Лотар скрыл свое отвращение и, щелкая каблуками, кланялся, когда командир представлял своих офицеров. Палуба над головой располагалась так низко, что Лотару пришлось втянуть голову в плечи, пространство между переборками было таким узким, что двоим надо разворачиваться боком, чтобы разминуться. Лотар попробовал представить жизнь в таких условиях и обнаружил, что у него на лице выступают капли холодного пота.

— Есть ли у вас какие-нибудь разведданные о вражеских кораблях, герр де ла Рей? — Командир налил по крошечной порции шнапса в каждую из хрустальных рюмок и вздохнул, когда последняя капля упала из бутылки.

— Я сожалею, но мои сведения — семидневной давности. — Лотар поприветствовал офицеров-подводников, подняв рюмку, и, когда все выпили, продолжил: — Военный транспорт «Окленд» вошел в порт Дурбана для загрузки углем. На корабле две тысячи человек новозеландской пехоты, ожидалось, что он отправится в дальнейшее плавание пятнадцатого числа…

Среди государственных служащих Южно-Африканского Союза было много сочувствовавших — мужчин и женщин, чьи отцы или другие члены семьи сражались в англо-бурской войне, а позже воевали вместе с Маритцем и де Ветом против юнионистских войск. У некоторых были родственники, заключенные в тюрьму и даже казненные за измену, как только Смэтс и Бота подавили восстание. Многие из этих людей работали в Управлении южно-африканских железных дорог и портов, другие занимали ключевые посты в Департаменте почты и телеграфа. Таким образом жизненно важная информация собиралась, быстро кодировалась и передавалась германским агентам и активным повстанцам прямо по южно-африканской правительственной связи.

Лотар отбарабанил перечень данных о приходе и отходе судов из южно-африканских портов и снова извинился.

— Информацию получают на телеграфной станции в Окахандье[117], но требуется пять-семь дней, чтобы один из моих людей донес ее через пустыню.

— Понимаю, — кивнул командир. — Тем не менее информация, которую вы предоставили, будет неоценимой для того, чтобы спланировать следующий этап моих операций. — Он оторвал глаза от карты, на которую наносил данные о противнике, сообщенные Лотаром, и впервые заметил дискомфорт своего гостя. Сохраняя на лице внимательное и учтивое выражение, внутренне позлорадствовал: «Ты, великий герой, красивый, как оперная звезда, храбрый, когда ветер дует тебе в лицо, а солнце светит у тебя над головой, как бы я хотел взять тебя с собой и показать тебе, что значит настоящая храбрость и жертвенность! Что было бы с тобой, если бы ты услышал, как английские эсминцы проходят над головой, гремя, охотясь за тобой, или услышал бы щелчок детонатора, когда смертельный заряд опускается к тебе? О, я получил бы удовольствие, наблюдая твое лицо, когда взрыв ударяет в корпус, и вода струями бьет внутрь через трещины, и гаснет свет. Что было бы с тобой, когда лишь по запаху ты понял бы, что уделался от страха в темноте, и почувствовал, как твое дерьмо, горячее и жидкое, стекает по ногам?» Но вместо всего этого Кохлер улыбнулся и пробормотал: — Жаль, что я не в состоянии предложить вам еще немного шнапса…

— Нет-нет! — Лотар отмахнулся от предложения. Это существо с лицом трупа и его смердящее судно вызывали в нем отвращение и тошноту. — Вы были очень добры. Я должен отправиться на берег и присматривать за погрузкой. Этим черномазым нельзя доверять. Ленивые собаки и врожденные воры, все как один. Они понимают только кнут и понукания.

Лотар взбежал по трапу и на мостике рубки жадно втянул в легкие желанную прохладу ночного воздуха. Командир субмарины последовал за ним наверх.

— Герр де ла Рей, очень важно, чтобы мы завершили заправку и погрузку боеприпасов до рассвета: вы ведь понимаете, насколько уязвимы мы здесь, насколько беспомощны оказались бы мы, пойманные в ловушку у берега, с открытыми люками и пустыми цистернами?

— Вот если бы вы могли послать на берег часть ваших матросов помочь с погрузкой…

Командир субмарины колебался. Отправка членов экипажа на берег сделала бы лодку еще более уязвимой. Он быстро взвесил. На войне все подобно ходам игрока в кости — риск против вознаграждения, а ставки — смерть и слава.

— Я пошлю с вами на берег двадцать человек. — Он принял решение в течение нескольких секунд, и Лотар, понявший его затруднение, кивнул с вынужденным восхищением.

Им нужен был свет. Лотар сложил из прибитых к берегу обломков дерева костер, но замаскировал его со стороны моря, полагаясь еще и на то, что нависшие облака тумана скроют их от любых рыщущих английских военных кораблей. При рассеянном свете они вновь и вновь нагружали лихтеры и на веслах выводили их к субмарине. Как только «барабан» с дизельным топливом через воронку опустошался в цистерны, он тут же продырявливался, выбрасывался за борт и тонул, опускаясь в заросли водорослей. Постепенно длинное стройное судно оседало все ниже и ниже.

Было уже четыре часа утра, а топливные цистерны еще не наполнились до краев. Стоя на мостике, командир подлодки беспокоился и кипел от раздражения, каждые несколько секунд поглядывал в сторону земли, где нежеланный рассвет выделял острый, как нож, край темной гряды дюн, а потом снова вниз, на приближающийся лихтер с осторожно уложенной длинной поблескивающей торпедой.

— Быстрее! — Кохлер перегибался через перила ограждения рубки, погоняя своих людей, когда они прилаживали стропы вокруг чудовищного оружия, осторожно поднимали груз на натянувшихся канатах и переносили его на борт. Второй лихтер со своей смертоносной ношей уже стоял рядом. Пока торпеду аккуратно опускали в передний люк и подавали в пустой торпедный аппарат под палубой, первый лихтер, борясь с течением, уже шел назад к берегу.

Быстро светлело, усилия экипажа и чернокожих партизан стали отчаянными, превозмогая усталость, изо всех сил они старались завершить погрузку, прежде чем наступивший день откроет их врагу.

Лотар выехал с последней торпедой, небрежно сидя верхом на ее блестящей спине, словно на своем арабском скакуне. Командир, наблюдая за ним на рассвете, обнаружил, что еще свирепее возмущается и ненавидит его за то, что он высок, позолочен солнцем и красив. Ненавидит за небрежное высокомерие, за страусиные перья на шляпе и золотые кудри до плеч, но больше всего — за то, что сейчас Лотар ускачет в пустыню и оставит ему только одну возможность: снова спуститься в холодные и смертельно опасные воды.

— Капитан, — Лотар выбрался из лихтера и вскарабкался по трапу на мостик боевой рубки, его красивое лицо светилось от возбуждения, — один из моих людей только что прискакал в лагерь. Он добирался из Окахандьи пять дней и привез новости. Великолепные новости!

Кохлер попытался сделать так, чтобы волнение Лотара не заразило и его самого, но руки начали дрожать по мере того, как тот продолжал.

— Помощник портового инспектора в Кейптауне — один из наших. Они ожидают, что английский тяжелый линейный крейсер «Инфлексибл» через восемь дней прибудет в Кейптаун. Он покинул Гибралтар пятого числа и идет прямо туда.

Подводник нырнул в люк, Лотар, подавив отвращение, последовал за ним вниз по стальному трапу. Кохлер уже нетерпеливо склонился над штурманским столиком с измерительным циркулем в руках, забрасывая вопросами своего штурмана.

— Дайте мне крейсерскую скорость линейных крейсеров противника!

Штурман быстро пролистал папки разведданных.

— Расчетная скорость двадцать два узла при двухстах шестидесяти оборотах, командир.

— Ха! — Кохлер мелом наносил приблизительный курс от Гибралтара вдоль западного побережья африканского континента, вокруг огромного выступа и дальше, к мысу Доброй Надежды.

— Ха! — снова произнес он, на этот раз с наслаждением. — Мы можем быть на боевой позиции к восемнадцати ноль-ноль сегодня, если отплывем через час, «Инфлексибл» к тому времени просто не успеет пройти мимо.

Кохлер поднял голову от карты и оглядел столпившихся вокруг офицеров.

— Английский линейный крейсер, господа, но не обычный крейсер. «Ифлексибл» тот самый корабль, что потопил «Шарнхорст» у Фолклендских островов. Трофей! Да еще какой трофей для нас! И мы принесем его кайзеру и Das Vaterland![118]

Если не считать двух впередсмотрящих, на мостике субмарины У-32 командир Курт Кохлер стоял один и ежился от холодного морского тумана, несмотря на плотный белый свитер с круглым горлом, который надел под синюю тужурку.

— Запустить дизель, подготовиться к погружению! — Он нагнулся над переговорной трубой, и тут же лейтенант как эхо подтвердил его команду.

— Есть запустить дизель, подготовиться к погружению.

Палуба задрожала под ногами Кохлера, и дизельный выхлоп вырвался у него над головой. От масляной вони сгоревшей солярки ноздри Курта расширились.

— Корабль готов к погружению! — подтвердил голос лейтенанта, и командир почувствовал, что с плеч свалилась тяжелейшая ноша. Как он волновался все эти полные беспомощности и уязвимости часы заправки и погрузки боеприпасов! Однако все позади — опять корабль под ногами ожил, весь в его распоряжении, и чувство облегчения приободрило, несмотря на усталость.

— Скорость семь узлов. Новый курс двести семьдесят градусов. — В то время как повторяли приказ, сдвинул фуражку с украшенным золотым шнуром козырьком на затылок и направил бинокль в сторону суши.

Тяжелые деревянные лихтеры уже волоком перетащили и спрятали среди дюн; на песке остались только следы от их килей. На берегу не было никого, кроме одинокой фигуры всадника на лошади.

Кохлер смотрел на него, а Лотар де ла Рей сорвал широкополую шляпу со своей меднокудрой головы, и страусиные перья заколыхались, когда он помахал ею. Капитан поднял в приветствии правую руку, и всадник умчался, все еще размахивая шляпой, галопом влетел в сплошные заросли тростника, что закрывал долину меж двух высоко вздымавшихся дюн. Встревоженная туча многокрасочных водоплавающих птиц поднялась с поверхности лагуны и закружилась над грозными дюнами, а лошадь и наездник исчезли.

Командир повернулся спиной к суше, длинный заостренный нос подводной лодки врезался в неподвижную завесу серебряного тумана. Корпусу была придана форма палаша длиною в сто семьдесят футов. Наносить удары по врагу ему помогал огромный 600-сильный дизельный двигатель, и Кохлер даже не пытался подавить перехватывавшее дыхание чувство гордости, которое всегда ощущал в начале плавания.

Он не строил иллюзий относительно того, что разрешение мирового конфликта зависит от него и его товарищей-офицеров из подводного флота. Но в их силах было разрушить страшную патовую ситуацию в траншеях на суше, где две громадные армии находились лицом к лицу, словно измученные боксеры-тяжеловесы — ни один из них не обладал достаточной силой для решающего удара, и обе армии медленно гнили среди жидкой грязи, делая чудовищные усилия, чтобы победить.

Именно стройные, скрытные и смертоносные подводные корабли еще могли бы отчаянно и безрассудно вырвать победу, прежде чем дойдет до переломной точки. Если бы только кайзер решился с самого начала использовать свои субмарины во всей полноте их возможностей, размышлял Курт Кохлер, насколько иначе бы все обернулось!

В сентябре 1914 года, в самый первый год войны, одна-единственная лодка У-9 потопила три британских крейсера один за другим, но даже после такой убедительной демонстрации германское верховное командование колебалось использовать оружие, данное ему в руки, боясь гнева и осуждения во всем мире, опасаясь пересудов о «грязных подводных убийцах».

Бесспорно, после гибели американцев на потопленных кораблях «Лузитания» и «Арабик» американские угрозы также послужили сдерживанию применения подводного оружия. Кайзер опасался разбудить спавшего американского гиганта и боялся того, что вся его мощь будет брошена против Германской империи.

Теперь же, когда было уже почти слишком поздно, германское верховное командование позволило наконец подводным лодкам поднять якоря, и результаты оказались ошеломляющими, превзошедшими все ожидания.

За последние три месяца 1916 года торпеды потопили союзные суда общим водоизмещением более трехсот тысяч тонн. И это только начало; невероятно, но лишь за первые десять дней апреля 1917 года было уничтожено судов водоизмещением в двести пятьдесят тысяч тонн, а всего за месяц — в восемьсот семьдесят пять тысяч тонн. Союзники дрогнули от такого страшного удара.

Теперь же, когда два миллиона свежих рвущихся в бой молодых американцев были готовы пересечь Атлантический океан и принять участие в боевых действиях, обязанностью каждого офицера и матроса германского подводного флота становилось принесение любой жертвы, какая бы ни потребовалась. И если боги войны распорядились поместить такой известный британский тяжелый линейный крейсер, как «Инфлексибл», на сходящийся курс с его потрепанным маленьким судном, Курт Кохлер с радостью отдаст собственную жизнь и жизнь своего экипажа за возможность разрядить в этот корабль торпедные аппараты.

— Скорость двенадцать узлов, — произнес Курт в переговорную трубу. Это предельная скорость субмарины У-32 в надводном положении, необходимо добраться до места боевого дежурства как можно быстрее. Хотя расчеты указывали, что «Инфлекеибл» должен пройти на расстоянии от ста десяти до ста сорока морских миль от берега, командир не очень-то надеялся на возможность хорошего перехвата, даже в том случае, если они достигнут района боевого дежурства прежде, чем пройдет крейсер.

С мостика У-32, где располагались впередсмотрящие, видно всего на семь миль, дальность эффективного пуска торпед составляла две тысячи пятьсот ярдов, намеченная же жертва способна постоянно поддерживать скорость в двадцать два узла и более. Кохлеру нужно маневрировать своим кораблем в пределах двух тысяч пятисот ярдов от идущего полным ходом крейсера, но шанс, что он просто обнаружит его, был один из многих тысяч. Даже если это и удалось бы, то, вероятно, лишь затем, чтобы понаблюдать, как характерная, в форме треноги, мачта корабля проплывет мимо, а его корпус даже не поднимется из-за ограниченного горизонта подлодки.

Командир отбросил дурные предчувствия.

— Лейтенант Хорстхаузен, на мостик.

Когда старший помощник появился, капитан приказал как можно скорее достичь района боевого дежурства, держа корабль наготове для погружения и немедленного вступления в бой.

— Вызовете меня в восемнадцать тридцать, если не произойдет никаких перемен.

Крайнее изнурение Курта усугубилось тупой головной болью из-за дизельных паров. Перед тем как спуститься вниз, он последний раз окинул взглядом горизонт. Усилившийся ветер разрывал клубы тумана, море становилось темнее. В нем поднималась злоба претив подхлестывавшей его воздушной стихии. Субмарина зарылась носом в очередную волну, и вода вспенилась на передней части палубы. Водяная пыль брызнула пронизывающим холодом в лицо.

— Барометр быстро падает, капитан, — тихо сказал ему Хорстхаузен. — Я думаю, что нас может сильно тряхнуть.

— Оставаться на поверхности, держите скорость. — Курт пренебрег этим мнением. Он не хотел слышать ничего такого, что могло бы осложнить охоту. Соскользнул вниз по трапу и направился прямо к вахтенному журналу на штурманском столике.

Сделал запись своим аккуратным официальным почерком: Курс 270°. Скорость 12 узлов. Ветер северо-западный, 15 узлов, свежеет». Затем поставил свою полную подпись и сдавил пальцами виски, чтобы утихомирить головную боль.

«Боже мой, как же я устал», — подумал он и заметил, как штурман тайком наблюдает за его отражением в отполированной меди пульта управления главного поста. Курт опустил руки, поборов искушение немедленно лечь, и сказал рулевому:

— Я произведу осмотр корабля.

Он специально задержался в машинном отделении, чтобы поздравить механиков с быстрой и умелой заправкой корабля горючим, а в носовом торпедном отделении приказал матросам оставаться на койках, когда, пригнувшись, вошел к ним через узкий вход.

Три торпедных аппарата были заряжены и готовы к пуску, а запасные торпеды уложены в узком пространстве; их длинная блестящая масса заполняла почти все помещение и затрудняла любое движение. Матросы торпедного отделения вынуждены будут проводить большую часть времени, полусидя на своих крошечных койках, словно животные в ярусах клеток.

Курт нежно похлопал одну из торпед.

— Мы скоро освободим вам немного места, — пообещал он матросам, — как только отправим по почте эти маленькие посылки томми[119].

Это была древняя шутка, но люди почтительно откликнулись на нее. По их смеху капитан понял, как несколько часов, проведенных на поверхности, на чистом воздухе пустыни, освежили и оживили всех.

Оказавшись в отгороженном занавеской крохотном закутке, служившем ему каютой, Курт наконец смог позволить себе расслабиться, и страшная усталость победила его. Он не спал сорок часов, каждую минуту находясь в постоянном нервном напряжении. И все же, перед тем, как с трудом заползти на свою узкую, с бортиком, койку, взял фотографию в рамке из ниши над столом и долго смотрел на изображение безмятежной молодой женщины и маленького мальчика у ее колен, одетого в кожаные штанишки.

— Спокойной ночи, мои дорогие, — прошептал он. — Спокойной ночи и тебе, мой другой сын, которого я еще не видел.

Курта разбудил ревун погружения, завывавший как раненый зверь. Он так болезненно отдавался эхом в ограниченном пространстве стального корпуса, что силой вырвал командира из глубокого черного сна, и тот стукнулся головой о косяк койки, пытаясь выбраться из нее.

Тут же ощутил килевую и бортовую качку корабля. Погода ухудшилась, и Курт почувствовал, как палуба накренилась у него под ногами, в то время как нос лодки опустился, и она вошла под воду. Рывком раздвинул занавески и полностью одетый ворвался в центральный пост управления как раз в тот момент, когда двое впередсмотрящих кубарем скатились по трапу с мостика. Погружение было таким быстрым, что морская вода каскадом лилась им на головы и плечи, пока Хорстхаузену не удалось задраить главный люк в рубке.

Курт взял на себя командование и взглянул на часы в верхней части медного пульта управления: 18.23. Он произвел расчеты и установил, что они, скорее всего, находятся в ста морских милях от берега, на границе своей зоны боевого дежурства. Хорстхаузен, наверное, все равно позвал бы его через несколько минут, если бы не был вынужден произвести экстренное погружение.

— Перископная глубина? — резко потребовал командир от старшего рулевого, сидевшего за пультом управления, и воспользовался несколькими мгновениями передышки, чтобы до конца прийти в себя и полностью оцепить обстановку, изучив данные штурманского планшета.

— Девять метров, — ответил рулевой, вращая штурвал так, чтобы удержать под контролем бешеное движение корабля вниз.

— Поднять перископ, — приказал Курт, в то время как Хорстхаузен буквально свалился из рубки, спрыгнул с трапа и занял свое место согласно боевому расписанию у планшета атаки.

— Обнаружено большое судно с зелеными и красными навигационными огнями, пеленг ноль шестьдесят градусов, — тихо доложил он. — Каких-либо других деталей я не разглядел.

Как только перископ начал подниматься сквозь пол палубы и раздалось громкое шипение гидравлической системы, Курт пригнулся, отвел в стороны его боковые рукоятки и прижался лицом к резиновым прокладкам, внимательно вглядываясь в цейсовскую линзу окуляра, выпрямляясь вслед за перископом и одновременно поворачивая его до отметки пеленга ноль шестидесяти градусов.

Линзу затемняла вода, и он подождал, пока стекло очистится.

— Поздние сумерки… — оценил освещение там, на поверхности, а затем обратился к Хорстхаузену: — Расчетное удаление?

— Корпус обнаруженного корабля не виден. — Это означало, что корабль был, вероятно, на расстоянии восьми или девяти миль, но красные и зеленые навигационные огни показывали, что он направляется почти в сторону лодки У-32. То, что корабль вообще демонстрировал огни, указывало на высшую степень уверенности людей на нем, что они в океане одни.

С линзы стекла вода, и Курт стал медленно разворачивать перископ в горизонтальной плоскости.

Вот он. Курт почувствовал, как сердце подпрыгнуло, а дыхание замерло. Так было всегда — как бы часто ни видел врага, потрясение и волнение были такими же сильными, как и в самый первый раз.

— Пеленг на цель! — быстро бросил Хорстхаузену, и лейтенант нанес пеленг на планшет атаки.

Курт разглядывал добычу, чувствуя в животе что-то похожее на голод, а в паху почти сладострастную боль, словно наблюдал за красивой обнаженной и доступной женщиной; в то же самое время правой рукой легонько подкручивал ручку дальномера.

В окуляре перископа раздвоенное изображение корабля-цели с помощью дальномера совместилось.

— Дальность! — ясно произнес Курт, когда изображение слилось в один четкий силуэт.

— Пеленг ноль семьдесят пять градусов, — сказал Хорстхаузен, — Дальность семь тысяч шестьсот пятьдесят метров! — он отметил цифры на планшете атаки.

— Опустить перископ! Новый курс триста сорок градусов! — приказал Курт, и толстые телескопические секции перископа с шипением вошли в свой колодец в палубе между его ступнями. Даже на таком удалении и при плохом освещении командир не собирался рисковать, так как осторожный впередсмотрящий мог заметить веер брызг, поднятых верхушкой перископа, разрезавшей поверхность воды при развороте лодки на север, на курс перехвата.

Курт следил за большой стрелкой часов на пульте управления. Он должен дать Хорстхаузену по крайней мере две минуты до того, как повторить наблюдение. Взглянул на своего старшего помощника и увидел, что тот совершенно поглощен расчетами, держа в правой руке секундомер, а левой манипулируя костяшками-указателями на планшете атаки так, как китаец — счетами.

Курт переключил внимание на собственные расчеты, учтя освещение и состояние моря. Тускнеющий свет благоприятствовал им. Как всегда, охотник нуждался в скрытности и секретности, но начинавшее штормить море затруднило бы ему подход к кораблю, волны же, бьющиеся о линзу перископа, могли бы даже повлиять на точность пуска торпед.

— Поднять перископ! — Две минуты истекли. Он обнаружил корабль почти сразу же.

— Пеленг! Дальность!

Теперь в распоряжении Хорстхаузена были необходимые расчеты: время, прошедшее между двумя наблюдениями, относительные цифры пеленга и удаления лодки и цели, а также данные о собственной скорости субмарины и ее курсе.

— Цель по курсу сто семьдесят пять градусов. Скорость двадцать два узла, — считывал он с планшета атаки.

Курт не отрывал глаз от окуляра перископа, он чувствовал азарт погони, ощущение, похожее на прилив крови после принятия крепкого спиртного. Корабль шел прямо на них, его скорость была почти в точности такой, какую следовало ожидать от британского линейного крейсера в длительном походе. Курт внимательно смотрел на отдаленное изображение, но свет все больше мерк, пока он изучал подобную тени мачту, видимую как раз между навигационными огнями размером с игольное ушко. И все же… И все же… Абсолютной уверенности не было. Возможно, видит то, что хочется увидеть. Но там, на фоне темнеющего неба, была эта едва различимая треугольная фигура — тренога — верный признак нового линейного крейсера I класса.

— Убрать перископ. — Он принял решение. — Новый курс триста пятьдесят пять градусов, — это был встречный курс на перехват цели. — Обозначить цель как «преследуемый корабль». — Курт дал понять офицерам, что собирается атаковать, и в пригашенном свете увидел, что в выражении их лиц появляется нечто волчье, они обмениваются нетерпеливыми злорадными взглядами. — Преследуемый корабль — вражеский крейсер. Будем атаковать носовыми аппаратами. Доложить о готовности к бою.

Один за другим доклады быстро поступили. Курт удовлетворенно кивнул, стоя лицом к медной поверхности пульта управления и изучая показания приборов над головой сидящих рулевых. Руки были глубоко засунуты в карманы тужурки, чтобы не выдать его возбуждения, но нижнее веко все же нервно подергивалось, а тонкие бледные губы неудержимо дрожали. Каждая секунда казалась вечностью.

— Расчетный пеленг?

Матрос с гидрофонами поднял глаза. Он внимательно следил за удаленным звуком винтов преследуемого корабля.

— Пеленг устойчивый. — Курт взглянул на Хорстхаузена.

— Расчетная дальность? — Тот все свое вниманиесосредоточил на планшете атаки.

— Четыре тысячи метров.

— Поднять перископ.

Корабль был на месте, точно там, где его ожидал увидеть Курт, — он не свернул. От облегчения даже затошнило. В любой момент, если заподозрят присутствие лодки, преследуемое судно может просто повернуть и уйти от нее, даже не увеличивая скорость хода, и Курт не сможет остановить его. Но корабль шел на лодку, ничего не подозревая.

Вверху, над водой, было уже совсем темно, а море вздымало и обрушивало волны. Необходимо принимать решение, которое капитан откладывал до самого последнего момента. Он в последний раз со всех сторон осмотрел горизонт, разворачивая перископ на триста шестьдесят градусов и убеждаясь, что никакое другое вражеское судно не крадется у него за кормой, что крейсер не сопровождают эсминцы, и тогда произнес:

— Я буду командовать пуском торпед с мостика.

Даже Хорстхаузен моментально поднял глаза, и Курт услышал резкий вдох младших офицеров, понявших, что лодка будет всплывать чуть ли не под носом у вражеского линейного крейсера.

— Убрать перископ! — приказал Курт старшему рулевому. — Снизить скорость до пяти узлов и всплыть на глубину рубки.

Стрелки на шкалах приборов дрогнули и пришли в движение, скорость начала падать, глубина погружения понемногу уменьшалась, и он двинулся через отсек к трапу.

— Я перехожу на мостик, — сказал он Хорстхаузену и ступил на трап. Проворно поднялся и наверху крутанул запирающее главный люк колесо.

Поскольку субмарина всплыла, внутреннее давление воздуха распахнуло люк, и Курт выпрыгнул наружу.

Ветер тут же принялся хлестать его, рвать одежду и бросать брызги в лицо. Море вокруг бурлило и кипело, лодку сильно качало. Курт рассчитывал, что бурный океан поможет скрыть всплытие, и не ошибся. Удовлетворенно заметил, что вражеское судно идет точно вперед, причем быстро, не отклоняясь от курса. Нагнулся к прицелу у переднего края мостика, откупорил переговорную трубу.

— Приготовиться к атаке! Носовые аппараты к бою.

— Носовые готовы, — ответил снизу Хорстхаузен, и Курт сообщил ему уточненные данные о дистанции и пеленге. Лейтенант вносил коррективы на планшете атаки и передавал команды рулевому. Подводная лодка постепенно развернулась носом и держалась точно на курсе.

— Дальность две тысячи пятьсот метров, — нараспев произнес Курт. Лодка сейчас находилась на максимальном для стрельбы удалении, но расстояние быстро сокращалось.

На верхней палубе корабля горели огни, но если не считать этого, судно напоминало какую-то темную громаду. На фоне ночного неба больше не было видно какого-либо определенного силуэта, и Курт мог различить лишь бесформенную тень трех труб корабля.

Огни беспокоили: ни один командир британского королевского военно-морского флота не стал бы так пренебрегать самыми элементарными мерами предосторожности. Курт почувствовал, как леденящий ветерок сомнения остудил волнение и боевой пыл. Глядя на огромное судно сквозь брызги и тьму, он впервые, несмотря на опыт сотен подобных действующих на нервы ситуаций, чувствовал себя нерешительно и неуверенно.

Корабль находился в том самом месте и на том самом курсе, где он ожидал обнаружить «Инфлексибл». Был того самого размера, три трубы и мачта в форме треноги, шел со скоростью в двадцать два узла — и все же… На нем видны огни.

— Повторите дистанцию до цели! — Хорстхаузен по переговорной трубе мягко подгонял его, и Курт вздрогнул. Рассматривая преследуемый корабль, он забыл о дальномере. Быстро выдал цифры уменьшавшейся дальности, понимая, что в течение тридцати секунд придется принять окончательное решение.

— Я произведу пуск с тысячи метров, — сказал он в переговорную трубу.

Это была стрельба в упор; даже при таком бурном море не могло быть и речи о том, что хотя бы одна из длинных акулообразных торпед не попадет в цель.

Курт смотрел в окуляр дальномера, отмечая, как неотвратимо сокращается расстояние между охотником и его жертвой. Глубоко вдохнул, словно ныряльщик, вот-вот готовый погрузиться в холодные черные воды, и в первый раз повысил голос.

— Аппарат номер один, los![120]

Голос Хорстхаузена почти немедленно донесся до него с тем легким заметным заиканием, которое всегда поражало лейтенанта, когда он был слишком возбужден.

— Номер один, торпеда вышла.

Не было ни звука, ни отдачи. В темноте на покрытых белыми барашками волнах Курт не мог даже различить след, оставленный быстро бегущей торпедой.

— Аппарат номер два, los!

Курт выпускал торпеды веером, каждую через минуту, по отклоняющемуся курсу: первая была нацелена в переднюю часть корабля, вторая — в середину, а третья — в корму.

— Аппарат номер три, los!

— Все три торпеды вышли!

Командир поднял глаза от прицела и прищурился от летевших брызг и ветра, глядя вслед торпедам. После пуска по инструкции полагалось, осуществив срочное погружение, ожидать взрывов внизу, в безопасности глубин, но на этот раз Курт чувствовал, что что-то вынуждает его оставаться наверху и наблюдать, как все произойдет.

— Время до цели? — потребовал он у Хорстхаузена, смотря на свою высокую огромную жертву, украшенную гирляндами огней. Свет от них затмевал сверкание звезд, что были рассыпаны по черному занавесу неба позади корабля.

— Две минуты пятнадцать секунд. — Курт щелкнул кнопкой секундомера.

Как и всегда, во время ожидания после того, как торпеды выпущены в цель, Курта терзали угрызения совести. До пуска были только азарт погони и острое возбуждение от осторожного преследования, но теперь он думал о храбрых людях, братьях по морской службе, которых сейчас отправит в холодные, темные и безжалостные волны.