Часть первая

НАСЛЕДНИКИ ИГЛИНОВ

Я Фриц Эрлих. Хороший лекарь и прирожденный бродяга, который побывал во многих самых отдаленных концах земного шара. И который к сорока годам своей жизни понял, что у него есть ПРЕДНАЗНАЧЕНИЕ.

Предназначение есть у всех людей. Просто не все готовы встретить его мужественно, лицом к лицу, как врага, или протянуть ему дружески руку. Ведь предназначенное нам – это долг, который все равно настигнет нас – в этой или другой жизни.

Не буду подробно описывать события, которые произошли со мной в последние годы. Скажу только, что сегодня я не просто странствующий лекарь, а верный подданный Светлого Ордена, ведущего уже не одну тысячу лет непримиримую войну с Темным Орденом, который стремится выпустить в наш мир Тьму.

Тьма – свет. Добро – зло. Кажется, все просто. Все действительно настолько просто, что является истинной правдой. Вся история человечества – борьба этих двух сил – хаос и созидание, свет и сумерки. Каждый выбирает по душе. И однажды я выбрал.

Судьба свела меня в Москве, куда я прибыл по просьбе моего друга герра Кундората, сначала со скрывающимся от своих бывших товарищей Магистром Саункасом, отродьем Черного Ордена, а потом и с Лагистром Белого Ордена Винером.

Не буду утомлять лишними деталями, но так или иначе мне удалось близко познакомиться с Хаункасом, и потом, после его гибели, под его личиной проникнуть в святая святых Темного Ордена – монастырь, а потом уничтожить главную святыню, через которую приводит в мир зло – камень и Цинкург.

Теперь по нашим следам идет таинственное существо, то ли демон, то ли колдун Робгур из племени Хранителей. А еще – его окаянные слуги, среди которых главный испанец капитан Бернандес. А еще следом за нами идет послушный Робгуру рок. Странная сила, которая уничтожает людей, с которыми мы встречаемся.

А наша дорога лежит в единственное место, где мы можем скрыться от Хранителя, – город городов Абраккар, в незапамятные времена выпавший из нашего времени и пространства. Дорога в него открывается нечасто. Но, кажется, мой друг Винер чутьем, данным нам в награду Адептами Ордена Ахрона, знает, где откроются врата.

Когда Адепт говорил, что нам еще предстоит встретиться с Бернандесом, ни он, ни я и представить себе не могли, что щупальца этого мерзкого существа протянулись так далеко, что он настигнет нас и на корабле. Но об этом позже. А пока рассказ о нашем океанском путешествии.

Кто плавал на кораблях на дальние расстояния, тот знает, что это занятие вряд ли можно отнести к разряду приятных. Скученность и теснота, смрад и скудный паек воды, сухарей и солонины, причем даже большие деньги не способны намного улучшить положение, поскольку на жаре продукты долго не хранятся – вот что такое дальнее морское путешествие.

Испанский атлантический королевский флот, который замыкал «Санта-Крус», неторопливо полз вперед, вспарывая бескрайнюю океанскую гладь. Я завороженно всматривался в пучину и думал о том, какие тайны кроются в ней. Где-то под толщей вод спрятались, занесенные илом и песком, облепленные ракушками, некогда грандиозные здания городов Атлантиды. Думаю, даже если человек и сможет когда-нибудь проникнуть в глубины, он вряд ли сумеет различить в бесформенных зеленых глыбах некогда прекрасные храмы, виллы, гигантские ремесленные мастерские, обители ученых мужей, отголоски знаний которых до сих пор будоражат умы черных и белых магов, а дела – до сих пор во многом определяют все, что творится на земле. Почти одиннадцать тысяч лет прошло с того времени, как волны захлестнули континент.

Над водной гладью кружились альбатросы, катились белые барашки волн, поскрипывали снасти, матросы ползали по вантам, слышались команды на малопонятном морском языке типа «На грот брасы!», впереди белели паруса других галионов.

– Человек умудряется все свои дела покрывать пылью обыденности, – задумчиво произнес Адепт. – Вспомни поход великого Колумба. Люди уходили в неизвестность, в черноту. Они были не только первыми. Они были единственными. Или взять первых конквистадоров – их жег дьявольский огонь алчности, они вершили преступления, которым не может быть прощения. Это тоже был великий порыв, но только порыв человеческого порока. И вот сегодняшний день: ползут пузатые галионы, точно в срок приходящие по назначению, везут почту, ружья, порох, сельскохозяйственные инструменты и почтенных колонистов с явями. А там, куда они направляются, такие же убогие городишки, как в Европе, только чуть поменьше, беднее. Те же ничтожные страсти, векселя, залоги, купчие и дарственные, Былые патологические зверства испанцев стали уже чем-то привычным и обыденным – ни взлетов, ни падений духа, только размереный, изо дня в день свист хлыста надсмотрщиков, заудные казни и подсчеты барышей. Люди умудряют все покрыть паутиной скуки.

– Скука, ха! Если бы скука сопровождала нас все путешествия, нам бы крупно повезло. По-настоящему весело будет, когда наш перегруженный галион при первом серьезном шторме пойдет на дно, – ответил я.

– На других галионах положение вряд ли иное.

– Говоришь – скука. Совсем весело будет, когда англичане вздумают посмотреть, что есть хорошего в трюмах испанского флота. Вспомни, три года назад испанцы сами затопили свой флот, следовавший из Индий в Севилью, когда на рейде бухты Вито появились превосходящие силы англичан. Эти корабли уютно покоятся на дне, груженные золотом, которое так "не досталось ни испанской, ни английской короне.

– Дружище, ты обладаешь способностью опускать разговоры о высоких, тонких материях на грубую земную твердь, – заметил Винер.

На корабле было множество пассажиров: отряд солдат, переселенцы, королевские чиновники. Уже после трех дней плавания я начал узнавать многих в лицо. Все, кто мог, высыпали на палубу, когда корабельный священник читал утреннюю мессу, присутствие на которой считалось обязательным. Посещали ее все с энтузиазмом, которого не встретишь на тверди. Дело даже не только в том, что галион принадлежал Испании и уклонение от исполнения религиозных обрядов считалось просто немыслимым, но и в том, что в океанском путешествии люди становились особо набожными и суеверными. Вид бескрайних водных просторов, замкнутость в деревянной лоханке, нешуточные опасности похода – все это порождало страх, готовый при удобном случае перерасти в панический ужас. Взаимоотношения человека и моря насчитывают тысячелетия, и никогда они не были особенно теплыми. Дно океанов усеяно человеческими костями и обломками кораблей, с каждым годом их становится все больше, и никто не может поручиться, что очередной жертвой Нептуна во время путешествия не станет он сам. Так что все надежды на счастье и везение, а потому нельзя выходить в море тринадцатого числа, необходимо соблюдать множество ритуальных предосторожностей, да еще горячо и долго молиться покровителям моряков Николе Чудотворцу и Святому Эльму.

Было довольно жарко, но мало кто на палубе думал одеваться сообразно погоде. Мужчины и женщины были одеты так, как полагалось по их общественному положению: богатые или победнее платья, шляпы с плюмажем, камзолы. Жизнь шла своим чередом. Кто-то делал комплименты дамам, кто-то страдальчески кривился, измученный морской болезнью, кто-то беседовал на отвлеченные темы или обсуждал с новыми знакомыми политические новости и дворцовые сплетни. Высокий идальго шарил по горизонту длинной подзорной трубой. Пассажиры мешали матросам, занятым своими делами, в основном обслуживанием парусов.

– Стой! – воскликнул я.

– Что случилось? – насторожился Адепт.

– Там… Нет, показалось.

Мне почудилось, что на баке проскользнула и исчезла в люке знакомая фигура. Хорошо, если только почудилось.

Когда у тебя много денег, то жадность окружающих людей может послужить тебе на пользу. В нашем случае деньги сотворили истинное чудо. Несколько золотых монет очистили для нас каюту в кормовой части переполненного людьми галиона. Пусть тесную, со спертым воздухом, но отдельную, что дозволялось только офицерам да очень знатным особам. В каюте было меньше возможностей подхватить какую-нибудь болезнь, чем в трюмах и палубах для простых пассажиров – в результате антисанитарии и скученности на кораблях нередко возникали эпидемии. Кроме того, здесь мы были ближе к капитану, а значит, и к его повару и винному погребку, доступ к которому опять же открывали деньги. Кошельки наши пустели, но не настолько быстро, чтобы это серьезно отражалось на их весе. У нас были все основания считать, что в Новом Свете мы без труда наполним их снова.

Насчет скуки Адепт был прав. Стоило представить, сколько предстоит еще провести времени на этой посудине, как все существо охватывала глухая тоска. Хорошо укрепленные и вооруженные, вместительные, галионы были все же довольно медленными, неповоротливыми судами. В скорости они сильно уступали каравеллам. Колумбовская «Санта-Мария» пересекла Атлантику за тридцать шесть дней. Испанскому атлантическому флоту на это требовалось два с половиной месяца.

Последующие несколько дней не были богаты какими-либо важными событиями, кроме того, что провинившегося матроса выпороли плеткой-девятихвосткой – жестоким орудием, необходимым для поддержания на корабле нужной дисциплины. Обычных двадцати пяти ударов хватает, чтобы человек с час пролежал без сознания, а затем недели две не мог лежать на спине. И еще меня как врача вызывали к корабельному плотнику, который вывихнул себе руку. На таких кораблях роль врача чаще исполнял цирюльник, справлявшийся со своими лекарскими обязанностями сообразно образованию, так что мое присутствие было очень кстати.

Книг на кораблях почти не держали, смотреть было совершенно не на что, кроме как на капитанский секстант и глобус. Самым образованным и действительно неглупым человеком, которого мы нашли здесь, был монах-бенедектинец, несший в Новый Свет Божье слово. Несколько раз мы приглашали его в нашу каюту, и он был бы прекрасным собеседником, если бы не его религиозный фанатизм. Большой сторонник решения всех проблем светлой христовой веры старыми испытанными методами, он истово восхвалял костры, конфискации, пытки во имя того, чтобы образумить неверных и заставить их покаяться в заблуждениях и хотя бы перед лицом близкой смерти прийти в лоно самой доброй и человеколюбивой церкви.

Однажды я не выдержал и, потянуло же за язык, воскликнул:

– А как же пытки и огонь сообразуются с учением Христа? Известны же слова о том, что, когда тебя ударят по левой щеке, подставь правую.

– Воистину так. Из любви к Господу слуги его берут на себя тяжкий грех. Мы жертвуем собой и знаем, что на том свете с нас за это спросится. И не от ненависти, а из любви к людям, к тем, кто попал под наше жестокое сострадание, идем мы на это. Берем на себя грех, лишь бы обратить неверного в истинную Христову веру. И тем самым, погубив его тело, спасти бессмертную душу.

– Истины, вбитые силой, не становятся истинами для тех, в кого их вбили.

– Истина и есть истина, и главное, чтобы она была клятвенно принята.

– Но жестокость рождает ответные действия.

– Мы служим Богу, и не пристало нам бояться судьи, нити которой в руках Его.

В остальное время мы предавались тягучему безделью. Адепт переносил его гораздо легче. Он вполне от отрешиться от внешней пустоты окружающего мира, зная, что внутри него существует огромный и неисчерпаемый мир. Вот он снова занялся привычным занятием – начал вычерчивать какие-то формулы, астрологические знаки.

Закончив очередной этап этой работы, Винер невесело заключил:

– Похоже, мой дорогой Эрлих, в скором времени нас опять ждут серьезные испытания.

– После того как нас свели обстоятельства, вся моя жизнь – сплошная неприятность.

– В связи с ростом влияния Марса нас ждет новый тик, А влияния одиннадцатой планеты и кометы Гор вызовут сильные астральные возмущения. Мы входим в полосу, когда неприятности посыпятся одна за другой. Точнее, в эту полосу мы вошли, когда встречались с Бернандесом, но сейчас дела обстоят все хуже и хуже.

– Значит, надо опять держать наготове пистолеты?!

– Да. И не выбираться без особой надобности из этого шкафа, именуемого почему-то каютой. Будем ждать.

Ждать долго не пришлось. Этим же вечером нам был преподнесен сюрприз. Мы уже не были расслаблены скукой, как недавно. На место расслабленности пришло ожидание, способное вытянуть все силы.

– Кто-то ждет нас за дверью, – прошептала, почуяв недоброе.

Адепт приложил палец к губам, потом, кивнув, тихо произнес:

– Точно. Что будем делать?

– Может, попытаемся скрутить его? Иначе мы так и будем жить в ожидании удара неизвестно с какой стороны.

– Попробуем.

Адепт зажег фонарь. В закутке, куда выходила дверь нашей каюты, была темень, драться же в темноте, как мне не раз удавалось убеждаться, дело нелегкое и очень опасное – все зависит от глупой случайности.

Сжимая мой любимый кинжал – в тесноте это оружие гораздо лучше шпаги, – я на цыпочках подошел к двери и потянулся к защелке, но нас опередили.

Послышался крик, короткое ругательство, звуки ударов и грохот падающего тела. Затем в дверь кто-то неназойливо постучал. Адепт поднял пистолет.

– Эрлих, я чувствую, вы хотите всадить в меня пулю, – донесся из-за двери голос. – Не стоит. Лучше откройте дверь.

– Вот черт! – выругался я.

– Я изнываю от жажды и мечтаю о глотке вина.

– Придется налить ему вина, – вдохнул я и отворил дверь.

Ну конечно. Опять он, Генри Джордан!

– Опять ты! – так и сказал я.

– Я могу сказать то же самое. Это зависит от того, с какой стороны посмотреть.

– Невыносимо!

– Я не один, а с приятелем. Он немного притомился, и его не держат ноги.

Генри нырнул в коридор и затащил в каюту безжизненное тело, судя по одежде, принадлежащее матросу.

– Бедняга сильно устал, поджидая вас у дверей каюты. Тяжелее всего ему было держать нож, с помощью которого он хотел ознакомиться с вашими внутренностями.

– Кто это такой?

– Джованни Пизано из Венеции. Бывают, конечно, мерзавцы и похуже него, но только встречаются чрезвычайно редко. Последнее время он ходил в подручных у Бернандеса.

– Но как Аррано Бернандес узнал, на каком судне поплывем? – Мы оба были ошарашены.

– По-моему, он ничего не узнал. Просто Джованни решил расстаться со своим капитаном. Ему надоела погоня за вами и обещание мифических богатств, которые можно вытряхнуть из ваших сумок или получить за вас качестве выкупа. Он оставил шайку и нанялся на «Санта-Kpyc», решив поискать счастья в Новом Свете. Не думаю, что возжаждал посвятить свою жизнь морскому делу. Скорее всего по прибытии на Кубу он намеревалcя исчезнуть с корабля и заняться поиском собратьев, чтобы вернуться к тому, к чему он привык с нежных, детских лет – милым его сердцу грабежом и разбоем на суше или на море. Среди воров и грабителей ходят легенды о том, как сказочно можно обогатиться в Индиях и какая веселая гульба идет там, среди берегового братства. И вот на «Санта-Крусе» он встречает вас.

Джованни застонал – он начинал приходить в себя. Бандит был широкоплечим, крупным мужчиной с ладонями-лопатами. Те, кто не знал Генри, ни за что бы не поверили, что он одолел такого здоровяка. Я нагнулся над Джованни и плеснул ему водой в лицо. Потом подтащил его к стене и усадил. Он приоткрыл глаза, встряхнул головой и застонав схватился за затылок.

– Что, больно? – участливо осведомился я.

– Какой медведь на меня навалился? Такое чувство, будто меня придавило сорвавшимся со стапелей фрегатом.

Лицо этого человека с маленькими глазками, дергающимся веком и носом пуговкой, кривые желтые зубы, тонкогубый рот – все говорило о его глубокой порочности. Я бы никогда не нанял на работу типа с такой физиономией, но у других матросов лица были ненамного лучше. И внешность их вполне соответствовала содержанию. А кто еще согласится на такую адскую жизнь, если над ним не висит угроза жестокого голода или каторги? Служба матроса – это карабкаться с риском для жизни по веревочным лестницам, питаться отвратительной пищей, запивая ее тухлой водой, и все за нищенскую плату, которая будет моментально спущена в портовой таверне в окружении жриц любви.

– Расскажи, зачем ты подкарауливал нас? Почему хотел убить? – задал вопрос Винер.

– Ложь! – очень убедительно возмутился подручный главаря банды.

– Действительно?

– Никого я не хотел убивать! Я говорю правду! Просто я перепутал каюты. Мне был нужен корабельный священник… Ну правда же, я искал святого отца.

– И не нашел? – ухмыльнулся Винер,

– И не нашел, – сокрушенно покачал головой бандит.

– Ничего, – успокоил его я. – Вскоре ты встретишься с настоящим отцом. С Отцом небесным. Мы просто выбросим тебя за борт.

Джованни встрепенулся, но я схватил его за шею и прижал к стене.

– А лучше я расскажу все капитану. Результат будет тот же самый. Ты знаешь, что делают на борту корабля с убийцами. Их связывают вместе с жертвой одной веревкой и выбрасывают за борт. Но так как дело до жертв не дошло, идти на корм рыбам тебе придется в гордом одиночестве.

– Я же никого не убил… – невинно потупил глаза Джованни.

– Ты намеревался убить, а это одно и то же… Уверяю, что капитан и корабельный суд послушают не тебя, жалкого оборванца, непонятно как до сих пор избежавшего виселицы, а нас, уважаемых и состоятельных людей, – назидательно произнес Винер.

– Что вы от меня хотите, сеньоры?

– Зачем ты хотел нас убить? Ты же ушел от Аррано Бернандеса. Не думаю, что ты настолько его любишь, что даже вдали от него стремишься исполнить его волю, – продолжал Адепт.

– Мне чихать на этого недоноска Аррано! Меня интересовали только ваши кошельки, – признался Джованни.

– Как ты разошелся с капитаном Бернандесом? не отставал от него Винер.

– Он сумасшедший. Я понял, что его интересует вовсе не золото – за то время, которое мы гонялись завами, другими способами в такой компании можно было бы заработать гораздо больше. Он просто одержим мыслью разделаться с вами. Не знаю, чем вы ему так насолили, но жажда вашей смерти заслонила от него все. И, что самое удивительное, он смог увлечь своей безумной одержимостью людей, которых невозможно завлечь ничем, кроме звона полновесных монет. Шайка прониклась этим сумасшедшим вожделением, теперь их сердца бьются в такт с его сердцем, и наполнены они коричневой ядовитой кровью. Едва я только заикнулся, что мы заняты не делом, а погоней за какой-то химерой, он впал в дикую ярость и попытался разделаться со мной. У него был нож, у меня – шпага, и я не собирался послушно идти на заклание. А со шпагой я обращаться умею. Но то, что вытворял этот Аррано, переходило все мыслимые пределы. В него вселилось тысячу бесов! Несчастным ножиком он отражал все мои выпады и приближался ко мне все ближе. Исход боя был ясен, и я не разговаривал бы сейчас с вами, если бы не подоспела городская стража. Перед тем как разбежаться, я рассмотрел в свете луны его искаженные черты. Святая Мария, в нем не было ничего человеческого! И в этом лице я прочел приговор себе. И понял, что на одном континенте мне с ним делать нечего. Поэтому я нанялся в матросы на это грязное суденышко…

– И что с тобой прикажешь делать? – спросил Адепт, присаживаясь на корточки рядом с Джованни.

– Отпустите меня, сеньоры. Я клянусь, что больше не приближусь к вам и ничем не побеспокою.

– Верить честному слову человека, чей разум зиждется на трех китах – измене, подлости и алчности. Как можно? – удивился Винер.

Да и я был уверен, что этот тип при первой возможности с удовольствием вгонит нож в наши спины, какую бы признательность ни испытывал он к нам за то, что остался в живых.

– Клянусь, я никогда…

– Не клянись. – Адепт взял его за волосы. Теперь они смотрели друг другу в глаза. – Я знаю, что ты больше не возникнешь на нашем пути. Ты, подлый кровопийца и воришка, слабый духом, погруженный в пороки, ты, ничтожество, попытался встать на пути камнепада, который размозжит не только твое тело, но и ввергнет в вечный мрак твою душу! Ты видел лишь малую часть, которую тебе не нужно было видеть, и не дай Бог тебе увидеть больше. Топор палача и виселица покажутся тебе благом, а костер инквизиции – ласковым домашним очагом, ты будешь о них только мечтать. Исчезни с моих глаз и не попадайся на них больше.

Адепт отпустил волосы Джованни, и голова бандита глухо ударилась о стену. В его глазах метался ужас, близкий к панике. Я видел, что каждое слово Адепта иглами вонзалось в его сознание. То, что он не смог понять в словах Адепта, он прочел на его лице.

– А теперь уходи. И забудь о нас.

– Разве это забудешь, – прошептал Джованни. – Но вы меня больше никогда не увидите.

После того как Джованни, качаясь как пьяный, покинул каюту, Генри осведомился:

– А вы уверены, что он не преподнесет нам никакой подлости?

– Уверен. А ты не уверен, Генри? – усмехнулся Адепт.

– Пожалуй, я тоже уверен, – негромко отозвался Генри; я увидел, что он бледен как смерть. – Эх, и угораздило же меня, честного вора, связаться с вами…

Дон Орландо любил тихие севильские вечера, когда спадает дневной зной, ветер несет с собой прохладу и ароматы плодовых деревьев, а также умиротворение и спокойствие. Сознание будто проясняется и хочется размышлять о возвышенных материях. Душа в вечерние часы ближе к Богу, Особенно нравилось Орландо Вилласу проводить эти вечера со своим старым приятелем доном Алонсо Диасом, одной из самых светлых голов в университете. Алонсо был человеком угрюмым и серьезным, но почему-то ему никогда не удавалось внушить к себе соответствующее отношение. Окружающие скорее находили его забавным и смешным чудаком. Он обладал безупречной логикой, способен был на полет фантазии, но вместе с тем его сверх меры сковывали религиозные догмы. Он мечтал соединить католическую идею и учения великих античных мудрецов, доказать, что речь и тут, и там шла в принципе об одном и том же. Получалось у него это неважно, хотя он и сделал несколько любопытных выводов и наблюдений, чем снискал зависть своих коллег, погрязших в лености ума, пустых спорах и больше озабоченных приобретением благ телесных, чем духовных.

Как обычно по средам, дон Алонсо появился в доме у Вилласа. Он был, как всегда, строг, подтянут, одет в черное. Его седые волосы рассыпались по плечам, длинное привлекательное умное лицо было чуть бледнее, чем обычно. Время от времени он нервно косился куда-то в сторону, будто ждал, что там кто-нибудь появится.

– Вы чем-то встревожены, дон Алонсо? – спросил Виллас.

– Нет, я ничем не встревожен.

– Мне показалось, ваше самочувствие оставляет желать лучшего.

– Я чувствую себя хорошо, как никогда, – резко, почти грубо, отрезал Алонсо, чего за ним обычно не водилось.

Виллас не привык приставать к людям с расспросами, а зря. В тот день назойливость и любопытство могли бы оказать ему неоценимую помощь.

– Думаю, мы сперва поужинаем, а затем я покажу вам книги, которые вчера мне посчастливилось приобрести.

– Буду рад, – буркнул Алонсо.

Слуги принесли еду. Дон Орландо обычно очень мало ел на завтрак и обед, но зато отводил душу за ужином. Он сознавал, что подобный образ жизни не самый здоровый, но поделать с собой ничего не мог. Алонсо обычно не предавался чревоугодию, но рад был отведать редких деликатесов из числа тех, которые всегда водились в этом доме. Правда, сегодня его не радовали ни дичь, приправленная индийскими пряностями, ни паштеты, ни редкие заморские фрукты. Он будто бы задался целью испортить весь вечер, и вежливый, выдержанный дон Орландо решил, что гостю эту задачу удалось решить. Алонсо сидел, нахохлившись, как монастырский голубь, и неодобрительно глядел на заставленный яствами стол.

– Вы все же больны, мой дорогой Алонсо. У вас пропал аппетит.

– Нет. Просто я не хочу предаваться излишествам.

– Это не излишества, – устало произнес Орландо. – Это только хороший стол.

– Я долго думал в последнее время и пришел к выводу, что наступила пора взглянуть на свою жизнь с точки зрения вечных законов, данных нам Господом. Нельзя идти по пути ублажения плоти и надеяться на спасение.

– Вы говорите это серьезно? – наигранно удивился дон Орландо. – Уж не думаете ли вы устремить свои стопы по тернистому пути аскезы?

– Вы слишком легко относитесь к этому. Тертуллиан учил: «Изнуряя плоть, ты обогатишь дух свой».

– Бросьте, мне вовсе не улыбается повторять благочестивые подвиги святого Доминика.

– Достойный объект для подражания! – запальчиво воскликнул Алонсо.

– А вам не кажется, что деяния, прославившие его, излишне суровы. Я не могу, подобно ему, носить железную кольчугу вместо рубашки. При мысли о рационе, которым довольствовались он и его соратники, мне становится плохо. Глоток воды и кусочек хлеба в день. По воскресеньям – вареные овощи. Лучше смерть! Вспомните, как святой Доминик бросился к аббату с признанием в тяжком грехе – вместе с черствым хлебом он съел несколько листьев. Я люблю за стаканом вина вести добрую беседу. Святой же Доминик, и его соратники дали обет полнейшего молчания, лишь в воскресенье между вечерней и всенощной они могли перекинуться парой слов. Я склонен к простудам, а потому не способен, как святой Доминик, спать зимой у двери кельи в одной рубахе, связанной из железных проволок и укрываться металлическим панцирем. У меня нежная кожа, поэтому я не смогу, подобно ему, терзать свое лицо и тело колючими шипами, хлестать себя ремнями из кожи и носить под кольчугой восемь впивающихся в тело обручей. Смерть бы приняла меня в свои объятия через неделю такой жизни. Не призывайте меня к этому, мой друг.

– Святой Доминик прожил около ста лет! Не отрицаете же вы, что этим Господь показал свое расположение к нему.

– Наоборот. Лишний год такой жизни – уже тяжкое наказание. На небесах ему было бы гораздо лучше.

– Не богохульствуйте, – раздраженно воскликнул Алонсо. – Поверьте, это не самое достойное занятие.

– Хорошо, не буду.

– Неужели вы не понимаете всю благостность отречения во имя Господа от земных благ. – В голосе Алонсо звучали нотки отчаяния, и Виллас подумал, что его товарищ перетрудился в последнее время и это сказалось на его разуме. – Вспомните слова святого преподобного Макария Египетского: «Идеал жизни в духе. Идеал спасения – путь к нему лежит через духовный подвиг». Отречься от тела, от цепей, привязывающих нас к порочной и греховной земле, значит воспарить в небесные выси, где души сливаются с Богом.

Если бы земная жизнь была только цепями, почему же Господь просто не сотворил чистые души, не связанные с грубыми телами?

– Чтобы душа познала бренность материи, освободилась от ненужных чувств и привязанностей. Земная жизнь – тюрьма, которая должна заставить любить небесную свободу.

– А может, не тюрьма, а школа, где нужно научиться чувствовать, где ты должен пройти предназначенный тебе путь и выйти обновленным, возвысившимся. – Дон Орландо улыбнулся. – Плоть – материя, но из нее произрастают такие прекрасные чувства, как любовь, наслаждение, радость. Я думаю, чувства эти угодны Богу, ибо все прекрасное, что сотворено людьми, создано благодаря, а не вопреки этим чувствам.

– Пастыри, принося Богу жертвы, приближаются к нему!

– Наш Господь не языческий божок. Он всемогущ и милосерден. Нужны ли ему жертвы?

– Авраам принес в жертву по велению Господа сына своего, – Алонсо раздражался все сильнее, его глаза пылали гневом.

– Правильно. Но Господь остановил его руку, тем самым показав, что не нуждается в жертвах. Кроме того, приносит ли аскет что-либо в жертву, если он наслаждается своим поступком?

– Не Господу нужна жертва. Она нужна человеку, который отнимает от себя что-то во славу Его. Душа человека возвышается, когда вместо праздности и разврата он ежедневно и еженощно славит имя Его.

– Неужели ты думаешь, что Господу угодны славословия, имеющие цель выторговать себе сносные условия в будущей жизни, а не ежедневная работа души по совершенствованию себя и окружающего мира, по созданию произведений искусства и возвышению наук, по совершению дел, которые сами по себе славят имя Его?

– Это богохульство!

– Не больше, чем соединять Аполлона и Христа, Аристотеля и Блаженного Августина.

– Я признаю, что много лет занимался глупостями,

– Ох-хо-хо, вы шутите.

– Почему? Просто я в который раз убедился в том, что нет ничего выше святой католической церкви и кристального учения Христова. Кто не внемлет ее слову, тот находится в когтях дьявола.

«Католическая церковь сама наполовину в когтях дьявола, – подумал Орландо Виллас. – Идеи, доведенные до непререкаемости, догмы, извращенные алчными устремлениями или гордыней, неспособность принять чужое мнение и дать право человеку на собственные мысли – все это привело к бесчисленным жертвам и рекам крови. Если бы не святое подвижничество, не вершины духа, не монастыри, где в самые тяжелые времена тлел огонь знания и сохранились библиотеки, можно было бы сказать, что католическая церковь служит сатане».

– Вряд ли это наиболее подходящая тема для вечерней беседы, – махнул рукой дон Орландо. – Давайте я все-таки покажу вам мои новые книги. Думаю, они развеют ваши дурные мысли.

Виллас удалился, оставив Алонсо одного у столика с блюдами и напитками. Алонсо застыл на стуле как изваяние, положив ладони на колени и выпрямив спину. Если бы кто-то посмотрел сейчас в его глаза, то с удивлением увидел бы, как расширились его зрачки, а потом заметались в какой-то жуткой пляске. Но еще больше поразило бы то, что творилось в его душе. Сознание Алонсо будто погружалось в мутную зловонную жижу, в которой копошились отвратительные и бессвязные мысли.

Алонсо вдруг окончательно понял, что Виллас никогда не был его другом, мало того, этот притворщик сосредоточил в себе самые мерзкие душевные качества. Как легкомысленно смотрел он на жизнь и на вещи святые, заслуживающие самого почтительного отношения.