть в свое будущее. Одет он был достаточно легко для последнего месяца зимы: поверх белой домотканой рубахи-туники и коротких шерстяных брэ был накинут простой плащ с боковыми разрезами, вышитый красными нитями; а на ногах - чулки-шоссы и кожаные мягкие сапоги с прикрепленными серебряными шпорами, - и, пожалуй, эта единственная дорогостоящая деталь его туалета, очень много говорила о том, сколь большое значение рыцарь придает верховой езде. Да и пыльный плащ тоже мог немало поведать о проведенных им в пути часах. К поясу, сделанному из металлических пластин, был пристегнут короткий обоюдоострый меч со стальным клинком и перекладиной в форме креста, отделявшей его от эфеса.
      Разговор в личной каминной аббата Сито подходил к концу.
      - Мы выбрали вас потому, - проговорил аббат, пошевелив пухлыми пальцами, - что давно наслышаны о вашем благочестия и разуме. А о вашей храбрости не стоит и говорить: всем памятна битва с англичанами при Дуэ, где сражаясь за десятерых, вы получили удар пикой в грудь. И только милость Спасителя нашего и еженощные молитвы святых отцов, отдалили вас от преждевременной смерти. Не будем вспоминать и турнирные бои, которые являлись для вас лишь легкой забавой. - Рыцарь прослушал эту тираду молча, не выказав на своем лице никаких чувств.
      - Кроме того есть и еще одно обстоятельство, - продолжил аббат. - Вот уже несколько лет вы высказываете в кругу друзей то же желание, ту же мысль, которая ниспослана и нам, скромным служителям Господа нашего. Выходит, мы как бы шли навстречу друг другу. И то рвение, которое вы показали, примчавшись в обитель, лишь только получили нашу весточку, позволяет мне думать, что мы не ошиблись в вас, выбрав для этого трудного, ответственного, опасного, может быть, смертельного, но в высшей степени богоугодного предприятия. Что может быть прекраснее и благороднее - основав в Иерусалиме Орден, верой и правдой служить Иисусу! Защищать пилигримов, бредущих по пескам Палестины, чтобы поклониться Святым местам. Вы можете стать опорой католической веры на Востоке, первым помощником иерусалимского короля Бодуэна. И последнее. - Аббат Сито немного помедлил. - Вы одиноки. То есть плотское желание к земной женщине не может сдержать вас в наших краях. Весь ваш дух, все силы будут устремлены туда - где находится Гроб Господень. Аббат заметил, что при этаких словах губы рыцаря несколько дрогнули, но все черты лица, оставались неподвижны, а глаза смотрели все столь же сурово, разливая серый свет. "Это не человек, а камень!" - подумал аббат с невольным уважением. "Есть ли то место, в которое он уязвим?.."
      - Спутников себе вы подберете, конечно же, сами, - с каким-то облегчением продолжил аббат. - Не сомневаюсь, что они будут храбры и верны вам. Но ни одна душа пока не должна знать, с какой миссией вы отправляетесь в Палестину. Я не требую в том с вас клятвы.
      - Она не нужна. Я даю вам мое слово, - голос рыцаря прозвучал глухо, так, словно где-то вдалеке отсюда прошли раскаты грома.
      - Своим спутникам вы можете сказать, что идете... - Аббат запнулся, подыскивая окончание фразы, но рыцарь обошелся без его помощи:
      - Им достаточно будет идти со мной, - произнес он. - Иных я не позову. - И вновь аббат посмотрел на него с каким-то изумлением.
      - Хорошо, - произнес он. - В нужное время вам сообщат, когда можно объявить о создании Ордена. Вы будете находиться под незримой защитой Клюни, - настоятель метнул короткий взгляд на монаха в капюшоне. Рыцарь равнодушно посмотрел в ту же сторону, слегка повернув голову.
      - Я написал вам рекомендательные письма к иерусалимскому патриарху Адальберту и некоторым архиепископам. Хотя, - аббат впервые позволил себе улыбнуться, - этот Адальберт не слишком умен, раз не может ужиться с Бодуэном. Король уже дважды заточал его в замок. Вот эти письма.
      Рыцарь принял бумаги и положил их в холщовый мешочек на поясе. Потом устремил взгляд на ярко пылавший огонь в огромном камине.
      Языки пламени лизали дрова, держа их в смертельных объятьях, а где-то там, в самой глубине, за щелканьем и треском слышались страшные стоны, словно это горел человек, посылая проклятья своим губителям. Аббат тоже взглянул туда и с трудом отвел взгляд.
      - Теперь о деньгах, - произнес он. - В пути вам будут нужны многие вещи, да и в Иерусалиме на обустройство... Здесь десять тысяч солидов и столько же бизантов, - он пододвинул рыцарю два мешочка, похожие на гири весовщика.
      - Нет, - глухо произнес рыцарь, отодвинув мешочки.
      - Возьмите, - настоял аббат, двигая их в обратную сторону.
      - Нет, - повторил рыцарь, более не прикасаясь к деньгам. - Мы обойдемся тем, что у нас есть.
      И аббат почувствовал, что дальнейший спор бесполезен. "Человек с такой силой воли опасен", - подумал почему-то он.
      Пламя и какие-то нечеловеческие стоны в камине усиливались: такого наваждения не было никогда. Теперь все трое, словно сговорившись, неотрывно смотрели на огонь. Языки его извивались, как пляшущие саламандры. Было что-то непонятное, загадочное в том оцепенении, которое охватило всех троих.
      - Вы вышли из священного огня веры и лишь мрак безбожия сможет уничтожить вас и ваш Орден, - пробормотал аббат.
      - Орден Саламандры, - произнес монах. Это были его первые слова за все время. Голос оказался трескучим, а рыцарь и аббат, повернув к нему головы, словно только что обнаружили его присутствие. И рыцарь разглядел у него небольшую родинку под левым глазом.
      - Неплохое название, - поразмыслил аббат. - Впрочем, говорить об этом еще рано. А теперь приблизьтесь ко мне, мессир, я сообщу вам еще одно, последнее. Это настолько серьезно, что ваше ухо услышит лишь мой шепот.
      Рыцарь поднялся - он оказался очень высокого роста - и вместе с аббатом отошел к окну. Мера предосторожности могла бы показаться лишней, поскольку то; о чем хотел сказать аббат, было известно и монаху-киновиту. Но все же эта предосторожность принесла пользу: в закутке коридора за каминной аббата, прижавшись к стене, стоял рябой конверс - один из многочисленных мирян, живших в монастыре. Вынув из кладки один из потаенных кирпичей, он в продолжении всего времени прислушивался к разговору. Сейчас он с досадой хлопнул себя ладонью по ноге.
      Стоявшие у окна два человека выглядели несколько комично: низенький, пухлый аббат, тянувшийся на цыпочках к наклонившемуся к нему рослому, сухому в теле, рыцарю. Но то, что шептал аббат не было смешным, судя по расширившимся зрачкам в глазах рыцаря. Он словно отказывался верить в то, что ему говорили. Это продолжалось минут семь. Когда же они вернулись к столу, то в лице рыцаря произошли странные перемены: на какие-то мгновения оно постарело лет на десять и превратилось в лицо мученика. Но длилось это лишь несколько секунд, пока прежнее состояние не вернулось к нему.
      - Помните, - сурово произнес аббат, - то, что вы услышали - станет двигать вас по пути подвигов. Теперь это и ваша тайна, и ваша печать. Вы сможете передать ее только в конце вашей жизни вашему преемнику.
      - Да будет так! - коротко ответил рыцарь, наклонив голову.
      - А теперь - прощайте, мессир! - Все трое поднялись. - Желаю вам удачи, рыцарь Гуго де Пейн!