Сантен вскочила на ноги в полном замешательстве, но, не тратя усилий на бесполезные уговоры, схватила свою палку для ходьбы, кое-как прицепила парусиновый капюшон, чтобы закрыть голову от солнца, и кинулась вслед за пигмеями.

На первой же мили пути она очень хорошо поняла, что еда и отдых здорово подкрепили ее. Сначала даже не теряла пару крошечных силуэтов из виду. Видела, как Х-ани тыкала в песок свою палку, зацепляя на бегу ракушку с моллюском, вручала ее О-хва, подцепляла следующую для себя и ела на ходу.

Тогда и Сантен остро заточила конец своей палки и попыталась повторить то, что делала Х-ани. Но поначалу у нее ничего не получалось, пока она не догадалась, что моллюски прятались в песчаных ямках на берегу, а Х-ани каким-то образом умела определять их местонахождение. Скрести песок наугад было совершенно бесполезно. И с этого момента девушка копала только там, где для нее делала отметины Х-ани, с благодарностью высасывая сок из раковин и спеша дальше.

Несмотря на все ее усилия, бег Сантен вскоре замедлился. Двое Санов постепенно отдалялись, а потом и вовсе исчезли из вида. К середине дня она уже еле передвигала ноги, чувствуя, что необходим пусть короткий, но отдых. Так и сделала. Едва присев на песок и приподняв голову, далеко впереди разглядела знакомый уже мыс с лежбищем тюленей.

Х-ани словно предугадала точный предел ее выносливости, поскольку они с О-хва ждали Сантен в укрытии на скалах. Она заулыбалась и защебетала от радости, когда девушка едва ли не вползла по склону в пещеру и рухнула в изнеможении на пол возле костра.

Х-ани дала ей очередную порцию воды. Между стариками снова разгорелся оживленный спор, который Сантен наблюдала с огромным интересом, подмечая, что каждый раз, когда Х-ани показывала в ее сторону, она употребляла слово «нэм». Жесты бушменов были столь выразительны, что Сантен могла бы с уверенностью сказать, что старая женщина хочет ради нее задержаться, а О-хва намерен продолжать путь.

Каждый раз, когда Х-ани обращалась к своему мужу, она смешно складывала губы — как при поцелуе. Сантен внезапно вступила в их разговор, показав на маленького бушмена и тщательно выговорив:

— О-хва!

Оба пигмея ошеломленно поглядели на нее в молчаливом изумлении, а потом под сводами пещеры разнеслись восторженные крики ликования и признания ее успехов.

— О-хва! — Х-ани шаловливо ткнула мужа под ребра, счастливо охнув.

— О-хва! — Старик шлепнул себя в грудь, из чувства признательности подпрыгивая вверх-вниз.

На какое-то мгновение о споре забыли, а это было именно то, чего хотелось Сантен. Как только первое волнение прошло, она показала на старую женщину, которая мгновенно поняла ее молчаливый вопрос.

— Х-ани! — отчетливо выговорила Сантен.

Но только с третьей попытки произнесла последний щелкающий звук с тем звучанием, которое удовлетворило Х-ани, приведя ее в неописуемый восторг.

— Сантен, — девушка дотронулась до себя, чем вызвала настоящую бурю недовольства, выразившуюся в том, что бушмены громче обычного защелкали языками и быстро-быстро замахали руками.

— Нэм Чайлд!

Х-ани легонько шлепнула Сантен по плечу, и та, не став спорить, согласилась быть крещеной во второй раз.

— Нэм Чайлд!

— Ну вот, досточтимый старейший, — завершила Х-ани свой спор с мужем, — Нэм Чайлд, возможно, уродлива, но очень быстро учится и носит ребенка. Здесь мы отдохнем и продолжим путь завтра. Дело подождет!

Ворча себе под нос, О-хва зашаркал прочь из пещеры, но когда, уже в сумерках, вернулся обратно, нес на плече свежую тушку молодого тюленя. Сантен почувствовала себя достаточно отдохнувшей, чтобы присоединиться к церемонии благодарения, и хлопнула в ладоши вместе с бушменкой, пытаясь подражать ее гортанным выкрикам, пока О-хва танцевал вокруг них, а мясо тюленя жарилось на углях.

Мазь Х-ани принесла отличные результаты. Свежие ожоги и ссадины на лице девушки подсохли, а ее светлая кожа потомка древних кельтов потемнела и, день ото дня привыкая к солнцу, приобрела цвет тикового дерева, хотя Сантен не переставала расчесывать свои густые темные волосы, чтобы как можно тщательнее прикрывать ими лицо.

По мере того как организм все больше закалялся от тяжелой работы и потребления богатой протеинами морской пищи, с каждым днем она набиралась все больше сил. Вскоре уже могла бежать широким шагом на своих длинных ногах, легко приспосабливаясь к тому ходу, который задавал О-хва. Теперь Сантен уж не отставала, не стало больше и споров из-за коротких передышек в пути. Для нее было делом чести бежать наравне со стариками-бушменами с самого рассвета до наступления сумерек.

— Я тебе покажу, старый черт, — ругалась она про себя, остро ощущая странную и непонятную враждебность, которую О-хва проявлял по отношению к ней. Причиной, видимо, служили именно ее слабость и беспомощность и то, что такая спутница была для них обузой.

Однажды, перед самым отправлением в путь, Сантен забрала у Х-ани половину наполненных водой страусиных яиц и, несмотря на протесты, завязала их в свой хлопчатобумажный платок. Едва бушменка поняла ее намерения, она с готовностью приняла помощь, нещадно тыча мужа в бок, когда они начали свой очередной дневной пробег.

— Нэм Чайлд несет свою долю груза, как любая из женщин Санов.

Истощив запас колкостей, обратилась к Сантен, начав с необыкновенной серьезностью учить ее языку Санов, и не удовлетворялась до тех пор, пока та не произносила правильно то или иное слово и не показывала на примере, что поняла урок.

Сперва девушка слегка подтрунивала над старой женщиной, но очень скоро каждое новое открытие стало доставлять ей невероятное удовольствие, дневные переходы казались легче и быстрее. По мере того как крепло ее здоровье, понимание окружавшего мира также становилось другим.

То, что она поначалу приняла за бесплодную пустыню, внезапно превратилось в мир, кишащий странной и чудесно приспособленной жизнью. Полоски берега с зеленевшими в них водорослями и подводные рифы оказались скопищами ракообразных, моллюсков и морских червей, а время от времени, после отлива, между камней на отмели застревала какая-нибудь рыбина. Настоящие морские рыбы с поблескивавшей серым металлическим блеском чешуей и со слегка зеленоватым оттенком кожи. Разрезанные и поджаренные на углях, они были вкуснее, чем тюрбо.

А однажды наткнулись на место, где пингвины-самцы высиживали яйца. Птицы облюбовали для себя скалистый островок, соединенный с берегом рифом, по которому трое людей прошли вброд во время отлива, хотя Сантен тряслась от ужаса, боясь акул. Тысячи и тысячи черно-белых пингвинов-самцов неподвижно сидели в своих гнездах на голой земле и с шипением и яростными криками раскрывали клювы, когда бушмены собирали неожиданный урожай из крупных зеленых яиц, наполняя свои сумки. Испеченные в песке под костром пингвиньи яйца были вкусны необыкновенно. Их прозрачные белки и яркие желтки до такой степени питательны, что за раз можно съесть только одно яйцо, и потому запаса хватило надолго.

Переменчивые дюны с крутыми склонами из бегущего под ногами, сыпучего песка служили домом для ящериц, строивших в них свои норки, и ядовитых гадюк, чьей добычей становились ящерицы. Бушмены забивали палками тех и других, поджаривая их прямо в чешуйчатой коже. Поборов первоначальное отвращение и попробовав, Сантен решила, что на вкус мясо пресмыкающихся очень похоже на курятину.

По мере того как они продвигались все дальше на север, дюны уже не возвышались сплошной чередой песочных гор и более не казались неприступными крепостями, а все чаще перемежались участками сухой твердой земли, увы, такой же голой и выжженной солнцем, как сами дюны и прибрежные пустоши. Х-ани тем не менее вела Сантен по каменистому берегу, находя сочные растения — с виду совершенно такие же, как и бурые камни. Когда однажды начали копать под крошечными, совсем неприметными листиками, то, к изумлению, обнаружили под землей раздутый корень размером с футбольный мяч.

Сантен смотрела, как своим каменным ножом Х-ани мелко нарезала очищенный корень, а затем взяла горсть кусочков, поднесла ко рту и крепко сжала, оттопырив большой палец, словно доила корову. Молочного цвета жидкость заструилась по пальцу, попадая в открытый рот. Выцедив последнюю каплю, бушменка принялась протирать оставшейся массой лицо и руки, расплываясь в улыбке от удовольствия.

Сантен тут же последовала примеру. Сок корня был горьким, как хина, но, придя в себя, девушка поняла, что он утолил жажду гораздо лучше, чем вода, а когда натерла тело кашицей, кожа, ставшая очень сухой из-за ветра, солнца и соли, мгновенно разгладилась, смягчилась и очистилась. Эффект был столь заметным, что впервые со времени кораблекрушения Сантен вспомнила о своей внешности.

В тот вечер они сидели возле костра, ожидая, пока поджарятся моллюски, надетые на палку. Сантен остругала прутик и кончиком вычистила остатки пищи между зубами. Обмакнув указательный палец в выпаренные кристаллы морской соли, как следует поскребла их. Х-ани наблюдала за ней с пониманием. Когда поели, она подошла, присела рядом на корточки и, тихонько напевая, стала осторожно расчесывать прутиком свалявшиеся волосы, после чего заплела их в тугие косички.

Сантен проснулась затемно и сразу поняла, что пока она спала, что-то изменилось. Хотя костер горел, его пламя было странно рассеянным, а возбужденные голоса Х-ани и О-хва звучали чуть приглушенно и доносились как будто издалека. Воздух был холодным и насыщенным влагой, потребовалось какое-то время, чтобы сообразить, что их окутал густой туман, наступавший с моря всю ночь.

Х-ани суетилась, охваченная нетерпеливым волнением.

— Поторапливайся, Нэм Чайлд, поторапливайся. — В словаре Сантен набралось уже около сотни наиболее употребительных слов языка бушменов, и она тут же вскочила на ноги.

— Неси. Вот то.

Х-ани показала на парусиновый мешок со страусиными яйцами, подхватила свою кожаную сумку и умчалась, скрывшись в тумане. Сантен припустилась за ней, стараясь не упускать ее из виду в серебристом тумане, делавшем мир вокруг сказочно-неузнаваемым.

На одном из участков между дюнами Х-ани внезапно опустилась на колени.

— Смотри, Нэм Чайлд. — Она схватила девушку за запястья и потянула к себе, показывая на растение, что росло, распластавшись по земле. Толстая, гладкая кожица, покрывавшая похожие на камни листья, изменяла цвет в зависимости от того, как менялся цвет почвы.

— Вода, Х-ани! — в восторге воскликнула Сантен.

— Вода, Нэм Чайлд! — и Х-ани засмеялась своим гортанным смехом.

Туман с моря конденсировался на толстых гладких листьях и прозрачными капельками воды стекал по вогнутой поверхности, набираясь, как в крошечном корытце, у самого основания едва видневшегося стебля, там, где он исчезал в земле. Растение было восхитительным устройством для сбора влаги, и теперь Сантен поняла, что с каждым приходом тумана подземный корень-шар насыщался ею.

— Быстрее! — приказала Х-ани. — Скоро взойдет солнце.

Раскупорив одно из пустых страусиных яиц, она поставила его в мягкую землю. А потом шариком из звериного меха промакнула блестевшую лужицу росы и осторожно выехала в яйцо-бутылку. Показав, что нужно делать, передала спутнице другой шарик.

— Работай!

Сантен старалась, как могла, не отстать от старой женщины, вслушиваясь в ее счастливую болтовню, но улавливая в ней лишь отдельные слова, пока они спешили от одного растения к другому.

— Это настоящее благословение, потому что духи стали добрыми и послали с моря водяной дым. И теперь переход в Место Вечной Жизни будет не таким тяжким. Без водного дыма мы бы, возможно, погибли. А духи сделали нашу дорогу прямой и гладкой, Нэм Чайлд. Может быть, твой ребенок родится в Месте Вечной Жизни. Это стало бы для него огромной благодатью, потому что тогда твой ребенок будет под особым покровительством духов всю свою жизнь и станет самым великим из охотников, самым сладчайшим из певцов и самым ловким из танцоров. И, конечно, самым счастливым в клане.

Сантен ничего не поняла, но рассмеялась в ответ, почувствовав себя вдруг легко и радостно, хотя звук собственного смеха напугал ее: так давно она не смеялась. Внезапно заговорила по-французски:

— Я уже начала по-настоящему ненавидеть эту вашу суровую землю, Х-ани. После долгих и мучительных ожиданий я должна была увидеть ее, но после всех чудес, какие рассказывал мне Мишель, и всего того, что я сама прочла о ней, эта страна оказалась совсем другой — такой жестокой и такой ужасной.

Вслушиваясь в тон ее голоса, Х-ани замерла. Держала влажный меховой шарик над отверстием в яйце-бутылке и с недоумением глядела на Сантен широко раскрытыми глазами.

— Ведь только сейчас я впервые рассмеялась с тех пор, как попала в Африку.

И она снова засмеялась, после чего Х-ани, облегченно вздохнув, перевела свое внимание на бутылку.

— Сегодня Африка впервые проявила себя с доброй стороны.

Поднеся к губам влажную меховую губку, Сантен высосала из нее прохладную росу, слаще которой она не пила раньше ничего.

— Это особый день, Х-ани. Особый день для меня и для моего ребенка.

Когда все яйца-бутылки были наполнены до краев и аккуратно закупорены, они решили побаловать себя и пили росу из листьев до тех пор, пока полностью не утолили жажду. Только тогда Сантен огляделась, начиная наконец сознавать, чем был туман для растений и живых существ пустыни.

Яркие рыжие муравьи выползли из своих глубоких ямок, чтобы воспользоваться благодатным моментом. Трудяги-муравьи спешили от растения к растению, всасывая в себя капельки жидкости, пока их животики не распухали так, что становились прозрачными и едва-едва не лопались, только тогда они снова исчезали в своих норках. А у входа в каждую трещинку их поджидала группа других муравьев. Свадебные кортежи провожали своих королев с супругами, они поднимались в туманный воздух, помахивая хрупкими бумажно-белыми крылышками, и улетали вдаль. Большинство гибло в пустыне, но некоторые выживали и присоединялись к другим семействам летающих муравьев.

Песочные ящерки спустились с дюн, чтобы попировать, ловя муравьев, занятых перелетом. Среди них встречались и грызуны имбирно-красного цвета, прыгавшие по твердой поверхности на необычайно развитых задних лапках, удивительным образом напоминая миниатюрных кенгуру.

— Посмотри-ка, Х-ани, что это? — Сантен вдруг заметила престранное насекомое размером с саранчу, стоявшее на голове, совершенно расслабившись. Роса собиралась в серебристые капельки на блестящей, радужно-переливчатой броне, медленно струясь по желобкам панциря и направляясь прямо в загнутый клювик этого существа.

— Хорошая еда, — сказала Х-ани и сунула насекомое себе в рот, с хрустом разжевала, а затем с наслаждением проглотила.

Сантен залилась смехом.

— Ах, ну что ты за прелесть, Х-ани!

Она начинала видеть вокруг себя потаенную жизнь пустыни и по-своему постигать ее.

— Что за очаровательно-сказочная страна эта Африка! Наконец-то я в состоянии понять хоть что-то из того, что так старался объяснить мне Мишель.

С переменчивостью, свойственной Африке, но не удивлявшей больше Сантен, картина природы внезапно изменилась. Завеса тумана расчистилась, солнце обрушило свой жар на землю так, что последние драгоценные капельки росы испарились с растений-камешков в течение нескольких минут. Муравьи исчезли в муравейники, залепив отверстия, а песочные ящерицы заспешили обратно в дюны, оставив после себя бумажные крылышки съеденных ими летающих муравьев, которые легкий морской бриз лениво разносил по побережью.

Сначала замерзшие в тумане ящерицы нежились на солнечной стороне дюн, однако уже через несколько минут давящий жар заставил их перебежать через гребень на теневую сторону скользкого склона. Позже, когда полуденное солнце уничтожило всякую тень, они нырнули в песок и закопались поглубже, где он был прохладнее.

Х-ани и Сантен, взвалив на плечи свои сумки и согнувшись под тяжестью яиц-бутылок, вернулись на пляж. О-хва был уже в лагере и поджаривал на прутиках с дюжину жирных ящериц, а порядочный мешок рыжих грызунов лежал раскрытый на плоском камне возле костра.

— Ох, муж, какой ты неустрашимый добытчик, — прощелкала Х-ани, кладя свою сумку наземь и расхваливая старика за его старания. — Наверняка среди Санов никогда не было охотников, который сравнился бы с тобой в ловкости!

О-хва, нисколько не смутившись, прихорошился и смешно напыжился от щедрых похвал жены, а Х-ани, на мгновение повернув лицо к Сантен, бросила на нее красноречивый взгляд, какой понятен только женщинам.

«Они все, как маленькие мальчики, — ясно прочитывалось в ее улыбке, — от восьми до восьмидесяти лет они остаются настоящими детьми».

Сантен засмеялась снова, захлопав в ладоши, и присоединилась к игре в пантомиму, понятную лишь ей и Х-ани.

— О-хва молодец! О-хва умница!

Старик гордо приподнял голову, исполненный торжества и важности.

До полнолуния оставалось четыре или пять дней. После ужина было светло настолько, что дюны отбрасывали на берег темно-пурпурные тени. Трое людей, все еще слишком взволнованных приходом утреннего тумана, не могли уснуть. Сантен пыталась следить за болтовней бушменов, время от времени пытаясь присоединиться к ней.

Она уже научилась произносить четыре щелкающих звука языка Санов, а также очень трудному глухому горловому звуку, когда казалось, что говорящего душит что-то.

Однако осилить разницу в звучании тона, которую ухо европейца почти не улавливало, ей пока не удавалось. И само существование этой разницы Сантен заметила лишь в последние несколько дней. Она была крайне озадачена, когда Х-ани, повторяя, казалось бы, одно и то же слово, начала выказывать явное нетерпение из-за того, что Сантен явно не находила разницы в произношении двух слов. А потом вдруг, словно из ушей убрали затычки, она расслышала пять отчетливых окончаний — высокий звук, средний, низкий, повышающийся и понижающийся, которые изменяли не только смысл слов, но также и их связь с остальными членами предложения.

Это было трудно и вместе с тем заманчиво. Сантен села поближе к Х-ани, чтобы наблюдать за ее губами, и вдруг вздохнула с каким-то странным удивлением, схватившись обеими руками за живот.

— Он шевельнулся! — Ее голос был полон изумления. — Он шевельнулся — мой ребенок шевельнулся!

Х-ани поняла мгновенно, быстро протянула руку и, приподняв коротенькую, всю в лохмотьях, юбочку Сантен, приложила ладонь к животу. Глубоко в теле опять что-то живо дернулось.

— Ай! Ай! — взвизгнула Х-ани. — Чувствую его! Чувствую, как он пнулся, будто жеребеночек зебры!

Мелкие слезинки радости навернулись на ее узкие китайские глаза и побежали по изрезавшим лицо глубоким морщинам, искрясь и сияя в свете костра, смешанного с лунным светом.

— Такой сильный, такой храбрый и сильный! Ты только послушай, старейший.

От такого приглашения О-хва никак не мог отказаться. Сантен встала возле костра на колени, высоко подняла свои юбки, обнажив голый живот и не испытывая никакого стыда от прикосновения старика.

— Это самая большая милость на свете, — торжественно объявил О-хва. — Это следует отпраздновать достойным танцем.

Он встал и при свете луны начал свой танец в честь нерожденного младенца Сантен.

Луна опустилась в темное, уснувшее море, а небо над землей уже становилось оранжевым, как спелый апельсин, указывая на приближение дня. Всего несколько секунд назад Сантен проснулась и лежала с открытыми глазами. Ее удивило, что старики все еще спят возле потухших углей вчерашнего костра, но сама она поспешила, зная, что дневной путь начнется еще до восхода солнца.

На приличном расстоянии от стоянки она присела на корточки, чтобы облегчиться, а затем стащила с себя лохмотья и побежала в море. Задохнулась от бодряще-холодной воды, пока терла тело, набирая пригоршнями песок. Натянув одежду на мокрое тело, прибежала обратно в лагерь. Оба старика были по-прежнему укутаны в свои кожаные покрывала и лежали так тихо, что на какой-то миг Сантен охватила паника, но в этот момент Х-ани закашлялась и пошевелилась.

— Слава Богу, они, по крайней мере, живы, — улыбнулась Сантен и стала собирать свои немногочисленные вещи, чувствуя себя настоящей героиней. Обычно Х-ани подгоняла ее, а на этот раз старая бушменка только пошевелилась, забормотав что-то спросонья.

Сантен сумела разобрать несколько слов — «подожди», «отдыхай», «спи», а потом Х-ани повернулась на другой бок и снова с головой завернулась в свою накидку.

Она была озадачена. Подбросила несколько веточек в костер, раздула пламя и села ждать.

Утренняя Венера поднялась над дюнами, бледнея и увядая с приближением восхода солнца, а двое из рода Санов продолжали спать. Сантен стала злиться. Она была теперь настолько здоровой и сильной, что с нетерпением ждала, как бы поскорее отправиться в дневное путешествие.

Только тогда, когда солнце высветило вершины дюн, Х-ани села на земле, зевнула и, почесываясь после сна, икнула.

— Идем? — Сантен произнесла слово с повышающейся интонацией, превратив его в вопрос.

— Нет, нет, — бушменка отрицательно взмахнула рукой. — Ждать… ночь… луна… идти туда, — она ткнула большим пальцем в сторону дюн.

— Идем землю? — спросила Сантен не будучи уверенной, что правильно поняла.

— Идем землю, — согласилась Х-ани, и девушка почувствовала, как внутри у нее что-то дрогнуло. Наконец-то они покидали побережье.

— Идем сейчас?

Дважды за последние несколько дней, когда они останавливались и делали привал, Сантен взбиралась на вершину ближайшей дюны и пристально всматривалась в простиравшуюся перед ней землю. Однажды ей почудилось, будто далеко у горизонта, на фоне вечернего неба видны четкие очертания голубых гор, и она поняла, что всем своим существом рвется с пустынного и однообразного морского побережья в глубь незнакомой и таинственной страны.

— Идем сейчас? — повторила с нетерпением, и О-хва задиристо засмеялся, подойдя и присев на корточки возле костра.

— Обезьянка всегда рвется встретиться с леопардом, а как она визжит, когда видит его!

Х-ани недовольно заквохтала на него и повернулась к Сантен.

— Сегодня мы будем отдыхать. Потому что ночью начнется самый тяжелый отрезок нашего путешествия. Сегодня ночью, Нэм Чайлд, понимаешь? Когда луна станет светить нам. Ночью, пока солнце спит, — потому что ни один мужчина и ни одна женщина не могут пройти под стерегущим их солнцем сквозь землю певучих песков. Сегодня ночью. А сейчас отдыхай.

«Сегодня ночью, — повторила Сантен. — А сейчас отдыхай».

Но она покинула лагерь и снова взобралась по сыпучему скользкому песку на вершину первой линии дюн.

На берегу, в четырехстах футах под нею, две крошечные фигурки, сидевшие возле огня, казались ничего не значащими пятнышками. Повернулась и стала смотреть в глубь континента. Дюны были лишь подножием гигантских песчаных гор, возвышавшихся перед нею.

Цвет их постепенно переходил из бледно-желтого в золотисто-оранжевый, становился светло-коричневым, а затем кроваво-красным, но за дюнами ей опять почудились призрачные пики скалистых зубчатых гор. Пока стояла, небо у горизонта стало молочно-голубым, воздух задрожал и сделался прозрачным; из пустыни пахнуло жаром, но и в этом слабом дуновении чувствовалось опаляющее дыхание песков. Сантен невольно отступила, а над раскаленной землей уже повисла колеблющаяся дымка зеркально-обманчивого миража.

Она повернулась и пошла обратно в лагерь. Ни Х-ани, ни О-хва даже сейчас не сидели без дела. Старый бушмен вырезал из кости наконечники для стрел, а жена создавала новое ожерелье, выбирая кусочки из расколотого страусиного яйца и обтачивая с помощью двух камешков, так что они становились похожими на монетки. Затем острой костяной палочкой осторожно просверливала в них дырки и нанизывала на длинную тонкую жилку.

Наблюдая за работой Х-ани, Сантен вдруг живо представила Анну. Резко поднявшись, она пошла прочь из лагеря. Перестав нанизывать бусинки, Х-ани с грустью посмотрела вслед.

— Нэм Чайлд несчастлива.

— В наших бутылках есть вода, а ее живот наполнен едой, — пробурчал О-хва, продолжая затачивать наконечник для стрелы. — У нее нет причин быть несчастливой.

— Она тоскует по своему клану, — тихим шепотом выговорила Х-ани, а старик ничего не ответил. Оба всё поняли, в молчании вспоминая тех, кого оставили зарытыми в неглубоких могилах в дикой пустыне далеко-далеко отсюда.

«Я уже достаточно окрепла, — говорила себе Сантен, — и научилась, как выживать в таких условиях. А потому не должна больше следовать за ними. Я могла бы повернуть снова на юг и идти одна».

Произнеся последнее слово, она нерешительно остановилась, представила, как это будет. Слово решило все. «Одна, — повторила Сантен. — Если бы Анна осталась жива, если бы был хоть кто-нибудь, к кому я стремилась, возможно, я бы попыталась». Тяжело спустилась к морю, села на песок, в унылой тоске обхватив колени.

«Назад пути нет. Мне остается идти вперед, живя, как животное, как дикарь, и с дикарями».

Она бросила взгляд на лохмотья, едва прикрывавшие тело. «Я должна просто идти вперед, сама не зная куда, — Сантен почувствовала, что находится на грани полного отчаяния, и постаралась тут же прогнать его, словно это был враг во плоти и крови. — Я не поддамся, я просто не поддамся никакому отчаянию, а когда все кончится, я никогда не буду нуждаться. Я никогда не буду страдать от жажды, никогда не буду голодать или носить вонючее рванье. — Она взглянула на свои руки. Все ногти обломались и заросли грязью. Она сжала ладони в кулаки, чтобы не видеть этого. — Никогда больше. И клянусь, что мой сын и я никогда не будем нуждаться».

Был уже поздний вечер, когда она вернулась в примитивный лагерь под дюнами. Посмотрев на нее, Х-ани радостно засмеялась, как высохшая маленькая обезьянка, и Сантен вдруг ощутила прилив невероятной нежности.

— Милая Х-ани, ты все, что у меня осталось.

Старая женщина поднялась на ноги и пошла навстречу, неся в руках законченное ожерелье из скорлупы страусинового яйца.

Приподнявшись на цыпочки, любовно приладила его на голове Сантен, опустив оставшуюся нить ей на грудь и что-то напевая под нос, ибо явно была удовлетворена результатом своей работы.

— Оно очень красивое, Х-ани. Спасибо, спасибо тебе большое.

Она вдруг расплакалась.

— А я назвала тебя дикарем. Прости меня, прости, пожалуйста! Кроме Анны, ты самый дорогой, самый чудесный человек, которого я когда-либо знала.

Сантен опустилась на колени, так что их лица были теперь на одном уровне, и, порывисто и крепко обняв Х-ани, прижалась виском к ее высохшей, сморщенной щеке.

— Почему она заливается слезами? — строго спросил О-хва, сидя у костра.

— Потому, что она счастлива.

— По-моему, — высказал свое мнение старый бушмен, — это самая глупая из всех причин. Думаю, на эту женщину немножко повлияла луна.

Он поднялся и, все еще покачивая головой, начал последние приготовления к ночному путешествию.

Сантен заметила, что вид у маленьких бушменов был необычайно торжественный. Они молча прилаживали свои накидки и заплечные сумки, а потом Х-ани подошла к ней и, проверив ремень на сумке, наклонилась, чтобы поправить парусиновые обмотки, завязанные вокруг ног.

— В чем дело?

Х-ани явно поняла вопрос, но даже не попыталась ничего объяснить. Вместо этого она позвала девушку, и они обе припали к земле позади О-хва.

Тот возвысил вдруг голос, начав медленно пританцовывать. «Дух Луны, сделай так, чтобы твой свет светил сегодня ночью и указывал нам путь». О-хва напевал хрипловатым фальцетом, который особенно нравился духам, пошаркивая ногами по песку.

«Дух Великого Солнца, спи хорошо, а когда ты поднимешься завтра, не будь сердитым, и пусть твой гнев не сжигает нас в певучих песках. А потом, когда мы благополучно пройдем сквозь них и доберемся до цедильных колодцев, мы будем танцевать и петь, почитая и благодаря тебя».

О-хва закончил свой короткий танец высоким прыжком и притопыванием по песку крошечными детскими ножками. Пока этого было достаточно: он внес маленький аванс, а остальное обещает отдать, если духи снизойдут и оплатят долю по заключенному договору.

— Пойдем, женщина, — сказал он. — Следи, чтобы Нэм Чайлд держалась рядом и не отставала. Ты знаешь, что мы не сможем вернуться, чтобы искать ее, если она отстанет.

И знакомой быстрой трусцой, чуть покачиваясь на ходу, О-хва начал свой бег вверх по склону пляжа к началу долины, когда луна светлым шаром поднялась над горизонтом и покатилась по звездным небесам.

Странно было путешествовать ночью: дюны казались незнакомыми и таинственными, приобретя новые измерения: они словно приблизились и стали выше, залитые серебристым лунным светом и покрытые темно-пурпурными тенями, а впадины между ними были как безмолвные каньоны. И над всем этим — сияние бесконечного количества звезд, и Млечный Путь, и огромный диск луны, которые были такими близкими и яркими, что в это невозможно поверить. Сантен вдруг показалось — протяни только руку и можно сорвать их, как спелые плоды с дерева.

Шум океана стоял в ушах еще очень долго после того, как они перестали его видеть, а мягкий шелест ног в сыпучем песке походил на эхо ласкавшего желтый берег прибоя, и воздух был охлажден дыханием зеленых вод.

Они следовали по долине, и луна поднялась уже до середины небосклона, почти достигнув своего зенита, когда внезапно Сантен шагнула, будто в пекло. После прохладного морского воздуха показалось, что их окружили толстые раскаленные стены. Она задохнулась, в ошеломлении посмотрев на Х-ани. Та, не прерывая ритмичного бега, сказала:

— Теперь начинается.

Однако они очень быстро миновали полосу жара, а за ней воздух стал таким холодным, что Сантен охватил дикий озноб и она, как могла, закуталась в свой капюшон.

Дорога вильнула. Когда они завернули за край возвышавшейся башней дюны, пустыня вновь дохнула своим жарким дыханием.