— Шаса! — позвала Сантен и попыталась сесть, но удалось лишь судорожно дернуться, а из горла вырвался приглушенный хриплый шепот. — Шаса! — на этот раз она собрала все силы. — Шаса! — как лягушка, хрипло проквакала Сантен.

За палаткой послышалось испуганное восклицание, до нее долетел грохот перевернутого стула. Вход в хижину закрыла темная тень, в проеме появилась чья-то фигура, к ней и рванулась Сантен.

Там стоял мужчина. В руках держал Шаса.

Высокий и широкоплечий. Свет был ему в спину, и разглядеть лицо она не могла.

— Итак, спящая красавица проснулась. — Вот он, этот глубокий волнующий голос. — Наконец после долгих ожиданий.

Все еще держа ее сына, шагнул к кровати и склонился над ней.

— Мы волновались, — мягко произнес он. Сантен взглянула в лицо самого красивого мужчины, которого ей когда-либо доводилось встречать, с золотыми волосами и желтыми, как у леопарда, глазами на загорелом золотистом лице.

Шаса у него на руках скакал вверх-вниз и рвался к ней.

— Мама!

— Мой малыш! — Сантен подняла руку вверх, и незнакомец посадил ребенка рядом с ней.

А потом осторожно взял Сантен за плечи и приподнял, чтобы она могла сидеть, опершись на валик за спиной. Руки мужчины загорелые и сильные, а пальцы тонкие, как у пианиста.

— Кто вы? — Голос Сантен был охрипшим и очень слабым, под глазами жуткие синяки.

— Меня зовут Лотар де ла Рей, — ответил он, а Шаса сжал кулачки и колотил ими по плечу мамы, выражая тем самым избыток своих чувств.

— Ну-ну! — Лотар взял маленькие ручки в свои. — Твоя мама еще не готова к такому сильному излиянию твоей любви, пока еще не готова.

Сантен заметила, как смягчилось выражение его лица, когда он взглянул на ребенка.

— Что со мной произошло? Где я?

— На вас напал лев. Когда я выстрелил в зверя, вы упали с дерева.

— Да, это я помню, а потом…

— У вас было сотрясение мозга, воспалились раны от когтей льва.

— И сколько это продолжалось?

— Шесть дней. Но худшее позади. Правда, отечность на ноге все еще большая и воспаление не прошло, мевру Кортни.

Сантен замерла от неожиданности.

— Вы называете меня этим именем. Откуда оно вам известно?

— Я знаю, что вас зовут мевру Сантен Кортни, что вы одна из выживших с госпитального судна «Протеа Касл».

— Откуда? Откуда вы знаете эти вещи?

— Меня отправил на поиски ваш свекор.

— Мой свекор?

— Да, полковник Кортни. И эта женщина. Анна Сток.

— Анна?! Анна жива? — Сантен схватила его за руку.

— На этот счет нет ни малейших сомнений. Она очень даже жива.

— Это самые чудесные новости! Я думала, что она утонула.

Сантен вдруг замолчала, сообразив, что все еще держит мужчину за руку. Опустила руку на простыню и откинулась на поднятые подушки.

— Расскажите мне, расскажите мне все. Как она? Откуда вы узнали, где меня искать? Где сейчас Анна? Когда я увижу ее?

Лотар снова рассмеялся, обнажив свои белоснежные зубы.

— Так с чего же мне начать?

— Начните с Анны, расскажите мне о ней.

Он говорил, а она жадно слушала, не спуская глаз с лица, задавая один вопрос за другим, борясь с собственной слабостью и утопая в звучании его голоса. И была невероятно счастлива, оттого что слышит радостные вести из реального мира, в котором отсутствовала столь долго, что принес их такой же белый, как и она, человек, что снова смотрит на представителя цивилизованного мира.

День подходил к концу, вечерний сумрак наполнил хижину, когда Шаса вдруг заплакал требовательно и сердито. Лотар прервал свой рассказ.

— Он голодный.

— Я покормлю его, если вы оставите нас ненадолго, минхерц.

— Не покормите, — покачал головой Лотар. — У вас пропало молоко.

Известие повергло Сантен в шок. Она безмолвно смотрела на Лотара. Целый вихрь мыслей пронесся в голове. Увлеченная его рассказом и погрузившаяся в свои переживания, до этого мгновения она не успела даже подумать о том, что, кроме нее, в лагере нет женщин, что в течение шести суток за ней, абсолютно беспомощной, кто-то ухаживал, мыл, перебинтовывал раны, менял белье и кормил. Слова Лотара, произнесенные с какой-то будничной прямолинейностью, вернули ее в реальность, в эту хижину. Пока Сантен смотрела на него, чувствовала, как краска стыда заливает ей лицо. Щеки запылали, когда она представила, что эти тонкие пальцы касались мест, которых до этого касался лишь один-единственный мужчина. Захотелось спрятаться при мысли, что довелось увидеть желтым пронзительным глазам незнакомца.

Сантен сгорала от смущения, а потом — невероятно, но это было так — ее обуяло дикое и бесстыдное возбуждение, от которого перехватило дыхание. Опустив глаза, она отвернулась, чтобы Лотар не увидел ее пунцовых щек.

А тот, казалось, совсем не замечал ни смущения, ни заалевших щек.

— Ну, давай, солдат, покажем маме, что мы теперь умеем делать, — произнес он, сажая Шаса к себе на колени и протягивая малышу ложку с едой.

— Ам, ам, — зачмокал губами малыш, открывая широко рот навстречу каждой протянутой ложке.

— Вы ему нравитесь.

— Ну да, мы с ним друзья, — признался Лотар, вытирая влажной салфеткой размазанную по всему лицу Шаса кашу.

— Вы умеете хорошо обращаться с детьми, — прошептала Сантен, заметив в золотистых глазах тень глубоко затаенной боли.

— Однажды у меня был сын, — сказал Лотар, усадив Шаса с ней на кровать, забрал грязную ложку и пустой котелок и направился к выходу.

— Где сейчас ваш сын? — мягко спросила она. Помедлив секунду в проходе, он обернулся и тихо ответил:

— Мой сын умер.

Сантен страстно нуждалась в любви. Она так жутко изголодалась по ней в одиночестве, что, казалось, этот голод невозможно утолить даже теми продолжительными, неспешными беседами под тентом рядом с фургоном, когда они болтали, уложив Шаса между собой, в течение всех самых жарких часов томительного африканского дня.

Больше всего говорили о вещах, особенно увлекавших ее, — о музыке и книгах. Хотя Лотар предпочитал Гете Виктору Гюго, а Вагнера Верди, эти различия делали их споры еще более оживленными и нравились обоим. Сантен поняла, что его знания и образованность намного превосходили ее собственные, но странным образом не обижалась. Это просто подстегивало и заставляло вслушиваться еще внимательнее. Голос у него был восхитительный: после пощелкиваний и присвистов языка бушменов Сантен могла подолгу слушать его мелодику и ритм и думать, что этот язык и этот голос и есть сама музыка.

— Спойте нам! — попросила она, когда исчерпали очередную тему. — И Шаса, и я требуем этого.

— Ваш покорный слуга, конечно! — улыбнулся Лотар, насмешливо кланяясь, а потом долго пел им.

«Забери цыпленка, а курица сама за тобой». Сантен вспомнила поговорку, которую любила повторять Анна. Когда она наблюдала, как Лотар катает на плечах Шаса, расхаживая с ним по лагерю, то поняла смысл этого простого изречения, ибо не только глазами, но и сердцем следила за ними!

Поначалу ее пронизывала боль от обиды, когда Шаса бросался навстречу Лотару с криками «Па! Па!». Это обращение должно было принадлежать одному Мишелю, и никому другому. А потом, с сжавшимся сердцем вспоминала, что Мишель лежит на кладбище в Морт Омм.

И стала улыбаться. Первые попытки Шаса пойти самостоятельно заканчивались плачевно, он неизменно шлепался на землю, а после этого с ревом полз к Лотару, ища утешения. Именно нежность и мягкость Лотара по отношению к сыну распаляли ее собственные нежные чувства к нему и толкали к этому человеку, под красивой внешностью которого она успела разглядеть характер твердый и даже жестокий. Сантен не могла не заметить, с каким страхом и подобострастием относились к нему его люди, которым и жестокости, и суровости самим было не занимать.

Лишь однажды ей пришлось быть свидетельницей холодной и убийственной ярости Лотара, которая напугала ее ничуть не меньше, чем того человека, на которого была обращена. Варк Яан, сморщенный желтый готтентот, без всякого злого умысла и в полном неведении надел на охотничью лошадь Лотара седло, которое было ей маловато, и растер бедному животному кожу на спине чуть не до кости. Ударом кулака по голове Лотар сбил Варк Яана с ног и исполосовал ему спину, сорвав клочья рубашки и кожи своей страшной плетью — пятифунтовым кнутом, сделанным из полосок шкуры гиппопотама, и оставил беднягу лежать на земле без сознания в луже крови.

Такая жестокость потрясла и испугала Сантен, видевшую всю жуткую сцену от начала до конца из-под тента, где лежала. Потом, позже, когда она осталась одна у себя в хижине, впечатление от увиденного несколько стерлось, а на его место пришло странное возбуждение, от которого внутри все зажглось огнем.

«Он очень опасен. Опасен и жесток».

Сантен дрожала и не могла заснуть. Лежала и слушала дыхание в хижине рядом и думала о том, как он раздевал ее и дотрагивался, пока она была без сознания. Все внутри напряглось и звенело от этих дум, и Сантен краснела в темноте.

Наперекор ужасным ожиданиям на следующий день Лотар был нежным и внимательным, когда придерживал ее воспаленную и отекшую ногу у себя на колене и выдергивал нитки из шва. От них на коже оставались темные вдавленные следы. Он наклонился, чтобы понюхать рану.

— Рана теперь чистая. Краснота сохранялась, потому что организму хотелось побыстрее отделаться от этих ниток. Теперь заживет очень быстро.

И оказался прав: через два дня Сантен с помощью костылей, которые он смастерил для нее, уже смогла вырваться из своего укрытия.

— Ноги меня совсем не слушаются. Слабость такая, что я могу столько же, сколько Шаса.

— Скоро вы заново наберетесь сил. — Лотар положил ей руку на плечо, помогая удержать равновесие.

Она задрожала от этого прикосновения, надеясь, что он этого не заметил, и убрала руку.

Они остановились возле стреноженных лошадей. Сантен приласкала животных. Поглаживая их шелковистые морды, вспоминала столь дорогой ей запах.

— Я хочу снова скакать верхом.

— Анна Сток говорила, что вы отличная наездница, она рассказала мне, что у вас был жеребец, белый жеребец.

— Его звали Облако, — едва слышно проговорила Сантен, и слезы защипали глаза от нахлынувших опять воспоминаний. Она уткнулась в шею охотничьей лошади Лотара, не желая, чтобы видели ее слезы. — Мое белое облачко, он был таким красавцем, таким выносливым и быстроногим.

— Облако. — Лотар взял Сантен за руку. — Прекрасное имя. — И через мгновение добавил: — Скоро вы сможете сесть на лошадь снова. У нас впереди долгое путешествие. К месту, где ваш свекор и Анна Сток будут ждать вас.

Впервые за последнее время Сантен задумалась о том, что этой волшебной интерлюдии когда-нибудь наступит конец, и, отодвинувшись от лошади, посмотрела на Лотара. Она не хотела, чтобы этому наступил конец, она не хотела, чтобы Лотар покинул ее. Но скоро так и будет.

— Я устала. И не думаю, что быстро смогу сесть на лошадь.

В тот вечер Сантен сидела под тентом е книгой на коленях, притворяясь, что читает, а сама из-под прищуренных век наблюдала за Лотаром, который вдруг посмотрел на нее и улыбнулся с таким понимающим выражением в глазах, что она покраснела и в смущении отвернулась.

— Я пишу полковнику Кортни, — сказал он с улыбкой, сидя перед складным походным бюро и держа в руке перо. — Я отправляю завтра нарочного в Виндхук, на дорогу туда у него уйдет две недели, две недели обратно. Я сообщаю полковнику, когда и где сможем встретиться, и назначаю встречу на 19 число следующего месяца.

«Так быстро?» — хотелось сказать Сантен, но вместо этого она лишь молча кивнула головой.

— Я уверен, что вам не терпится быть вместе с вашей семьей, но не думаю, что мы сможем встретить их раньше.

— Я понимаю.

— Однако я буду счастлив отправить с тем же нарочным любое письмо, какое вам, возможно, захочется написать.

— О, это было бы чудесно! Анна, дорогая Анна, она засуетится, как старая клуша.

Лотар поднялся из-за бюро.

— Пожалуйста, садитесь сюда и берите бумагу, какая вам нужна, мисс Кортни. Пока вы будете заняты письмом, мастер Шаса и я позаботимся об его ужине.

Удивительно, она вывела бумаге слова приветствия: «Моя дражайшая дорогая Анна!» — и не смогла придумать ничего дальше, ибо все обычные слова казались банальными и плоскими.

«Я воздаю благодарность Богу, что ты выжила в ту ужасную ночь, и с тех пор я каждый день думаю о тебе». Плотина прорвалась, и слова потекли из Сантен рекой.

— Нам понадобится тягловая лошадь, чтобы везти этот эпистолярный труд, — за спиной стоял Лотар; она изумилась, сообразив, что исписала мелким убористым почерком дюжину листов бумаги.

— Еще столько всего, что мне хотелось бы рассказать ей, но остальное подождет. — И, сложив листы бумаги, запечатала их восковой печатью, которую достала из маленького серебряного ящичка, прикрепленного на верху бюро, пока Лотар держал свечу.

— Странно. Я чуть не забыла, как держать в руке перо. Это было так давно.

— Вы никогда не рассказывали мне, что с вами случилось, как вы спаслись с тонущего судна, как сумели выжить в течение столь долгого времени и как оказались на сотни миль от берега, куда вас, должно быть, выбросило…

— Я не желаю об этом говорить, — резко оборвала его Сантен.

Перед взором возникли два крошечных, сморщенных, янтарного цвета лица, но она тут же подавила в себе непроходящее, ноющее чувство вины за то, что бросила их столь жестоко.

— Я не хочу даже думать об этом. Будьте столь любезны, не затрагивайте больше эту тему, сэр. — Она проговорила это колючим, строгим голосом.

— Конечно, миссис Кортни. — Он забрал два запечатанных конверта. — Если позволите, я отдам их сейчас Варк Яану, который отправится завтра до рассвета.

Лицо напряглось. Лотар выглядел обиженным и задетым.

Сантен наблюдала, как он подошел к костру, возле которого сидели слуги и слушали приглушенные голоса во время беседы с Варк Яаном.

Когда Лотар вернулся в хижину, она сделала вид, что целиком поглощена чтением, надеясь, что он прервет ее, но тот расположился за бюро и открыл свой журнал в кожаном переплете. Эти записи — ежевечерний ритуал. На сей раз скрип пера по бумаге задевал за живое, потому что внимание было сосредоточено на чем-то, а не на ней.

«У нас с ним осталось так мало времени, а он тратит его попусту».

Она громко захлопнула книгу, но он не поднял головы.

— Что вы пишете?

— Вы знаете, что я пишу, поскольку мы говорили об этом раньше, миссис Кортни.

— И что же, вы все-все записываете в ваш журнал?

— Почти все.

— Вы пишете обо мне?

Лотар отложил в сторону ручку и пристально посмотрел на нее. Она сконфузилась под прямым взглядом этих спокойных желтых глаз, но заставить себя извиниться не смогла.

— Вы совали нос в вещи, которые вас не касаются.

— Конечно.

— И что же вы написали обо мне в этом своем журнале?

— А вот теперь, мадам, вы хотите знать слишком много, — произнес он холодно, закрывая дневник и кладя его в один из ящиков бюро. — Если позволите, мне надо осмотреть лагерь.

Теперь она знала, что не может обращаться с ним так, как когда-то обращалась со своим отцом, а потом и с Мишелем. Лотар был очень гордым человеком. Он не позволит ей унижать его достоинство никоим образом, потому что этот мужчина всю свою жизнь боролся за право быть хозяином самому себе. Не разрешит ей воспользоваться своим необыкновенно рыцарским отношением к ней и к Шаса, не разрешит помыкать им.

Утром следующего дня Сантен поняла, что не находит себе места из-за его холодности и формального обращения, но потом стала злиться.

«Из-за такой пустячной размолвки он дуется, как избалованный ребенок. Ну, ладно, посмотрим, кто из нас умеет дуться дольше и сильнее».

К утру второго дня ее сердитость уступила место нахлынувшему чувству одиночества и тоски. Она вдруг обнаружила, что страстно жаждет увидеть от него улыбку, получать удовольствие от интересных бесед и услышать опять голос, который пел ей.

Сантен смотрела, как Шаса топает по лагерной площадке, повиснув у Лотара на руке, и бесконечно болтает с ним о чем-то, что было понятно только этим двоим. И внезапно поймала себя на том, что ревнует к Лотару собственного ребенка.

— Я сама покормлю Шаса, — холодно сообщила она. — Пора уже мне вернуться к моим обязанностям. Вам не нужно больше стеснять себя, сэр.

— Конечно, миссис Кортни.

Ей захотелось разреветься. «Пожалуйста, я очень сожалею», — чуть не слетело у нее с губ, но их обоюдная гордость превратилась в непреодолимую преграду.

Весь день она ждала возвращения его лошади, но издали доносились лишь звуки ружейных выстрелов. Лотар вернулся в лагерь, когда уже стемнело и они с Шаса были уже в кровати. Сантен лежала, прислушиваясь к голосам и звукам, когда тушу антилопы, застреленную Лотаром, стаскивали с его охотничьей лошади и вешали на разделочном столбе. Допоздна Лотар просидел у костра со своими людьми, до Сантен доносились отзвуки их громкого смеха, а она изо всех сил старалась заснуть.

Наконец услышала, как он прошел в хижину, стоявшую рядом с их жилищем, услышала плеск воды, когда он умывался из ведра у входа, шорох его одежды, а потом скрип кровати, пока он укладывался.

Ее разбудил плач Шаса, она сразу поняла, что малыш плачет от боли. Спустив ноги с кровати, все еще в полудреме, Сантен стала нащупывать в темноте сына и услышала, как в хижине Лотара чиркнула спичка, а потом засветился фонарь.

— Ш-ш-ш! Успокойся, мой маленький. — Она баюкала Шаса, прижав к груди, но его горячее тельце испугало ее.

— Можно мне войти? — спросил от входа Лотар.

— О, да.

Наклонившись, он вошел в хижину и поставил фонарь на землю.

— Шаса. Он заболел.

Лотар забрал у нее ребенка. Ничего, кроме брюк, на нем не было, он был обнажен по пояс, ноги тоже были босыми; спутанные после сна волосы торчали в разные стороны.

Дотронулся до щеки Шаса, а затем сунул палец в его орущий рот. Шаса захлебнулся в крике, вцепившись впалец, как акула.

— Еще один зуб, — улыбнулся Лотар. — Я его уже утром нащупал.

И отдал малыша Сантен, но тот снова протестующе завопил.

— Я сейчас вернусь, солдат. — Было слышно, как он возится в полевой аптечке, прикрученной к полу фургона.

Когда вернулся, держал в руках небольшую бутылочку. Сантен невольно сморщила нос, почувствовав острый запах гвоздичного масла.

— Сейчас мы этот плохой зуб полечим, сейчас. — Лотар осторожно смазал маслом десны Шаса, а тот облизнул ему палец. — Вот храбрый солдат.

Он уложил Шаса в его кроватку, через несколько минут мальчик снова крепко спал.

Поднял фонарь.

— Спокойной ночи, миссис Кортни.

— Лотар! — Слетевшее с губ его имя в равной степени испугало обоих.

— Пожалуйста, я так долго была одна. Пожалуйста, не будь ко мне больше жестоким.

Она протянула обе руки. Повернувшись, он опустился на край кровати возле нее.

— О, Лотар, — пробормотала Сантен порывисто и приглушенно, обвивая руками его шею. — Люби меня, пожалуйста, люби меня.

Горевшие, как в лихорадке, губы коснулись ее губ, и сильные руки обняли так крепко и с такой нежной страстностью, что она задохнулась, ибо весь воздух из легких у нее забрали.

— Да, я был жесток по отношению к тебе, — тихо произнес он задрожавшим голосом, — но только потому, что мне до отчаяния, до боли хотелось обнять тебя, потому что я медленно умирал, сгорая от любви к тебе.

— О, Лотар, обними же меня и люби меня, и никогда, никогда больше не отпускай.

Дни, последовавшие за этим, сполна компенсировали все тяготы и одиночество, перенесенные за месяцы и годы. Словно судьба передумала и решила обрушить на Сантен восторги и радости, в которых ей было отказано в течение столь долгого времени.

Просыпаясь в предрассветный час на узкой кровати и еще не открыв глаза, протягивала руку, охваченная жгучим страхом, что его может не оказаться рядом, но он всегда был возле нее. Иногда только притворялся спящим. Тогда она пыталась поднять ему веко пальцами. Если ей удавалось проделать это, Лотар закатывал вдруг глаза на лоб, оставляя одни сверкающие белки. Сантен начинала хихикать и засовывала ему в ухо язык, обнаружив, что эту «пытку» бесстрашный воин выносить не мог — его голые руки покрывались гусиной кожей, он мгновенно просыпался и хватал ее в объятия. Смех замирал, сменяясь тихими вздохами, которые скоро переходили в блаженный стон.

По утренней прохладе они скакали вместе на лошадях, и Лотар сажал Шаса в седло перед собой. Первые несколько дней пускали лошадей просто пощипать травы, а сами сидели верхом и далеко от лагеря не отходили. Но по мере того как здоровье Сантен крепло и к ней возвращались силы, отправлялись все дальше. Возвращаясь в лагерь, последнюю милю мчались сумасшедшим галопом, обгоняя друг друга. Шаса, сидевший в полной безопасности в седле Лотара, визжал от восторга, когда они, раскрасневшиеся, влетали в лагерь и набрасывались на завтрак.

Тянувшееся бесконечно знойное время после полудня проводили, лежа или сидя под навесами, каждый на своем кресле. Передавая книгу или устраивая поудобнее Шаса, случайно касались друг друга и ласкали глазами до тех пор, пока жаркая истома не превращалась в мучительно-сладкую пытку.

Когда жар спадал и солнце переставало палить, Лотар снова седлал лошадей, и они скакали к подножию скользкого каменистого склона у горы. Стреножив лошадей и пересадив Шаса на мужские плечи, взбирались по расщелине в одну из небольших узких ложбин, защищенную голыми высокими стенами. Здесь, под древними наскальными рисунками бушменов, Лотар обнаружил скрытый густой листвой термальный источник, бивший прямо из-под скалы и стекавший в крошечный круглый водоем.

Во время их первого визита в это чудесное место Лотара пришлось уговаривать снять одежду и искупаться. Сантен же была счастлива скинуть с себя и верхнюю, и нижнюю длинные юбки, которые мешали ей и путались под ногами, и насладиться свободой обнаженного тела, к которой она успела привыкнуть за время жизни в пустыне. Она плескала в Лотара водой, поддразнивала его и откровенно соблазняла до тех пор, пока он наконец, чуть ли не с вызовом, не сбросил с себя бриджи и поспешно не нырнул в воду.

— Ты жуткая бесстыдница, — сказал полушутя-полусерьезно.

Присутствие Шаса сдерживало, они лишь слегка касались друг друга под слоем зеленой воды, каждый раз вздрагивая и забывая обо всем. В какой-то момент Лотар уже не смог больше выносить эту муку и потянулся к Сантен, сжав решительно губы, — жест, уже хорошо ей знакомый. Она ускользнула из объятий, взвизгнула совсем по-девичьи и выпрыгнула на берег, на свои юбки, которые тут же натянула на себя, блеснув мокрыми ногами и порозовевшими от жаркой воды светлыми ягодицами.

— Пришел домой поздно — пропусти обед!

Уложив Шаса и задув фонарь, Сантен пробралась, затаив дыхание, в хижину Лотара. Он ждал ее, натянутый, как струна, после всех дневных соблазнов, поддразниваний и искусных отступлений. Как безумные, они кинулись в объятия друг друга; словно два врага, схватились в смертельном бою.

Позже, лежа в темноте, обнявшись, тихо-тихо, чтобы не разбудить Шаса, строили бесконечные планы на будущее, простиравшееся перед ними без конца и края, будто они оказались у входа в рай.

Казалось, Варк Яан отсутствовал всего несколько дней. Однажды в самый разгар жары он прискакал на взмыленной лошади в лагерь и привез пачку писем, запечатанных смолой в парусиновом пакете. Одно — для Лотара, который быстро пробежал его глазами.

«Имею честь сообщить Вам, что в моем распоряжении имеется документ относительно Вашей полной амнистии, подписанный как Генеральным прокурором мыса Доброй Надежды, так и Министром юстиции Южно-Африканского Союза.

Примите мои поздравления в связи с успехом Вашего рискованного предприятия. Я с нетерпением жду встречи с Вами там и тогда, когда Вы назначите ее, с удовольствием вручу Вам этот документ.

Искренне ваш,

«Гарри Кортни (полк.)».

Два других письма предназначались Сантен. Гарри Кортни от имени семьи приглашал ее и Шаса, сообщая, что их ждут с любовью и нетерпением и что они будут окружены самой теплой заботой и вниманием.

«Из самого несчастного существа, погруженного в глубочайшую скорбь, вы разом превратили меня в счастливейшего из отцов и дедов, полного надежд.

Жажду обнять вас обоих.

Поторопите этот день.

Любящий Вас и преданный Вам отец,

Гарри Кортни».

Последнее письмо, которое было гораздо толще, чем два предыдущих вместе взятые, написано корявым, полуграмотным почерком Анны Сток. Лицо Сантен раскраснелось от волнения, она то смеялась, то заливалась слезами, читая отдельные куски Лотару вслух, а когда закончила, то тщательно свернула оба письма и сказала:

— Как же мне хочется увидеть их, а в то же время страшно не хочется, чтобы в это наше с тобой счастье вмешивался еще кто-то, какая-то иная жизнь. Я страстно хочу уехать отсюда и хочу остаться здесь с тобой навсегда. Ну, не глупо ли?

— Конечно, глупо, — рассмеялся Лотар. — С рассветом мы отправляемся.

Они совершали переходы по ночам, чтобы избежать дневного жара пустыни. Пока Шаса крепко спал в фургоне, убаюканный движением колес, Сантен скакала, не отставая ни на шаг, рядом с Лотаром. В свете луны его волосы сияли, а ночные тени смягчали выражение суровости на лице, отмеченном страданием, и она не могла оторвать глаз.

Каждое утро, незадолго до рассвета, разбивали лагерь. Если случалось, что оказывались рядом с водоемом, поили и купали скот и лошадей, а потом натягивали рядом с фургоном тент и дремали, пока не спадала жара.

Ближе к вечеру, когда слуги сворачивали лагерь, готовясь к ночному переходу, Лотар обычно отправлялся на охоту. Первое время Сантен ездила вместе с ним, не желая расставаться даже на час.

Но однажды, в неясном сумеречном свете, Лотар выстрелил и промахнулся. Пуля попала в живот маленькой красавице-газели. Она неслась, опережая лошадей, с удивительной выносливостью и волочила за собой собственные внутренности, выпадавшие из рваной раны. И даже когда упала, то, приподняв голову, наблюдала, как Лотар спешился с коня и достал нож. После этой сцены Сантен перестала сопровождать охотника.

В тот вечер она была одна. С севера внезапно задул ветер, пронизывающий и холодный. Пришлось залезть в жилой фургон, чтобы достать теплую куртку для Шаса.

Фургон был забит грузом, упакованным и готовым для ночного перехода. Холщовая сумка, в которой лежала вся одежда, приготовленная Анной для Шаса, оказалась в самом дальнем углу, и Сантен пришлось перелезать через огромный деревянный сундук, чтобы добраться до нее. Запутавшись в длинных юбках, она споткнулась и расставила руки, чтобы не упасть.

Одна рука ухватилась за какую-то металлическую ручку, которая оказалась ручкой от ящика на походном бюро Лотара, привязанном к кровати. Опершись о бюро, Сантен увидела, что ящик легонько выдвинулся и приоткрылся.

— Он забыл закрыть, надо будет сказать ему об этом.

Задвинула ящик, перелезла через сундук, достала сумку и вытащила курточку для Шаса, после чего стала пробираться обратно. Взгляд снова упал на ящик бюро. Она вдруг замерла на месте, не сводя с него глаз, хотя и заставляла себя не делать этого.

Однако искушение было, как заноза, застрявшая вдруг в пальце. Журнал Лотара лежал в этом ящике.

— Я собираюсь сделать что-то ужасное, — пробормотала Сантен ставшим внезапно чужим голосом, протягивая руку к ящику. — Интересно, что он написал обо мне? — Она медленно выдвинула ящик, пристально глядя на толстую тетрадь в кожаном переплете. — А мне так хочется это знать!

Стала было задвигать ящик обратно, но искушение оказалось выше ее сил.

— Ладно, я прочту только то, что написано обо мне.

Быстро пробравшись к парусиновым полотнищам у входа в фургон, Сантен выглянула и виновато поежилась. Сварт Хендрик возился с тягловыми быками.

— Мистер Лотар уже вернулся?

— Нет, госпожа, и мы не слышали пока выстрелов. Сегодня он будет поздно.

— Позовите меня, если увидите, что он возвращается, — велела она и полезла обратно в фургон.

Присев на корточки с тяжелым журналом на коленях, Сантен облегченно вздохнула, когда увидела, что почти все записи были сделаны на африкаанс и лишь некоторые абзацы на немецком. Перелистывала страницы, пока не наткнулась на дату, когда он ее спас. Пункт растянулся на целых четыре страницы, оказавшись самым длинным во всем журнале.

Лотар подробно описывал, как лев напал на нее, как он спас Сантен, как они добрались до фургона, пока она была без сознания. Здесь же был рассказ о Шаса.

Сантен улыбнулась.

«Крепкий парнишка, такого же возраста, что и Манфред, когда я видел его в последний раз. Мне кажется, он мне очень нравится».

Все еще улыбаясь, она пробежала глазами свое собственное описание и помедлила на одном из параграфов.

«У меня нет никаких сомнений, что это и есть та самая женщина, хотя она изменилась по сравнению с фотографией и моим мимолетным впечатлением о ней. Волосы у нее густые и курчавые, как у девушки из племени нама, лицо тонкое и коричневое, как у обезьянки». (Сантен чуть не задохнулась от возмущения.) «…но когда она на мгновение приоткрыла свои глаза, я думал, что сердце мое разорвется — такими большими и темными были они».

Несколько смилостивившись, она быстро пролистала несколько страниц и прислушалась, как воришка, не доносится ли топот копыт лошади Лотара. Внезапно на глаза попались слова, написанные четким немецким почерком. «Boesmanne». Сантен остановилась. «Бушмены».

Сердце ее затрепетало, внимание было теперь целиком сосредоточено на этом абзаце.

«Бушмены рыскали возле лагеря всю ночь. Хендрик обнаружил их след возле лошадей и загона для скота. Мы последовали за ними с первыми лучами света. Трудная охота…»

Внимание Сантен привлекло слово Jag». «Охота»? Это слово обычно связывалось с преследованием кого-то, с охотой на животных, и она судорожно заторопилась.