Кортни (№4) - Пылающий берег

— Я думаю, мне лучше вас посмотреть.

— Нет. — Сантен почувствовала себя уязвленной. Это новое недомогание тревожило, ибо она всегда была здоровой и сильной. А вдруг врач обнаружит какую-нибудь ужасную болезнь?

— Я хорошо себя чувствую, правда. — Но он решительно повел ее за руку к санитарной машине на стоянке и опустил холщовые боковые шторки.

— Ложитесь туда, пожалуйста. — Бобби не обращал внимания на протесты и расстегнул ей блузку, чтобы прослушать грудь.

Его манера была такой требовательно-профессиональной, что Сантен больше не спорила и смиренно подчинилась, садясь, кашляя и дыша по указанию.

— А теперь я осмотрю вас. Вы хотите, чтобы ваша служанка присутствовала в качестве дуэньи?

Она безмолвно замотала головой.

— Пожалуйста, снимите ваши юбки.

Закончив осмотр, Бобби демонстративно медленно заворачивал свои инструменты обратно в полотенце и завязывал тесемки, пока Сантен приводила себя в порядок. Посмотрел на нее с таким особенным выражением лица, что она всполошилась.

— Это что-нибудь серьезное?

Врач покачал головой.

— Сантен, ваш жених погиб. Вы мне сказали об этом вчера вечером.

Она кивнула.

— Еще очень рано, чтобы говорить уверенно, очень рано… но я полагаю, что вам понадобится отец для ребенка, которого вы носите.

Ее руки взлетели к животу в непроизвольном защитном жесте.

— Я на самом деле знаю вас всего лишь несколько дней, но для меня это достаточно долгий срок, чтобы понять, что я полюбил вас. Я почел бы за честь… — Он умолк, так как Сантен не слушала.

— Мишель, — шептала она. — Ребенок Мишель. Я не все потеряла. У меня сохранилась частица его.

Сантен ела сандвич с ветчиной и сыром, который принесла Анна, с таким наслаждением, что та стала подозрительно рассматривать ее.

— Я сейчас чувствую себя намного лучше, — предвосхитила Сантен расспросы.

Они помогли накормить и подготовить раненых к дневному пути. Двое, находившиеся в критическом состоянии, умерли ночью, и санитары поспешно похоронили их в неглубоких могилах на краю поля. Машины тронулись и въехали в основной транспортный поток.

Заторы на дороге по сравнению с предыдущим днем уменьшились. Войска вышли из состояния бессмысленного замешательства и привели себя в подобие порядка. Транспорт по-прежнему ехал медленно, но с меньшим количеством остановок и фальстартов, а вдоль дороги были расположены созданные за ночь склады снабжения и передовые полевые штабы.

Во время остановки на окраине крошечной деревушки Сантен разглядела наполовину скрытые деревьями очертания самолетов, стоявших на краю виноградника. Она взобралась на подножку санитарного грузовика, чтобы лучше видеть их, и в это мгновение одно звено поднялось с поля и полетело низко над дорогой.

Сантен испытала сильное разочарование, обнаружив, что это не складные двухместные самолеты-разведчики «Де Хэвиленд», а некрасивые истребители СЕ-5а из эскадрильи Мишеля. Помахала им, и один из пилотов помахал в ответ.

Это несколько приободрило, и когда она вновь принялась за выполнение своих добровольных обязанностей, то почувствовала себя сильной и веселой, даже шутила с ранеными на своем плохом английском, а они принимали это с восторгом. Кто-то назвал ее «Солнышко», и прозвище быстро облетело санитарную колонну.

Бобби Кларк заметил, когда Сантен проходила мимо:

— Отличная работа, но не переусердствуйте.

— Со мной все будет хорошо. Не волнуйтесь обо мне.

— Ничего не могу с собой поделать. — Он понизил голос. — Вы думали о моем предложении? Когда вы дадите ответ?

— Не теперь, Бобби. — Она произносила имя с одинаковым ударением на каждом слоге — «Боб-бии», и всякий раз, когда говорила так, у него захватывало дух. — Обсудим позже, но вы очень gentil, очень добры.

Сейчас по дороге опять почти невозможно было проехать, так как резервные силы спешно перебрасывались на помощь тем, что занимали позиции на новой линии фронта близ Морт Омм. Бесконечные колонны войск с трудом тащились мимо, а в промежутках между рядами подпрыгивающих стальных касок двигались артиллерийские батареи и вереницы грузовиков обеспечения, нагруженные военным снаряжением.

Поступательное движение санитарных машин замерло: раз за разом им подавали сигналы съехать в поле или на боковую дорогу и долгие часы ждать, пропуская мимо свежие части и подразделения.

— Скоро мне придется отправлять машины обратно, — сказал Бобби, обращаясь к Сантен во время одной из таких остановок. — Они нужны там. Как только найдем полевой госпиталь, я передам наших пациентов.

Сантен кивнула и пошла было к следующей машине, откуда слышался слабый голос раненого:

— Сюда, Солнышко, помогите мне!

Бобби поймал ее за запястье.

— Когда мы доберемся до госпиталя, там обязательно будет капеллан. Это заняло бы всего несколько минут…

Она улыбнулась ему какой-то новой улыбкой и дотронулась до его небритой щеки кончиками пальцев.

— Вы добрый человек, Бобби… но Мишель — отец моего сына. Я подумала об этом, и мне не нужен для него другой отец.

— Сантен, вы не понимаете! Что подумают люди? Ребенок без отца, молодая мать без мужа… что они станут говорить?

— До тех пор пока у меня есть мое дитя, Бобби, мне на них — как это у вас по-английски — мне на них наплевать! Пусть говорят, что им захочется. Я — вдова Мишель Кортни.

К концу дня они нашли полевой госпиталь, расположившийся на поле вблизи Арраса.

Он состоял из двух палаток, отмеченных красными крестами. Они служили операционными. Вокруг второпях расставили грубые укрытия и навесы, чтобы вместить сотни раненых, ожидающих своей очереди на операцию. Укрытия были сделаны из кусков непромокаемого брезента, натянутых на деревянные рамы, или из гофрированного железа, найденного на окрестных фермах.

Анна и Сантен помогли разгрузить раненых и перенести их под один из перенаселенных навесов, потом достали свой багаж с крыши головной санитарной машины. Кто-то заметил, что они собираются.

— Вы же не уйдете, Солнышко, не правда ли? — И, слыша его, многие встревожились и приподнялись на локтях.

— Как же мы будем без тебя, хорошая ты наша?

Сантен пошла к ним в последний раз и переходила от одного к другому с улыбками и шутками, наклоняясь, чтобы поцеловать грязные, искаженные болью лица. Наконец, не в силах более выносить этого, заторопилась туда, где ее ждала Анна.

Она подняла саквояж и мешок Анны и двинулась вдоль колонны заправляемого горючим санитарного транспорта, уже готового возвратиться на поле боя.

Бобби Кларк поджидал ее.

— Мы отправляемся назад, приказ майора Синклера.

— Au revoir, Бобби.

— Я всегда буду помнить вас, Сантен.

Она поднялась на цыпочки и поцеловала его в щеку.

— Я надеюсь, что будет мальчик, — прошептал он.

— Обязательно будет мальчик. Я в этом уверена.

Колонна санитарных автомобилей покатила обратно на север, Бобби Кларк махал и кричал что-то, но Сантен не поняла. Река шагающих солдат и грохочущего снаряжения унесла его.

— Что нам теперь делать? — спросила Анна.

— Идти дальше, — ответила Сантен. Каким-то образом, исподволь, распоряжаться стала она, а Анна, все более нерешительная с каждой милей, отдалявшей ее от Морт Омм, тяжело тащилась следом. Они покинули обширную территорию госпиталя и повернули снова к югу по запруженной людьми дороге.

Впереди над деревьями, на фоне бледневшего вечернего неба, Сантен разглядела крыши и шпили Арраса.

— Взгляни, Анна! Вон вечерняя звезда — мы можем загадать желание. Какое загадываешь ты?

Анна с любопытством посмотрела на нее. Что это нашло на девочку? Всего лишь два дня назад она пережила гибель заживо сгоревшего отца, видела, как изувечено ее любимое животное, и вдруг — этот неестественно спокойный, даже веселый голос.

— Я загадала ванну и горячую пищу.

— О, Анна, ты всегда просишь невозможного.

— Что же загадала ты?

— Я хочу, чтобы звезда привела нас к генералу, как она вела волхвов…

— Не богохульствуй, девочка. — Но Анна была слишком уставшей и неуверенной для того, чтобы сердиться.

Сантен хорошо знала Аррас, здесь находился монастырь, где она провела свои школьные годы. К тому времени, когда они пробрались через центр города, стемнело. Сражения первых лет войны оставили страшные шрамы на красивой фламандской архитектуре XVII века. Живописная старая ратуша была изранена осколками шрапнели, а часть крыши уничтожена. Многие из остроконечных кирпичных домов, окружавших главную площадь, тоже стояли без крыш и покинутые, но в некоторых окнах горели свечи — это наиболее упрямая часть населения возвратилась, как только волны войны схлынули.

Сантен не запомнила дорогу в монастырь, где генерал Кортни разместил свой штаб, когда приезжал сюда с Майклом, поэтому не надеялась найти ее в темноте. Они с Анной устроились в заброшенном домике, доев последние кусочки черствого хлеба и пересохшего сыра из мешка. Положив саквояж вместо подушки и прижавшись друг к другу, чтобы согреться, уснули прямо на голом полу.

На следующее утро Сантен отыскала аллею, ведшую к монастырю, и содрогнулась от мысли, что там может никого не быть, но у главных ворот стоял часовой.

— Прошу прощения, мисс, армейская территория. Вход запрещен.

Она все еще умоляла часового, когда у ворот затормозил черный «роллс-ройс». Он был в грязи и пыли, с ближайшей к Сантен стороны обе двери прочерчивала длинная уродливая царапина.

Часовой узнал вымпел на капоте и махнул водителю-зулусу, чтобы тот проезжал. «Роллс» двинулся было через высокие ворота, но Сантен, отчаянно крича, побежала вслед за машиной. На заднем сиденье расположился молодой офицер, которого она встретила во время прошлого приезда.

— Лейтенант Пирс! — Сантен вспомнила его имя. Оглянувшись, он узнал ее. Быстро наклонился, что-то сказал водителю, «роллс» резко остановился и дал задний ход.

— Мадемуазель де Тири! — Джон Пирс выпрыгнул из машины и поспешил к ней. — Меньше всего, я ожидал встретить вас… да что же вы делаете здесь?

— Я должна увидеть дядю Майкла, генерала Кортни. Это очень важно.

— Его нет в настоящий момент, — сказал молодой офицер, — но вы можете поехать со мной и подождать. Он должен возвратиться довольно скоро, а пока мы найдем вам место для отдыха и что-нибудь поесть. Мне кажется, что ни то, ни другое вам бы не помешало.

Он взял из рук Сантен ее саквояж.

— Пойдемте… а эта женщина с вами?

— Это Анна, моя прислуга.

— Она может ехать впереди, вместе с Сангане. — Офицер помог Сантен сесть в «роллс-ройс». — Германцы доставили нам несколько довольно хлопотных деньков, — он устроился рядом с ней на мягкой коже сиденья, — и похоже, что вы тоже через это прошли.

Сантен посмотрела на себя: неопрятная, пыльная одежда, грязные руки, черные ногти. Она догадывалась, на что похожи ее волосы.

— Я только что вернулся с передовой. Генерал Кортни там: считает нужным все видеть своими глазами. — Джон Пирс вежливо отвернулся, когда Сантен попыталась привести в порядок волосы. — Наверное, все думают, что он на англо-бурской войне, старый чертяка. Мы отступили аж до Морт Омм…

— Это мой городок.

— Больше не ваш. Он теперь немецкий, или почти немецкий. Новая линия фронта пролегает чуть к северу, и городок находится под обстрелом. Большая часть уже разрушена, я уверен, вы не узнали бы его.

— Мой дом был обстрелян из пушек и сожжен дотла.

— Я сожалею. Как бы то ни было, мы, кажется, остановили их. Генерал Кортни уверен, что мы можем удержать их у Морт Омм…

— Где сейчас генерал?

— На совещании в штабе дивизии. Он должен приехать сегодня вечером. А вот мы и прибыли.

Джон Пирс нашел для них свободную монашью келью и попросил принести им что-нибудь поесть и два ведра горячей воды. Когда они поели, Анна раздела Сантен и, поставив ее над одним из ведер, стала обмывать горячей водой.

— О, как чудесно!

— Хоть раз не слышно визга, — брюзжала Анна. Своей нижней юбкой она вытерла Сантен, накинула ей через голову чистое прямого силуэта платье, вынутое из саквояжа, и хорошенько расчесала волосы. Густые темные локоны спутались.

— Ой, Анна, больно!

— Что-то уж очень долго было тихо.

Закончив дело, Анна настояла, чтобы Сантен легла отдохнуть, пока сама помылась и выстирала их грязную одежду. Но Сантен не лежалось, и она села на койке, обхватив колени руками.

— О, дорогуша Анна, у меня для тебя чудесный сюрприз…

Анна скрутила седой толстый «конский хвост» из своих влажных волос и, уложив его на затылке, посмотрела вопросительно.

— Дорогуша Анна, вот как? Должно быть, это и впрямь хорошая весть.

— О, очень, очень хорошая! У меня будет ребенок от Мишеля.

Анна застыла на месте. Кровь отхлынула от ее румяного лица, сделавшегося серым. Она молча уставилась на Сантен.

— Это будет мальчик, я уверена. Я это чувствую. Он будет совсем как Мишель!

— Как можешь ты быть уверена?

— О, я уверена. — Сантен быстро встала на колени и подняла платье. — Посмотри на мой живот — разве ты не видишь, Анна?

Ее бледный гладкий живот был таким же плоским, как и всегда, аккуратная ямочка пупка казалась на нем единственным недостатком. Сантен усердно выпячивала живот.

— Разве ты не видишь, Анна? Может быть, даже будут близнецы: отец Мишеля и генерал — близнецы. Это может передаться по наследству — ты только подумай, Анна, двое таких, как Мишель!

— Нет! — Анна в ужасе замотала головой. — Это одна из твоих выдумок. Я не поверю, что ты и тот солдат…

— Мишель не солдат, он…

— Я не поверю, что дочь из рода де Тири позволила простому солдату пользоваться собой словно судомойкой.

— Позволила, Анна? — Сантен гневно опустила платье. — Я не просто позволила, я помогла ему в этом. Он, похоже, сначала не знал, что делать, так что я ему помогла, и у нас все прекрасно получилось.

Анна закрыла уши обеими руками.

— Я этому не верю, я не собираюсь слушать! По крайней мере, после того, как я учила тебя быть дамой… Я просто не стану это слушать!

— А чем же, ты думаешь, мы занимались ночью, когда я ушла из дома встретиться с ним, — ты же знаешь, что я уходила, вы с папой поймали меня на этом, не так ли?

— Моя детка! — причитала Анна. — Он воспользовался…

— Ерунда, Анна, мне это было очень приятно. Мне понравилось все, что он делал со мной.

— О, нет! Я не поверю этому. Кроме того, ты в любом случае не можешь ничего знать, прошло еще мало времени. Ты издеваешься над старой Анной. Ведешь себя дурно и жестоко.

— Ты помнишь, как меня тошнило утром?

— Это еще не доказывает…

— Доктор, Бобби Кларк, армейский врач. Он осмотрел меня. Это он мне сказал.

Вконец ошарашенная Анна лишилась дара речи и больше не возражала. Это было неизбежно: девочка действительно уходила из дома ночью, ее действительно тошнило утром, главное, Анна слепо верила в непогрешимость докторов. А потом Сантен переживала странный и неестественный душевный подъем — при всех несчастьях это было неизбежно.

— Хорошо, пусть это правда, — капитулировала Анна. — Что же нам делать? О, Боже милосердный, спаси нас от скандала и позора, что же нам делать?

— Делать? — Сантен рассмеялась над ее театральными стенаниями. — У нас будет самый красивый маленький мальчик, или, если повезет, двое мальчиков, и ты мне поможешь заботиться о них. Ты ведь станешь помогать мне, правда, Анна? Я ничего не знаю о грудных детях, а ты знаешь все.

Первое потрясение Анны быстро прошло, и она стала размышлять не о позоре и скандале, но о существовании реального живого ребенка; уже прошло более семнадцати лет с тех пор, как она испытала эту радость. Теперь же, чудесным образом, ей обещают еще ребенка. Сантен заметила совершавшуюся в Анне перемену, первые движения материнской страсти.

— Ты станешь помогать мне с нашим малышом. Ты не покинешь нас, мы нуждаемся в тебе, малыш и я! Анна, обещай мне, пожалуйста, обещай мне.

Анна подлетела к койке и сгребла Сантен в охапку, сжимая ее изо всех сил, а та смеялась от радости в сокрушительных объятиях.

Уже после наступления темноты Джон Пирс постучал в дверь монашьей кельи.

— Генерал вернулся, мадемуазель де Тири. Я сказал ему, что вы здесь, и он желает поговорить с вами как можно скорее.

Сантен прошла следом за адъютантом по крытой галерее в большую трапезную, превращенную в полковой командный пункт. Полдюжины офицеров сосредоточенно изучали крупномасштабную карту, разложенную на одном из столов. Карта, словно дикобраз, выставивший иглы, ощетинилась цветными булавками; атмосфера в помещении была напряженной и наэлектризованной.

Когда Сантен вошла, офицеры взглянули на нее, но даже молодая и хорошенькая девушка не могла задержать их внимание более чем на несколько секунд, и они вернулись к своим обязанностям.

В дальней части помещения Шон Кортни стоял к Сантен спиной. Его мундир, сверкавший красными нашивками, знаками различия и орденскими планками, висел на стуле. Сюда же генерал взгромоздил обутую в сапог ногу и, облокотясь о колено, свирепо и грозно смотрел на трубку полевого телефона, откуда крякал какой-то слабый искаженный голос.

На нем была шерстяная фуфайка, мокрая от пота под мышками, цветистые великолепно вышитые подтяжки декорированы на плечах оленями и бегущими гончими. Он пожевывал незажженную гаванскую сигару и вдруг заревел в полевой телефон, не вынимая сигары изо рта.

— Это совершеннейшее дерьмо! Я сам там был два часа назад. Я знаю! Мне нужны по крайней мере еще четыре батареи 25-фунтовых[95] орудий на эту брешь, и нужны они мне до рассвета — не надо ни на что ссылаться, просто выполняйте и доложите мне, когда все будет сделано! — С шумом бросил телефонную трубку и увидел Сантен.

— Моя дорогая. Его голос изменился, когда он быстро подошел к ней и взял за руку. — Я беспокоился. Шато полностью уничтожен. Новая линия фронта проходит менее чем в миле позади него… — Замолчал и с минуту рассматривал ее. Вид Сантен успокоил его. — А твой отец?

— Убит во время артиллерийского обстрела.

— Я сожалею, — просто произнес Шон и повернулся к Джону Пирсу. — Проведите мисс де Тири ко мне в комнату. — А затем обратился к ней: — Я последую за вами через пять минут.

Комната генерала выходила прямо в главную трапезную, так что при открытой двери Шон Кортни мог лежать на своей походной кровати и наблюдать за всем, что происходило на его командном пункте. Помещение было скудно обставлено: всего лишь кровать и письменный стол с двумя стульями да личный запирающийся ящик у ножки кровати.

— Не присядете ли здесь, мадемуазель? — Джон Пирс предложил ей один из стульев. В ожидании Сантен оглядывала маленькую комнату.

Единственной достопримечательностью был письменный стол. На нем стояла откидная рамка для фотографий, с одной стороны которой на Сантен смотрела великолепная зрелая женщина, отличавшаяся смуглой еврейской красотой. В нижнем углу наискосок написано: «Возвращайся домой благополучно к своей любящей жене, Руфь».

На второй стороне рамки находился портрет девушки приблизительно возраста Сантен. Сходство ее с женщиной было очевидным — скорее всего, это мать и дочь, но красоту девушки портила печать вздорности и избалованности, красивый рот таил какой-то жесткий и жадный изгиб, и Сантен решила, что эта девушка ей определенно не нравится.

— Мои жена и дочь, — произнес Шон Кортни, появившись в дверях. Он надел свой мундир и застегивал его на ходу.

— Ты поела? — спросил, опускаясь на стул напротив Сантен.

— Да, благодарю вас. — Сантен поднялась и взяла серебряную коробку восковых спичек с письменного стола, чиркнула одной и подала ему, чтобы зажечь сигару. Он удивился, потом подался вперед и стал раскуривать сигару, откинулся на спинку и сказал:

— Моя дочь Сторм делает это для меня. Сантен задула спичку, снова села и подождала, пока Шон в тишине насладится первыми затяжками душистого дыма. Со времени их последней встречи генерал постарел или, возможно, просто очень устал.

— Когда вы последний раз спали? — спросила она, и он широко улыбнулся. И вдруг стал моложе на тридцать лет.

— Ты говоришь, как моя жена.

— Она очень красива.

— Да, — Шон кивнул и посмотрел на фотографию, а затем снова на Сантен. — Ты потеряла все.

— Шато, мой дом и моего отца. — Она старалась быть спокойной, чтобы страшную боль никто не заметил.

— У тебя, конечно, есть другие родные.

— Мой дядя живет в Лионе, две тети в Париже.

— Я организую все, чтобы ты могла поехать в Лион.

— Нет.

— Почему же? — Его, похоже, задел быстрый отказ.

— Я не хочу ехать в Лион или Париж. Я еду в Африку.

— В Африку? — Теперь он был поражен. — Африка? Боже правый, почему в Африку?

— Потому что я обещала Мишелю… мы пообещали друг другу, что поедем в Африку.

— Но, моя дорогая… — Шон опустил глаза и стал рассматривать пепел на сигаре. Сантен увидела ту боль, которую причинило ему упоминание имени Мишеля, она разделила ее и, подождав минуту, произнесла:

— Вы собирались сказать: «Но Мишель мертв».

— Да. — Его голос прозвучал почти шепотом.

— Я обещала Мишелю еще кое-что, генерал. Я сказала ему, что его сын родится под солнцем Африки.

Шон медленно поднял голову и уставился на Сантен.

— Сын Майкла?

— Его сын.

— Ты носишь дитя Майкла?

— Да.

Все глупые земные вопросы готовы были разом сорваться с его губ.

«Ты уверена?»

«Почему ты так убеждена?»

«Откуда я могу знать, что это ребенок Майкла?»

Но он спрятал язык за зубами и не дал вырваться этим вопросам. Необходимо было подумать, осмыслить этот невероятный поворот судьбы.

— Прости меня. — Генерал поднялся и, хромая, прошел обратно на командный пункт.

— Установили связь с третьим батальоном? — обратился он к группе офицеров.

— Связь была в течение минуты, потом мы их снова потеряли. Они готовы перейти в контрнаступление, сэр, но им нужна поддержка артиллерии.

— Свяжитесь с этими чертовыми снарядными специалистами снова и продолжайте пробиваться к Кейтнессу. — Шон обернулся к офицеру из своего окружения: — Роджер, что происходит с первым?

— Изменений нет, сэр. Отбили две вражеские атаки, но сильно треплют германские пушки. Полковник Стивенс считает, что они смогут продержаться.

— Молодчина! — крякнул Шон. Хотя все это было похоже на попытку заделать течи в плотине, удерживая пригоршнями глины океан, они каким-то образом делали это, и каждый час, который держались, затуплял острие германского наступления.

— Пушки — вот главное, если мы сумеем подтянуть их достаточно быстро. Каково движение на главной дороге?

— Дорога, кажется, расчищается, и транспорт движется быстрее, сэр.

Если бы смогли до утра подтянуть двадцатипятифунтовые пушки к месту прорыва, то заставили бы противника дорого заплатить за его успехи. Сумели бы ударить по вклинившемуся врагу с трех сторон, сокрушить артиллерией.

Шон снова почувствовал упадок духа. Это была война пушек, все, в конце концов, сводилось к артиллерийской дуэли на истощение. Он сосредоточил внимание на расчетах, оценках риска и возможных потерь, отдаче приказов и распоряжений, но за всем этим его не оставляли мысли о девушке и ее возможных требованиях к нему.

Для начала необходимо контролировать свою естественную реакцию на то, что она поведала, ибо Шон был сыном викторианской эпохи и считал, что все люди, и особенно члены его собственной семьи, должны жить в соответствии с кодексом поведения, принятым в предыдущем веке. Конечно, предполагалось, что молодые люди отдадут дань увлечениям молодости. Шон и сам был небезгрешен — и стыдливо улыбнулся. Но порядочные молодые люди оставляли порядочных девушек в покое до тех пор, пока они не поженятся.

«Я потрясен», — понял он и снова улыбнулся. Офицеры у штабного стола заметили эту улыбку, вид у них стал озадаченным и неловким. «Что задумал старый черт на сей раз?» Они нервно обменялись взглядами.

— Вы еще не связались с полковником Кейтнессом? — Генерал прикрыл улыбку свирепо-хмурой миной, и все снова прилежно занялись своими делами.

«Я потрясен, — повторил про себя Шон, все еще веселясь над самим собой, но на сей раз сохраняя лицо бесстрастным. — И тем не менее, ведь Майкл — твое собственное дитя любви, плод одной из твоих эскапад. Твой первенец…» Боль, вызванная гибелью Майкла, навалилась опять, но он справился с ней.

«Теперь о девушке. — Шон стал размышлять о том, что узнал. — Она действительно беременна или это какая-то искусная форма шантажа?» Чтобы принять решение, потребовалось не больше нескольких секунд.

«Я не мог настолько ошибиться в моих оценках этой девушки. Она действительно верит, что беременна. — Существовали такие области женской анатомии и женской души, которые были для Шона совершенно незнакомой территорией. Опыт подсказывал: раз верит, что беременна, черт возьми, значит, беременна. Как она узнала об этом, он не мог понять, но был готов принять это. — Ладно, беременна, но ребенок ли это Майкла, а не какого-нибудь…»

Быстро отверг и эту мысль. «Она — из приличной семьи, тщательно охранялась отцом и этим ее драконом. Как им с Майклом удалось, — выше моего понимания… — Он снова чуть не улыбнулся, вспомнив, как часто и как ловко это удавалось в юности ему в столь же неблагоприятных обстоятельствах. — Изобретательность молодых влюбленных. — Покачал головой. — Хорошо, я принимаю и это. Это — ребенок Майкла. Сын Майкла!»

И только теперь Шон позволил радости заполнить душу. «Сын Майкла! Что-то от Майкла продолжает жить. — И тут же одернул себя. — Теперь успокойся, не сходи с ума. Она хочет поехать в Африку, но что, черт возьми, нам делать с ней? Я не могу принять ее у себя дома в Эмойени». На мгновение в памяти возник образ красивого дома на холме — «Жилища ветра», по-зулусски, который он построил для своей жены. Страстное желание оказаться там с ней накатило с огромной мощью. Пришлось побороть его, прежде чем рассуждать дальше.

«Три. Три красивые женщины, все гордые и волевые, живущие в одном доме. — Инстинктивно Шон понял, что эта маленькая француженка и его собственная любимая и любовью избалованная дочь стали бы соперничать и драться, как две дикие кошки в мешке. — Покачал головой. — Только этого не хватает для полного счастья, когда меня там нет и некому будет их разнять. Нужно придумать что-нибудь получше. Что же, во имя всего святого, нам делать с этой беременной маленькой кобылкой?»

— Сэр! Сэр! — позвал его один из офицеров, передавая наушник полевого телефона. — Я наконец пробился к полковнику Кейтнессу.

Шон выхватил наушник.

— Дуглас! — рявкнул он. Связь была плохая, звуки в эфире шипели и накатывали, будто морской прибой, поэтому голос Дугласа Кейтнесса, казалось, доносился из-за океана.

— Алло, сэр, пушки только что подошли…

— Слава Богу.

— Я развернул их на… — Кейтнесс дал координаты по карте. — Они уже палят, и гунны, кажется, выдохлись. Я собираюсь совершить рейд на их позиции на рассвете.

— Дуглас, будь осторожен, у тебя нет резервов, я смогу поддержать тебя только после полудня.

— Хорошо, я понял, но мы не можем им позволить свободно перегруппироваться.

— Конечно, нет, — согласился Шон. — Держи меня в курсе дела. Кстати, направляю тебе еще четыре батареи и часть второго батальона, но до полудня они не доберутся.

— Спасибо, сэр, они нам пригодятся.

— Действуй, дружище. — Шон вернул офицеру наушник, и пока смотрел, как перемещают цветные булавки на карте, пришло решение его личной проблемы.

«Гарри…» Он подумал о своем брате-близнеце и почувствовал знакомое чувство вины и сострадания. Гаррик Кортни, брат, которого Шон сделал хромым.

Это произошло много лет назад, и все же каждое мгновение того страшного дня было настолько ясно в памяти Шона, что, казалось, все случилось сегодня утром.

Двое братьев, подростков-близнецов, спорящих из-за ружья, которое они выкрали из отцовской комнаты для хранения охотничьих ружей и которое было заряжено крупной дробью, шагали сквозь золотую траву, покрывавшую холмы Зулуленда.

— Я первый увидел инконку, — настаивал Гарри. Они собирались охотиться на старого самца маленькой южно-африканской антилопы, чье обиталище обнаружили накануне.

— А я придумал взять ружье, — возражал ему Шон, сильнее сжимая оружие, — поэтому мне и стрелять. — Конечно, Шон, как всегда, настоял на своем.

Гарри взял Тинкера, их «охотничью» собаку-дворняжку. Они пошли по краю густых зарослей, чтобы загнать антилопу туда, где брат поджидал с ружьем.

От подножия холма послышались слабые крики Гарри и отчаянный лай Тинкера, почуявшего запах антилопы. Потом в траве зашелестело, длинные желтые стебли с шумом раздвинулись и вышел инконка, направляясь прямо туда, где на гребне холма лежал Шон.

В солнечном свете животное выглядело огромным, потому что от испуга его косматая грива стояла дыбом, а темная голова с тяжелыми спиралевидными рогами была высоко поднята на толстой мощной шее. Самец имел три фута в холке и весил почти двести фунтов, его грудь и бока были покрыты полосами и пятнами нежных бледных узоров. Это великолепное создание, быстрое и грозное, с острыми, как пики, рогами, которые могли выпустить человеку кишки или вспороть бедренную артерию, шло прямо на Шона.

Шон выстрелил из одного ствола с такого близкого расстояния, что заряд крупной дроби ударил будто одна пуля и пробил бочкообразную грудь до легкого и сердца. Антилопа издала крик и упала, дергая ногами и блея, а ее острые черные копыта ударяли по каменистой земле, когда животное съезжало обратно под гору.

— Я подстрелил его! — взвыл Шон, выпрыгнув из своего укрытия. — Я достал его первым же выстрелом! Гарри! Я подстрелил его!

Гарри с собакой со всех ног бежали снизу сквозь жесткую золотую траву. Они, как и Шон, хотели добраться до умирающего животного первыми. Шон нес ружье, второй ствол был все еще заряжен, а курок взведен. На бегу камень выскочил у него из-под ноги, и мальчик упал. Пальцы, крепко державшие ружье, ослабли. Шон упал на землю плечом, и второй ствол выстрелил с оглушающим тупым звуком.