Через час после полудня у Сантен начались схватки.

Это больше походило на смертельную схватку, чем на роды. Сантен и ребенок одолевали друг друга весь остаток того палящего дня до самой ночи.

— Крика тебе из меня не выжать, — бормотала Сантен сквозь стиснутые зубы, — ты не заставишь меня заплакать, черт тебя побери.

А боль наступала приступами, которые заставили вспомнить, как набегали высокие буруны на пустынные пляжи Берега Скелетов. И теперь она сама словно перекатывалась через эти буруны, через их гребни, слетая в самые глубины воды, как только боль начинала терзать с новой силой.

И каждый раз в самый пик схватки Сантен пыталась привстать на корточки так, как учила Х-ани, но сестра Амелиана толкала ее на подушки, и ребенок был прочно заперт внутри.

— Ненавижу вас, — рычала Сантен на монахиню, пока соленый пот, ливший со лба, застилал и жег глаза. — Ненавижу вас и ненавижу это существо, засевшее во мне.

Ребенок, чувствуя эту ненависть, рвал ее на части, поворачиваясь так, чтобы она не разродилась.

— Вылезай же из меня! — шипела Сантен. — Вон! Вон из меня!

Она страстно желала, чтобы тоненькие, сильные руки Хани обхватили ее, разделив с ней боль, и она бы родила.

В какой-то момент к палатке подошел Лотар.

— Ну, как там, сестра?

— Это что-то ужасное. Она сражается, как воин, а не как мать.

За два часа до рассвета в последней схватке, когда показалось, что позвоночник разваливается на части, что бедра отрываются от таза, появилась наконец головка ребенка, большая и круглая, а через мгновение крик новорожденного прорезал ночную тьму.

— Это ты закричал, а не я, — победно прошевелила искусанными губами Сантен. — Ты, а не я!

И затихла, и успокоилась, все упрямство и вся ненависть ушли из нее. Она лежала пустая и истерзанная болью, словно от нее осталась лишь одна оболочка.

Когда Сантен проснулась, в ногах подле кровати стоял Лотар. Свет зари проникал сквозь ткань палатки позади него, так что был виден один его темный силуэт.

— Родился мальчик, — сказал он. — У тебя родился сын.

— Нет, — хриплым голосом выдавила Сантен. — Не у меня. У тебя.

«Сын, — пронеслось у нее в голове, — мальчик: частица меня, частица моего тела, моя кровинка».

— Волосы у него будут золотистыми.

— Я ничего не хочу знать — таким был наш договор. «Значит, его волосики будут сиять на солнце и он будет таким же красивым, как его отец».

— Я назвал его Манфредом, как и своего первенца.

— Называй его как хочешь. И забирай поскорее.

«Манфред, мой сыночек». Она думала, что сердце у нее вот-вот разорвется, как рвется тонкая шелковая нить.

— Его кормит кормилица, но она может принести его тебе, если ты хочешь на него взглянуть.

— Никогда. Я никогда не захочу посмотреть на него. Такой была наша сделка. Забирай его.

Ее опухшие, полные молока груди резануло болью, так ей хотелось покормить своего золотоголового сына.

— Очень хорошо.

Он еще целую минуту ждал, не заговорит ли она снова, но Сантен отвернулась и смотрела в другую сторону.

— Сестра Амелиана заберет его с собой. Они готовы выехать в Виндхук немедленно.

— Скажи им, что они могут ехать, и пусть увозит твоего ублюдка с собой.

Свет бил ему в спину, поэтому она не могла видеть выражения лица. Круто повернувшись, Лотар вышел, а через минуту заработал мотор машины, двинувшейся через равнину.

Сантен лежала в покинутой всеми палатке, наблюдая сквозь зеленую ткань, как поднимается солнце. Она вдыхала сухой, полный песочной пыли воздух пустыни, который любила, но сейчас он пах еще и сладковатым запахом крови, оставшейся от рождения ее сына. Или, может быть, то была кровь маленькой старой женщины из племени санов, запекшаяся на скалах. Сантен стала думать о темных бурлящих пузырях кипящего меда, убегавшего, как вода, из священного места санов, но задохнулась, когда в нос ей ударили сахарные пары, забив запах крови.

Ей показалось, что сквозь эти пары она увидела крошечное, в форме сердечка, лицо Х-ани, которое глядело на нее с печалью и тоской.

— Шаса, мой мальчик, пусть у тебя всегда будет хорошая вода.

Но его образ вдруг съежился, и темные волосики Шаса сменились золотистыми.

— И ты тоже, крошка моя, и тебе я желаю хорошей воды.

Но теперь перед ней возникло лицо Лотара или, может быть, это было лицо Мишеля? Она не была уверена.

— Я совсем-совсем одна! — Из опустошенной, изболевшейся души вырвался крик. — Но я не хочу быть одна.

Почему-то вдруг вспомнились слова: «В настоящий момент, миссис Кортни, вы, возможно, являетесь одной из богатейших женщин в мире».

Сантен подумала: «Я отдала бы все, все до единого алмаза в шахте Х-ани ради того, чтобы иметь право любить мужчину и быть им любимой; за возможность иметь возле себя обоих моих крошек, обоих моих сыновей, навсегда, до самой моей смерти, рядом с собой».

И тут же в ярости отбросила эту мысль прочь.

«Это все слезливые, сентиментальные рассуждения слабой трусихи. Ты просто больна и измучена, тебе нужно выспаться. А завтра, — она крепко стиснула зубы, — завтра ты снова будешь сильной и храброй».

Примечания