Удар иглы

– Так тебе! – как сумасшедший заорал я, потом откинулся на ремнях и прошептал, поглаживая панель компьютера. – Спасибо, приятель!

– Разрушение восемьдесят пять процентов. Энергетические системы в режиме аварийного разогрева. Время жизни машины – шестнадцать секунд. Катапультирование!

– Катапультируемся!

Меня выбросило из кабины.

– Скорость девять километров в секунду, расстояние от поверхности планеты – семьдесят тысяч километров, мы на орбите, – заявил малый компьютер, управляющий скафандром. – Запас воздуха – десять часов. Энергетические запасы – полные.

– Все не так плохо, – через силу усмехнулся я запекшимися от крови губами. – Еще поживем. Десять часов.

Бездонное черное небо, голубая планета под ногами. Рукой подать. Точка на стекле шлема начала расти. Скафандр. Великий Ларг! Крус тоже катапультировался, и, судя по всему, намеревался завершить наш спор.

– Ты Гард Тилас, – заскрипел в рации ненавистный голос. – Я узнал тебя. Только ты из этих слизняков способен выдержать такой бой.

– Да, это я.

Он грязно выругался и бросился на меня. Мы закружились в смертельном танце. Он, как и я, хотел одного: во что бы то ни стало уничтожить меня. Он жил этим безумным порывом, наслаждался им. Он бился даже не за свою жизнь, а за мою. Точнее, за мою смерть.

Мы маневрировали, пытаясь занять более выгодную позицию. Исход мог зависеть от одного удачно броска.

Никто из конструкторов скафандров не думал о том, чтобы приспособить их для драки в открытом космосе, тем более для рукопашного боя. Такое просто никому не могло прийти в голову. Поэтому никакого оружия для этого не было. В ранце за спиной имелся лучемет – он входит в аварийный запас вместе с пищевыми брикетами, радиостанцией, сигнальной системой и множеством других предметов. Но до него не дотянешься, кроме того, не в перчатке же с ним управляться.

Единственное оружие – стигмитовая механическая пилка, предназначенная для того, чтобы при случае пилот смог освободиться от металлических обломков и выбраться из разбитой машины. Она резала самые крепкие металлы, как нож масло, а материал скафандров для нее пропилить – раз плюнуть. Стоит только попасть под нее – все кончено.

Крус устремился на меня. Автономные гравидвигатели позволяли нам осуществлять активные маневры. Я уклонился и попытался зайти противнику в тыл. Он плавно ушел, и мы снова зависли в метрах тридцати друг от друга.

Следующим атаковал я. Крус без труда уклонился, и я с ужасом осознал, что ребро его перчатки прошлось мне по спине. Я устремился вперед, сбросив врага с себя. Сейчас раздастся хлопок, разгерметизация, и я превращусь в ледышку.

– Поврежден правый кислородный баллон. Запас кислорода – сорок восемь процентов от начального…

Уф, живой.

За моей спиной парили хлопья кислорода. Крус снова пытался зайти сзади. На этот раз его удар пришелся по аварийному ранцу. Ничего, это мы переживем. Вряд ли мне придется опуститься на эту планету, чтобы воспользоваться аварийным запасом.

Отчаянный рывок, и я ухватил Круса за руку, а другой рукой попытался прорезать его скафандр. Но он схватил меня свободной рукой за кисть. Мы вцепились друг в Друга мертвой хваткой. Но я оказался сильнее. Моя рука медленно двигалась к его забралу. Сантиметр за сантиметром.

Он сдался. Мышцы его ослабели, моя рука рванулась вперед, и пила проехалась по стеклу скафандра. В лицо мне ударило белое облако. Выходил кислород, тут же сгущаясь и леденея, меня откинуло назад, и я потерял сознание…

Очнувшись, я увидел над собой белый потолок. Скосив глаза, заметил рядом с собой похожую на краба комплексную медицинскую систему. Вскоре меня привели во вполне приличное состояние. Серьезных повреждений у меня не нашлось.

– Ты проспал двадцать часов, – сказал капитан Эйхан, зашедший в палату и устроившийся в кресле против моей кровати. Он улыбался, сбросив, как шелуху, свою привычную собранность и серьезность. Сегодня это был просто счастливый человек. Человек, победивший окончательно и бесповоротно в самой тяжелой войне, которую знало когда-либо человечество.

– Как я сюда попал?

– Нам опять удалось засечь точку перехода. И мы пришли туда.

– А тело Круса?

– Мы нашли его. Он был в расколотом скафандре.

– Это я его. Пилой.

– А мы думали, что он погиб, когда от перегрузок развалился его истребитель.

– Я должен был сбить его. И я сделал это!

– Ты будешь представлен к Ордену Высшей Доблести. Ты станешь пятым, кто его удостоен.

– Так ли это важно? – устало произнес я и увидел, что глаза Эйхана округлились, ибо Орден Высшей Доблести – предел мечтаний для каждого гражданина Галактического Союза, кем бы он ни был. – Главное, я прикончил его.

– Да, понимаю, – кивнул капитан.

Но что он понимал в этом. А что понимал в этом я?

… ЕЩЕ ОДИН ШАГ ВПЕРЕД НА БЕЛУЮ КЛЕТКУ…

* * *

Я прожил все эти жизни. И это не было наваждением. Я действительно был и Великим Холмом, и инспектором полиции, и пилотом космического флота.

А еще – командиром стражи Принца Изумрудного Аика, копьеносцем в стане Черной Акулы, начальником подводной базы Островного государства, астрологом при дворе Корнума Счастливого, лесным бароном, чистильщиком в зоне ядерного поражения. Да еще много кем. Я рождался, жил и умирал в десятках миров. Но помнил из этого лишь то, что имеет отношение к главному – к нашей борьбе с Робгуром. Если бы я вспомнил абсолютно все, то просто не выдержал бы тяжестей прожитых жизней. Мы боролись за обладание золотой чашей.

Я умирал на жертвенных кострах и в горящем танке, я убивал Хранителя из пистолета и бластера. Мы сходились в воздушных боях и бились на копьях. Самые разные из тысячи миров становились полем нашей битвы. Битвы за один из этих миров, может быть, и не самый значительный, но наш – за Землю.

После каждой жизни я вновь оказывался в башне Тирантоса. Если побеждал я, то продвигался на одну клетку ближе к чаше. Если побеждал Хранитель, то одну клетку преодолевал он. Это была жуткая игра, но вместе с тем она захватывала, пьянила, как хорошее вино.

Сперва обгонял он. Потом я. Клетка за клеткой, жизнь за жизнью – мы приближались к итогу. Вскоре все будет определено, жестоко, твердо, окончательно (хотя, есть ли в этом мире хоть что-нибудь окончательное?).

И вот остался решающий шаг. Последняя клетка. И у меня, и у Хранителя Робгура. Казалось, протяни руку и коснешься золотой чаши. Последняя жизнь на пути к ней. Всего одна жизнь, всего одна клетка. Всего одна схватка, такой огромный путь – и все решается. Куда забросит меня судьба?

Я вцепился ему в горло. Силы наши были равны. Он был огромен, черен, порос волосами, от его роскошной одежды остались одни лохмотья. Его борода царапала мою кожу, он рвал зубами мое плечо и пытался вытеснить меня с маленькой ровной площадки на вершине высокой скалы. На нас смотрели тысячи глаз. Последний раз Верховный Жрец Золотого Кольца и Великий Змей Красной пустыни бились сто двадцать лет назад. Кто победит? Будет ли, как раньше, литься кровь сотен людей на жертвоприношениях и царить безжалостный холодный порядок, будут ли на костях несчастных расти гигантские храмы? Издаст ли завтра Высочайший Ореховый Посох указ о казни трех тысяч паркунтинов, или в первый раз за долгие годы сначала тихо, а потом разрастаясь зазвучит в людских устах волшебное слово «милосердие». Сегодня я могу убить Великого Змея, дух его уйдет в сумрачные края смерти, и навеки спадут оковы, стискивающие стальными кольцами плоть и души тысяч подданных Высочайшего посоха.

Интриги, заговоры, разнаряженная знать, шпионы, наушники – ничего они не могли, не в силах были помешать мне. Я сумел переиграть их, перехитрить, пройти меж жерновами власти, денег и сокрушительных страстей. Сколько раз я был между молотом и наковальней коварства и предательства. Сколько отринуто мной чаш с ядом, сколько наемных убийц сброшено в кипящее море. Сколько понадобилось ума, хитрости, красноречия в бесчисленных спорах, сколько позади компромиссов, сколько благих и не слишком благих дел. И все ради того, чтобы сейчас очутиться на этой площадке в надежде остаться здесь и смотреть, как труп Великого Змея распластается на камнях, а потом его унесет море – хорошо бы если оно смыло и его черные деяния, а заодно и семена зла, посеянные им везде и всюду – в каждом городе, в каждой семье, в каждом человеке.

Он был умелый боец, и его переполняла не меньшая ярость. Из разорванного его зубами плеча хлестала кровь, я был весь в ссадинах, у меня были сломаны ребра и кругом шла голова. Дыхание сбивалось, воздуха не хватало. Руки слабели. Но все же я смог приподнять его огромное, с железными мышцами тело и швырнуть о камни. Он охнул, но тут же вскочил на ноги. Казалось, мой противник сам сделан из камня и ему ничем нельзя повредить. Я обрушил на его голову удар кулака, который вполне мог убить кого другого. Но Великий Змей лишь встряхнул волосами и, взревев, вновь бросился на меня.

Он опять вцепился в меня зубами, на этот раз в щеку. Я зашипел от адской боли. Если выживу, то немало шрамов останется на мне. А, все равно!

Мы балансировали на самом краю пропасти. Великий Змей был выносливее меня, настоящее животное. Еще немного – и я ослабею. Он чувствовал это. И все сильнее сжимал мою спину своими лапами.

Хрустнули кости, натянулись мышцы, спину пронзила резкая боль, но я порвал сжимающее меня кольцо. Когда Великий Змей снова попытался обхватить меня, я поднырнул ему под руку, резко крутанулся и он полетел в сторону – прямо к обрыву. Но он успел ухватиться за меня, и мы оба рухнули вниз с нашего каменного борцовского помоста, прямо на острые камни…

… ПОСЛЕДНЯЯ КЛЕТКА. ЭТОТ ШАГ Я И ХРАНИТЕЛЬ СДЕЛАЛИ ОДНОВРЕМЕННО. И ОДНОВРЕМЕННО КОСНУЛИСЬ ЗОЛОТОЙ ЧАШИ.

* * *

Она обожгла руки, по телу прошла судорога. Я сделал шаг назад. Меня охватила мысль: обман! Ни силы, ни власти не давала эта чаша. Только боль. И боль отчаянную, какой я не испытывал никогда в жизни. Боль прошла, но отчаяние осталось. Зачем я здесь? Здесь было все это?

Из чаши вверх забил свет. Он не напоминал ни один из привычных цветов или оттенков – это было что-то иное. Я ослаб и упал на колени. На черную клетку, на которой я стоял, закапала кровь. Она лилась из моего носа. Я провел ладонью по щеке. Невыносимый зуд. Ногти впились в кожу. И я с ужасом ощутил, что плоть моя расползается, а кровь хлещет из разорванного лица. Кожа на пальцах истончалась, сквозь нее просматривались кости. Я упал и растянулся на полу. Дыхания не было, легкие перестали существовать. Это и была моя награда за все – расползающееся тело и белые кости на шахматных клетках в башне Тирантоса.

Теперь я знал, что чувствовали курусмануты, когда смертельный вихрь вырвался оттуда и устремился по улицам, настигая всех и каждого. Я погибал…

А потом… Потом я встал. Мне было легко. Легко, как никогда. У моих ног что-то лежало. Разлагающаяся плоть. Та оболочка, в которой я пришел сюда. Мне было жаль ее, и вместе с тем я освободился от нее со всеми ее болями, шрамами, пережитыми болезнями, старостью.

Я огляделся. В помещении лежало еще три окровавленных тела. Генри, Адепт и Хранитель. Тела были мертвы. Здесь, в городе городов, мы перешагнули через смерть. Они стояли у своих тел – прозрачные силуэты, в которых угадывались лица и, главное, глаза.

Чаша снова вспыхнула. Никто меня не обманывал. Мы пришли сюда, чтобы выиграть заключительный этап битвы, получить силу и вернуться или не вернуться назад.

Почти все выполнено. Мы приобрели частичку великой Силы (всей не сможет овладеть никто – это не по плечу даже Тирантосу). Мы вернемся на Землю. Назад… Но в этой битве нет окончательной победы и победителей. Мы только перенесем ее на новые поля, в новые века. Мы теперь навсегда привязаны к этому месту. Нас всегда будет притягивать к себе Чаша Тирантоса. Мы еще не раз возвратимся сюда, чтобы с новой энергией уйти на следующую битву.

Когда и чем она завершится? Если бы знать.

Нас потянуло к чаше. И четыре силуэта одновременно коснулись ее.

И вихрь закружил нас.

Мы уходили, чтобы однажды вернуться.

Мы все встретимся вновь.

И ТАМ, И ЗДЕСЬ!

Часть вторая

КАПКАН ДЛЯ «ВАМПИРА»

Автобус несся вперед со скоростью восемьдесят километров в час. Приглушенно шелестел мощный двигатель, шины шуршали по мокрому после теплого летнего дождя асфальту Дорога была вполне приличная, вопреки расхожим представлениям о провинциальных русских ухабах и колдобинах. Я люблю смотреть на окружающее из окна фирменного автобуса, откинувшись в мягком уютном кресле. Ощущать себя отгороженным стеклом от всего внешнего мира, эдаким созерцателем, туристом, свысока взирающим на посторонние проблемы и суету. И пусть я ехал не на интуристовском «мерседесе», а всего лишь на междугородном «икарусе», ощущение приятной отстраненности все же присутствовало в полной мере. Приятно грели воспоминания о том, как всего лишь несколько часов назад я любовался на белоснежные горные пики и ажурные замки, составленные из невесомых облаков, как цедил минеральную воду, которую разносила стюардесса по салону «Ил-62»…

Через полчаса езды на автобусе, державшем курс на мой родной город, я разговорился с сидящей справа от меня соседкой, которая до этого сосредоточенно читала «Ритмы Евразии» Льва Гумилева. На ее симпатичном носике громоздились большие, в пол лица очки. Она терла щеку длинными пальцами с синим маникюром. На вид ей можно было дать лет двадцать – двадцать пять, лицо ее не отличалось правильными чертами или восковой киношной красотой, однако было довольно привлекательным. Облегающее ярко-желтое платье с глубоким вырезом подчеркивало совершенство ее фигуры. Утомившись от созерцания окрестностей и чтения глупого яркого журнала с пустыми статьями, я начал ненароком кидать взгляды на мою спутницу, мысленно дорисовывая ее скрытые одеждой прелести. Любой нормальный мужчина в расцвете сил при взгляде на симпатичную женщину просто обязан мысленно раздеть ее, иначе он и не мужчина вовсе, а нечто среднее, именуемое названием, которое в приличном обществе даже произносить неприлично. И уж тем более это касается мужчин, которые, как я, разведены всего полгода назад и возвращаются, опять-таки как и я, из дома отдыха, где имели легкую, не слишком удачную интрижку, после которой остался осадок недоговоренности, незавершенности. Хотя это мои вечные проблемы, всегда воспринимаю все чересчур серьезно…

Я никогда не относился к числу ловеласов и болтунов, способных походя заговорить любую женщину до потери воли, и даже более. Я начал выстраивать в уме комбинацию, как бы подкатить к соседке. В этот момент «икарус» налетел на долгожданный ухаб, притом так удачно, что у меня лязгнули зубы (нет, удача вовсе не в этом) и из сумочки, которую девушка держала на коленях, выскользнули маникюрные ножницы (искомый повод). Я, разумеется, эти ножницы поднял.

– Извините, это ваши?

Она посмотрела на меня зелеными, глубокими и наивными глазами. Причем наигранно-наивными – это, как видно, входило в ее имидж.

– Ох, спасибо, – произнесла она, улыбнувшись легкой, ни к чему не обязывающей улыбкой.

– Я вас где-то видел, – начал я, кляня себя, что не придумал ничего лучшего. Сто лет в обед такому заходу: «Мы с вами где-то встречались». Половина водевилей так начинается.

Она вновь внимательно посмотрела на меня, наморщив лобик и, судя по всему, всерьез обдумывая мои слова.

– Где-то видели?.. – протянула она. – Может быть. Кажется, я вас тоже где-то видела.

Я приободрился. Похоже, она решила поддержать мою игру.

– Случайно не в Лондоне? – продолжил я раскрутку темы.

– В Лондоне? Нет, что вы.

– Правильно, – кивнул я. – Мы не могли встречаться в Лондоне. Я вообще никогда не был в Лондоне. Тьфу, замшелая острота. Что я делаю?

– Я тоже дальше Санкт-Петербурга не была. Но все-таки мы где-то виделись. – Она опять сосредоточенно наморщилась.

Мы разговорились. Она была приятна в общении, имела привычку, когда к ней обращаются с вопросом, повторять этот вопрос и только после этого давать ответ, моргая при этом наивными глазами, что придавало ей вид существа, только появившегося на свет. Оказывается, она тоже прилетела из Москвы, где отдыхала у тетки. Мы летели в одном самолете, но я ее там не заметил.

Она, как бабочка, порхала с одной темы на другую, небрежно рассуждая о новой выставке модернистов на Крымском валу в Москве, о теории этногенеза, о кризисе концепции наследственности и преимуществах Альберта Камю над Марселем Прустом. Не знаю, как с глубиной знаний, но с их широтой у нее все было в порядке. Она нашла достойного собеседника, готового трепаться на любую тему, поглотившего за свою жизнь тонны газет и книг, отличавшегося предельным дилетантизмом во всем, кроме работы.

Аля, так звали мою спутницу, относилась к жизнерадостным девчонкам, экзальтированным, верящим во всякую чепуху, как то: призраки в английских замках, НЛО и путешествия во времени. Таких девчонок и мальчишек в пору моего двадцатилетия было неизмеримо больше, чем сейчас. Теперь они уступают место подозрительным, угрюмым, склонным к насилию субъектам, весь полет мысли которых направлен, подобно управляемому ракетному снаряду, на одну цель – где достать «зеленые» и «деревянные».

– Где-то я вас все-таки видела, – через полчаса нашей беседы вставила Аля.

– Не в Люксембурге?

– В Люксембурге? Нет.

– Правильно, я не был в Люксембурге.

– А я не была дальше Питера. – Она это уже говорила. – Виктор, а вы живете в нашем городе?

– Живу. Но недавно. Где-то с год.

– С год?.. Дыра жуткая, правда? Хоть и почти полмиллиона населения.

– Черная дыра.

– А где вы работаете, Виктор? Наверное, деньги делаете?

– Человек делает деньги, а деньги – человека.

– Ну, правда, скажите, вы, наверное, крутой бизнесмен? У вас солидный вид.

– Да не сказал бы… – Я замялся, мне не особенно хотелось распространяться на эту тему. – По образованию я юрист.

– Юрист? Адвокат, да? Ну скажите, адвокат?

– О нет, милое дитя. Хотя что-то похожее…

– Все, вспомнила… Где-то я вас видела…

– А я когда-то это уже слышал.

– Видела я вас два месяца назад по телевизору. Вы Виктор… Виктор Аргунов.

– Точно, – кисло улыбнувшись, согласился я, внутренне напрягаясь. Я не любил, когда меня узнают люди, которых я вижу в первый раз. От этого попахивает подвохом… Брось, успокоил я себя, не безумствуй. Это совершенно не тот случай.

– Как интересно, – хлопнула в ладоши Аля. – Мой сосед – сам Виктор Аргунов!

– Тише, Аля, умоляю вас. Кроме того, моя фамилия не из самых известных в России, и вряд ли есть причины особо гордиться подобным знакомством.

– А мне интересно. Не каждый день… Виктор, что с вами, на вас лица нет?

– Уф, подождите… – с трудом выдавил я, вжимаясь в спинку кресла.

На миг мне стало очень плохо, будто вся Вселенная схлопнулась вокруг меня и дала по ушам… Господи, этого уже не было восемь лет, я думал, что навсегда избавился от этих приступов. Уже забыл о них. Мне не хотелось снова испытывать подобные мучения. Особенно сильно мучили меня приступы в детстве, в возрасте от семи до десяти лет. Ощущение было такое, будто мою душу пропускали между шестернями гигантского механизма, стремящегося раздавить меня, стереть в порошок. В такие страшные мгновения на меня наваливалась тяжесть, какие-то смутные картины пытались пробиться сквозь барьер, и это меня пугало больше всего. Они означали возвращение куда-то, куда я давно забыл дорогу и где не было ничего, кроме ужаса и боли. Я не хотел туда вновь. В те времена родители несколько раз обращались к врачам, таскали меня к известным профессорам, на обследования. Заключение было одним и тем же – практически здоров. И физически, и психически… Черт, все возвращалось!

– Виктор, ну что с вами? – Аля озабоченно похлопала меня по плечу.

– Все в норме, – выдохнул я. – Со мной все отлично… Ух ты, посмотрите в окно!

Никогда я не видел ничего подобного. Покрасневшее солнце уже коснулось горизонта и готово было оставить землю, передав свои права ущербной серебряной луне. Лучи уже не резали глаза. Солнце кидало слабеющие блики на гладь озера и на синие полоски лесов, окаймляющих обширные поля. И все было бы ничего, все подходило для того, чтобы наслаждаться красотами закатного пейзажа и предаваться возвышенным мыслям и чувствам. Вот только солнечный диск подернулся темной каймой, будто какой-то эллинский титан пытался заковать его в железный обруч. А потом солнце пошло черными полосами, как экран барахлящего телевизора. Пассажиры удивленно загалдели.

– Отпад, – восторженно затараторила Аля, притиснувшись ко мне вплотную, чтобы быть поближе к окну. – Здорово! У меня друзья есть из городского уфологического клуба. Сережка Воинов и компания. Они говорят, у нас в окрестностях всегда много чего происходило. Вспомнить хотя бы Глуховский «колпак». Не слышали об этом, Виктор? Как так, все слышали, а вы не слышали? Даже центральные газеты писали. Над деревней Глухово, недалеко отсюда, три года назад на целый час будто колпак опустили. Среди бела дня. Ни солнца, ни неба не было видно.

– Бред, – с трудом произнес я, пытаясь восстановить сбившееся дыхание.

– Это тоже бред? – Она кивнула на окно. – А взять дорогу через «Зазеркалье». Муж и жена возвращались поздно вечером домой на машине и вдруг въехали в какой-то городок со странными, похожими на немецкие или итальянские, зданиями, с непонятными людьми, молчаливыми, – в темных одеждах. И все там было как-то не так. Фальшиво. Не говоря уж о том, что никакого города там вообще быть не должно. Супруги были рады унести оттуда ноги. Утром они поехали туда снова. Естественно, никакого города там и в помине не было. Мираж. Иллюзии. Не верите?

– Нет, – прошептал я.

Солнце на миг раскололось на несколько частей и вспыхнуло фиолетовым светом, что никак не отразилось на цветовой гамме пейзажа.

– Зря не верите. У нас тут аномальная зона. Чертовщина творится – это уже тыщу лет всем известно. Ученые из Москвы приезжали, их Сережка от своего клуба приглашал. Мерили что-то приборами, проводили биолокационные исследования.

Голос Али становился глуше и глуше, терялся где-то вдали, его будто уносило в иные миры. Точнее, уносило меня, я терял контакт с действительностью. Мне становилось совсем худо. Из последних сил я выдавил:

– Аля, осторожно!

– Что?

– Вожмись в кресло!

Она, удивленно расширив глаза, откинулась на спинке кресла и впилась пальцами в подлокотники. В этот миг и она поняла: сейчас что-то случится.

Время, будто увязнув в клейкой массе, замедлило свой ход. Я слышал, как шофер заорал: «Вот черт!»

Медленно-медленно автобус начал забирать вправо, будто у него лопнули шины. Шофер матерился на чем свет стоит, не в силах выровнять тяжелую машину с двадцатью пятью пассажирами. Еще медленнее «икарус» стал клониться в бок, его правые колеса оторвались от земли. Небо и земля неторопливо поплыли за окнами, меняясь местами. Вязкую материю, в которую превратился окружающий эфир, вспарывал резкий, пронзительный звук. Когда он оборвался, я понял, что это был женский крик…

Время не сразу опять вошло в свою колею. Не знаю, сколько я провалялся без движения в лежащем на боку «икарусе», ощущая боком какие-то углы. Как я потом понял: это были подлокотники и детали кресел. Видимо, прошли секунды. Или минуты… Нет, скорее, секунды.

Каким-то чудом я остался практически невредимым, если не считать ушибленного плеча да расцарапанной левой руки, из которой сочилась кровь. Потом я вытаскивал из автобуса людей, потерявших сознание, истерзанных стеклами с неестественно вывернутыми конечностями. Некоторые пострадали незначительно, но находились в состоянии шока, и пользы от них не было никакой. Другие мне помогали. Я накладывал жгуты, делал искусственное дыхание. При этом какая-то часть моего существа взирала на все со стороны, холодно фиксируя детали. Эмоции мои были приглушены, и это было к лучшему.

Моя спутница Аля пострадала не очень сильно. У нее было несколько глубоких порезов и обильное кровотечение, но мне удалось его остановить. Она держалась молодцом и даже попыталась помогать мне, но от ее услуг пришлось отказаться, поскольку все-таки состояние ее было далеко от идеального…

Стемнело. Суетились какие-то люди. Синий вечер озаряли мигалки «скорой» и автомобилей ГИБДД. Я окончательно пришел в себя после катастрофы. Снова в боевой форме, готов к труду и обороне.

– Слава те Господи, трупов нет. – Долговязый старший лейтенант снял фуражку и провел рукавом по вспотевшему лбу. – Повезло. Летели вы в канаву круто. Вон почти все стекла у «икаруса» повылетали и колесо отвалилось.

– Вы здорово помогли нам, – сказал подошедший врач в белом халате, протягивая мне руку. – Без вас два человека точно истекли бы кровью. Спасибо.

– Не за что.

– Я вас подброшу до города, – сказал старший лейтенант и вытащил блокнот. – Извините, можно вашу фамилию и адрес, вы понадобитесь в качестве свидетеля.

– Вы меня найдете без труда. – Я вытащил удостоверение.

– Начальник уголовного розыска майор Аргунов…

* * *

Владимир Пиль внешне весьма подходил для своей должности. Именно так в сознании людей и должен выглядеть начальник городского управления внутренних дел в звании полковника милиции. Он очень напоминал полицейского бульдога из мультфильма «Полицейская академия». Что, впрочем, не мешало ему быть достаточно интеллигентным, образованным человеком, болезненно любящим русскую историю, изучившим всего Костомарова, Ключевского. Пиль перекопал городские архивы и порой развлекался написанием исторических очерков, которые печатали не только местные, но и московские газеты. Он собирал старые книги, и это влечение у нас с ним было обоюдным. Правда, если надо, Пиль мог быть и тем, кем выглядел, – цепким полицейским бульдогом, который, несмотря на пинки, угрозы, телефонные звонки сверху, ни за что не выпустит добычу.

– Майор Аргунов из отпуска прибыл, – щелкнул я каблуками на пороге кабинета начальника УВД.

– Присаживайся. Рассказывай, как съездил, что видел…

– Съездил хорошо. Видел много чего.

– Сжато и по делу. Так и должен излагать мысли начальник розыска, – засмеялся Пиль. – Как там Москва? Не провалилась еще?

– Скоро провалится, если так дальше пойдет. Душа моя от такого зрелища страданиями уязвлена стала.

– Ну да?

– Везде грязь, всюду всяка мразь. Бомжи, «черные», цыгане, проститутки, пьянь болотная – и это буквально на каждом шагу, Рожи сытые на «мерсах», тринадцатилетние шлюхи. Содом и Гоморра.

– Ясно. Свежий, незамутненный взор провинциала сразу высветил язвы большого города. Как отдохнул?

– Ничего, – пожал я плечами. Отдыхал я в министерском санатории на озере Долгом под Москвой. – Сервис не особо назойлив, порой даже по-чекистски вообще незаметен. Но ребята свои в доску собрались. Вот только в отпуске оторваться все любят, попарить в пространстве. Особенно пожарники горазды за воротник залить.

– Знакомая картина. В люксе жил?

– Ага, как же!… В двухместном номере.

– Правильно. Люкс по чину не положен. Небось в номере деваха в соседках была знойная?

– К сожалению, слова ваши весьма далеки от истины.

– Да неужто?

– Что у нас здесь творится?

– Здесь, как всегда, творится кавардак. Помнишь, говаривал гордый римлянин Цицерон: «Нравами древними держится Рим и доблестью граждан». Нравы

Древние позабыты, вся доблесть уходит на рэкет, грабежи и пьяные потасовки… Как ты уехал, тут вообще черт-те что началось. Резкий рост тяжких, особенно насильственных. И все это как снежный ком растет. Солнечная активность, что ли, на бандюков влияет?

– Не знаю, Владимир Евгеньевич.

– И я не знаю. Знаю лишь, что у нас впереди, если так дальше пойдет, будут неприятности. Опять комиссию из МВД направляют, будут на орехи раздавать за рост преступности.

– Ничего, эта проверка не первая и не последняя.

– Я уже уставать начал. Сколько лет одно и то же – кража, убийство, выезд на место происшествия, засада. Из года в год.

– Ну, сейчас легче – кабинет, совещание, селектор, заседание в городской администрации.

– Ха, шутник… Ты-то как? Говорят, вчера в автобусе пришлось покувыркаться?

– Было дело.

– Не сильно зашибся?

– Да вроде нет. Пригоден к эксплуатации.

– Хорошо. – Пиль порылся в бумагах и протянул мне новый номер газеты «Щит и меч». – На десятой странице, посмотри, статья небезызвестного В. Пиля под названием «Городовые – это звучало гордо». Затронуты вопросы работы царской полиции в нашем городе.

Статья занимала целую полосу и была проиллюстрирована старинными фотографиями.

– Это пока негромкая слава, но уже известность, – улыбнулся я.

– Третья статья моя за полгода. Уважают, а?

– Уважают.

– Я тут в наших архивах копался. Интересную штуку нашел. – Пиль пододвинул ко мне красную папку с надписью: «Участнику областной партконференции». – Дневник восемнадцатого века. К сожалению, без конца, иначе цены бы ему не было.

– А как дневник оказался в архивах управления?

– Не знаю. Да мало ли что там можно откопать, там документы еще времен царской охранки остались.

– Дадите почитать?

– Бери…

Целый день я прилагал титанические усилия, чтобы войти в рабочий ритм, задвинуть подальше воспоминания об отпуске, походах за грибами, пустом времяпрепровождении, ну а также менее приятные воспоминания о кувыркающемся автобусе, раненых, потерявших сознание людях.

Посмотрев сводки происшествий, оперативные материалы, я убедился, что Пиль не преувеличивал, когда жаловался на рост преступности. Каждый день то убийство, то тяжкие телесные, повлекшие смерть, то изнасилование, то массовые драки. Все больше и больше. Этот чертов город никогда не отличался спокойствием, но сейчас начинало зашкаливать.