— Морская водоросль! — прошептал Эрни, и когда они достаточно приблизились, как багром, зацепил ее рулем и подтянул тяжелые, сбившиеся в ком растения к боковой части плота.

Стебель водоросли был толщиною с человеческую руку и длиною в пять метров, а на конце его кустисто росли листья. Растение, очевидно, оторвало от скал штормом.

Тихо постанывая от жажды, Эрни отрезал кусок толстого стебля. Под похожей на каучук кожурой находилась сочная часть стержня, а внутри — полый канал. Эрни тонко срезал мякоть ножом и засунул пригоршню обрезков Сантен в рот. Из мякоти вытекал сок. На вкус она была резкой и неприятной, отдавая чем-то йодистым и перченым, но Сантен дала влаге тонкой струйкой стечь в горло и зашептала от удовольствия. Они жадно поглощали сок водорослей и выплевывали сердцевину. Потом немного отдохнули и почувствовали, как тела постепенно вновь наливаются силой.

Эрни взялся за руль и направил плот точно по ветру. Штормовые тучи рассеялись, солнце пригрело и просушило одежду. Ласковое поначалу, оно вскоре стало жестоким, и мореплаватели, прижавшись друг к другу, пытались спрятаться от него на крошечном пятачке тени от паруса.

Когда солнце достигло зенита, они сполна ощутили его силу, выпарившую влагу из тел. Выжали еще немного сока из водорослей, но теперь неприятный химический привкус вызвал у Сантен тошноту. Она поняла, что организм потеряет слишком много драгоценной влаги, если ее вырвет. К тому же надо было сок водоросли экономить.

Прислонившись спиной к мачте, Сантен смотрела на горизонт — огромную кривую грозной воды, что окружала их непрерывно. Лишь на востоке горизонт смыкался с полосой темных облаков. Потребовался почти час, чтобы понять, что, несмотря на ветер, облака не меняли очертаний. Более того, эта облачность стала плотнее и на волосок толще. Девушка могла различить крошечные неровности, небольшие подъемы и спуски, которые не меняли формы, как обычные облака.

— Эрни, — прошептала она, — Эрни, посмотрите на те облака.

Старик моргнул, а затем медленно присел на корточки. Из его горла начал раздаваться тихий стон, и Сантен сообразила, что этим звуком он выразил радость.

Она приподнялась рядом с ним и впервые увидела африканский континент.

Африка поднималась из океана с дразнящей неторопливостью, а затем почти стеснительно закуталась в бархатные одежды ночи и опять скрылась от их взоров.

Плот тихонько двигался, его пассажиры не спали.

Небо на востоке начало смягчаться и светиться от лучей восходящего солнца, звезды бледнели и гасли, совсем близко поднялись громадные пурпурные дюны пустыни Намиб.

— Как красиво! — выдохнула Сантен.

— Это жестокая, свирепая земля, мисс, — предостерег Эрни.

— Но такая красивая.

Дюны стояли, как изваяния, розовато-лилового и фиолетового цвета, а когда первые лучи солнца коснулись их вершин, загорелись, подобно красному золоту и бронзе.

— Красота красотой, да что в ней толку, — пробормотал Эрни. — Дайте мне лучше зеленые поля старушки Англии, и к черту остальное, прошу прощения, мисс Солнышко.

Желтошеии бакланы летели со стороны суши большими стаями, поднявшись достаточно высоко, чтобы их позолотил солнечный свет, а прибой вздыхал и рокотал, словно это было дыхание спящего континента. Ветер, который так долго устойчиво дул им в спину, теперь, почувствовав сушу, налетал порывами с разных сторон. Он застал крохотный парус врасплох, мачта рухнула, упав за борт в путанице холста и веревок.

Они смотрели друг на друга в смятении. Земля была так близко, что, казалось, можно потянуться и дотронуться до нее, а их вынуждали опять пройти через всю утомительную процедуру установки мачты. Уже не было никаких сил для этого.

Наконец Эрни смог подняться, без слов отвязал шнурок складного ножа и передал Сантен. Она обвязала его вокруг своей талии, а старик соскользнул с боковой стороны плота и подгреб к вершине мачты-обрубка. Стоя на коленях, Сантен принялась распутывать шкоты и лини. От влаги все узлы набухли, приходилось пользоваться шилом складного ножа, чтобы ослабить их.

Она скрутила веревки и подняла голову, когда Эрни позвал:

— Вы готовы, хорошая моя?

— Готова. — Сантен стояла, ненадежно балансируя на качающемся плоту, готовая помочь Эрни водрузить мачту на место.

Но тут что-то двинулось позади подпрыгивавшей на волнах головы старика, и Сантен замерла, подняв руку козырьком к глазам. Она недоуменно размышляла, что же это за предмет странной формы. Он плыл высоко над водой, подгоняемый зеленым течением, высотой в половину человеческого роста, раннее утреннее солнце вспыхивало на нем, как на металле. Нет, скорее как на блестящем темном бархате. Предмет напоминал по форме парус детских мальчишек вокруг пруда у себя в городке, одетых в матроски и запускающих лодочки воскресным днем.

— Что случилось, милая? — Эрни увидел ее выжидательную позу и озадаченное выражение лица.

— Я не знаю, — показала она рукой. — Что-то странное, плывет в нашу сторону… быстро, очень быстро!

Эрни, как на шарнирах, повернул голову.

— Где? Я не вижу.

В этот момент волна высоко подняла плот.

— Господи, помоги нам! — заорал Эрни и замолотил по воде руками.

— Что это?

— Помоги мне выбраться! — Эрни, давясь, глотал воду и задыхался в им самим поднятых бурых брызгах. — Это здоровенная чертова акула!

Слово парализовало Сантен. Она смотрела на хищницу, окаменев от ужаса; когда другая волна подняла акулу повыше, солнечные лучи пронзили поверхность воды и высветили ее.

Акула была красивого голубоватого цвета, громадная, значительно длиннее, чем их крошечный плот, шире в спине, чем огромная бочка коньяку из поместья Морт Омм. Раздвоенный хвост бил по воде, когда его обладательница плыла вперед, привлеченная бешеным барахтаньем человека в воде. Она резко рванулась вниз по поверхности волны.

Сантен пронзительно закричала и отшатнулась.

Глазки акулы были похожи на золотые кошачьи глаза, а черные зрачки в них имели лопатообразную форму. Сантен увидела прорезанные в массивном заостренном носу щели-ноздри.

— Помоги мне! — кричал Эрни. Он достиг края плота и пытался подтянуться. Ногами взбивал водяную пену, плот дико раскачивался и наклонялся в его сторону.

Сантен упала на колени и схватила Эрни за запястья. Отклонилась и потащила моряка на себя. Казалось, силы ее удвоились от ужаса. Эрни, скользя, уже наполовину вполз на плот, но ноги его все еще болтались в воде.

Хищница выгнула спину, поднялась, поблескивая голубизной, по бокам струями стекала вода, а высокий плавник выступал подобно топору палача. Сантен где-то прочла, что акула нападает, переворачиваясь на спину, и оказалась неподготовленной к тому, что произошло дальше.

Громадина немного подалась назад, прорезь ее пасти, показалось, приоткрылась в ухмылке. Ряды фарфорово-белых зубов торчали прямо, как иглы дикобраза. Челюсти как бы прыгнули вперед и сомкнулись на брыкавшихся ногах Эрни. Сантен ясно слышала резкий скрежет зубов о кость, а потом акула дернулась назад, дергая за собой Эрни.

Сантен продолжала крепко держать его за запястья, хотя и ее бросило на колени и потянуло по мокрой поверхности плота. Он круто наклонился.

На мгновение стала видна голова акулы под водой. Глаз смотрел оттуда на Сантен с непостижимой свирепостью, затем моргнул, как будто подмигивая, и хищница медленно, с непреодолимой тяжестью тикового бревна перевернулась в воде и повела челюстями.

Кости разломились со звуком хрустнувших зеленых деревянных палочек. Тянувшая тело старика сила отпустила его так внезапно, что плот подпрыгнул и, словно сошедший с ума маятник, качнулся в другую сторону.

Сантен упала навзничь, крепко держа руку Эрни и втащив его на плот. Он все еще брыкался, но обе ноги, откушенные несколькими дюймами ниже колен, стали гротескно укорочены, а обрубки-культи выступали из грубых парусиновых штанов. Края были неровные, болтавшиеся ленты оборванного мяса и кожи хлопали на культях, когда Эрни дергал ногами, а кровь ярким фонтаном била на солнце.

Он перевалился и сел на качающемся плоту, уставившись на обрубки.

— О, милосердная Матерь Божья, помоги мне! Мне конец!

Кровь хлестала из открытых артерий, капала и стекала ручейками на белую поверхность плота, потоком сливаясь в морскую воду и образуя в ней коричневые клубы. Словно в глубине пошел дым.

— Мои ноги! — Эрни зажимал раны, но кровь била между пальцев. — У меня больше нет ног! Дьявол отнял мои ноги!

Почти под самым плотом возник громадный водоворот, и темный треугольный плавник, похожий на нож, показался над поверхностью, разрезая воду.

— Она чувствует кровь! — закричал Эрни. — Этот дьявол не оставит нас, не сдастся. Нам конец!

Перекатившись на бок, акула разворачивалась, так что были видны ее снежно-белое брюхо и широкие ухмылявшиеся челюсти. Вернулась, скользя через ясную прозрачную воду и величественно взмахивая хвостом. Погрузила голову в кровяные облака, широкие челюсти открылись, поглощая смешанную с кровью воду. Запах и вкус крови привели ее в ярость, хищница вновь пустилась за людьми; вода замутилась и вспенилась от мощного движения в глубине, на этот раз акула подплыла прямо под плот.

Послышался треск от удара снизу, Сантен упала плашмя. Прижалась к плоту, держась за бревна скрюченными пальцами.

— Она старается нас опрокинуть! — закричал Эрни.

Сантен никогда не видела столько крови. Не могла поверить, что ее было так много в худом старом теле, а кровь все продолжала бить струями из ног-обрубков.

Акула развернулась. Снова последовал мощный удар резиново-упругого тела в днище плота, людей подбросило высоко вверх. Плот завис, едва не перевернувшись, а затем плюхнулся в ровном положении и заболтался на воде, как пробка.

— Она не отстанет, — Эрни плакал от бессилия и боли. — Вот она опять!

Громадная голубая голова поднялась из воды, челюсти открылись и захлопнулись на боковой части плота. Длинные белые зубы воткнулись в дерево, и оно затрещало и расщепилось.

Акула, похоже, смотрела прямо на Сантен, лежавшую на животе и ухватившуюся за доски обеими руками. Она походила на чудовищных размеров голубого борова, шумно сопевшего и подрывавшего хрупкое суденышко. Тварь опять моргнула — бледная прозрачная мембрана, наплывавшая на загадочные черные зрачки, была самым отвратительным и ужасающим из того, что Сантен приходилось видеть, — и начала мотать головой, все еще сжимая бревна челюстями. Плот то поднимался из воды, то метался из стороны в сторону.

— Христос милосердный, она до нас сейчас доберется! — Эрни пытался отползти от ухмыляющейся головы. — Она не остановится, пока не получит нас!

Сантен вскочила на ноги, удерживая равновесие, словно акробатка. Схватив толстый деревянный руль, подняла высоко над головой и со всей силы обрушила на кончик свиноподобного рыла. От удара руки завибрировали до плеч, но девушка размахивалась снова и снова. Руль опускался с упругими глухими ударами и отскакивал от громадной головы, даже не оставляя отметин на наждачно-голубой шкуре. Похоже, акула ничего не чувствовала.

Хищница продолжала теребить плот, дико раскачивая его. Сантен, потеряв равновесие, упала и наполовину очутилась в воде, но мгновенно вползла обратно. Стоя на коленях, опять била громадную неуязвимую голову и плакала от усилий, которые вкладывала в каждый удар. Кусок дерева оторвался и остался в акульих челюстях, голубая голова скользнула под воду, давая минуту передышки.

— Она возвращается! — слабо воскликнул Эрни. — Она будет возвращаться… она не отстанет! — И когда он произнес это, Сантен стало ясно, что надо делать. Нельзя себе позволить раздумывать. Это надо сделать ради ребенка. Сын Мишеля — вот что было самым главным.

Эрни сидел на краю плота с ужасающе изуродованными ногами, вытянутыми и торчавшими перед ним, сидел, полуотвернувшись от Сантен, наклонясь вперед, и смотрел вниз в зеленую воду.

— Вон она плывет опять! — пронзительно крикнул он. Его редкие седые волосы склеились на макушке от морской воды и крови. Кожа бледно светилась через этот покров. Вода замутилась, когда акула развернулась, чтобы еще раз напасть, было видно, как из глубины поднимается темная масса.

Сантен поднялась на ноги. Глаза полны ужаса, ее охватила паника, но руки только крепче сжали тяжелый древесный руль. Акула ткнулась в днище, Сантен попятилась и чуть не упала, но устояла. «Он сам говорил, что ему конец». Высоко подняв руль, удержала взгляд на обнаженном розовом пятне на затылке Эрни и со всей силы ударила, как топором.

Череп просел от удара.

— Прости меня, Эрни, — рыдала Сантен, когда старик падал вперед и катился к краю плота. — Ты уже мертв, другого пути спасти моего ребенка нет!

Моряк повернул голову и посмотрел на нее. Глаза вспыхнули, он попытался заговорить. Рот раскрылся, но тут огонь в его глазах погас, а тело вытянулось и обмякло.

Сантен плакала, опустившись рядом с ним на колени.

— Боже, прости мне, но мой ребенок должен жить.

Хищница вернулась, спинной плавник возвышался над поверхностью плота. Аккуратно, почти нежно, Сантен скатила тело Эрни за борт.

Акула мгновенно подхватила его зубами и принялась теребить, словно мастиф — кость. Пока это происходило, плот отплывал прочь. Палач и его жертва постепенно скрылись из виду, опускаясь в зеленую глубину. Сантен наконец обнаружила, что все еще держит в руках руль.

Начала грести, гоня плот в сторону берега. При каждом взмахе плакала, слезы застилали глаза. Сквозь них увидела скопление водорослей, изгибающихся и танцующих у кромки океана, а дальше — волны прибоя, вздувающиеся, а затем с шипением отбегающие по медно-желтому песку. Сантен гребла, всю себя отдав этой бешеной гонке, одно из завихрений течения, помогая ее усилиям, подхватило плот и понесло его к берегу. Теперь через прозрачную зеленую воду было видно дно с волнистым рисунком.

— Благодарю тебя, Господи… О, благодарю тебя, благодарю! — плача, при каждом взмахе приговаривала она, но тут опять последовал сокрушительный удар в днище.

Сантен в отчаянии приникла к стойке, все внутри оцепено от безысходности. «Акула возвратилась!» Массивное пятнистое тело проплыло внизу, резко очерченное на фоне блестящего песчаного дна.

«Она не отстает!» — Сантен получила лишь временную передышку. Акула сожрала принесенную ей жертву за несколько минут и, привлекаемая запахом крови, еще разлитой по плоту, последовала за девушкой туда, где вода человеку едва доходила бы до плеч.

Она сделала широкий круг, а затем помчалась со стороны моря, чтобы снова атаковать. На сей раз удар оказался столь сокрушающим, что плот начал разваливаться. Доски и планки уже были расшатаны штормом, а сейчас разверзлись под Сантен. Ноги провалились и коснулись страшноватого зверя. Грубая шкура содрала мягкую кожу, Сантен заорала, отдергивая ноги и рванувшись вверх и прочь.

Неумолимо, сделав круг, акула возвращалась, но рельеф дна вынуждал ее заходить со стороны моря. Следующая атака подтолкнула плот ближе к берегу, минуту-другую колоссальных размеров хищница оставалась на мели на песчаном откосе. Потом резко, высоко подняв брызги, развернулась и поплыла на глубину, демонстрируя высокий плавник и широкую голубую спину.

Волна ударила плот, завершая разрушение, начатое акулой, и он разбился, превратившись в месиво досок, холста и болтавшихся веревок. Сантен кубарем полетела в нахлынувшую воду и, захлебываясь и кашляя, поднялась на ноги.

В холодном зеленом прибое вода была по грудь. Соленая вода заливала глаза, но Сантен увидела, что акула на полном ходу несется на нее. Закричала и попыталась, пятясь, подняться на крутой берег, замахала рулем, который все еще держала в руках. — Убирайся! Убирайся! Оставь меня!

Акула ударила девушку носом и подбросила высоко в воздух. Та упала прямо на громадную спину, которая вздыбилась под ней, как дикая лошадь. Сантен сбросило с акульей спины — холодной, грубой и невыразимо противной на ощупь — и сильно ударило молотившим спину хвостом. К счастью, это был скользящий удар, иначе он сокрушил бы ей грудную клетку.

Бурные движения самой акулы подняли со дна песок, ослепивший хищницу, которая потеряла добычу из виду, но искала ее ртом в мутной воде. Челюсти хлопали, подобно железным воротам во время бури, Сантен была измолочена извивавшимся хвостом и мощно изгибавшимся голубым телом.

Медленно, с боем, она пробиралась вверх по береговому склону. Каждый раз, когда акула сбивала с ног, силилась подняться, задыхающаяся, ослепленная и отбивающаяся рулем. Щелкавшие зубы прихлопнули толстые складки юбки и сорвали ее, ногам стало легче. Когда Сантен, спотыкаясь, прошла последние несколько шагов, уровень воды упал до пояса.

В тот же самый момент волны откатились назад, убегая с берега, акула внезапно оказалась на мели, лишенная своей природной стихии. Она изгибалась и извивалась, беспомощная, словно слон-самец в западне, а Сантен пятилась от нее, по колено в тянувшей в море волне, слишком измученная, чтобы повернуться и бежать, пока удивительным образом не осознала, что стоит на плотно утрамбованном песке выше кромки воды.

Отбросила в сторону руль и заковыляла вверх по берегу в сторону высоких дюн. Но сил пройти так далеко у нее не было. Она рухнула чуть выше границы прилива лицом вниз. Песок покрыл ее лицо и тело, будто сахар, а Сантен лежала на солнце и плакала от страха, угрызений совести и облегчения.

Она не знала, как долго пролежала на песке, но через некоторое время, ощутив жжение жестких лучей солнца на голых ногах, медленно села. С испугом взглянула на кромку прибоя, все еще ожидая увидеть там на мели громадную голубую хищницу, но начавшийся прилив, должно быть, поднял и унес ее в глубину. Сантен испустила непроизвольный вздох облегчения и неуверенно поднялась.

Тело было избито и раздавлено, она чувствовала себя очень ослабшей, грубая обдирающая шкура до крови расцарапала кожу, на бедрах уже растекались темно-синие пятна. Юбка была сорвана акулой, а туфли сброшены перед тем, как прыгнуть с палубы судна-госпиталя, так что, если не считать насквозь промокшей форменной блузы и шелкового нижнего белья, девушка была голой. Сантен испытала прилив стыда и, инстинктивно прикрыв себя внизу руками, быстро оглянулась. Никогда еще в своей жизни она не была так далеко от других людей.

— Никто не станет тут за мной подглядывать. — Опустившиеся руки дотронулись до чего-то, висевшего на талии. Это был складной нож Эрни.

Сантен взяла нож и долго вглядывалась в даль океана. Чувство вины и угрызения совести опять охватили ее.

— Я обязана тебе своей жизнью и жизнью моего сына. О, Эрни, как бы мне хотелось, чтобы ты по-прежнему был с нами!

Одиночество накатилось с такой непреодолимой силой, что она вновь тяжело опустилась на песок и закрыла лицо руками. Солнце еще раз заставило очнуться. Сантен почувствовала, как палящие лучи начинают покалывать и жечь кожу. Сразу же возвратилось ощущение жажды.

— Надо защититься от солнца. — Она села прямо и посмотрела вокруг себя внимательнее.

Широкая желтая прибрежная полоса заканчивалась громадными, как горы, дюнами. Берег был абсолютно пустынным. Он простирался сглаженными кривыми линиями по обе стороны от нее насколько хватало глаз, пока не сливался с волнующим морем. Сантен показалось, что это — картина одиночества: здесь не было ни камня, ни листочка растительности, ни птицы, ни животного и никакого укрытия от солнца.

Тогда она взглянула туда, где с трудом выбралась на сушу, и увидела остатки своего плота, кружащиеся и кувыркающиеся в прибое. Борясь со страхом перед акулой, вошла в воду по колено и вытащила спутавшиеся парус и доски высоко на берег, за линию прилива. Для юбки вырезала полоску парусины и прикрепила к талии куском пенькового троса. Потом другую, чтобы прикрыть голову и плечи от солнца.

— О, как мне хочется пить! — Постояла у воды, с вожделением вглядываясь туда, где в водах течения танцевали заросли морских водорослей. Жажда была сильнее отвращения к их соку, но ужас перед акулой сильнее и того, и другого, и Сантен отвернулась.

Хотя тело болело, а синяки на руках и ногах становились лилово-черными, она знала, что ей лучше всего отправляться в дорогу, а идти можно только в одном направлении. Кейптаун лежал к югу. Однако ближе находились немецкие города со странными названиями — с усилием вспоминала их — Свакопмунд и Людерицбухт. Ближайший был, вероятно в пятистах километрах.

Пятьсот километров!..

Когда Сантен осознала величину этого громадного расстояния, ноги подкосились и она тяжело опустилась на песок.

— Я не буду помнить о том, как это далеко. Я буду загадывать только один шаг вперед.

Пересилив себя, поднялась на ноги, все тело отозвалось болью ссадин и синяков. Прихрамывая, пошла вдоль кромки воды, где песок был мокрым и плотным. Через некоторое время мышцы разогрелись, скованность уменьшилась, идти стало легче.

— Загадывать только на шаг вперед! — Одиночество было тем бременем, которое одолело бы, если допустить какую-нибудь слабость. Сантен подняла подбородок и посмотрела вперед.

Берег казался нескончаемым, открывающаяся перспектива была пугающе однообразна. Те часы, что она с трудом тащилась вперед, похоже, никак не сказались на этой картине, и Сантен начала думать, что совершает некую однообразную механическую работу. Впереди простираются непрерывные пески, справа — неизменное море, слева — высокая стена дюн, а над всем этим — необъятная млечно-голубая чаша небес.

— Я иду из никуда в никуда. — Всей душой страстно захотелось хоть краем глаза увидеть какую-нибудь человеческую фигуру.

Подошвы босых ног стали причинять ей боль. Когда она села, чтобы растереть их, то обнаружила, что морская вода размягчила кожу, а жесткий песок ободрал ее почти до мяса. Обернула ступни полосками парусины и пошла дальше. Солнце и физическое напряжение пропитали блузу потом, а жажда стала спутником-призраком.

Солнце прошло половину западной части небесного свода, впереди появился скалистый мыс. Просто потому, что он внес изменение в скучный пейзаж, Сантен ускорила шаг. Но почти сразу снова пошла медленнее, понимая, насколько один день пути уже ослабил ее.

— Я не ела три дня и не пила со вчерашнего дня…

Скалистый мыс, казалось, совсем не приближался, пришлось сесть, чтобы отдохнуть. Почти немедленно навалилась жажда.

— Если я в ближайшее время не попью, я буду не в состоянии идти дальше, — прошептала она, вглядываясь в низкий вал из черных камней, и недоверчиво выпрямилась. Глаза обманывают ее? Быстро заморгала и посмотрела снова.

— Люди! — Сантен заставила себя подняться. — Люди! — Спотыкаясь, пошла вперед.

Они сидели на камнях, движущиеся силуэты голов виднелись на фоне бледного неба. Девушка громко засмеялась и замахала.

— Их там так много… я что, схожу с ума? — Попыталась крикнуть, но получилось, что негромко, но пронзительно заскулила.

Разочарование было столь сильно, что она попятилась, словно от физического удара.

— Тюлени… — Их заунывные, похожие на гудки крики долетели с дуновением легкого бриза.

Некоторое время Сантен думала, что у нее нет сил идти дальше. Но заставила шагнуть одну ногу, потом другую и тяжело побрела в сторону мыса.

Несколько сотен тюленей украшали собой скалы, еще множество резвилось в волнах. Ветер доносил зловоние животных. При приближении человека они заторопились в сторону моря, шлепая по камням в своей смехотворно-клоунской манере. Среди них были десятки детенышей.

— Если бы я смогла поймать одного! — Сантен сжала складной нож в правой руке и раскрыла лезвие. — Мне необходимо поскорее поесть… — Но, уже встревоженные, вожаки соскальзывали с камней во вздымавшуюся зеленую воду, при этом их неуклюжие тяжелые движения вдруг становились чудесно грациозными.

Она побежала, но этот порыв ускорил стремительный бросок темных тел через камни; до ближайшего животного оставалось не менее ста ярдов. Девушка сдалась и остановилась едва дыша, смотрела на то, как вся масса исчезает в море.

Вдруг среди них началось какое-то бурное волнение, послышался хор пронзительных воплей и полных ужаса криков. Сантен заметила, как две легкие, волчьих очертаний, тени метнулись из скопления камней и врезались в густую толпу тюленей. Поняла, что ее приближение отвлекло колонию животных и дало возможность каким-то хищникам броситься в атаку. Она не узнала в них буро-желтых гиен, ибо на иллюстрациях, которые помещались почти в каждой книге об Африке, видела лишь более крупную и свирепую пятнистую гиену.

Это же были «береговые волки», как их называли голландские переселенцы; размером с мастифа, но с остроконечными ушами и косматой шкурой длинного пепельно-желтого меха, который сейчас стоял торчком от возбуждения. Они безошибочно выбрали самых маленьких и беззащитных детенышей, выхватили их прямо из-под бока у неуклюжих матерей и потащили прочь, легко уклоняясь от гротескных попыток матерей защитить молодняк.

Сантен снова побежала, при ее приближении самки отступили и с плеском попадали с черных камней в волны прибоя. Она подхватила дубинку из кучи прибитых к берегу кусков дерева и мусора и помчалась поперек мыса, чтобы отрезать путь ближайшей гиене.

Гиене затруднял путь визжащий детеныш, которого она волокла, и девушка ухитрилась перегнать ее. Животное остановилось, наклонив голову в угрожающей позе, и смотрело, как человек подходит ближе. Маленький тюлень сильно истекал кровью в том месте, где в его блестящую шкуру вонзились клыки гиены, и плакал, словно человеческое дитя.

Гиена свирепо зарычала, а Сантен остановилась перед зверем, размахивая дубинкой и пронзительно крича на него:

— Брось его! Убирайся, тварь! Оставь его!

Она почувствовала, что гиена озадачена ее агрессивным поведением. Хотя и зарычала еще раз, но отошла на несколько шагов и присела в охранительной позе над своей извивавшейся добычей.

Сантен попыталась взглядом смутить зверя, не отводя его от устрашающих глаз хищницы и продолжая кричать и размахивать дубинкой. Вдруг гиена бросила сильно пораненного тюленя и кинулась прямо на противника, обнажив длинные желтые клыки и издавая глубокое рокочущее рычание. Инстинктивно Сантен почувствовала, что наступил решающий момент. Если она обратится в бегство, гиена догонит и растерзает ее.

Девушка бросилась вперед, чтобы встретить нападение, крича вдвое сильнее и размахивая дубинкой во все стороны и изо всех сил. Очевидно, гиена не ожидала такой реакции. Храбрости не хватило. Она повернулась и побежала обратно к своей барахтавшейся добыче и, вонзив клыки в шелковистую шкуру, снова потащила ее. У ног Сантен была щель в скале, наполненная обтесанными морем круглыми камнями. Схватив один из них, размером со спелый апельсин, швырнула в гиену. Целилась в голову, но тяжелый камень не долетел и ударил животное по лапе, размозжив ее о каменистую почву. Гиена взвыла, бросила детеныша и быстро захромала прочь на трех лапах.

Сантен побежала вперед, открывая складной нож. Она была родом из деревенской местности и прежде помогала Анне и отцу забивать животных и разделывать туши. Единственным быстрым и милосердным ударом она перерезала глотку котику и дала стечь крови. Гиена пришла обратно, сделав круг, рыча и скуля, сильно хромая и пребывая в нерешительности, сбитая с толку атакой.

Девушка стала хватать камни из расщелины обеими руками и бросать. Один попал гиене сбоку в косматую голову, и хищница, взвизгнув, как собака, отбежала на целых пятьдесят шагов, потом остановилась и разъяренно оглянулась.

Сантен работала быстро. Она раньше наблюдала за тем, как Анна это проделывала с бараньей тушей, и теперь сама, распиливая хрящ, соединявший ребра спереди, держала острие ножа под таким углом, чтобы не надрезать желудок или кишки.

Окровавленными руками бросила еще один камень в ходившую вокруг гиену, а потом осторожно вынула желудок детеныша. Жажда влаги бушевала внутри, она уже чувствовала, что недостаток ее угрожает существованию собственного зародыша, и тем не менее затошнило от одной мысли о том, что нужно сделать. — Когда я была девочкой, — рассказывала ей Анна, — пастухи делали это всякий раз, когда погибал ягненок-сосунок.

Сантен держала желудочек в сложенных вместе и покрытых кровью ладонях. Оболочка была желтоватой и прозрачной, содержимое можно увидеть сквозь стенки. Детеныш, видимо, до самого нападения гиены лежал со своей матерью и жадно сосал. Маленький желудочек был до отказа наполнен молоком.

Сантен сглотнула с отвращением, но затем сказала себе:

— Если ты не выпьешь, к утру ты умрешь — и ты, и сын Мишеля, оба.

Она сделала крошечный надрез в стенке желудка, и из него сразу же стали сочиться густые, начинавшие створаживаться струйки молока. Сантен закрыла глаза и накрыла ртом надрез. Заставила себя сосать теплое свернувшееся молоко. Ее пустой желудок восставал, она давилась от непроизвольного рвотного рефлекса, но боролась с ним и наконец сдержала его.

У свернувшегося молока был легкий рыбный привкус, но оно оказалось не совсем уж отвратительным. Сделав первый большой глоток, Сантен решила, что вкус немного напоминает сыр из козьего молока, терпкий от сычужной закваски.

Передохнула, вытерла кровь и слизь с губ тыльной стороной ладони. Почти ощутила, как влага пропитывает обезвоженные ткани тела и новая сила расходится по всему ее измученному организму.

Девушка бросила еще один камень в гиену, а потом допила остатки густого свернувшегося молока. Осторожно разрезала пустой мешочек желудка и вылизала последние капли. Потом бросила пустую оболочку гиене.

— Ею я поделюсь с тобой, — сказала огрызнувшемуся зверю.

Сняла шкуру с туши, а голову и конечности тоже бросила гиене. Большое, похожее на собаку, плотоядное животное, по всей видимости, смирилось. Оно сидело на задних лапах в двадцати шагах от Сантен с комично выжидательным выражением на морде, навострив уши и ожидая тех обрезков, что ей швыряли.

Сантен срезала столько длинных узких полос ярко-красного мяса, сколько смогла отделить от скелета, и завернула их в холстину, прикрывавшую ей голову. Потом отступила, гиена рванулась вперед, чтобы подлизать с камней разлитую кровь и сокрушить крошечный скелет в своих уродливых, чересчур развитых челюстях.