Сделав усилие, отогнал эту мысль прочь и попытался восстановить прежнее ощущение покоя и радости. Но теперь чувствовал рядом с собой резкий запах женского тела. С тех пор как они покинули Свакопмунд, лишней воды, чтобы помыться, не стало. Исходивший от Анны аромат был очень силен. Она пахла землей, потом и еще какими-то таинственными женскими запахами. Гарри наклонился чуть ближе, чтобы насладиться ими. Те несколько женщин, которых он знал, неизменно пахли духами и розовой водой, искусственно и пресно, а от этой исходил запах животного, горячего, сильного и здорового животного.

Гарри зачарованно наблюдал, а она, продолжая говорить своим низким голосом, подняла руку, чтобы откинуть с виска несколько прядей седых волос. У нее подмышкой торчал темный курчавый кустик, до сих пор влажный от дневной жары. Гарри вдруг затрясло от внезапного и дикого желания, сокрушительным ударом поразившего его. Оно росло, как крепкое негнущееся деревце, вызвав боль ощущений, о которых он мечтать давно забыл, плоть, привыкшая к вечному одиночеству, неожиданно набухла и напряглась, возбужденная разрядами, идущими из самых глубин существа.

Он пристально смотрел на Анну и не мог двинуться с места или произнести слово, а когда не ответил на вопрос, она, оторвав взгляд от костра, заглянула ему в лицо. Затем протянула руку и мягко, почти с нежностью коснулась щеки.

— Думаю, мне пора спать, минхерц. Желаю вам спокойной ночи и добрых сновидений.

Поднявшись с земли, тяжело ступая, прошла за брезент, отгораживавший ее постель.

Гарри лежал на одеялах на своей кровати, сжав руки в кулаки, прислушиваясь к шуршанию одежды за брезентовой ширмой, и тело его болело так, как если бы его сейчас жестоко избили. Из-за ширмы вдруг раздался странный рокот, который напугал. Какое-то мгновенье он не мог определить, что это. А потом сообразил: Анна храпит. И это был самый желанный звук, что ему когда-либо доводилось слышать, ибо невозможно испытывать страх перед женщиной, которая храпит. Захотелось кричать о своей радости на весь свет.

— Я влюблен, — выдохнул он. — Впервые за тридцать лет я влюблен!

Однако перед рассветом вся накопленная за ночь нечаянная храбрость бесследно испарилась. Осталась только любовь. Анна проснулась с покрасневшими и опухшими глазами, в покрытые сединой волосы набились принесенные ветром песчинки, но Гарри наблюдал за ней с обожанием до тех пор, пока она бесцеремонно не приказала:

— Ешьте побыстрее, нам надо отправляться, как только рассветет. У меня предчувствие, что сегодняшний день будет хорошим. Поторапливайтесь, минхерц!

«Что за женщина? — подумал Гарри с восхищением. — Если бы я мог пробуждать ком-нибудь подобную преданность и верность!»

Сначала показалось, что предчувствия Анны вполне обоснованы, поскольку скалистые стены на их пути больше не попадались, вместо них до самого пляжа простиралась волнистая равнина — сплошь песок и гравий, утыканный невысокими жухлыми кустиками. По ней можно было ехать, словно по пустой трассе, которая, петляя и изгибаясь, обегала поросшие сухой травой кочки и проходила над рыжеватой оконечностью пляжа, так что на мягком песке легко различить следы любого кораблекрушения и его случайные свидетельства.

Гарри восседал на заднем сиденье рядом с Анной. Когда автомобиль подскакивал на очередной колдобине, их вместе подбрасывало вверх. Спутник бормотал какие-то извинения, но продолжал прижимать свою здоровую ногу к ее бедру, а она не делала и попытки отстраниться.

Внезапно, после полудня, когда воздух дрожал от зноя, зыбкие стенки миража на мгновенье расступились и перед их взором предстали песчаные дюны, возвышавшиеся посреди голой равнины. Маленький конвой остановился. Выбравшись из машин, люди смотрели и не могли поверить собственным глазам.

— Горы, — тихо произнес Гарри, — цепь песчаных гор, о которой нас никто не предупредил.

— Между ними должен быть какой-нибудь проход!

— Они достигают, наверное, пятисот футов в высоту.

— Давайте, — скомандовала Анна. — Нужно взобраться на вершину.

— Господи Боже! — взмолился он. — В этом песке мгновенно увязаешь, а дюны такие высокие. Это может быть опасно.

— Пойдемте! Остальные здесь подождут.

Под руководством Анны с великим трудом карабкались наверх, удерживаясь возле острого гребня песчаного склона. Далеко внизу кучка машин выглядела игрушечной, люди рядом с ними были похожи на крошечных муравьев. Оранжевый песок под ногами скрипел, когда ноги по щиколотку утопали в нем. Если вдруг они ступали слишком близко к кромке гребня, песочная стенка рушилась, и целая лавина начинала с шипением скользить вниз по склону.

— Это опасно! — бормотал Гарри. — Если бы вы шагнули за кромку, вас бы унесло вместе с песком.

Приподняв свои тяжелые ситцевые юбки, Анна подоткнула их за пояс и полезла дальше вверх. Гарри следил за ней неотступным взглядом, во рту у него пересохло, а сердце было готово выскочить из груди от напряжения и шока, охватившего при виде ее оголенных ног. Они были массивными и крепкими, как стволы деревьев, но кожа под коленями бархатистая и нежная, вся в ямочках, как у ребенка, — ничего более волнующего он в своей жизни не видел.

Невероятно, но тело отозвалось вновь. Словно гигантская клещня вцепилась в промежность, отчего всю усталость как ветром сдуло. Спотыкаясь и падая в мягком песке, Гарри карабкался следом. Бедра Анны, широкие, как у стельной коровы, качались и двигались под слоем юбок прямо перед глазами.

Он шагнул на вершину дюны, Анна протянула руку, чтобы поддержать его.

— О, Боже, здесь один песок, настоящая вселенная из песка.

Они стояли у начала гряды, тянувшейся без конца и края, и даже несгибаемая вера Анны стала слабеть.

— Никто и ничто не сможет преодолеть их.

Анна все еще держала его за руку, а теперь крепко сжала ее.

— Она там. Мне кажется, я слышу ее голос, который зовет меня. Мы не можем ее подвести, мы должны к ней пробиться, потому что без нас она долго не продержится.

— Идти в глубь дюн пешком — это верная смерть. В одиночку человеку там не продержаться и дня.

— Мы должны найти обходной путь. — Анна встряхнулась, как огромный сенбернар, отбрасывая всякие сомнения и минутную слабость. — Пойдемте. Мы Должны найти обходной путь.

И конвой с «фордом» в голове колонны повернул в глубь материка, огибая стороной границу высоких дюн. День угасал, солнце двигалось вниз по небосклону, проливая багряный свет на вздымавшиеся гребни. В тот вечер, когда они разбили лагерь у подножия дюн, песчаные горы, черневшие на фоне залитого серебристым лунным светом неба, казались далекими, неприступными и враждебными.

— Никакого обходного пути не существует, — Гарри смотрел на костер, избегая глаз Анны. — Эти дюны тянутся бесконечно.

— Утром мы вернемся на берег, — бесстрастно произнесла она и поднялась, чтобы идти спать, оставляя его с болью и желанием любить ее.

На следующий день они ехали обратно по ими же проложенной дороге, колеся по собственным следам с видневшимися отпечатками шин, и только к вечеру возвратились к месту, где дюны упирались в океан.

— Нет здесь никакого пути, — безнадежно повторил Гарри, потому что пенившиеся волны подкатывали прямо под песочные горы. Анна горестно опустила плечи и притихла возле костра, безмолвно наблюдая за языками пламени.

— Если мы останемся и будем ждать, то Сантен, возможно, сама пробьется к нам с севера. Она наверняка знает, что ее единственная надежда — двигаться на юг. Если мы не можем дойти до нее, будем ждать, когда она придет к нам.

— Но у нас кончается вода. Мы не можем…

— Сколько мы еще сможем продержаться?

— Три дня, не больше.

— Четыре, — умоляла Анна, в ее голосе и во всем облике сквозила такая безутешность, что дальше Гарри действовал, повинуясь каким-то внутренним импульсам. Он притянул ее к себе, испытав благоговейный ужас, когда она приняла ласку, и оба крепко прижались друг к другу — она в отчаянии, а он от безумной страсти, доводившей его до исступления. Какое-то мгновенье Гарри беспокоился, что люди у костра увидят их, но уже через секунду перестал обращать на это внимание.

— Пойдем. — Анна помогла подняться ему на ноги и повела за холщовую ширму. Гарри била такая дрожь, что руки не слушались, и он никак не мог расстегнуть пуговицы на рубашке. Анна тихонько посмеивалась.

— Вот так, — раздела она его. — Глупенький…

Бока и спину ему освежал прохладный ночной ветерок, но он весь горел, сжигаемый внутренним огнем из-за бесконечно долгого желания. И сейчас перестал стыдиться своей волосатой груди и некрасиво торчащего живота, худых, как у цапли, ног, слишком длинных для маленького тела. Взгромоздился на нее с дикой поспешностью, отчаянно пытаясь похоронить себя в ней, раствориться в этой великолепной мягкой белизне и спрятаться от всего мира, бывшего столь жестоким по отношению к нему так долго.

А потом это случилось снова. Он почувствовал, что крепость и сила уходят, сник и сжался совершенно так же, как в ту страшную ночь более тридцати лет назад. Лежал на белом пуховике ее живота, убаюканный между полными, мощными бедрами, и жаждал умереть от стыда и никчемности. Ждал, что сейчас услышит издевательский смех и увидит презрение, зная, что на этот раз это уничтожит до конца. Но и убежать-то не мог, ибо сильные руки обхватили его, а бедра упругими тисками держали слабые ягодицы.

— Мевру, — выдохнул он. — Прости меня, потому что я никуда не гожусь и никогда не годился.

Анна опять засмеялась, этот смех звучал любовно и сочувственно.

— Ах ты, мой маленький, — прошептала она ему на ухо хлопотливым голосом, — давай-ка я тебе немножко помогу.

Гарри почувствовал, как рука, зажатая между их обнаженными телами, опускается вниз.

— Где тут мой щеночек? — Ее пальцы дотянулись, и он запаниковал. Стал вырываться и дергаться, однако она легко его удержала. От постоянного ручного труда пальцы были шершавыми, как наждачная бумага, но они щекотали и не отпускали, тиская и лаская, подбадривая довольным мурлыкающим голосом:

— Вот уже и большой мальчик. Какой большой мальчик!..

Гарри не мог больше сопротивляться. Каждый нерв и мускул в нем напряглись. Тело заныло и заболело, но пальцы продолжали ласкать и трогать, а в голосе появилась истома, которая усыпляла и успокаивала так, что оно расслабилось и словно освободилось из оков.

— Ах! Что это происходит с нашим подросшим мальчиком?

Неожиданно ее прикосновение наткнулось на твердое сопротивление, она засмеялась снова. Большие бедра отпустили его, медленно раздвинувшись.

— Тихонько, тихонько, — предостерегала она, потому что Гарри начал опять сопротивляться и дергаться. — Вот так! Да, вот так, так!

Анна руководила им, пытаясь помочь, а он отчаянно торопился.

Вдруг в ноздри ему ударил горячий запах ее собственного возбуждения, густой, восхитительный, ни с чем не сравнимый аромат, и новая мощная волна окатила его. В этот же миг он превратился в героя, в орла, бога-громовержца. Теперь был сильным, как бык, твердым, как гранит, и длинным, как меч.

— О, да! — выдохнула Анна. — Вот, вот так!

Его напор уже не встречал никакого сопротивления, он двинулся вперед и проник, скользя и утопая, в ее глубины и в тот чудесный жар, что куда жарче любого места, какие узнал за все годы своего существования. С неожиданной поспешностью и ожесточением она рванулась вверх, но повалилась под ним, как под кораблем, боровшимся с океанским штормом, и стала глухо стонать, подгоняя охрипшим, гортанным голосом, пока небо не обрушилось.

Он медленно возвращался издалека, а она держала его и поглаживала, разговаривая снова, как с ребенком:

— Ну вот, малыш. Все хорошо. Теперь все хорошо. Так оно и есть. Теперь все было хорошо.

Никогда раньше Гарри не чувствовал себя в такой безопасности и не испытывал такого глубокого, всепроникающего покоя. Прижал лицо к ее груди, растворившись в обильной плоти, и жаждал остаться в ней навечно.

Любовно поглядывая на Гарри, Анна убрала его редкие мягкие волосы со лба и ушей. В неярком свете костра вдруг заблестела розовая лысина на макушке, из-за чего в груди у Анны что-то сжалось. Гарри показался таким беззащитным, что ей немедленно захотелось его утешить. Вся нерастраченная любовь и тревога за Сантен перенеслись теперь на Гарри, потому что эта женщина была создана, чтобы отдавать свою верность, теплоту и преданность другим. Она стала укачивать его, как младенца, баюкая и тихонько напевая.

На рассвете Гарри обнаружил другое чудо. Выскользнув из лагеря и направившись к пляжу, он увидел, что путь для них открыт. Под влиянием прибывавшей луны океан готовился к большому весеннему отливу, его воды откатились, оставив под дюнами широкую полоску ровного, жесткого, мокрого песка.

Кинувшись обратно в лагерь, он помчался в палатку к капралу и вытащил того из-под теплого одеяла.

— Поднимайте немедленно людей, капрал! Я хочу, чтобы «форд» заправили бензином, загрузили всем необходимым, включая канистры с водой на четверых на три дня, и чтобы через пятнадцать минут все было готово к отъезду, ясно? А если так, то выполняйте приказ, а не стойте истуканом, вытаращившись на меня!

Повернулся и побежал к Анне, которая уже появилась из брезентовой палатки.

— Мевру, отлив! Мы сможем проехать.

— Я знала, что ты найдешь выход, минхерц!

— Мы отправимся на «форде» — ты, я и еще двое. Будем торопиться изо всех сил, пока не начнется прилив, а потом затащим машину повыше, но как только вода начнет снова отступать, поднажмем. Ты сумеешь собраться за пятнадцать минут? Нам надо хорошенько воспользоваться отливом.

И помчался от нее, приказывая на ходу:

— Давайте, капрал, шевелитесь и поторапливайте людей!

Едва Гарри исчез из виду, капрал, выкатив глаза, заворчал, да так, чтобы его могли услышать остальные:

— Что это нашло на нашу курицу?! Будь я трижды проклят, но он держится настоящим петухом!

Целых два часа они ехали, выжимая из «форда» максимальную скорость в сорок миль, пока песок был твердым и не проваливался. Когда он стал мягче, трое пассажиров, включая Анну, выпрыгнули из машины и продолжали ее катить, навалившись все вместе сзади. Потом, снова попав на твердое, они вскарабкались обратно и, присвистывая от возбуждения, помчались на север.

Но вскоре зашуршали волны, и Гарри пришлось выискивать подходящее местечко в дюнах, куда они закатили «форд», толкая его по сухому, сыпучему песку, пока машина не встала выше самой высокой отметки прилива.

Соорудив костер из плавника, заварили кофе и перекусили по-походному, стали ждать нового отлива, который освободил бы для них путь по пляжу. Трое мужчин растянулись в тени автомобиля, а Анна ушла вдоль приливной отметки. Время от времени она останавливалась, прикрывая глаза от блеска морской воды и песка, и беспокойно поглядывала на север.

Опершись на локоть, Гарри наблюдал за ней с таким безмерным обожанием и благодарностью, что у него перехватило дыхание.

«На закате жизни она вернула мне юность, которой я никогда не знал, и подарила мне любовь, которая также прошла мимо меня». Когда она добралась до следующей ниши в песке и исчезла за дюной, он не смог вынести этого и, вскочив на ноги, поспешил за ней.

Добежав до поворота, увидел Анну в четверти мили впереди себя. Она наклонилась над чем-то в начале пляжа, а потом выпрямилась и, заметив его, замахала обеими руками над головой и что-то закричала. Голос тонул в шуме прибоя, но ее волнение и нетерпение были столь очевидны, что он поспешил навстречу.

— Минхерц, — Анна бросилась к нему. — Я нашла…

Не договорив, схватила его за руку и потащила за собой.

— Посмотрите!

Она упала на колени возле какого-то предмета, который был почти полностью погружен в песок. Подступавшие волны прилива уже захлестывали его.

— Это кусок от лодки!

Гарри плюхнулся рядом, и они как сумасшедшие начали разбрасывать песок, судорожно пытаясь откопать разбитую деревяшку, покрытую белой краской.

— Да, это кусок обшивки от большой спасательной лодки.

Новая волна накатила на берег, обрызгав их до пояса. Убежавшая унесла раскопанный песок, и стало видно название, нанесенное черными буквами на разбитом белом корпусе.

«Протеа К.». Нескольких букв не хватало. Там, где пенистые волны бились об обшивку, краска отсырела и обсыпалась.

— «Протеа Касл», — прошептала Анна, стирая своими мокрыми юбками песок с букв.

— Вот и доказательство! — Она повернулась к Гарри лицом, и он увидел, что по ее обгоревшим щекам, не переставая, катятся слезы. — Доказательство, минхерц, доказательство того, что моя дорогая малютка добралась до берега и спаслась.

Теперь и Гарри, который, будто молодой жених, жаждал угодить Анне во всем и сам отчаянно хотел верить, что скоро увидит своего внука, могущего заменить ему Майкла, уставился на нее, открыв рот.

— Это доказательство того, что она жива. Теперь-то вы в это верите, правда, минхерц?

— Мевру, — Гарри в смятении взмахнул руками, — у нас теперь замечательный шанс, согласен целиком и полностью.

— Она жива. Я знаю это. Как можно сомневаться в этом? И до тех пор, пока вы не поверите…

Лицо Анны исказилось странной гримасой, ее спутник, моментально занервничав, сдал позиции:

— Конечно, я верю в это! Без сомнения она жива, без сомнения.

Одержав победу, Анна мигом переключила внимание на начинавшийся прилив и обратила свое недовольство уже на океан.

— Сколько нам еще ждать, минхерц?

— Мевру, прилив обычно длится шесть часов и столько же отлив, — извиняющимся тоном объяснил он. — Мы сможем продолжить путь только через три часа.

— Теперь имеет значение буквально каждая минута, ни одна из них не должна быть потрачена впустую.

— Мевру, мне ужасно жаль.

Сказав так, Гарри словно взваливал на себя всю ответственность за не им установленный космический порядок, и выражение лица Анны смягчилось. Оглядевшись вокруг и убедившись, что никто за ними не наблюдает, подхватила его под руку.

— Ну, теперь мы, по крайней мере, знаем, что она жива. И двинемся дальше немедленно, как только сможем. А пока, минхерц, у нас есть три часа.

Испытующе посмотрела на Гарри, и он почувствовал в коленях такую дрожь, что Анне пришлось поддержать.

Ни один из них не проронил ни слова, пока она вела его назад к пляжу, в неприметную ложбину между двумя высокими дюнами.

Как только начался отлив, они выкатили «форд». А когда на скорости двинулись на север, из-под задних колес машины высоко в воздух взлетел сверкающий веер водяных брызг и мокрого песка.

Два раза на протяжении пяти миль натыкались на останки кораблекрушения — спасательный жилет и сломанное весло. Было ясно, что эти предметы провалялись на берегу довольно долго. Морская стихия сделала свое дело — ни на одном из них не осталось никаких опознавательных номеров или букв. Однако они еще больше укрепили веру Анны. Она сидела на заднем сиденье «форда», завязав узлом шарф на шее, и придерживала на голове свою соломенную шляпу. Каждые несколько минут Гарри бросал на Анну взгляды, полные нежности, словно влюбленная дворняжка, увивающаяся за бульдогом.

Отлив уже дошел до своей нижней точки, и «форд» мчался вперед на скорости тридцать миль в час, когда они налетели на зыбучие пески. Самое удивительное, что никто не заметил признаков их приближения. Пляж выглядел таким же ровным и твердым, как и за милю до этого, в его облике мало что изменилось. Просто песок стал податливым и дрожал под колесами, как кисель, когда его заливало морской водой, но они двигались слишком быстро, чтобы обращать внимание на такие пустяки, и в зыбучие пески влетели тоже на скорости.

Передние колеса уткнулись в мягкую кашу и встали намертво. Было ощущение, что врезались в гору. Водителя швырнуло на руль, раздался громкий треск, металлический приводной вал проткнул шоферу грудь, пришпилив его, словно бабочку на булавку, когда зазубренный конец стержня выскочил на спине под лопаткой.

Анну выбросило с заднего сиденья высоко вверх, и она приземлилась в мягкой зыбучей трясине. Гарри сильно ударился головой о приборную панель, содрав до кости кожу, которая повисла клочьями на лбу, лицо мгновенно залило кровью. На капрала посыпалась груда тяжелого оборудования, ему с треском, как сухую палку, сломало руку.

Первой пришла в себя Анна, которая заковыляла по мягкому песку, утопая по колено, к машине. Обхватив Гарри за плечи, помогла ему выбраться и потянула к тому месту, где песок был твердым и не проваливался.

Рухнув на колени, он прошептал:

— Я ничего не вижу.

— Просто кровь залила вам глаза, ничего страшного, — сказала Анна, вытирая ему лицо юбкой. Затем оторвала полоску ткани от подола и попыталась наложить повязку, поправляя и стягивая куски кожи на лбу. Оставив Гарри, вернулась к «форду».

Машина медленно утопала, погружаясь носом вперед. Желтое песочное месиво уже накрыло капот, с жадной ненасытностью переваливаясь через дверцы и заполняя салон. Крепко обхватив шофера за плечи, Анна попробовала высвободить его, но тот был прочно насажен на длинный штырь. Когда она осторожно потянула его на себя, послышался скрежет кости о металл. Голова мужчины безжизненно моталась из стороны в сторону. Оставив погибшего, Анна повернулась к капралу.

Придя в сознание, тот начал что-то бессвязно бормотать, подергиваясь всем телом. Анне удалось вытащить его из машины, перетянув волоком на твердый песок, хотя она задыхалась от невероятного напряжения. Капрал слабо вскрикнул от боли, его левая рука перекрутилась и повисла, пока Анна опускала его на землю

— Минхерц, — она с силой тряхнула Гарри, — нам надо спасти воду, пока она тоже не утонула в песке.

Покачиваясь, он поднялся на ноги. По лицу была размазана кровь, рубашку тоже покрывали темные пятна, но кровотечение прекратилось. Последовал за Анной к безвозвратно потерянному для них «форду» вместе перетащили канистры с водой на твердое место.

— Шоферу мы уже ничем не поможем, — пробормотала Анна, когда они в молчании наблюдали, как автомобиль и погибший водитель постепенно скрываются под зыбкой предательской поверхностью. Буквально через несколько минут не осталось и следа. Анна повернулась к капралу.

— У вас сломана кость.

Между тем предплечье угрожающе распухало, а от нестерпимой, изматывающей боли в лице раненого не было ни кровинки.

— Помогите! — прошептал он.

Пока Гарри держал его, Анна вправила кость на место и, используя кусок дерева вместо шины, забинтовала руку. Из полоски ткани от юбки соорудила перевязь и всунула покалеченную руку.

— По моим подсчетам нам возвращаться миль сорок… — Гарри не успел договорить, увидев свирепый взгляд.

— И вы смеете говорить о возвращении!

— Мевру, — он попытался сделать какой-то примирительный жест рукой, — нам придется вернуться назад. Два галлона воды в запасе и раненый человек — нам чрезвычайно повезет, если мы сами сумеем спастись.

Какое-то время Анна продолжала бросать на него суровые взгляды, а потом разом сникла, опустив плечи.

— Мы вот-вот найдем ее, мы так близко от Сантен. Я просто чувствую это — может быть, мы увидим ее за следующим поворотом. Как мы можем бросить ее?

Впервые за все время Гарри видел ее побежденной, его сердце чуть не разорвалось от любви и жалости.

— Но мы и не бросим ее! — с воодушевлением воскликнул он. — Мы не прекратим наши поиски ни при каких обстоятельствах, а это просто отсрочка. Мы будем продолжать искать, пока не найдем Сантен.

— Обещай мне это, минхерц. — Анна смотрела на него со страстной мольбой. — Поклянись мне, что никогда не бросишь поиски, что никогда не станешь сомневаться в том, что Сантен и ее малыш живы. Поклянись мне здесь и сейчас же перед Господом Богом, что ради своего внука ты никогда не бросишь поиски. Дай мне руку и поклянись в этом!

Преклонив колени на песке, чувствуя, как волны начавшегося прилива щекотят кожу, глядя Анне в глаза, он произнес слова клятвы.

— Теперь мы можем идти обратно. Но мы вернемся сюда и продолжим поиски, пока не найдем Сантен.

— Да. Мы вернемся.

Сантен, должно быть, действительно почти умерла, но сознание вернулось к ней, она почувствовала, что сквозь закрытые веки в глаза бьет утренний свет. Смутная мысль о том, что ее ожидает новый день мук и страданий, заставила еще крепче сжать веки и попытаться заново провалиться в спасительное забытье.

Потом до слуха долетел слабый звук, похожий на шорох ветерка в сухих ветвях деревьев или шуршание насекомых, двигавших своими лапками по камешкам. Он встревожил ее, заставив сделать над собой невероятное усилие и повернуть голову в его сторону, а затем открыть глаза.

В десяти футах от того места, где она лежала, на корточках сидел крошечный, похожий на человека гном. Сантен решила, что у нее, должно быть, галлюцинации. Быстро-быстро заморгала, но густой гной, залепивший веки, размазался по глазу, мешая смотреть, однако она сумела различить вторую крошечную фигурку, сидевшую также на корточках возле первой. Девушка хорошенько протерла глаза и попробовала сесть, вызвав своими движениями новый взрыв странных щелкающих, хрипловатых звуков. Ей потребовалось несколько секунд на то, чтобы сообразить, что это разговаривают, волнуясь и нервничая, два маленьких гнома, что они вполне реальны, а не являются плодом ее болезни и слабости.

Сидевшая ближе к Сантен фигурка оказалась женщиной, ибо у нее на груди, свисая до самого низа живота, болтались два ничем не прикрытых плоских мешочка, похожих на пустые кожаные кисеты из-под табака. Это была старуха. Нет, слово «старуха», решила Сантен, не годилось для того, чтобы передать допотопную древность этого существа. Женщина была такой же сморщенной, как и высохший на солнце изюм. На ее лице не осталось и дюйма кожи, которая не свисала бы фалдочками и складочками и не была бы вся изрезана и изрыта глубокими морщинами. Морщины не просто разбегались по коже каждая по отдельности, но бесконечное количество раз пересекали друг друга, образуя причудливые рисунки, наподобие остроконечных звезд в замысловатом орнаменте. Морщинистыми были не только болтавшиеся мешочки грудей, но и маленький круглый животик, а также кожаные сумочки, свисавшие на локтях и коленях.

Как это и бывает во сне, Сантен была совершенно очарована. Никогда прежде ей не приходилось встречаться с человеческим существом, хоть сколько-нибудь похожим на эту женщину, даже и в бродячем цирке, приезжавшем в Морт Омм каждое лето до войны. Она напряглась и, привстав на локте, посмотрела пристальнее.

Ее поразил необыкновенный цвет кожи этого древнего существа: казалось, что на солнечном свете она сияет, как янтарь. Сантен почему-то вдруг вспомнилась отполированная до блеска курительная трубка отца из морской пенки, которую он очень берег. Цвет кожи женщины был еще ярче и походил на прозрачную кожицу спелого абрикоса, который вот-вот упадет с дерева. Несмотря на ужасную слабость, на губах Сантен заиграла едва заметная улыбка.

И в то же мгновение женщина, с одинаковым вниманием изучавшая Сантен, улыбнулась в ответ. Целая сеть морщинок собралась у нее возле глаз, из-за чего они превратились в косые щелки, как у китаянок. Но в черных светящихся точках зрачков прыгали такие веселые искорки, что захотелось немедленно протянуть руки и обнять эту сказочную женщину так, как она обняла бы Анну. Зубы у странной незнакомки истерлись почти до десен и от табака стали грязно-коричневыми, но все они были целыми и крепкими.

— Кто ты? — прошептала Сантен, едва пошевелив сухими, распухшими губами, и женщина тотчас что-то прощелкала и просвистела в ответ.

Она задвигала головой, и под сморщенной и обвисшей кожей стал хорошо виден маленький, но правильно очерченный череп, а удивительно милые очертания лица напоминали крошечное сердечко. Макушку покрывали реденькие кустики пушистых седых волос, которые тем не менее были скручены в небольшие тугие ядрышки, каждое размером с зеленую горошину, так что между ними светился голый затылок. Маленькие, заостренные кверху уши были плотно прижаты к голове, наподобие того, как рисовали уши у гномов в детских книжках сказках. Мочки на них тоже отсутствовали. Вместе с веселыми искорками в глазах эти смешные уши гнома придавали лицу выражение хитрое, но одновременно и безмерно наивное.

— У вас есть вода? — снова прошептала Сантен. — Вода… пожалуйста.

Старуха повернула голову, обратившись на своем свистяще-щелкающем языке к фигурке, сидевшей позади нее. Это был почти ее близнец: с такой же невероятно сморщенной, абрикосового цвета, светившейся кожей, с теми же завязанными в узелки редкими волосами, украшавшими макушку, блестящими темными глазами и заостренными кверху ушами без мочек. Но мужчина. Это было более чем очевидно, ибо, когда он присел на корточки, кожаная набедренная повязка сдвинулась, и под ней Сантен увидела огромный, никак несоизмеримый с этим тщедушным крошечным телом пенис, необрезанный кончик которого терся о песок. В состоянии полуэрекции он выглядел как-то особенно вызывающе и свидетельствовал о том, что принадлежит мужчине в самом расцвете сил. Сантен спохватилась, сообразив, что смотрит на него, не отрываясь, и тут же отвела глаза в сторону.

— Воды, — повторила она, на этот раз сопроводив свою просьбу красноречивым движением. И в ту же секунду между двумя маленькими стариками разгорелся жаркий спор.

— О-хва, этот ребенок умирает от отсутствия воды, — сказала старая бушменка мужу. И первый слог его имени она произнесла со странным гортанным присвистом, похожим на вдох при поцелуе.

— Она уже умерла, — скороговоркой ответил бушмен. — Слишком поздно, Х-ани.

Имя его жены начиналось с резкого придыхания, а оканчивалось мягким щелчком, похожим на заднезубной согласный в европейских языках, в звучании которого ощущается некоторое недовольство.

— Вода принадлежит всем, живым и умирающим, это главный закон пустыни. Ты, старейший, хорошо это знаешь.

Х-ани хотелось, чтобы ее слова прозвучали особенно убедительно, потому она обратилась к мужу чрезвычайно уважительно — «старейший».