Секунды тянулись медленно, так что пришлось свериться со светящимся циферблатом секундомера, чтобы уверить себя, что торпеды не обнаружены, что они не отклонились от курса и не прошли мимо.

Послышался сильнейший резкий звук — даже ожидаемый, он заставил Курта вздрогнуть, и командир увидел, как рядом с махиной крейсера поднялся жемчужный фонтан брызг, засиявший при свете звезд и палубных огней красивым радужным блеском.

— Первая торпеда цель поразила! — Из переговорной трубы донесся торжествующий крик Хорстхаузена, а за ним мгновенно последовал еще один всплеск громоподобного рева, словно гора обрушилась в море.

— Вторая торпеда цель поразила!

Две высокие светящиеся колонны водяных брызг еще висели в воздухе, а в темное небо рядом с ними уже взметнулась третья.

— Третья торпеда цель поразила!

В то время как Курт продолжал смотреть, столбы брызг смешались друг с другом, осели, и их отнесло ветром, а большой корабль, казалось, невредимый, продолжал свой ход.

— Преследуемый корабль теряет скорость, — возбужденно прокричал Хорстхаузен. — Он меняет курс, поворачивается правым бортом.

Обреченный корабль начал широкий бесцельный поворот против ветра. Производить пуск из кормовых аппаратов необходимости не было.

— Лейтенант Хорстхаузен, на мостик, — произнес Курт в переговорную трубу. Это была награда за превосходно выполненное задание. Он знал, с какой жаждой славы молодой лейтенант станет позднее рассказывать о каждой детали потопления корабля своим товарищам-офицерам. Память об этой победе поддержит ил всех в течение длинных дней и ночей предстоявших лишений и тягот. Хорстхаузен стремглав выскочил из люка и встал рядом со своим командиром, вглядываясь в чудовищных размеров жертву.

— Он остановился! — воскликнул офицер. Британский корабль лежал, словно скала посреди моря.

— Мы подойдем поближе, — решил Курт и передал приказ рулевому.

У-32 двинулась вперед, крадучись, наталкиваясь на пенившиеся волны, оставив на поверхности лишь рубку, сокращая расстояние постепенно и осторожно. Из пушек крейсера еще могли открыть огонь, достаточно было всего лишь одного удачного выстрела, чтобы пробить дыру в тонкой обшивке субмарины.

— Слушайте! — резко скомандовал Курт, поворачивая голову, чтобы уловить звуки, слабо доносившиеся до них сквозь шум ветра.

— Я ничего не слышу.

— Стоп машины! — приказал Курт, и вибрация и гул дизельных двигателей прекратились. Теперь они могли слышать звуки яснее.

— Голоса! — прошептал Хорстхаузен. Это был жалобный хор голосов, доносимый до них ветром. Крики и вопли людей, попавших в ужасную беду, то громче, то тише звучали в порывах неустойчивого ветра, прерываемые каким-нибудь одиночным диким криком человека, упавшего или прыгнувшего с высокой палубы.

— Он сильно накренился. — Они подошли достаточно близко, чтобы видеть корабль на фоне звезд.

— Уходит под воду носом.

Огромная корма торчала из тьмы.

— Тонет быстро… очень быстро.

Им были слышны треск и рокот в корпусе корабля, когда вода, врываясь, проносилась внутри, корежила и изгибала его обшивку.

— Встаньте к прожектору, — приказал Курт, и Хорстхаузен, повернувшись, уставился на него.

— Вы слышали мой приказ? — Хорстхаузен очнулся. Выставлять себя столь явно перед глазами противника было против всех инстинктов подводника, но он прошел к прожектору на краю мостика.

— Включите! — заставил его Курт, когда тот все еще колебался, и длинный белый луч перепрыгнул полмили бурного моря и темноты. Он ударил в корпус корабля и был словно отброшен ослепительным блеском абсолютно белого цвета.

Курт бросился через мостик и плечом оттолкнул лейтенанта от прожектора. Ухватился за рукоятки и стал водить яркий луч вдоль и вниз, щурясь от света, отраженного покрывавшей корабль краской, и вдруг застыл, сжав пальцами, будто когтями, рукоятки прожектора.

В совершенно ровном круге прожекторного луча раскинулись алые перекладины нарисованного креста, похожие на руки и ноги приговоренного к распятию.

— Матерь Господа всемогущего, — прошептал Курт, — что же я натворил?!

Словно в ужасающем гипнозе он медленно перемещал луч из стороны в сторону. Палубы белого корабля были круто накренены в сторону подводной лодки, так что видны группы скопившихся человеческих фигур, которые суетливо двигались, стараясь добраться до спасательных шлюпок, болтавшихся на шлюпбалках. Некоторые волочили носилки или вели спотыкавшиеся фигуры, одетые в синюю госпитальную одежду, их крики и мольбы звучали, словно гомон птичьего гнездовья на закате солнца.

Пока Курт смотрел, корабль вдруг стремительно подался в его сторону, и люди заскользили по палубам, сбиваясь в кучи у ограждений. Потом в одиночку и группами начали падать за борт.

Одна из шлюпок подалась и, сорвавшись, ударилась о воду рядом с корпусом корабля и тут же опрокинулась. Люди все падали с верхних палуб, сквозь ветер слабо доносились вопли, были видны маленькие всплески белой пены, когда они оказывались в воде.

— Что нам делать? — прошептал рядом Хорстхаузен, с выражением ужаса на бледном лице во все глаза глядя вслед за лучом прожектора.

Курт выключил прожектор. После интенсивного света темнота, казалось, сокрушала.

— Ничего, — ответил во тьме. — Мы уже ничего не можем сделать. — Повернулся и неверной походкой пошел к люку.

Когда командир достиг основания трапа, к нему снова возвратилось самообладание. Бесстрастным голосом с окаменевшим лицом отдал приказ:

— Впередсмотрящие — на мостик. Скорость двенадцать узлов, новый курс сто пятьдесят градусов.

Лодка поворачивала прочь от тонущего корабля, а Курт все стоял, широко расставив ноги, борясь со жгучим желанием поднять руки и закрыть ладонями уши. Он знал, что не сможет избавиться от криков и воплей, которые эхом отдавались в голове. Знал, что никогда не сумеет скрыться от них и что услышит их опять в час своей собственной смерти.

— Занять места согласно боевому расписанию. — Глаза его были безжизненны, а восковое лицо — мокро от брызг и пота. — Продолжаем обычное патрулирование.

Сантен устроилась на самой нижней койке в своей любимой палате третьей палубы. У нее на коленях лежала открытая книга.

Это была каюта с восемью койками, у всех молодых людей, лежавших в них, повреждения позвоночника. Ни одному из них не суждено больше ходить, но может быть, именно поэтому они были самой шумной, веселой и своевольной компанией на борту «Протеа Касл».

Каждый вечер в течение часа Сантен читала им… или намеревалась читать. Обычно требовалось всего несколько минут изложения мнений автора, чтобы спровоцировать горячие дебаты, беспрепятственно длившиеся до тех пор, пока не раздавался гонг на ужин.

Сантен получала такое же большое удовольствие от этих встреч, как и любой из пациентов, и неизменно выбирала книгу о том, о чем ей самой хотелось узнать побольше, всегда на африканскую тему.

В этот вечер она взяла второй том труда французского автора Левайяна «Путешествие в глубь Африки». Прямо со страницы переводила описание охоты на гиппопотама, за которым слушатели с жадностью следили, пока Сантен не дошла до следующего места: «Самка животного была освежевана и разделана на месте. Я приказал принести мне чашку, которую наполнил молоком самки. Оно показалось значительно менее неприятным, чем молоко слонихи, и на следующий день почти полностью превратилось в сливки. Они имели болотный привкус и мерзкий запах, вызывавший отвращение, но, налитые в кофе, были даже приятны».

С коек послышались брезгливые возгласы.

— Боже милостивый! — воскликнул кто-то. — Эти французишки! Любой, кто пьет молоко гиппопотама и ест лягушек…

В ту же минуту все напустились на него.

— Солнышко — французишка? Пес ты эдакий! Извиняйся сейчас же! — И подушки, словно снаряды, полетели через каюту в обидчика.

Смеясь, Сантен вскочила, чтобы восстановить порядок, но в это время палуба под ее ногами дернулась, девушку отбросило назад, на койку, а корабль потряс мощный взрыв.

Сантен с трудом поднялась и снова была сшиблена с ног толчком от другого взрыва, более сильного, чем первый.

— Что происходит? — закричала она, но третий взрыв погрузил их во тьму и швырнул Сантен с койки на пол. В полнейшей темноте кто-то свалился на нее сверху, пригвоздив к полу и запутав в постельном белье.

Она почувствовала, что задыхается, и закричала опять. Корабль весь звенел от криков и воплей.

— Слезьте с меня! — Сантен барахталась, чтобы освободиться, подползла к выходу и, подтянувшись на руках, встала. Столпотворение вокруг нее, стремительно проносящиеся в темноте люди, крики и бессмысленным ревом подаваемые команды, внезапный ужасающий наклон палубы под ногами повергли Сантен в панику. Она отбивалась, чтобы защититься, так как в нее врезалось чье-то невидимое тело, а затем наощупь стала пробираться вдоль по длинному узкому коридору.

Аварийные сигнальные звонки зазвонили во тьме резко, действуя на нервы, и только еще больше усугубили смятение, чей-то голос проревел:

— Корабль идет ко дну… они покидают судно! Мы окажемся тут как в западне!

Толпа немедленно бросилась к переходному люку, и Сантен обнаружила, что беспомощно несется вместе с ней, изо всех сил стараясь удержать равновесие, так как знала: упадет — растопчут. Инстинктивно пыталась предохранить живот, но ее с такой силой завертело и стукнуло о перегородку, что она лязгнула зубами и прикусила себе язык. Когда падала, рот наполнился легким металлическим привкусом крови; девушка выбросила вперед обе руки и повисла на перилах трапа, держась изо всех сил. Она подтаскивала себя вверх по лестнице, плача от напряжения, которое требовалось, чтобы удержаться на ногах в давке среди охваченных паникой людей.

— Мое дитя! — Сантен услышала, как произносит эти слова вслух. — Вы не можете убить мое дитя!

Корабль накренился, послышался треск и скрежет металла о металл, грохот разбивающегося стекла, а за ними последовал новый натиск и топот ног вокруг.

— Он тонет! — визжал голос рядом. — Нам надо выбраться! Выпустите меня…

Свет снова включился, стало видно, что трап весь до верхней палубы забит борющимися и издающими проклятия и ругательства людьми. Сантен чувствовала себя избитой, раздавленной и беспомощной.

— Мой ребенок! — плакала она, прижатая к переборке. Включившийся свет, казалось, отрезвил мужчин вокруг, заставив их устыдиться своего слепого ужаса.

— Здесь Солнышко! — прокричал чей-то низкий голос. Он принадлежал большого роста африканеру[121], одному из самых пылких поклонников, который размахивал своим костылем, чтобы расчистить для нее проход.

— Пропустите… разойдитесь, ублюдки, пропустите Солнышко!

Руки подхватили и подняли девушку.

— Пропустите Солнышко!

Они передавали ее над головами, как куклу. Сантен потеряла головной убор и одну из туфель.

— Вот Солнышко, передайте выше! — Она почувствовала, что плачет, потому что ее давили и толкали, а жесткие пальцы хватали и больно впивались в тело, но быстро несли наверх.

На вершине переходного трапа уже другие руки схватили Сантен и вытолкнули наружу, на открытую палубу. Здесь было темно, ветер рвал волосы и обматывал ноги юбками. Палуба ходила ходуном, а когда Сантен ступила на нее, угрожающе накренилась, и девушку ударило о вертикальную стойку — пиллерс, с такой силой, что у нее вырвался вопль.

Она подумала о безнадежно изувеченных молодых людях, оставленных там, внизу.

«Мне следовало попытаться помочь им», — сказала себе, но при этом вспомнила об Анне. В нерешительности и замешательстве оглянулась. Люди все валили наверх из переходных люков. Идти против такой толпы невозможно, и Сантен знала, что у нее просто не хватит сил, чтобы помочь человеку, который не может ходить самостоятельно.

Повсюду офицеры пытались восстановить порядок, но многие из тех, кто стоически выдержали ад окопов, были до помешательства напуганы мыслью о том, что очутились в ловушке на тонущем корабле, их лица были искажены, а глаза дики от безрассудного ужаса. Но оказались и такие, кто вытаскивал хромых и слепых и вел их к шлюпкам вдоль перил.

Прижимаясь к пиллерсу, Сантен страдала от нерешительности, страха и ужаса и переживала за судьбу сотен людей внизу, которые, как она знала, никогда не смогут добраться до верхней палубы. В это время корабль под ней зарокотал и в смертельных судорогах изрыгнул воздух, ринувшийся из дыр под ватерлинией с ревом морского чудовища, и этот звук заставил принять решение.

«Мой ребенок! Я должна спасти его, другие не имеют значения — только мой ребенок!»

— Солнышко! — Один из офицеров увидел ее и, скользнув по круто наклонившейся палубе, защищая, обнял одной рукой.

— Вы должны добраться до шлюпки: корабль затонет с минуты на минуту!

Свободной рукой он рванул завязки, державшие громоздкий обшитый парусиной спасательный жилет, стянул со своих плеч и поднял у Сантен над головой.

— Что произошло? — Девушка судорожно глотала воздух, пока он узлами связывал тесемки спасательного жилета у нее под подбородком и на груди.

— Нас расстреляли торпедами. Пойдемте!

И потащил за собой, дотягиваясь до всего, за что можно было уцепиться, ибо при таком крутом угле наклона палубы стоять без опоры невозможно.

— Вон та шлюпка! Вам надо попробовать сесть в нее.

Прямо перед ними полная людей шлюпка страшно раскачивалась на шлюпбалках, офицер выкрикивал команды, в то время как матросы пытались высвободить заклинившие тали.

Глядя вниз с борта судна, Сантен видела кипевшую и пенившуюся черноту моря, а ветер сдувал волосы на лицо и наполовину ослеплял ее.

Издалека, с поверхности черных волн, плотный белый сноп света обрушился на них, и они вскинули руки, защищая глаза от жестокого света.

— Субмарина! — закричал офицер, обхватив Сантен одной рукой. — Подлецы, явились порадоваться бессмысленной бойне, которую учинили!

Луч оставил их и двинулся в сторону, вниз по борту судна.

— Пойдемте, Солнышко! — Офицер потащил Сантен в сторону кормы, а в этот самый момент тали у носа шлюпки подались, и обезумевшие пассажиры, крича, посыпались в грохотавшие далеко внизу волны.

Сделав еще один огромный выдох из подводных пробоин, судно больше, до невозможного угла, накренилось на внешнюю сторону, и Сантен с офицером неудержимо заскользили через палубу и вместе ударились о поручни.

Безжалостный луч света продвигался от одного конца судна к другому и, вернувшись, вновь ослепил их, а ночь после этого показалась еще более черной и грозной, чем прежде.

— Подлецы! Грязные свиньи! — Голос офицера от ярости стал грубым и хриплым.

— Мы должны прыгать! — крикнула ему Сантен. — Нам надо убираться с корабля!

Когда ударила первая торпеда, Анна сидела у туалетного столика в каюте. Всю вторую половину дня она была с ранеными на нижней палубе и покинула их только затем, чтобы помочь Сантен приготовиться к ужину. Надеялась, что девушка будет ждать в каюте, и была слегка раздражена, когда не обнаружила ее там.

— У этого ребенка нет никакого представления о времени, — бормоча, выложила чистое нижнее белье для своей подопечной, прежде чем начинать собственный туалет.

Первый взрыв сбросил Анну с табурета и ударил затылком об угол кровати. Она лежала оглушенная, пока остальные, один за другим, кромсали корабль, а потом темнота лишила ее возможности видеть. Анна с трудом поднялась на колени, слыша громкие сигналы аварийной тревоги, и заставила себя сделать то тренировочное упражнение, которое они повторяли почти ежедневно с тех пор, как покинули Кале.

— Спасательный жилет! — Пошарила под кроватью и, натянув неуклюжее приспособление через голову, поползла к выходу.

Снова дали свет, и Анна тяжело поднялась на ноги, опершись о переборку и массируя шишку на затылке. Сознание прояснилось, она тут же подумала о Сантен.

— Моя детка! — Пошла к двери, но корабль накренился, и Анна была отброшена к туалетному столику. В этот момент шкатулка с драгоценностями Сантен скользнула по столешнице и упала бы, но Анна ловко поймала ее и прижала к груди.

— Всем покинуть корабль! — пронзительно прокричал голос за дверями каюты. — Корабль тонет! Покинуть корабль!

Анне хватило английского, чтобы понять это. Практический склад характера вновь дал себя знать.

В шкатулке были все их деньги и документы. Анна открыла запирающийся шкаф у себя над головой и, вытащив оттуда саквояж, бросила коробочку в него. Быстро огляделась. Смахнула в саквояж серебряную рамку с фотографиями Сантен, ее матери и эскадрильи Майкла, потом рывком открыла выдвижной ящик и поверх шкатулки и фотографий запихнула в сумку теплую одежду Сантен и свою. Застегнула сумку, продолжая быстро оглядывать каюту. Кажется, взяла все ценное, что у них было. Открыла дверь и шагнула в коридор.

И тут же была подхвачена неумолимо двигавшимся потоком людей, большинство из которых все еще пытались надеть спасательные жилеты. Попробовала повернуть обратно. «Я должна найти Сантен, я должна разыскать мою детку!» Но толпа вынесла ее наружу на темную палубу и подтолкнула к одной из спасательных шлюпок.

Двое матросов схватили Анну.

— Ну давай, красавица. Осторожненько! — И хотя та уже примерилась, чтобы ударить одного из них саквояжем по голове, ее запихнули через борт в шлюпку. Она подтянулась вверх, все еще сжимая саквояж, и попыталась выкарабкаться.

— Эй, кто-нибудь, хватайте и держите эту глупую суку! — раздраженно прокричал матрос, и грубые руки схватили и усадили ее.

Уже через несколько минут спасательная шлюпка была так заполнена людьми, что Анна оказалась беспомощно зажата между телами и могла лишь бесноваться и умолять по-фламандски, по-французски и на ломаном английском.

— Вы должны выпустить меня! Я должна найти мою маленькую девочку…

Никто не обращал на нее никакого внимания, и жалобы потонули среди криков и суеты, завываний ветра и грохота волн, бившихся о стальной корпус корабля, среди тяжелых стонов, пронзительно-визгливых резких звуков и предсмертного рева самого судна.

— Мы больше не можем никого сажать! — прокричал чей-то командный голос. — Выводи за борт и опускай!

Последовало падение сквозь темноту, от которого все внутри чуть не оборвалось, и шлюпка плюхнулась на воду с такой силой, что пассажиров обдало водой. Анна оказалась на полузатопленном дне, а сверху навалилась груда тел. Она снова с трудом поднялась, а лодка металась, подпрыгивала и глухо билась о борт корабля.

— Упереться в борт! — Опять послышался тот голос, жестко-повелительный. — Эй, вы, отталкивайте ее там! Вот, правильно! Хорошо, справа по борту, весла на воду! Гребите, черт вас возьми, гребите!

С усилием, медленно отплывали от корабля, повернули нос шлюпки в открытое море, чтобы не потопило. Анна присела на дне, прижав саквояж к груди, и глядела наверх, на высокий бок судна, поднимавшийся над ними, словно утес.

В это мгновение мощный белый луч света вырвался из темноты позади них и осветил корабль. Луч медленно полз по блестящему белому корпусу, как в театре, выхватывая короткие трагические эпизоды — группы людей, словно пойманных в капкан у поручней, извивающееся тело на брошенных носилках, скользящих по палубе, матроса, застрявшего в талях шлюпки и болтающегося подобно казненному на виселице. И наконец, задержался на несколько секунд на огромных красных крестах.

— Да, хорошенько погляди, грязная скотина! — завопил один из мужчин в шлюпке рядом с Анной, и крик был тут же подхвачен.

— Гунны-душегубы…

— Мерзавцы, мясники…

Все вокруг изливали свой гнев и ярость.

Луч прожектора неумолимо двигался дальше, спускаясь до ватерлинии. Вся поверхность моря была в точках голов сотен плавающих людей. Были группы, были и одиночки, чьи бледные лица светились подобно зеркалам в мощном белом свете. А другие все прыгали и падали в воду, море, вздымаясь, то отталкивало их, то притягивало к стальному утесу корпуса, ударяя о него.

Луч прожектора опять поднялся к верхним палубам. Они наклонились под невероятным углом, нос корабля погружался под воду, а корма быстро поднималась на фоне испещренного звездами неба.

На мгновение луч остановился на крошечной группке фигур, прижавшихся к поручням судна, и Анна пронзительно завопила:

— Сантен!

Девушка находилась в середине группы, лицо было обращено к морю и смотрело на темную пропасть внизу, растрепанную копну темных волос мотал ветер.

— Сантен! — опять закричала Анна, а девушка, сделав гибкое движение, вспрыгнула на верхнюю перекладину медных поручней. Подняла тяжелые шерстяные юбки, обнажив стройные ноги, и какое-то мгновение балансировала как акробатка. Она казалась хрупкой, словно птица, когда летела с поручней в обрамлении распустившихся и надувшихся вокруг нее юбок из света в черноту.

— Сантен! — последний раз позвала Анна, чей голос был полон отчаяния, а сердце заледенело. Она попробовала подняться, чтобы лучше разглядеть падение маленького тела, но кто-то снова рывком посадил ее, а потом луч прожектора погас. Анна полуприсела в шлюпке, слушая крики тонущих.

— Матросы, поднажмите! Нам надо отойти подальше, или судно затянет нас с собой, когда уйдет под воду!

Весла у шлюпки были спущены на воду с обеих сторон, люди беспорядочно гребли, дюйм за дюймом удаляясь от умирающего лайнера.

— Идет ко дну! — истошно закричал кто-то. — О, Господи, да посмотрите же на это!

Корма огромного судна все выше и выше задиралась к ночному небу, гребцы перестали работать веслами и смотрели на корабль.

Достигнув вертикали, он завис на долгие секунды. На фоне звезд был виден силуэт его винта, а свет все еще горел в иллюминаторах.

Потом медленно заскользил вниз, при этом свет не гас и под водой. Море затягивало свою добычу все быстрее и быстрее, обшивка корпуса начала гнуться и трескаться от давления; воздух вырывался из нутра в беспорядочном пенном кипении воды, и судно исчезло. Огромные струи и фонтаны извергавшегося воздуха и белой пены поднимались из черной воды, но постепенно они успокоились, и сидевшие в шлюпке опять услышали одинокие крики находившихся в воде.

— Гребите обратно! Мы должны подобрать как можно больше людей!

Весь остаток той ночи они работали под руководством первого помощника капитана, который стоял у румпеля. Вытаскивали насквозь мокрых и дрожащих бедняг из морской воды, набивая их в переполненную лодку до тех пор, пока она опасно не закачалась. Вода стала заливаться через планширь при каждой волне так, что все время приходилось вычерпывать ее.

— В лодку больше нельзя! — прокричал офицер. — Вам, ребята, придется привязывать себя к спасательному лееру.

Находившиеся в лодке скопились вокруг перегруженного суденышка, словно тонущие крысы. Анна сидела достаточно близко к корме, чтобы услышать, как помощник капитана пробормотал: «Эти бедолаги не дотянут до утра: холод убьет их, даже если до них не доберутся акулы».

Они слышали вокруг себя в ночи другие шлюпки, плеск весел и голоса на ветру.

— Течение проходит на норд-норд-ост со скоростью четырех узлов, — снова нечаянно подслушала Анна первого помощника, — к рассвету нас разбросает до горизонта. Мы должны попытаться держаться вместе. — Он поднялся на корму и крикнул: — Эй, там, на шлюпке! Мы — шлюпка номер шестнадцать!

— Шлюпка пять, — слабо откликнулся чей-то голос.

— Мы подойдем к вам!

Гребли сквозь темноту, ориентируясь на крики с другой лодки, и, когда нашли друг друга, связали шлюпки корпус к корпусу. За ночь докричались до двух лодок, и те подплыли к ним.

В водянисто-сером рассвете в полумиле обнаружили пятую шлюпку. Море было усеяно обломками и головами барахтавшихся людей, но все это выглядело незначительными точками на необъятных пространствах океана и небес.

Сидевшие в лодках жались друг к другу, словно скот, который везут на бойню, и уже впадали в тупую вялость и безразличие, а те, кто был в воде, покачивались на волнах, то и дело опуская головы на грудь; подвешенные в своих спасательных жилетах, они танцевали мрачный танец смерти, ибо ледяная зеленая вода уже высосала из многих тел тепло, и они висели, бледные и безжизненные.

— Сядь женщина! — Соседи Анны очнулись, когда . она попыталась встать на банку.

— Ты всех нас опрокинешь в воду, ради Бога! — Но Анна не обращала внимания на их протесты.

— Сантен! — позвала она. — Есть ли где-нибудь Сантен? — И когда все непонимающе посмотрели на нее, стала рыться в памяти, вспоминая прозвище.

— Солнышко! — закричала она. — Het iemand Sunshine gesien? Видел ли кто-нибудь Солнышко? — За этим последовала небольшая суета заинтересованности и озабоченности.

— Солнышко? Она с вами? — Этот вопрос быстро передавался между поднимавшимися и опускавшимися на волнах спасательными шлюпками.

— Я видел ее на палубе, прямо перед тем, как корабль затонул.

— У нее был спасательный жилет.

— А здесь нет?

— Нет, здесь нет.

— Я видел, как она прыгнула, но после этого потерял.

— Здесь нет… По крайней мере, ни в одной из шлюпок.

Анна вновь обмякла. Девочка исчезла. Она почувствовала, как отчаяние охватывает и начинает душить ее. Посмотрела через борт шлюпки на мертвых людей, висящих на своих спасательных жилетах, и представила Сантен убитой зеленой водой, умершей от холода, и ребенка в утробе, тоже умершего, и издала громкий стон.

— Нет. Бог не может быть настолько жесток. Я не верю этому. Я никогда не поверю этому. Были ведь и другие шлюпки, Сантен жива, она где-нибудь там, — Анна вгляделась в размазанный ветром горизонт, — она жива, и я найду ее. Даже если для этого потребуется вся моя жизнь, я найду.

Поиски пропавшей девушки разбили тупое оцепенение от холода и шока, не отпускавшее людей всю ночь. Появились энтузиасты, которые помогали им собраться с духом, распределяли загрузку шлюпок, пересчитывали и брали под контроль емкости с питьевой водой и неприкосновенным запасом еды, заботились о раненых. Обрезали веревки, привязывавшие мертвецов, и позволили им уплыть прочь, распределили обязанности гребцов. Наконец шлюпки взяли курс на материк, лежавший за сотню миль или дальше, где-то на востоке.

Меняя гребцов на длинных веслах, начали понемногу двигаться по бурному морю, но почти каждое небольшое достижение сводилось на нет следующей волной, которая отбрасывала назад.

— Вот так, ребята, — призывал с кормы первый помощник капитана, — не засыпай, продолжай грести… — Надо было любым способом отогнать уныние, их самого большого врага. — Давайте споем, а? Кто станет запевать? Как насчет «Типперэри»? Ну, тогда давайте.

«Далеко шагать до Типперэри,

Далеко нам идти…»[122]

Но ветер и шторм усиливались и так швыряли лодки, что весла не доставали до воды. Один за другим гребцы сдавались и мрачно умолкали, песня сама собой стихла, а они сидели и ждали. Через какое-то время ощущение, что вот-вот что-то случится, прошло, и теперь они просто сидели. Во второй половине дня, ближе к вечеру, сквозь низкие стремительно несшиеся облака на несколько минут пробилось солнце, лица людей ожили и потянулись к нему, но облака скрыли его, и головы вновь склонились, подобно африканским маргариткам на закате.

И тут со шлюпки, закрепленной с той стороны, где сидела Анна, кто-то унылым и почти безучастным голосом спросил:

— Поглядите, а вон то — не корабль?

На какое-то время воцарилось молчание, как будто требовалось время, чтобы осознать столь маловероятное утверждение, а затем послышался другой голос, резче и живее.

— Точно! Это корабль!

— Где? Где он?!

Теперь уже раздавался шум оживленных голосов.

— Вон там, чуть пониже того темного облака.

— Он весь скрыт, виден только верх…

— Это корабль!

— Корабль!

Люди пытались встать, некоторые из них содрали с себя куртки и отчаянно махали и кричали, что было силы в легких.

Анна моргала и смотрела туда, куда все указывали. Через минуту и она увидела крохотный треугольник более темного серого тона, чем сумрачный серый цвет горизонта.

Вдруг послышался свирепый свист рассекаемого воздуха, в небо взмыл дымный след, рассыпавшийся гроздью ярко-красных звезд. Это первый помощник выпустил одну из сигнальных ракет, хранившихся в запертом ящике на корме.

— Он увидел нас!

— Смотрите! Смотрите! Он меняет курс!

— Это военный корабль, у него три трубы.

— Погляди на мачту в форме треноги — это один из крейсеров I класса…

— Клянусь Богом, это «Инфлексибл»! Я видел его в Скапа Флоу[123] в прошлом году…

— Благослови его Господь, кто бы он ни был. Он увидел нас! О, слава Богу, корабль увидел нас!

Анна обнаружила, что смеется, и плачет, и прижимает к себе саквояж — единственное, что еще связывало ее с Сантен.

«Теперь все будет хорошо, моя малышка, — пообещала она. — Теперь Анна тебя разыщет. Тебе не нужно больше беспокоиться, Анна идет, чтобы забрать тебя».

А мрачно-серого цвета корпус военного корабля стремительно приближался к ним, вздымая и разрезая волны высоким, острым, как топор, носом.

Анна стояла у леера на палубе корабля британских ВМС «Инфлексибл» в группе людей, спасенных со шлюпок, и смотрела, как огромная гора с плоской вершиной поднимается из южных вод океана.

С этого расстояния пропорции горы были столь совершенны, плато на ее вершине срезано с такой точностью, а крутым склонам так искусно придана их форма, что можно подумать, что ее изваял божественный Микеланджело. Люди вокруг Анны возбужденны и говорливы; они навалились на ограждение и указывают на знакомые черты суши, выступающие одна за другой по мере быстрого приближения к ней. Это — возвращение домой, которого многие уже не чаяли, их облегчение и радость были трогательно-детскими.

Анна ничего этого с ними не разделяла. Вид суши вызвал в ней лишь разъедающее нетерпение. Мощное движение огромного корабля казалось слишком слабым, слишком похожим на движение улитки: каждая минута, проведенная здесь, в океане, была потрачена впустую, потому что оттягивала для горевшей ожиданием Анны тот момент, когда она сможет отправиться на поиски Сантен. В течение нескольких коротких дней это стало единственным смыслом всего ее существования.