Кортни (№4) - Пылающий берег

«Мы вышли на этих двух бушменов, но они чуть не убежали от нас, взобравшись на голый утес с ловкостью обезьян. Мы не могли их преследовать и наверняка упустили бы их, если бы любопытство этих двух не было таким сильным — в точности, как у обезьян. Один из них помедлил минуту на вершине утеса и посмотрел вниз, на нас. Это был очень трудный выстрел, из-за чрезвычайно сильного искажения траектории и расстояния…»

Кровь отхлынула от лица Сантен. Она не могла поверить в то, что читала, каждое слово стучало в висках. Казалось, что в голове полная пустота и эти фразы отдаются в ней жутким эхом.

«Однако я правильно прицелился и свалил бушмена. А потом был действительно замечательный случай. Мне не пришлось стрелять во второй раз, ибо другой бушмен сам свалился с вершины утеса. Снизу нам даже показалось, будто он по собственной воле переступил край пропасти. Хотя я лично не верю, что это было именно так, ибо животное не способно на самоубийство. Вероятнее всего, охваченный страхом и паникой, он просто оступился. Оба тела свалились очень неудачно. Однако я был полон решимости осмотреть их. Подъем был неудобным и опасным, но в целом я был достаточно вознагражден за мои старания. Первое тело, того бушмена, что соскользнул со скалы, было телом древнего старика, и ничего замечательного в нем не было, кроме перочинного ножа фирмы „Джозеф Роджерс“ из Шеффилда, который был привязан у него на талии на шнурке».

Сантен начала покачивать головой из стороны в сторону.

— Нет! — прошептала она. — Нет!

«Думаю, что нож был украден у какого-нибудь путешественника. Старый воришка, возможно, проник и в наш лагерь в надежде стащить что-нибудь вроде этого».

Перед глазами возникла маленькая фигурка О-хва, присевшего на корточки с ножом в руках, со слезами радости, бежавшими по его морщинистому личику.

— Ради всего святого, только не это, нет! — едва слышно вымолвила Сантен, но глаза ее были по-прежнему прикованы к четко выписанным рядам слов.

«Второе тело, на удивление, подарило мне настоящий трофей. Это была женщина. И она была, кажется, еще древнее, чем мужчина, но на шее у нее было надето совершенно необыкновенное украшение…»

Дневник выпал из рук. Сантен опустила лицо, задрожав всем телом.

— Х-ани! — запричитала она на языке бушменов. — Моя старенькая бабушка, моя глубоко почитаемая старейшая, ты пришла к нам с Шаса в лагерь. А он застрелил тебя!

Сантен раскачивалась, издавая странные жужжащие звуки, что на языке санов означало скорбь.

Потом внезапно кинулась к бюро, рванула на себя ящик и стала вышвыривать из него листы писчей бумаги, карандаши, ручки и восковые палочки на пол фургона.

— Ожерелье, — рыдала она. — Ожерелье. Я должна убедиться!

Схватилась за ручку маленького нижнего отделения и дернула на себя. Ящичек был закрыт. Тогда с помощью небольшого домкрата, лежавшего рядом с инструментами, раскачала замок и открыла его. Там лежала фотография в серебряной рамке, на которой была пухлая блондинка с ребенком на коленях, и стопка писем, перевязанных шелковой лентой.

Швырнула на пол и взломала следующее отделение. Здесь находились пистолет в деревянной кобуре и коробка с патронами. Бросила их поверх писем, а на дне ящичка обнаружила коробку из-под сигар.

Сантен подняла крышку. В коробке лежал узелок из мужского носового платка. Когда она трясущимися руками подняла его, ожерелье Х-ани выскользнуло на пол из свернутого куска ткани. Сантен смотрела на него так, словно это была убитая змея, держа руки за спиной и тихонько всхлипывая:

— Х-ани, Х-ани, моя маленькая старейшая…

Она прижала руки к губам, чтобы остановить дрожь, а потом присела и осторожно подняла ожерелье, держа его на вытянутой руке.

— Он тебя убил, — прошептала и застыла с широко открытым ртом, увидев темные пятна крови на пестрых камнях. — Он пристрелил тебя, как какое-то животное.

Прижав ожерелье к груди, опять начала раскачиваться из стороны в сторону, тихонько скуля, сжав крепко веки, сквозь которые прорывался поток слез. Сантен все еще сидела так, когда вдруг услышала топот копыт и крики слуг, приветствовавших вернувшегося Лотара.

Резко поднялась на ноги и закачалась от внезапного приступа головокружения и слабости. Скорбь поразила ее, как болезнь, но едва она расслышала голос, произнесший: «Эй, Хендрик, держи мою лошадь! Где госпожа?», как эта скорбь преобразилась. Хотя руки Сантен все еще дрожали, она подняла лицо к свету. Глаза горели, но не от слез, а от охватившей ее без остатка ярости.

Схватила кобуру и вытащила из нее пистолет. Щелкнув затвором, увидела, как блестящая латунная пуля зашла в патронник. Опустив оружие в карман юбки, двинулась ко входу в фургон.

Когда она спрыгнула на землю, Лотар уже мчался навстречу, лицо его излучало радость.

— Сантен! — Он вдруг замолчал, увидев выражение ее лица. — Сантен, что-то случилось?

Она протягивала ему ожерелье, и оно сверкало и мерцало на дрожащих пальцах. Говорить она не могла.

Лицо Лотара потемнело от ярости, глаза стали жесткими.

— Ты вскрыла мое бюро!

— Ты убил ее!

— Кого? — Он был искренне озадачен. — О, бушменку!

— Х-ани!

— Я не понимаю.

— Мою маленькую старейшую. Теперь он по-настоящему встревожился.

— Что-то тут не так, совсем-совсем не так. Позволь мне…

И шагнул ей навстречу, но она отступила, вскрикнув: — Не подходи! Не прикасайся ко мне! Никогда больше не прикасайся ко мне!

— Сантен, успокойся… — остановился на полуслове, увидев в ее руках пистолет.

— Ты сошла с ума? — Лотар смотрел на нее с изумлением. — Дай мне эту штуку.

— Ты убийца, ты хладнокровное чудовище, ты убил ее. — Она схватила пистолет сразу двумя руками, ожерелье закрутилось вокруг него, так что ствол раскачивался. — Ты убил мою маленькую Х-ани. И я ненавижу тебя за это!

— Сантен! — Он протянул руку, чтобы забрать пистолет.

Последовала вспышка огня и дыма, пистолет дернуло вверх, руки Сантен взлетели выше головы. Выстрел треснул, как удар кнута, совсем оглушив ее.

Тело Лотара тоже как-то странно дернулось. Длинные золотые локоны поблескивали, как спелая пшеница на ветру, когда он повалился сначала на колени, а потом рухнул лицом вниз.

Сантен уронила пистолет и сама упала возле фургона, когда Хендрик кинулся к ней, чтобы вырвать оружие.

— Я ненавижу тебя! — выдохнула она, глядя на упавшего Лотара. — Умирай, и будь ты проклят. Умирай и отправляйся в преисподнюю!

***

Сантен ехала, опустив поводья и позволив своей лошади самой выбирать темп и дорогу. Шаса был привязан к бедру, чтобы удобнее держать. Она положила его голову на свою согнутую руку. Малыш крепко спал.

Ветер хлестал по пустыне уже пятые сутки без перерыва. Сдвинутый с места песок с шипением несло по поверхности, как морскую пену по пляжу, а круглые колючие шары перекати-поле летели по равнине, словно футбольные мячи. Маленькие стада антилоп поворачивались спиной к холодным порывам ветра, зажав хвосты между ног.

Сантен обвязала голову шарфом наподобие тюрбана и набросила на плечи одеяло, прикрыв себя и Шаса. Она съежилась в седле, но холодный ветер все равно растрепал концы одеяла и спутал лошади длинную гриву. Сантен прищурила глаза от колючего ветра и увидела Перст Бога.

Еще далеко. Неясно различимый сквозь пропитанный пылью воздух, уходивший шпилем в небо, он был виден даже в такой дымке с расстояния пяти миль. Именно по этой причине Лотар де ла Рей выбрал его. Это было уникальное природное сооружение, и спутать его с чем-нибудь невозможно.

Наездница пришпорила лошадь, перейдя на рысь. Шаса захныкал во сне, почувствовав перемену, но Сантен лишь выпрямилась в седле, пытаясь скинуть с себя невыносимую тяжесть ярости и горя, которые сковали ей душу.

Постепенно силуэт Перста Бога вырисовался на фоне желтого неба все яснее — тонкий каменный столб, устремлявшийся к небесам, с утолщением на самой верхушке в двухстах футах над равниной, похожим на раздувшуюся голову кобры. Вглядываясь в неподвижный камень, Сантен вдруг ощутила необъяснимый суеверный страх, какой, наверное, парализовывал и древних готтентотов, назвавших этот столб коброй.

От самого основания каменного гиганта в глаза ударил сноп света. Сантен прикрылась одеялом, пристально вглядываясь в даль.

— Шаса, — прошептала она. — Они там. Они ждут нас.

И пустила уставшую лошадь легким галопом, приподнявшись на стременах.

В тени столба стоял автомобиль, возле которого была натянута маленькая зеленая палатка. Перед ней горел костер. Струйку голубого дыма, похожего на перо цапли, разносило ветром над равниной.

Стянув с головы тюрбан, Сантен стала размахивать им, как знаменем.

— Эй! Я здесь!

Две неясные человеческие фигуры поднялись от костра, глядя в ее сторону.

Сантен махала и выкрикивала приветствия, несясь полным галопом. Одна из фигур рванулась навстречу. Это была женщина, крепкая женщина в длинных юбках. Она задрала их высоко над коленками, отчаянно спеша, но утопала в мягком песке. От обуревавших ее чувств и усилий лицо стало пунцовым.

— Анна! О, Анна!

Слезы струились по широкому красному лицу. Опустив юбки, Анна остановилась и широко расставила руки.

— Моя крошка! — вскрикнула она, и Сантен, судорожно прижимая к себе Шаса, вылетела из седла и в то же мгновение оказалась в объятиях.

Обе рыдали и смеялись, вцепившись друг в друга и что-то бормоча, но сквозь этот смех и рыдания слова разобрать было невозможно, пока Шаса, стиснутый между ними, не издал протестующий вопль.

Схватив малыша, Анна крепко обняла его.

— Мальчик, это мальчик!

— Мишель, — счастливо всхлипнула Сантен: — Я дала ему имя Мишель Шаса. — Малыш, смешно охнув, обеими ручками потянулся к восхитительному большому лицу, такому красному и мягкому, что оно было похоже на спелый фрукт, который хочется тут же съесть.

— Мишель! — Анна рыдала, целуя крошку, а Шаса, отлично зная, что такое поцелуи, широко открыл свой слюнявый ротик и мусолил ей подбородок.

Держа ребенка на руках, Анна потащила Сантен к палатке и костру.

Нескладная, с ссутулившимися плечами фигура застенчиво двинулась им навстречу. Редеющие, покрытые сединой волосы откинуты назад с высокого лба ученого, оттенок мягких, слегка близоруких глаз был не таким ясным, как в голубых глазах Мишеля, а нос, точно такой же крупный, как у генерала Шона Кортни, казалось, стеснялся сам себя.

— Я отец Майкла, — смущенно произнес человек. У Сантен было такое впечатление, что она смотрит на выцветший и пожелтевший снимок ее Мишеля. В тоже мгновение нахлынуло острое чувство вины, ибо ее клятвы оказались фальшивыми, а память Мишеля оскверненной. Будто сам Мишель предстал сейчас перед ней. На какой-то краткий миг она опять представила его изуродованное тело в кабине горящего самолета и, охваченная невыносимой скорбью и чувством вины, кинулась к Гарри и обхватила его за шею.

— Папа! — выдохнула Сантен. От одного этого обращения обычная сдержанность Гарри дала сбой, он вдруг закашлялся и крепко прижал к себе девушку.

— Я оставил надежду… — Гарри не мог продолжать, вид его слез снова выбил Анну из колеи. Даже для Шаса это оказалось слишком большим испытанием — он издал горестный вопль. Все четверо стояли под Перстом Бога и плакали.

Казалось, фургоны плывут им навстречу сквозь пыль, громыхая по неровной земле. Пока ждали их прибытия, Анна пробормотала:

— Мы должны быть бесконечно благодарны этому человеку.

Она сидела на заднем сиденье машины, держа на коленях Шаса, Сантен была рядом.

— Ему хорошо заплатят. — Гарри поставил здоровую ногу на педаль «фиата». Свернутый трубочкой и перевязанный красной лентой документ он держал в руке, постукивая им по протезу.

— Сколько бы мы ему ни заплатили, все равно будет недостаточно, — подтвердила Анна, обнимая Шаса.

— Этот человек вне закона и ренегат, — нахмурился Гарри. — И вообще во многом мы идем наперекор…

— Пожалуйста, отдайте ему все, что вы ему должны, папа, — тихо сказала Сантен. — И пусть идет куда хочет. Я не хочу больше слышать об этом человеке.

Маленький, голый по пояс мальчик из племени нама, управлявший быками, свистнул, чтобы животные остановились. Лотар де ла Рей осторожно спустился с сиденья, морщась от боли при каждом движении.

Ступив на землю, он помедлил и ухватился свободной рукой за корпус фургона. Вторая рука покоилась на перевязи на груди. Цвет лица был болезненно-желтым, его не мог скрыть даже мягкий загар. Вокруг глаз черные круги, губы как-то страдальчески морщились. Скулы заросли густой светлой бородой, которая золотилась даже при скупом свете.

— Он болен, — пробормотала Анна. — Что с ним случилось?

Сантен лишь молча отвернулась.

Собравшись с силами, Лотар пошел навстречу Гарри. На полпути между фургоном и «фиатом» они коротко пожали друг другу руки, при этом Лотару пришлось протянуть левую.

Они разговаривали вполголоса, так что слова до Сантен не долетали. Гарри подал Лотару лист пергамента. Развязав зубами ленту, тот расправил бумагу на бедре. Придерживая ее здоровой рукой, стал читать.

Через мгновение выпрямился, свернул пергамент, кивнул Гарри и что-то сказал ему. Его лицо ничего не выражало. Полковник, вдруг застеснявшись, зашаркал ногой и сделал неопределенный жест рукой, по-видимому, чтобы попрощаться, но рука повисла в воздухе, потому что Лотар на него не смотрел.

Он не сводил глаз с Сантен и, обойдя Гарри, медленно направился в ее сторону. Выхватив Шаса из рук Анны, Сантен усадила ребенка в самый дальний угол машины и загородила собой. Лотар остановился, протягивая к Сантен здоровую руку с выражением некой мольбы, но увидел выражение лица и без сил опустил ее.

Совершенно растерявшись, Гарри переводил взгляд с одного на другого.

— Папа, мы едем? — Голос Сантен звучал громко и отрывисто.

— Конечно, моя милая. — Он поспешил завести «фиат» ручкой и, как только тот зафырчал, торопливо обошел машину, взобрался на сиденье и несколько раз нажал на педаль газа, проверяя работу мотора.

— Ты ничего не хочешь сказать этому человеку? — Увидев, что Сантен покачала головой, Гарри немного поколдовал с приборной доской, и машина рывком двинулась с места.

Сантен оглянулась только раз, когда они проехали больше мили по песчаному тракту. Лотар де ла Рей все еще стоял на дороге — крошечная фигура, окруженная пустыней, смотревшая им вслед.

Зеленые холмы страны Зулу так резко отличались от голых пустынь Калахари и чудовищных песчаных дюн Намиба, что Сантен едва могла поверить, что находится на том же континенте. Но потом вспомнила, что они уже на другой стороне Африки, за тысячу миль от Перста Божия.

Гарри Кортни остановил «фиат» на гребне крутого откоса, высоко над рекой Бабунструм, выключил мотор и помог женщинам выйти из машины.

Взял Шаса из рук Сантен и подвел их к краю обрыва.

— Вон там, — показал он. — Это и есть Тейнисграаль, где родились мы все — Шон и я, а потом и Майкл.

Грааль раскинулся у самого подножия холма, окруженный повсюду садами. Было видно, что они совсем не ухожены и разрослись, словно тропические джунгли. С высоких пальм и цветущих деревьев свисали гирлянды ярко-лиловых ползучих растений, а вода в искусственных прудах была ядовито-зеленой от избытка водорослей.

— Дом после пожара, конечно, перестроили. — Гарри заколебался, неясная тень промелькнула в его серо-голубых глазах, ибо в этом пожаре погибла мать Майкла, а потом торопливо добавил: — С годами я немного расширил усадьбу.

Сантен улыбнулась: дом напоминал безалаберную старуху, напялившую на себя одежду разных фасонов и стилей, ни один из которых ей не подходил. Греческие колонны и красный кирпич в стиле времен короля Георга выглядели несуразно под белым лепным фронтоном с причудливыми завитушками в капско-голландском стиле. Изогнутые, цвета ячменного сахара дымоходы неуклюже теснились на фоне зубчатых каменных опор и башенок. А за ними, простираясь до самого горизонта, виднелись волнистые поля сахарного тростника, который двигался на легком ветру, будто зеленая поверхность летнего океана.

— А там дальше находится Коп Лион. — Гарри показал на точку на западе, где откос плавно закруглялся, образуя что-то вроде густо поросшего лесом амфитеатра вокруг городка Лейдиберга. — Земля Шона, начиная прямо от границы с моей землей. Вон, вон там! Насколько видит глаз. Вместе с Шоном нам принадлежит весь этот откос. И там же усадьба Коп Лион, отсюда сквозь деревья можно различить крышу.

— Как красиво! — выдохнула Сантен. — Смотрите, а дальше горы, с настоящими снежными пиками.

— Это гора Дракенсберг, в сотне миль отсюда.

— А что там? — Она показала поверх крыш города, за комплекс сахарного и лесопильного заводов, на белый особняк на склоне долины. — Та земля тоже принадлежит семейству Кортни?

— Да. — Выражение лица Гарри изменилось. — Дирку Кортни, сыну Шона.

— Я не знала, что у генерала Кортни есть сын.

— Иногда ему хочется, чтобы его не было, — буркнул полковник, а затем резко добавил, не желая, по-видимому, продолжать эту тему: — Нам надо поторопиться, сейчас уже почти время ленча. Если нам повезет и почтальон доставит мою телеграмму, слуги будут ждать нас.

— Сколько у вас садов, минхерц? — спросила Анна, с неодобрительным видом оглядывая спутавшиеся заросли растений, когда «фиат» завилял вверх по длинной проезжей дороге Тейнисграаля.

— Думаю, четыре, а может быть, пять.

— Ах, минхерц, вы выбрасываете деньги на ветер, — суровым голосом произнесла Анна, и Сантен улыбнулась, зная наперед, что теперь в бесконтрольной работе целого сонма садовников будет учитываться каждое су. Потом внимание Анны привлекло что-то другое. — Ой, посмотрите!

Она импульсивно встала, ухватившись одной рукой за переднее сиденье, а второй придерживая свою шляпу. У дальнего края белого окрашенного забора, бежавшего вдоль дороги, целое стадо годовалых жеребят подняло ложную тревогу, услышав тарахтенье автомобиля. Они умчались по сочной зеленой траве загона, распустив гривы и взметнув копытами, так что шелковистые шкуры лишь сверкнули под солнцем.

— Одной из твоих обязанностей, дорогая, будет следить, чтобы лошадей держали в хорошей форме. — Гарри повернулся на водительском сиденье, улыбаясь Сантен. — Нам надо будет выбрать хорошего пони для молодого Майкла.

— Но ему еще нет и двух лет, — вмешалась Анна.

— Молодость не помеха, мевру. — Гарри перевел улыбающийся взгляд, в котором мелькнула едва заметная игривая тень, на Анну. — Как, впрочем, и старость!

И хотя Анна продолжала хмуриться, выражение ее глаз смягчилось прежде, чем она отвела их от своего спутника.

— А, отлично! Прислуга все-таки ждет нас! — воскликнул Гарри и резко затормозил возле больших входных дверей, сделанных из тика. Прислуга выстроилась по старшинству, начиная с шеф-повара зулуса в высоком белом колпаке и заканчивая грумами, садовниками и конюхами. Они все громко хлопали в ладоши и сверкали радостными белозубыми улыбками, так что даже Шаса не выдержал и стал подпрыгивать на руках у Сантен, восторженно вопя.

— А, герой, — засмеялся повар, отдавая Шаса королевский салют, — все вас приветствуют, маленький вождь, и желают вам расти таким же сильным и смелым, как и ваш отец!

Они вошли в дом. Хозяин с гордостью повел их через просторные комнаты, расположенные несколько беспорядочно. Анна проводила пальцем почти по каждому попадавшемуся на пути предмету и ворчала из-за пыли, лежавшей повсюду. В доме усадьбы Тейнисграаль царила атмосфера благодушия и дружелюбия; обеим женщинам пришлась по душе и длинная, аристократического вида столовая, стены которой украшали охотничьи трофеи, и библиотека с очень дорогими, но покрытыми пылью томами, сложенными стопками больше на полу и на письменном столе, чем на полках.

Сантен почувствовала себя как дома почти мгновенно.

— Ох, как же хорошо, что здесь снова будут и молодые люди, и симпатичные девушки, и наш маленький мальчик, — взволнованно вымолвил Гарри. — Так хочется, чтобы этот старый дом снова оживился.

— И небольшая чистка тоже не помешает, — проворчала Анна.

Но Гарри уже взлетел по главной лестнице, словно юноша, горя от возбуждения.

— Пойдем, позволь мне показать тебе твои комнаты.

Комната, которую он выбрал для Анны, располагалась рядом с его собственными апартаментами. Сантен вообще не обратила внимания на это, Анна же в смущении опустила глаза, заметив потайную дверь, соединявшую ее комнату со спальней Гарри.

— А вот это будет твоя комната, моя дорогая. — Он повел Сантен вдоль верхней галереи и распахнул двери в огромную, залитую солнечным светом комнату, стеклянные двери которой выходили на широкую террасу с видом в сад.

— Здесь чудесно, — восторженно захлопала в ладоши девушка, выбежав на террасу.

— Конечно, тут надо многое перекрасить и изменить, но ты сама выберешь цвета, занавески, ковры — в общем, все, а сейчас давай посмотрим комнату молодого Майкла.

Когда Гарри открыл дверь на другой стороне галереи, напротив комнаты Сантен, его настроение ухудшилось самым драматическим образом. Едва войдя, она сразу поняла причину.

Присутствие Мишеля ощущалось здесь во всем. Он улыбался ей с фотографий в рамках на стенах: Мишель в форме футболиста стоит с остальными юными членами команды, улыбающимися во весь рот; Мишель в белом костюме для игры в крикет; Мишель с ружьем и целой связкой фазанов. От потрясения кровь отлила с лица Сантен.

— Я подумал, что маленькому Майклу подошла бы комната его отца, — извиняющимся тоном пробормотал Гарри. — Конечно, моя дорогая, если ты не согласна, есть еще дюжина, из которых можно выбрать любую.

Медленным взглядом Сантен обводила комнату, всматриваясь в ружья в чехлах, удочки для рыбной ловли, биты для крикета, стоявшие в углу; смотрела на книги на полках над письменным столом; на твидовые пиджаки и гетры, висевшие на вешалках.

— Да, — кивнула она. — Это будет комната Шаса, и мы оставим в ней все, как есть.

— Ну, замечательно, — засмеялся Гарри облегченно. — Я так рад, что ты не возражаешь.

Он поспешил из комнаты, и по галерее разнесся зычный голос, отдававший по-зулусски приказы слугам.

Сантен медленно обошла комнату, коснувшись постели, на которой спал Мишель; потерлась щекой о толстый твидовый пиджак, и ей показалось, что материя все еще хранит особый чистый запах его тела; потом перешла к письменному столу, проведя пальцем по инициалам «М.К..», вырезанным ножичком на дубовой поверхности; сняла с полки экземпляр «Jock of the Bushveld» и полистала его; положила книгу обратно и направилась к двери.

В коридоре царила настоящая суматоха: Гарри опять суетился, руководя действиями двух слуг-зулусов, спотыкавшихся под грузом детской кровати. Сантен улыбнулась. Внутри этой тяжелой конструкции из красного дерева с высокими опускающимися боковинами мог бы уместиться взрослый лев.

— В этой кроватке спал Майкл, и я подумал, что она выдержит и его сына, как ты полагаешь, дорогая?

Девушка не успела ответить, внизу в холле требовательно зазвенел телефон.

— Покажи им, куда ее поставить, дорогая, — попросил Гарри и помчался вниз.

Он отсутствовал почти полчаса. До Сантен долетали непрекращающиеся надрывные звонки. Полковник прибежал обратно, клокоча от возмущения.

— Этот чертов телефон не перестает звонить. Все хотят встретиться с тобой, дорогая. Ты теперь очень знаменитая леди. Еще один растрепанный журналист хочет взять у тебя интервью.

— Надеюсь, вы сказали им «нет», папа.

Казалось, что за последние два месяца каждый местный журналист обратился с просьбой об интервью. История потерявшейся в дикой африканской пустыне девушки, которой удалось спастись вместе с ребенком, на какое-то время заняла первые полосы едва ли не всех газет в Йоганнесбурге и Лондоне, в Сиднее и даже Нью-Йорке.

— Я отправил его восвояси, — заверил Гарри. — Однако есть еще кое-кто, кому не терпится увидеть тебя снова.

— Кто же это?

— Мой брат, генерал Кортни — он и его жена приехали специально из Дурбана сюда в свой дом в Лион Коп. Они хотят, чтобы мы прибыли к ним на ленч и остались на весь завтрашний день. Я принял приглашение и от твоего имени. Надеюсь, я правильно поступил?

— О, конечно. Естественно!

Анна отказалась сопровождать их в Коп Лион.

— Здесь столько дел! — заявила она.

Прислуга в усадьбе уже присвоила ей свое собственное имя — Чеча, что означало «Торопись!». Это было первое слово на зулусском языке, которое выучила Анна, и вся прислуга с первых же часов начала относиться к ней с осторожным, все возрастающим уважением.

Гарри и Сантен покатили по насыпи, усадив Шаса между собой. Когда они добрались до усадьбы с красиво покрытым соломой домом, рослый бородатый человек быстро спустился по ступеням, чуть прихрамывая, и раскрыл им свои объятия.

— Это все равно что ты воскресла из мертвых, — мягко произнес Шон Кортни. — Словами невозможно выразить то, что я чувствую. — И он повернулся, чтобы взять Шаса из рук Гарри. — Значит, вот он какой, сын Майкла!

А Шаса что-то затрубил от восторга, обеими руками ухватив генерала за бороду.

В этот момент на пороге дома появилась Руфь Кортни. Ей было уже за сорок, но еще не было пятидесяти. Это тот возраст, когда любая красивая и элегантная женщина переживает расцвет. Она легким поцелуем коснулась щеки Сантен, с нежностью сказав:

— Майкл был для нас совсем особенным человеком, и теперь ты займешь его место в наших сердцах.

Позади Руфь стояла молодая женщина. Сантен узнала ее мгновенно по фотографии в рамке, которую генерал Кортни держал при себе во Франции. Сторм Кортни была еще красивее, чем на снимке, с восхитительной кожей на лице, прозрачной и нежной, словно лепестки роз, с сияющими еврейскими глазами, которые она унаследовала от матери. Но ее прелестный рот был капризно надут, во взгляде темных глаз сквозила сварливость, присущая обычно сварливому ребенку, избалованному до крайности. Сторм приветствовала Сантен по-французски:

— Comment vas-tu?[136] — Она говорила с чудовищным акцентом. Обе посмотрели в глаза друг друга. Мгновенно возникшая антипатия была взаимной и сильной, они почувствовали это сразу.

Подле Сторм стоял с серьезным видом высокий и стройный молодой человек с необычайно добрыми глазами. Марк Андере был личным секретарем генерала. Сантен он инстинктивно понравился так же быстро, как не понравилась Сторм.

Подхватив Сантен под одну руку, а жену под другую, генерал повел их в дом.

Хотя две усадьбы разделяли каких-то несколько миль, дома были разительно непохожи друг на друга. Желтый паркетный пол Лион Копа сверкал, натертый воском, картины на стенах были выдержаны в светлых и радостных тонах — в одном из полотен Сантен угадала работу Поля Гогена из его таитянского цикла, повсюду стояли вазы со свежими цветами.

— Если позволят дамы, мы с Гарри покинем вас на несколько минут, а Марк вас развлечет.

Шон увел брата в свой кабинет, пока его секретарь разливал дамам прохладительные напитки.

— Я был с генералом во Франции, и ваш городок Морт Омм хорошо знаю, — сказал Марк, поднося Сантен бокал. — Мы были расквартированы там, пока не ушли на передовую.

— Ах, как чудесно, что вы вспомнили сейчас мой дом! — воскликнула Сантен, невольно коснувшись руки Марка. Сторм Кортни, усевшись с ногами на шелковую кушетку в другом конце и напустив на себя вид скучающего безразличия, бросила в ее сторону такой ядовитый взгляд, словно желая испепелить на месте.

— Alors, cherie! Значит, вот так! — И, повернувшись к Марку, выразительно посмотрела ему прямо в глаза, продолжая говорить, преувеличенно картавя французский. — Так вы, возможно, помните шато за церковью севернее городка?

Она явно приглашала к разговору на запретную тему, однако Руфь Кортни, интуитивно почувствовав запах пороха, мягко вмешалась, поменяв тему.

— Ну, Сантен, садись рядом со мной и рассказывай. Я хочу услышать все о твоих невероятных приключениях:

И наверное, в пятидесятый раз Сантен повторила тщательно отредактированную ею самой версию гибели их судна и рассказ о скитаниях по пустыни Калахари.

— Потрясающе! — в какой-то момент воскликнул Марк Андерс. — Я часто восхищался наскальной живописью в пещерах горы Дракенсберг, потому что некоторые из рисунков действительно на редкость красивы, но я и не подозревал, что дикари-бушмены существуют до сих пор. Охотники выкурили их из тех мест свыше шестидесяти лет назад. Судя по всем описаниям, это опасные и предательски ненадежные маленькие злодеи, настоящий бич племен; я был уверен, что их всех давно истребили.

На диванчике в другом конце комнаты Сторм Кортни театрально вздрогнула.

— Я просто представить не могу, как ты могла позволить хоть одному из этих маленьких желтых чудовищ прикоснуться к тебе, cherie. Я наверняка умерла бы от ужаса!

— Bien sur, cherie, — конечно, дорогая, тебе бы не пришлось бы насладиться едой из живых ящериц и кузнечиков, правда? — милейшим голосом спросила Сантен, отчего лицо Сторм пошло пятнами.

В этот момент в комнату, громко топая, вернулся Шон Кортни и прервал их разговор.

— До чего приятно видеть, что ты, Сантен, уже настоящий член нашей семьи. Ты и Сторм будете, похоже, большими приятельницами, разве нет?

— Несомненно, отец, — промямлила Сторм, а Сантен рассмеялась.

— Ваша Сторм такая милочка, я уже ее полюбила. — Она безошибочно выбрала один из тех эпитетов, из-за которого розовое личико Сторм побелело от ярости.

— Ну и прекрасно. Но не пора ли обедать, любовь моя?

Руфь, поднявшись с кресла, взяла Шона под руку и повела их всех на веранду, где под раскидистой кроной цветущей жакаранды был накрыт стол. Сам воздух, казалось, окрасился в лиловый и зеленый цвет, проникая сквозь яркие гроздья на ветвях, ощущение было таким, словно они попали в подводный грот.

Слуги-зулусы, собравшиеся неподалеку в ожидании сигнала Шона, унесли Шаса на кухню, будто заморского принца. Восторг Шаса был написан у него на лице, впрочем, и черные лица слуг излучали неменьшую радость.