Удар иглы

Конная рота, быстро развернувшись, ответила неприятелю огнем. Османы же сосредоточили свою пальбу на наших незащищенных естественными укрытиями орудиях. Им удалось повредить одну из пушек, но точный залп сразу одиннадцати орудий угодил в пороховой магазин по ту сторону крепостной стены, подняв на воздух и неприятельскую батарею, и всю орудийную, прислугу. Это был, клянусь головой, блестящий залп! Такой удачной стрельбы я еще не видывал.

Я искоса взглянул на своего провожатого, который стоял уже подле меня. Капитан смотрел куда-то вдаль, что-то бормоча себе под нос. Я прислушался к его словам и уловил следующее:

– …не могу после Очакова. Не могу! Когда гранатой сразу восемь человек положило… Я их всех знал, всех! Это были мои солдаты. А потом и меня шарахнуло, да так, что до сих пор не могу опомниться. Проклятый колотун… Это как припадок падучей. Ничего не могу с собой поделать…

Уже позже, вечером, когда я сидел в палатке и ел безвкусный солдатский ужин, мной овладел запоздалый страх. Мне представилось, что одно из ядер попадает в меня, рвет на клочки мое несчастное тело, меня захлестывают боль, темнота. И тогда… Тогда моя душа уже блуждала бы сейчас в потустороннем, неизведанном, пугающем мире, и неизвестно, что бы перевесило на весах Всевышнего – мои грехи и грешки, хоть и несерьезные, но многочисленные, или мои добродетели, в свою очередь тоже не особенно серьезные и далеко не столь многочисленные. Да, я мог до срока покинуть эту землю на горе себе и близким. А зачем? Чтобы показать всем свое мальчишество? Кому бы я что доказал? Тоже мне герой встал в полный рост, мол, ничего не боюсь, все нипочем. Дурак!

Аппетит пропал. Я отодвинул тарелку. Липкий, неприятный страх все более овладевал мной. Я понимал: чтобы стать настоящим воином, нужно преодолеть и Детскую браваду, и этот мерзкий, позорный, унизительный страх. Смогу ли? От мальчишества я, как мне представлялось, уже избавился…

Правда, дальнейшие события показали, что с этим все обстояло как раз наоборот.

– Ужинаете, мой друг? – спросил появившийся Терехин. Он внимательно посмотрел в мое лицо, и в его глазах, как мне показалось, было понимание и сочувствие. – Могу предложить кое-что. Бодрящ сей напиток и целителен.

Он извлек большую флягу, вытащил из-за койки небольшие стаканчики и налил в них темную жидкость.

– Первая переделка – самая тяжелая. Лучшее средство – стаканчик доброго напитка.

Конечно же, одного стаканчика не хватило. За ним последовал второй. После третьего пришло тепло и благостность.

– Я узнал фамилию того офицера, – сказал Терехин, наливая еще и не обращая внимания на мой не слишком убедительный протест.

– И как же его зовут? – спросил я беззаботно, но тут же меня будто окатило холодной волной.

– Никитин его фамилия. Федор Васильевич…

Легче всего было бы плюнуть на лже-Никитина и заняться своими делами. Шпион или не шпион – поди разберись. Не мое это дело. Но так поступать было бы негоже. Попросту сказать – бесчестно. Ведь если он злоумышленник, то от него может исходить угроза нашим войскам. Один такой враг может принести столько бед, сколько не принесет и целый неприятельский полк. Значит, если я оставлю его в покое – это пойдет на пользу туркам и во вред нашему государству. Можно было бы пойти к начальству и доложить обо всем, но возникала пренеприятная возможность быть поднятым на смех, а то и самому быть заподозренным в неблаговидных делах. Кроме голословных утверждений и честного слова, у меня ничего нет. Да и человек я здесь новый.

Таков примерно был ход моих рассуждений. Но, кроме того, по годам своим я еще был довольно легкомыслен и неискушен в подобных делах. К тому же голова моя была забита мечтами о славе, подвигах, звании спасителя Отечества. В нее лезли настырные и глупые картины, как в императорском дворце мне вручают высший орден, высокие особы взирают на меня с уважением и благодарностью, а после сам князь Потемкин берет меня за руку и доверительно шепчет: «Да, брат, если бы не ты…» И государыня – она тоже улыбается мне… Нет, разумом я понимал, что все это несуразица, ничего этого не будет, зато неприятности могут быть превеликие. Но куда там – доводы рассудка не могли обуздать мои устремления. И я решил в одиночку разобраться с лжегусаром и изыскать доказательства государственной измены!

Да, я был глуп, это несомненно. И вместе с тем оказался прозорлив, ибо эти мальчишеские честолюбие и мечтательность вовлекли меня в невероятные события, в результате коих я стал тем, кем есть сегодня, и ни разу не пожалел об этом. Короче, опять вторглось в мою жизнь Провидение, на сей раз в виде моей взбалмошности и несерьезности – качеств, которые я столь долго пытался изжить под руководством разлюбезнейшего друга и учителя Осиповского,

Для начала я задумал установить за лже-Никитиным наблюдение. Благодаря выросшим у меня усам, внешность моя претерпела за последнее время сильные изменения, и я смел надеяться, что он меня не узнает. Да еще и физиономия моя была далеко не столь выразительна, как у него.

Следующий вечер был тих и красив. Закатное солнце озарило небо алыми лучами. Хотелось бы сказать – кровавыми, но не такие сравнения подходили к моменту. Что-то потустороннее, притягательное было в этих красках вечернего неба – нечто свидетельствующее о том, насколько ничтожны человеческие помыслы, войны, интриги пред величием этого Божьего мира. Я был занят сразу тремя делами – любовался пейзажем, беседовал с Терехиным и не забывал высматривать с нашего удобного для этих целей местечка лже-Никитина.

В этот час костровые раскладывали дрова в ямах, раздували огонь, водоносы таскали от Дуная воду, предназначенную для приготовления ужина. ЛжеНикитин восседал около одного из костров, рассеянно ковыряя палкой землю. О чем он думал? Эх, если бы знать это! Время от времени к нему подходили какие-то личности и, перебросившись двумя-тремя словечками, исчезали в темноте. Ничего необычного в этом не было. Офицеру приходится решать множество вопросов, беседовать со многими людьми. Как угадаешь, с кем из этих людей связывали его темные делишки?

Наконец, мне показалось, что я дождался момента и увидел именно то, что нужно. Внимание мое привлек один из солдат. Я плохо разбираюсь в мундирах, но, по-моему, он принадлежал к Лифляндскому егерскому полку. Солдат был маленького роста, сгорбленный, худощавый, какой-то забитый. Он быстро получил от лже-Никитина записку и засеменил к оврагу. Солдат уже совсем было затерялся среди кустов, как мне пришло в голову, что не худо было бы навестить в одном из егерских батальонов своего давнего приятеля секунд-майора Дробышева, который, помнится, охоч был до женского пола и одно время ухлестывал за моей кузиной Татьяной, когда бывал в нашем московском доме. Решив так, я заспешил за егерем.

Секунд-майора я отыскал довольно быстро, а помог мне в этом все тот же всеведущий капитан Терехин, вполне оправившийся от припадка «трясучки», как он сам называл свое состояние после контузии.

Мне повезло. Солдат служил под началом «душки Дробышева», как его называла Татьяна. Весельчак и ерник тут же попотчевал нас новым анекдотом, который потихоньку передавался из уст в уста между лифляндскими егерями.

– Вы слышали, уважаемые государи мои, что наш всеми почитаемый князь Потемкин Таврический незадолго до штурма крепости Очаков учудил. Он пригласил к себе своего генерал-адъютанта господина подполковника Карла Федоровича Баура и велел ему – что вы думали? ха-ха-ха! – взять подорожную и что было духа скакать в Париж… за модными башмачками для свояченицы Прасковьи Андреевны Потемкиной. Мы посмеивались над странностями князя – в Сибирь он посылает за огурцами, в Калугу – за тестом, в Париж – за башмачками! Так что же вы думаете? Баур, прибыв в раскрасавец Париж, заказал-таки модные башмачки в самых дорогих мастерских.

Уже через несколько дней после его приезда французы только и говорили о странном поручении русского вельможи, заставившего своего адъютанта проделать путь через всю Европу. Ведь война же, русские сражаются у стен Очакова, а их предводитель ублажает дам! Один французик, говорят, даже сочинил на эту тему водевильчик. Каково?

А Баур тем временем, закупив целый воз башмачков, отбыл в Россию и успел как раз к штурму Очакова.

– Да все это сплетни! – махнул рукой капитан Терехин.

– Все может быть, – смеясь, проговорил Дробышев. – За что купил, за то и продаю.

Мне осталось только подивиться смелости секунд-майора. Если бы кто-нибудь донес его светлости князю Потемкину о подобных разговорах, то уж не сносить тогда Дробышеву буйной головы.

Отведя секунд-майора в сторонку, я попросил его сделать одолжение и как-нибудь осторожно, под видом осмотра, в числе других, проверить карманы у одного из егерей, который был мне подозрителен.

– Да что он такого натворил? – поинтересовался Дробышев.

– Прошу тебя, не спрашивай ни о чем. Потом объясню…

– Ладно уж. Чего не сделаешь для человека, который чуть не стал моим родственником.

Через полчаса секунд-майор шутовски отрапортовал, вытянувшись передо мной в струнку:

– Ваше превосходительство, пороховых дел инженер! У солдата Прянишникова на устроенном мной досмотре кроме личных вещей обнаружена престранная записка. В ней всего три слова: «Полночь, старая мельница». И все. Я ничего не понимаю…

– Что с запиской? – быстро спросил я.

– Да ничего. Сделал вид, что не обратил на нее внимания, и вернулся.

– Молодец. А солдатик-то грамотный…

– Так в чем же дело?

– Потом.

Махнув рукой, я выскочил из офицерской палатки. Удивленный капитан Терехин, пожав плечами, последовал за мной…"

* * *

– Надо навестить этого доцента, – сказал Володька, бегло ознакомившись с документами. – Возможно, он что-то знает об этом типе.

– Надо.

– Сотник, – задумчиво протянул Володька. – Вспомнил. Он доцент кафедры патологоанатомии мединститута. Мы не раз привлекали его для проведения особо сложных экспертиз.

– Точно, тоже припоминаю.

Я потянулся к телефону. На кафедре патологоанатомии меня уведомили, что Григорий Иннокентьевич Сотник после первой пары отправился проводить практические занятия.

– Стало быть, он в морге? – уточнил я.

– Мы называем его анатомическим театром, – просветил меня бодрый женский голос в телефонной трубке.

– Морг – театр, а мертвецы в нем – актеры, – хмыкнул я.

– Что?! г

– Спасибо, всего вам доброго… – Я поспешил положить трубку на рычаг.

– Ну что, Володь, поехали в морг? – произнес я, без особой охоты поднимаясь со своего мягкого начальственного кресла.

– В тебе проснулся опер, – улыбнулся Володька.

Морг располагался в городской больнице, на базе которого размещалась кафедра патологоанатомии медицинского института. Сотника мы застали в секционной, откуда время от времени вылетали побледневшие молоденькие студентки в полуобморочном состоянии. Ничего, скоро привыкнут. Нужно просто перешагнуть барьер и перестать относиться к мертвым как к изуродованному человеку. Это только поврежденный биоскафандр, переставший функционировать, как любят говорить Алины приятели уфологи. За свою жизнь мне пришлось повидать столько трупов – изуродованных, расчлененных, находящихся в самых крайних стадиях разложения, эксгумированных, утопленников… На меня их вид перестал оказывать шокирующее воздействие. Хотя окончательно привыкнуть к этому невозможно. Недаром большинство патологоанатомов имеет легкий «сдвиг по фазе».

До конца занятий оставалось несколько минут. Мы дождались, пока все вопросы были заданы, все ответы получены. Студенты потянулись из секционной, у большинства из них лица были кислые, видимо, в этом заведении они побывали впервые. Некоторые улыбались, кидали отдающие цинизмом реплики, но все это выглядело наигранным, искусственным. Особой радости от прошедших занятий студенты не испытывали.

Сотник не спешил уходить из секционного зала, поэтому нам пришлось пройти туда. Это был сухой мужчина, немножко сгорбленный, лет шестидесяти на вид. На его длинном носу приютились большие фирменные очки. Я вспомнил его. Действительно, несколько раз мы привлекали его для проведения экспертиз. Эдакий обаятельный книжный червь, сыпящий старорежимными оборотами; «дас-с», «милейший», «батенька».

– Так вы насчет того недоразумения? – спросил доцент, внимательно выслушав нас. – Сколько времени уже прошло… И чего он ко мне тогда привязался? Иду вечером из библиотеки, а навстречу мне этот, скажем так, малоприятный господин.

– Вы видели его раньше? – спросил я.

– Видел однажды до того инцидента. И второй раз недели через две после, да-с. На паперти у собора он просил Христа ради. Вряд ли, уважаемые, я могу вам чем-нибудь помочь. Знай я, что он совершит такое дикое преступление и убьет монаха, уверяю, присмотрелся бы к нему повнимательнее.

– А?.. – Савельев удивленно уставился на доцента. – Откуда вы знаете, что он подозревается в убийстве монаха?

– О, меня не было при убийстве. Прошу поверить мне на слово, – лукаво улыбнулся доцент. – Но все трупы свозятся сюда, факт этого убийства для меня не секрет. А когда ко мне приходит обаятельный молодой человек – начальник уголовного розыска – с не менее обаятельным следователем прокуратуры и расспрашивает о каком-то мелком недоразумении, хотя, по идее, они должны сейчас носом рыть землю и искать злодея-убийцу… Да-с, выводы тут напрашиваются сами собой.

– Не смею уверять вас в обратном, мы здесь именно по этой причине, – изрек я и подумал, что ко мне моментально привязалась манера выражаться велеречиво. Оно и неудивительно, когда общаешься с такими, как Сотник, а в свободное время занимаешься чтением старинных рукописей.

Володька беседовал с доцентом, который стянул резиновые перчатки и уединился с ними в закутке, где тщательно мыл руки с мылом в умывальнике. Через полчаса следователь наконец выяснил все, что его интересовало. Казалось, разговор исчерпан и можно вежливо раскланяться, но тут доцент неожиданно махнул рукой, случайно задев кружку, в которой находился дезинфекционный раствор.

– Эх, вот незадача, – покачал он головой, глядя на растекающуюся жидкость. – Ладно, ничего… Так вот, молодые люди, не хотелось мне этого говорить, но если дело так серьезно… Есть в этой истории одна маленькая деталь.

– Какая? – заинтересовался Савельев.

– Этот господин хотел меня убить.

– Что?!

– Когда он неожиданно возник прямо передо мной, то попытался схватить меня за горло. Я отпрянул и увидел в его руке нож. Такой вот конфуз, ведь я совершенно не знал, что делать. Тут какой-то славный молодой человек схватил этого господина и оттащил от меня, затем появилась милиция, и в суматохе нож куда-то исчез.

– Что за нож? – быстро спросил я.

– Длинное тонкое лезвие, рукоятка, по-моему, из серебра. На рукоятке в свете фонаря я рассмотрел скарабея из черного полудрагоценного камня, Вещь уникальная. Откуда она могла появиться у этого бродяги? Впрочем, лица подобного типа нередко не слишком трепетно относятся к чужой собственности… Наверное, когда его задержали, он успел незаметно выбросить нож в водосток.

Скарабей… Ведь именно такой нож держал убийца в руке, когда к «бульнику» подоспел наряд милиции. Нехорошее предчувствие во мне нарастало. Я поднял глаза и увидел, что доцент рассматривает меня с усмешкой и пониманием.

После оформления протокола допроса оставалось только сказать «до свиданья» и удалиться.

– Все, – вздохнул Володька, пряча бумаги в папку. – Душно тут у вас.

Он вышел из комнаты. Я быстро направился за ним, но доцент тронул меня за рукав.

– Подождите. – Он на секунду замялся. – Не хочу показаться назойливым. Еще меньше желания у меня показаться странным субъектом… Но мне подумалось, что при встрече с тем господином вы тоже ощутили нечто. Я грубый рационалист, материалист, но иногда я явственно ощущаю присутствие того, чего не объяснить в рамках общепризнанных научных понятий, да-с.

– Что вы имеете в виду?

– Когда твоя деятельность связана со смертью… Знаете, бывает всякое, да-с, уважаемый. Еще наши предки знали, что на кладбищах присутствует какая-то энергия из другого мира, недоступная нашим органам чувств. Но иногда она проникает в наш мир. Если верить оккультистам, это самая тяжелая энергия – энергия зла.

– Вы верите в это?

Еще один «запределыцик» на мою голову.

– Во что? В то, что отягощенные гирями дурных поступков, дурных мыслей, дурного нрава души умерших не могут оторваться от земли? Наверное, так оно и есть…, Я редко кому это рассказываю. Вы не представляете, что чувствуешь, когда ночью в центре этого помещения возникает этакий лиловый шар и, вспыхнув, растекается по всем предметам, которые на глазах начитают терять свою форму, но через некоторое время восстанавливают ее. А когда на ваших глазах холодильник раскалывается надвое, будто разрубленный ножом гильотины? Акогда ощущаешь на шее прикосновение невидимых пальцев и чье-то холодное дыхание? Чаще это происходит ночью, когда все отдано во власть луны – владычицы несусветных сил. И вы не можете представить, какое производит впечатление, когда в мертвое тело на время возвращается жизнь… Да мало ли на что пришлось насмотреться за тридцать лет общения со смертью. Патологоанатомы не слишком любят распространяться о подобных фактах, хотя многие были их свидетелями.

– Происки Шамбалы, – усмехнулся я.

– Несколько лет назад молодежь повально увлеклась тяжелым роком. Немало молодых людей делали прически, более приличествующие пациентам скорбных домов, обвешивались железом. Чуть ли не каждую неделю устраивались рок-концерты, весьма напоминающие игрища на Лысой горе. После этого находилось немало работы по восстановлению троллейбусных остановок, телефонов-автоматов, прибавлялось забот и врачам-травматологам. Я не ханжа, дело не в моих музыкальных пристрастиях, не в этих сумасшедших шаманских сборищах, а в том, что в ребятах пробуждалось что-то темное и дремучее… Так вот, эти так называемые фанаты облюбовали сквер около нашего морга. Уверяю, это не самое лучшее место в городе, но выбить их отсюда было просто невозможно. Они приходили тут в возбуждение, напивались, обкуривались наркотиками, нам надоело ежедневно вставлять разбитые стекла. Несколько раз их разгоняла милиция, но на следующий день все повторялось. Их тянуло сюда как мух на мед. Мы не могли понять, в чем дело. А однажды к нам пришел руководитель общества «Хакум – расширенное сознание». Он сказал, что их притягивает сюда черная тяжелая энергия, вытекающая из человека во время смерти, они подпитываются ею, разумеется, сами даже не предполагая такого. Естественно, никто из нас не воспринял всерьез его слова. Но главврач больницы смеха ради дал ему возможность прочесть около морга какие-то мантры и провести ритуал… После этого налеты прекратились. Как отрезало. Совпадение? Врядли.

– Какая-то ерунда! – воскликнул я. – Зачем вы мне все это говорите?

– Я почувствовал в том господине, который неудачно покушался на мою жизнь… Я почувствовал в нем ЗЛО.

Я тяжело вздохнул.

– Да-да, с этим человеком к нам ворвалось зло. То, что произошло, не было обычным слегка экстравагантным смертоубийством. Тут нечто более весомое… Старый дурак совсем заговаривается – так вы сейчас думаете?.. Что ж, мне по годам позволительно.

– До свиданья, – произнес я.

– Успеха вам в ваших ответственных и многотрудных делах… И все же, милейший, между миром живых и миром мертвых грань не такая непреодолимая, как кажется…

– О Боже, о чем мы говорим… Всего доброго.

Я прошел через секционную, стараясь не смотреть на ждущие вскрытия трупы. Длинный коридор с желтыми потрескавшимися стенами был освещен неоновой лампой, которая даже живому человеку придает мертвенный оттенок. Ненавижу неоновый свет… Ненавижу морги… Ненавижу дурацкие разговоры в неподходящей обстановке, да еще когда в виски будто гвозди вбили, мигрень накинулась со всей силой. От запаха формалина к горлу подкатывала тошнота. Зачем я сюда приперся? Володька вполне мог провести допрос и в одиночку.

Я прислонился к стене и нащупал в нагрудном кармане пачку «Явы». Осталась всего одна сигарета, да и ту я сломал, вытаскивая дрожащими пальцами. Скомкав пачку, я отбросил ее прочь. Она со стуком упала на алюминиевую поверхность медицинской тележки, стоящей у стены.

Неоновая лампа замерцала и неожиданно погасла. Я очутился в кромешной тьме. Тишина была мертвенная. Как в склепе. Или как в морге… Надо выбираться отсюда. Володька заждался на улице, а я тут предаюсь рефлексиям рядом со штабелями трупов.

Я ощутил слева от себя дуновение воздуха. И вместе с ним пришло чувство смертельной опасности. Уши начало закладывать, как при спуске на скоростном лифте. Секунда-другая – и по коридору начал расползаться тусклый малиновый фосфоресцирующий свет. Он растекался как какая-то полуживая слизь. Бр-рг ну и ассоциации… В сердце вонзилась ледяная игла, и меня будто начали опутывать ледяные цепи. При желании я мог бы их сбросить, но я даже не предпринял такой попытки. Мне было страшно. Потом я увидел, как в вязкой лиловой полутьме возник черный силуэт. Пистолет под мышкой, дотянуться – две секунды… Стоп, не будь кретином, еще не хватало со страху перестрелять работников больницы!

Лампа затрещала, мигнула, зажглась, потом снова погасла. Снова зажглась. В мигании света, будто на дискотеке, я рассмотрел, как кто-то, завернутый в белую простыню, неестественно передвигая ногами, прошаркал и исчез в темном проеме помещения, соседнего с секционным залом. Медленно, со скрипом затворилась дверь и щелкнула собачка английского замка. Послышался хлопок – это лопнула неоновая лампа.

– Ну, чудики! – вслух произнес я и на ощупь направился к выходу, с омерзением касаясь стен, будто боясь перепачкаться обо что-то. – Вашу мать! – для пущей убедительности выдохнул я, и родное ругательство вернуло меня на грешную землю.

Я со злостью толкнул дверь и едва не ударил ею медсестру, наверное, направлявшуюся в секционную.

– Лампочек не можете понавешать! – сказал я.

– А я при чем? Вам надо – вы и вешайте!

Поговорили… Дневной свет привел меня в себя. Черт возьми, что же я видел? Может, в словах психованного патологоанатома и была доля сермяжной правды? Ну да, рокеры-сатанисты, расколотый холодильник и руки Дракулы на шее припозднившегося врача. Бред собачий. Все, должно быть, проще. Может, меня разыграть решили? С них, трупорезов, станется, у них если половина шариков в голове есть – это уже полным комплектом считается. Ладно, плюнуть на все это, растереть и забыть… Если получится.

Володька стоял около моего бежевого служебного «жигуленка».

– Чего ты там застрял?

– С Сотником беседовал. Он вскоре для желтого дома созреет… Дай закурить, а?

* * *

Он вытащил из кармана пачку «Дымка», которую обычно таскал для допрашиваемых. Я прикурил и прислонился к багажнику. В кронах деревьев шелестел ветер, он был еще сильнее, чем вчера. Я завороженно уставился на смерч, крутивший невдалеке обрывок газеты.

– Что-то на тебе лица нет, – с непонятным осуждением произнес Пиль, выслушав мой доклад о продвижении дела по убиенному монаху.

– Плохо себя чувствую. Башка раскалывается.

– Насморк подхватил?

– Нет. Просто вымотался с этим тухлым делом.

– Да, это тебе не на озере Долгом на рыбалку холить. Хороший тебе подарок к выходу на работу.

– Лучше некуда.

– Чего ты нервничаешь? Все не так плохо. Убийство раскрыто. Ну взгреют меня министерские для порядка. Я, опять-таки для порядка, навешаю несколько выговоров за недостаточную работу по профилактике. И все… Бывало и хуже.

– Бывало.

– Что-то ты совсем кислый. Ночь не спал. Езжай-ка домой. Завтра ты мне нужен будешь свежий как огурец.

– Буду свежим как огурец.

– Рукопись посмотрел?

– Посмотрел.

– Ну и как?

– Любопытно. Жаль, не закончена.

– Как ты думаешь, это реальные дневники или какое-то литературное произведение?

– С одной стороны, очень похоже на авантюрный опус. Стиль как раз таких произведений девятнадцатого века. Чувствуется литературно набитая рука. Присутствуют общепринятые тогда литературные приемы. Эти вечные ссылки на какого-то нудного ученого Осиповского, который непонятно за какие заслуги является авторитетом для поручика и по замыслу автора должен означать стремление героя к философичному осмыслению бытия. Это пустое философствование Напыщенные описания. Сейчас такие книжки не пишут И не читают.

– Да уж, – усмехнулся Пиль.

– Но… Но мне кажется, что все это было на самом деле.

– Почему?

– Не знаю. Просто кажется.

Я действительно не мог сказать, откуда у меня такая уверенность. Видимо, мне это подсказывала моя оперативная интуиция… Эх, если сам себя не похвалишь, то ни от кого и не дождешься…

Придя в свою холостяцкую квартиру, через полчаса я понял, что мне здесь тесно. И совершенно нечем заняться. Я попробовал взяться за газеты, которые прихватил на работе. Вскоре я оставил нелегкий труд их прочтения. Любопытно, кому может быть все это интересно? По телевизору гнали какую-то чушь, которую мне смотреть не хотелось. Не было и желания усесться за какую-нибудь книгу. И завалиться на боковую не хотелось. И вообще ничего не хотелось. Иногда бывает такое состояние неопределенности, когда в душе пусто и гулко, как в театральном зале поздней ночью. Душа рвется наружу, хотя понимаешь, что рваться ей особо и некуда… Все, надо избавляться от минорных мыслей и хандры! А заодно и от головной боли.

С головной болью я справился одной таблеткой Цитрамона. С настроением оказалось сложнее. В голову лезли неприятные мысли. Первый рабочий день и первая рабочая ночь дались мне тяжело. Оказалось, месяца отпуска достаточно, чтобы поотвыкнуть от такой банальной милицейской обыденности, как трупы, убийцы, лужи свернувшейся крови. Я снова и снова вспоминал тело, распростертое на «бульнике». Вспоминал и маньяка, пообещавшего мне скорую смерть. Интересно, почему он из всех, кто с ним общался ночью, выбрал именно меня объектом для своих угроз? Почему, к примеру, не Володьку? Или не старшину-охранника? Или перепуганную молоденькую медсестру из «скорой», которая приезжала за ним? Сказал бы девчонке замогильным голосом: «Ждет тебя, несчастная, через три дня жестокая погибель». Уж в ее лице он нашел бы более благодарного слушателя. Напугать же такой дешевкой начальника уголовного розыска нелегко.

На моем веку мне немало угрожали. Когда мы начали прижимать местную воровскую братву, главный городской авторитет по кличке Чума пришел ко мне наводить «дипломатические мосты»: «Всю хиву переполошил, начальник. Ты нас, авторитетов, не трогай, а мы тебе обеспечим процент раскрываемое. Будем каждый месяц кого-нибудь из братишек посылать, он будет брать на себя все нераскрытые преступления. Орден, командир, получишь». Послал я его тогда по матушке. И принялись мы за братву с новой силой.

После очередной успешной операции Чума заявил:

– Ты, Аргунов, у нас первый в списках на уничтожение. Теперь тебе каюк.

Я ему набил морду и упек на пятнадцать суток. А вскоре взял его на вымогательстве и прописал «путевку на Север». Все эти угрозы – обычный бандитский понт. Желание выглядеть крутыми. Но все же в словах убийцы монаха было что-то, неприятно задевшее меня. Они оставили какой-то тяжелый осадок… А тут еще приключения в морге. Сейчас они казались совершенно нереальными. Будто и не со мной все было. Хотя если разобраться, что случилось? Лопнула лампочка и прошел полуголый мужик в простыне. Ну и что такого? Все остальное – только чувства, предчувствия, ощущения, – как говорится, к делу их не подошьешь. Призрачный свет, холодная игла в сердце – мало ли что почудится после бессонной ночи, созерцания истерзанного трупа, разговоров с чокнутым убийцей и чокнутым патологоанатомом.

Через некоторое время я понял, что мне не хватает. А не хватало мне приятного общества. Если точнее – общества женского. Ну а если быть совсем точным, мне не хватало общества Али.

Я потянулся к телефону, и мои пальцы забегали по кнопкам.

– Але…

– Мне, пожалуйста, Алю.

– Все Алю да Алю. Будет вам сейчас Аля, – закаркал в трубке старушечий голос.

– Слушаю. – А вот этот молодой напористый голос принадлежал Але.

– Здравствуйте.

– Привет. Кто говорит?

– Это Виктор.

– Виктор?

– Да, Виктор Аргунов. Вы что, забыли своего спасителя? Впрочем, стоит ли рассчитывать на долгую память красавицы.

– Склероз еще меня не доконал.

– Вас уже выпустили?

– Выпустили?.. Да, выпустили. Распахнулись двери темницы. На мне все заживает как на кошке.

– И как вам на воле?

– На воле? Честно?.. Не слишком хорошо. У вас, судя по голосу, тоже не все в полном порядке.

– У меня? Не в порядке? Да что вы! – Я попытался придать своему голосу побольше бодрости. Всегда боялся прослыть унылым типом, погрязшим в самокопании. Никогда не относился к тем, кто охмуряет девиц, давя на их жалость.

– Но я же чувствую, что вы не в своей тарелке.

– Немного устал. Бессонная ночь. У нас было серьезное убийство.

– Серьезное убийство? Бывают несерьезные?

– Не бывает… Аля, мне бы хотелось встретиться с вами, – взял я сразу быка за рога.

– Где?

– Ну, мы могли бы где-нибудь посидеть, – протянул я, прикидывая, в какое заведение в городе может начальник уголовного розыска пригласить даму без страха разориться в прах и заложить золотой зуб, установленный в прошлом году вместо выбитого мощным кулаком Анвара Файрутдинова – знатного городского разбойника.

– Бросьте, я ненавижу кабаки.

– Если вас это не смущает, мы можем посидеть и поговорить у меня дома, – сказал я, сам поражаясь своему нахальству.

– Хорошо, маркиз, ждите меня в полночь в вашем фамильном замке. Буду.

– Если хотите, я заеду за вами.

– Не надо. Где вы живете?

– Суворова, шестнадцать, квартира десяти.