В какой-то решающий момент Майкл как бы завис, выполняя вираж, скорость уменьшилась, и немец зашел сзади и сел ему на хвост. Немец был отличным летчиком, все внутри у Майкла похолодело. Он опустил нос машины вниз, чтобы набрать скорость, и в то же самое время бросил свой истребитель в крутой вираж. «Альбатрос» следовал за ним, повторяя его маневр, так что они вращались вокруг друг друга, словно две планеты, привязанные к неизменным орбитам.

Во время кружения, обмена очередями и взглядами за ярко-голубым фюзеляжем, наверху, около сплошного слоя облачности, охотничьи глаза Майкла различили нечто подобное движению крошечных насекомых.

На мгновение его сердце перестало биться, а кровь, казалось, загустела и потекла медленнее, затем, как испуганное животное, сердце рванулось вперед, а дыхание со свистом вырвалось из горла.

«Я имею честь проинформировать вас и в то же время предупредить, — написал немец, — что… цель военных действий состоит в уничтожении врага всеми возможными средствами».

Майкл прочел предупреждение, но понял его смысл только сейчас. Они обратили пришедшую ему в голову вздорную романтическую затею дуэли один на один в смертельную ловушку. Как ребенок, он отдал себя в их власть. Назвал время и место, даже высоту! Голубую машину использовали всего лишь как приманку. Собственная наивность ошеломила Майкла, теперь, когда он увидел, как они, подобно массе насекомых, опускаются из слоя высоко расположенных облаков.

«Сколько их?» Времени считать не было, но похоже, что эта быстрая и бесшумная стая включала полную эскадрилью «альбатросов» нового типа, по крайней мере двадцать машин, и они ярко сверкали, словно драгоценные камни, на фоне хмурых туч-декораций.

«Я не смогу сдержать свое обещание Сантен», — подумал Майкл и посмотрел вниз. Второй слой облачности на две тысячи футов ниже, это отдаленное убежище, но другого не было. Нельзя и пробовать побороться с двадцатью самыми умелыми и опытными летчиками Германии: он не продержится и нескольких секунд, когда они окажутся здесь, а приближалась стая быстро. Голубая же машина не отпускала его в ожидании смертельного удара.

Внезапно оказавшись лицом к лицу со смертью, которую намеренно искал, Майкл захотел жить. Изо всех сил он потянул на себя ручку управления, удерживая СЕ-5а на вираже, потом резко толкнул ее вперед. Майкла швырнуло, он завис на привязных ремнях в перевернутой машине, но тут же полностью овладел управлением и использовал инерцию большого самолета, чтобы войти в крутое пике и рывком, от которого захватило дух, понестись вниз, к слою густых облаков. Этот неожиданный маневр вывел противника Майкла из равновесия, но ненадолго, и «альбатрос» опять погнался за ним со скоростью голубой вспышки, тогда как похожая на рой насекомых многоцветная масса догоняла оба самолета сверху.

Майкл наблюдал за ними в зеркало над головой, осознавая, насколько быстрее эти новые «альбатросы» пикируют. Поглядел вперед на облака. Их серые складки и изгибы, еще несколько секунд назад казавшиеся такими холодными и неприветливыми, были его единственной надеждой на жизнь и спасение, но теперь, когда он принялся удирать, ужас вернулся и навалился, как мрачная и страшная прихотливая женщина-дьявол, лишая храбрости и мужества.

Майкл не успевал, они поймают его прежде, чем можно достигнуть укрытия, и он прильнул к ручке управления, застыв от этого нового парализующего страха.

Стук спаренного пулемета «шпандау» заставил очнуться. В зеркале, вплотную позади себя, он увидел пляшущие красные вспышки, и что-то ударило в нижнюю часть спины так, что все онемело. Сила удара лишала легкие воздуха, но Майкл сообразил, что надо как можно быстрее повернуть в сторону от пулеметов «альбатроса».

Он со всей силой нажал на педали руля направления, пытаясь выполнить пологий скользящий разворот, который вновь поставил бы его лицом к лицу с мучителем, но скорость самолета была слишком велика, угол пикирования слишком крут, и СЕ-5а не послушался. Машина накренилась и отклонилась от курса, сделав вираж, который поставил Майкла боком к своре преследователей, и хотя голубой «альбатрос» на сей раз промахнулся, другие начали появляться один за одним, причем каждую атаку отделяли от предыдущей доли секунд. Небо было заполнено ярко раскрашенными крыльями и фюзеляжами. Грохот выстрелов по самолету Майкла стал постоянным и невыносимым, СЕ-5а завалился на крыло и вошел в штопор.

Небо, и облака, и лоскуты земли вперемешку с яркими «альбатросами» с их сверкающими и стрекочущими пулеметами слились в головокружительном калейдоскопе. Он почувствовал еще один удар, на этот раз в ногу, чуть ниже промежности. Взглянув, увидел, что пробит пол кабины, а злосчастная деформированная пуля разорвала ему бедро. Артериальная кровь выбивалась яркими струйками. Майкл видел когда-то, как оруженосец-зулус, растерзанный раненым буйволом, вот так же истек кровью из порванной бедренной артерии: умер за три минуты.

Потоки пулеметного огня неслись в Майкла со всех сторон, а он не мог защищаться, так как самолет не слушался, вращаясь в штопоре, норовисто подбрасывая нос вверх, а затем роняя его снова в неукротимом ритме.

Майкл сражался с машиной, налегая на руль направления, и пытался остановить это вращение; от усилий кровь из бедра пошла сильнее, и он почувствовал первую головокружительную слабость. Ведя самолет одной рукой, большим пальцем другой прижал артерию, и пульсирующие красные струйки стали меньше. И снова Майкл, выжимая ручку управления от себя, терпеливо упрашивал изувеченный самолет прекратить задирать нос кверху и сильно увеличивал скорость, чтобы вывести машину из штопора. Она подчинялась с трудом, и Майкл старался не думать о пулеметном огне, который рвал его в клочья со всех сторон.

Облака и земля перестали вращаться, когда витки штопора замедлились, и машина стала падать прямо. Тогда Майкл, работая лишь одной рукой, сумел вытянуть ее нос наверх и почувствовал огромную перегрузку, но самолет наконец возвратился в горизонтальное, положение, и мир повернулся перед глазами.

Майкл взглянул в зеркало и увидел, что голубой «альбатрос» обнаружил его и прижимается все ближе к хвосту для нанесения последнего, решающего удара.

Но прежде, чем «шпандау» смог снова начать свой грохот и треск, он почувствовал, как по лицу стремительно пробежало нечто холодное и сырое. Это длинные узкие серые полоски облаков обволокли открытую кабину, и тут свет совсем померк, а самолет оказался внутри тусклого, слепого мира, тихого и безмолвного, где «шпандау» не осквернит молчания небес. Они не найдут его в облаках.

Глаза автоматически сосредоточились на крохотных стеклянных трубочках искусственного горизонта, наполненных глицерином и установленных на приборной доске; аккуратными движениями Майкл отрегулировал их, и теперь СЕ-5а летел сквозь облака ровно и прямо. Затем легонько повернул машину по компасу в сторону Морт Омм.

Его сильно затошнило — это была первая реакция на страх и напряжение боя. Он глотал слюну и тяжело дышал, чтобы прогнать тошноту, и тогда почувствовал новый прилив слабости. Ощущение было такое, словно его череп стал ловушкой для летучей мыши. Темные мягкие крылья бились где-то позади глаз, зрение ослабло, а перед глазами мелькали темные пятна.

Поморгал, чтобы стряхнуть тьму, и посмотрел вниз. Большой палец руки все еще зажимал рану. Майкл никогда не видел столько крови. В крови была вся рука, пальцы стали клейкими. Рукав куртки пропитан кровью по локоть. Она превратила бриджи в промокшую массу и стекла вниз в сапоги. Лужи крови стояли на полу кабины, она свертывалась в сгустки, напоминавшие джем из черной смородины, а струйки при каждом движении самолета скользили взад и вперед.

На минуту он отпустил ручку управления, наклонился вперед, поддерживаемый ремнями, и пощупал у себя за спиной. Обнаружил еще одно пулевое ранение: в трех дюймах от позвоночника и чуть выше поясницы. Выходного отверстия не было. Пуля сидела внутри, в животе нарастало ощущение набухания и растяжения по мере того, как брюшная полость наполнялась кровью.

Машина стала заваливаться на крыло, и Майкл схватился за ручку управления, чтобы выровнять ее, но эта простая операция потребовала много времени. В пальцах будто покалывало иглами, и было очень холодно. Реакция замедлилась, так что каждое движение, даже самое маленькое, давалось с усилием.

Тем не менее боли не было, чувствовалось только распространявшееся вниз от поясницы к коленям онемение. Майкл убрал большой палец, чтобы проверить, как рана в бедре, и немедленно оттуда брызнула сильная струя яркой крови, похожая на перо фламинго, и он поспешно перекрыл артерию снова и сосредоточился на управлении.

Долго еще до Морт Омм? Попытался вычислить, но мозг работал медленно и путанно. Девять минут от Кантена, сколько уже он летит? Повернул руку, чтобы были видны часы. Обнаружил, что ему, как ребенку, приходится считать деления на циферблате.

«Нельзя выходить из облаков слишком скоро: они будут поджидать меня». Циферблат часов расплылся перед глазами.

Серебристые облака заволновались вокруг, и возникло чувство, что он падает. Майкл уже склонился было к ручке, чтобы воспрепятствовать этому, но выучка заставила сдержаться и проверить пузырьки в стеклянных трубочках искусственного горизонта: они все еще были расположены на одной линии.

— Сантен, — вдруг произнес он, — сколько сейчас времени? Я опоздаю на свадьбу. — Почувствовал, что паника проступает сквозь болото его слабости и крылья тьмы еще сильнее бьются перед глазами.

— Я обещал ей. Я поклялся! — Проверил часы. — Шесть минут пятого — этого не может быть. — Подумал, что сходит с ума. — Чертовы часы врут! — Он терял чувство реальности.

СЕ-5а вырвался из слоя облаков сквозь один из разрывов. Майкл быстро поднял руку, чтобы защитить глаза от света, а затем оглянулся вокруг.

Он находился на верном направлении, узнал дорогу, железнодорожную линию и летное поле в форме звезды между ними. «Еще шесть минут лета». Вид земли вернул ощущение реальности. Посмотрел наверх. Там увидел немцев, кружащихся, как стервятники над добычей льва, и ожидающих, чтобы Майкл появился из-за облаков. Они заметили самолет и начали поворачиваться на своих радужных крыльях, но он снова погрузился в облака, и холодные влажные складки обволокли его, скрыли от жестоких глаз противника.

— Я должен сдержать свое обещание, — пробормотал Майкл. Потеря контакта с землей запутала его, голова закружилась. Он дал СЕ-5а медленно опуститься через слой облаков и опять вылетел на свет. Под ним была знакомая местность, гряда холмов и линия фронта остались далеко позади, а впереди — лес, деревня и церковный шпиль, такие мирные и идиллические.

«Сантен, я возвращаюсь домой».

И страшная усталость навалилась на Майкла, ее огромная тяжесть, казалось, душила, вдавливала его в кабину.

Он с трудом повернул голову и увидел шато. Розовая крыша была маяком, непреодолимо притягивавшим к себе, нос самолета развернулся к нему, казалось, сам по себе.

— Сантен, — шептал Майкл. — Я иду… подожди меня, я иду. — И темнота сомкнулась над ним, так что ему показалось, что он, падая, отступает по длинному туннелю.

В ушах шумело, и это было похоже на шум морского прибоя, который слышится в раковине, и Майкл изо всех оставшихся сил старался увидеть сквозь тьму в этом все более сужавшемся туннеле ее лицо и услышать сквозь шум моря ее голос.

— Сантен, где ты? О, Господи, где же ты, моя любовь?

Сантен стояла перед тяжелым зеркалом в раме из орехового дерева, покрытого позолотой, и смотрела на свое отражение темными серьезными глазами.

— Завтра я уже буду мадам Мишель Кортни, — торжественно произнесла она, — и больше никогда Сантен де Тири. Разве это не значительная мысль, Анна? — Дотронулась до своих висков. — Как ты думаешь, я буду себя чувствовать по-другому? Конечно же, такое важное событие наверняка изменит меня.

— Очнись, дитя, — ткнула ее в бок Анна. — Еще так много нужно сделать. Времени мечтать нет. — Она подняла объемистую юбку и накинула ее Сантен через голову, затем, стоя сзади, застегнула пояс

— Интересно, Анна, смотрит ли сейчас мама? Интересно, знает ли, что я — в ее платье, и рада ли за меня?

Анна заворчала в ответ, опускаясь на колени, чтобы проверить оборку. Сантен разгладила на бедрах нежные старинные кружева и прислушалась к приглушенному звуку мужского смеха, доносившегося из большого салона этажом ниже.

— Я так счастлива, что генерал смог приехать. Разве он не красавец, Анна, совсем как Мишель? А эти глаза… Ты обратила внимание, какие у него глаза?

Анна снова заворчала, но на этот раз более выразительно, на мгновение руки замерли, когда подумала о генерале.

«Да, вот это — настоящий мужчина», — сказала она себе, глядя, как Шон Кортни появляется из «роллс-ройса» и подходит к парадной лестнице шато.

— Он так великолепно выглядит в форме и с наградами, — продолжала Сантен. — Когда Мишель станет старше, я буду настаивать, чтобы он отрастил такую же бороду. Такой внушительный вид…

Снизу послышался новый взрыв хохота.

— Они с папой понравились друг другу, тебе не кажется, Анна? Послушай-ка их!

— Я надеюсь, что они оставят немного коньяку для гостей, — раздраженно ответила Анна и тяжело поднялась на ноги, затем в сомнениях остановилась, держа руку на пояснице и обдумывая внезапно пришедшую в голову мысль.

— Нам, наверное, нужно было бы поставить на стол голубой дрезденский сервиз, а не сервиз севрского фарфора. Он бы лучше смотрелся рядом с розовыми розами.

— Тебе бы подумать об этом вчера, — быстро вмешалась Сантен. — Я не собираюсь всем этим заниматься снова.

Обе проработали весь предыдущий день и большую часть вечера и ночи, чтобы возродить салон, закрытый с тех самых пор, как уехали слуги. Шторы пропитались пылью, словно мукой, а высокие потолки были так утканы паутиной, что сцены из мифологии, украшавшие их, почти скрылись от глаз.

Они закончили уборку с покрасневшими глазами и чихая, а потом принялись за чистку потускневшего и в пятнах столового серебра. Затем пришлось вымыть и вытереть каждый предмет красно-золотого севрского обеденного сервиза. Граф, многословно протестовавший («Ветерана битвы при Седане и служаку армии Второй империи принуждают работать словно простого слугу!»), был силой мобилизован на помощь.

Наконец все сделано. Салон опять в своем великолепии, паркетный пол из хитро пригнанных и украшенных деревянных кусков блестел, натертый воском, нимфы, богини и фавны танцевали, прыгали и преследовали друг друга по всему куполу потолка, столовое серебро сияло, а первые из взлелеянных Анной оранжерейных роз горели при свечах подобно огромным драгоценным камням.

— Нам следовало сделать еще несколько пирогов, — беспокоилась Анна, — у этих солдат аппетит как у лошадей.

— Они не солдаты, они летчики, — поправила ее Сантен, — и у нас достаточно еды, чтобы накормить всю союзную армию, а не только одну-единственную эскадрилью… — Она остановилась посреди фразы. — Анна, слышишь?

Анна вразвалку подошла к окну и выглянула на улицу.

— Это они! Как рано! — Грузовик грязно-коричневого цвета с чопорным стародевическим видом на высоких узких колесах еле двигался по длинной, посыпанной гравием подъездной аллее; его кузов был заполнен офицерами эскадрильи, которые не находились на дежурстве. За рулем сидел адъютант с зажатой в зубах трубкой и с неподвижным и испуганным выражением на лице, направлявший машину по неровному пути от одного края широкой аллеи к другому, громко поощряемый и одобряемый пассажирами.

— Ты заперла кладовую? — тревожно спросила Анна. — Если это дикое племя найдет еду прежде, чем мы будем готовы ее подать…

Анна рекрутировала своих приятельниц из городка, тех, кто не бежал от войны, и кладовая представляла собой пещеру Алладина с холодными пирогами и паштетами, чудесными местными деликатесами из мяса и дичи, с ветчинами и яблочными пирогами, заливным из свиных ножек и трюфелей и дюжиной других вкусных вещей.

— Они приехали так рано не из-за еды. — Сантен присоединилась к Анне у окна. — У папы ключи от погреба. Значит, к ним будет проявлено внимание.

Отец Сантен уже спустился до половины мраморной лестницы, чтобы приветствовать летчиков, и адъютант так внезапно затормозил, что двое из его пассажиров приземлились на переднее сиденье рядом с ним, запутавшись в ногах и руках друг друга.

— Послушайте, — воскликнул он с очевидным облегчением, оттого что уже никуда не надо двигаться, — вы, должно быть, и есть славный старый граф, а? Мы — авангард, или, как по-вашему, le d'avant garde, разве не так?

— А, конечно! — Граф схватил его руку. — Наши храбрые союзники. Добро пожаловать! Прошу! Могу ли я предложить вам маленький стаканчик чего-нибудь?

— Вот видишь, Анна. — Сантен улыбнулась, отвернувшись от окна. — Нет нужды беспокоиться. Они понимают друг друга. Твоя еда будет в безопасности, по крайней мере, какое-то время.

Сантен подняла подвенечную фату с кровати и, свободно накинув ее на голову, стала изучать себя в зеркале.

— Этот день должен быть самым счастливым в моей жизни, — прошептала она. — Ничего не должно произойти, что испортило бы его.

— Ничего и не произойдет, дитя мое. — Анна подошла к ней сзади и расправила тонкие, как паутинка, кружева фаты у нее на плечах. — Ты будешь самой красивой невестой, как жаль, что никого из местных дворян нет здесь, чтобы увидеть тебя!

— Хватит, Анна, — мягко попросила ее Сантен. — Никаких сожалений. Все замечательно. Я бы не хотела, чтобы было по-другому. — Она слегка подняла голову. — Анна! — Выражение ее лица оживилось.

— Что такое?

— Ты слышишь? — Сантен отвернулась от зеркала. — Это он. Это Мишель! Он возвращается ко мне!

Она подбежала к окну и запрыгала, не в силах сдержаться, затанцевала, как маленькая девочка у витрины магазина игрушек.

— Послушай! Он летит сюда! — Она различала отчетливый звук мотора, который так часто, прислушиваясь, ждала.

— Я не вижу его. — Анна стояла позади Сантен, щурясь и глядя наверх в клочковатые облака.

— Должно быть, летит очень низко. Да! Да! Вон, чуть выше леса.

— Я вижу его. Он направляется к летному полю, что среди фруктового сада?

— Нет, не при этом направлении ветра. Я думаю, он летит сюда.

— Это он? Ты уверена?

— Конечно уверена… разве ты не видишь цвет? Mon petit jaune[85].

Другие тоже услышали. Снизу, под окнами, раздались голоса, и с десяток приглашенных на свадьбу гостей, толпясь, вышли через застекленные створчатые двери салона на террасу. Их вели Шон Кортни в парадной форме британского генерала и граф, даже еще более блистательный в сине-золотой форме пехотного полковника времен Наполеона III[86]. У всех в руках были стаканы, и их голоса звучали громко от приподнятого настроения и веселого духа товарищества.

— Да, это Майкл, — крикнул кто-то. — Бьюсь об заклад, что он собирается задать нам трепку с небольшой высоты. Снесет крышу шато, вот увидите!

— Налет должен закончиться победой, если иметь в виду то, что у него впереди.

Сантен обнаружила, что смеется вместе со всеми, и захлопала было в ладоши, глядя на приближавшуюся желтую машину, но ее руки на мгновение застыли перед хлопком.

— Анна, там что-то не так.

Самолет был уже достаточно близко, и все могли видеть, как неровно он летит: одно крыло опущено, машина рыскала и ныряла вниз к самым верхушкам деревьев, затем резко рванулась вверх, и крылья закачались, потом стала падать в противоположную сторону.

— Что он задумал?

— Бог мой, да он в беде… Я думаю…

Истребитель начал бесцельно разворачиваться правым бортом, и, когда выполнил вираж, стали видны поврежденный фюзеляж и порванная обшивка крыльев. Он был похож на скелет рыбы, на которую напала стая акул.

— Его сильно повредили! — закричал один из пилотов.

— Да, ему здорово досталось.

СЕ-5а развернулся назад слишком круто, уронил нос и едва не врезался в деревья.

— Он пробует совершить вынужденную посадку! — Некоторые из пилотов перепрыгнули через стену террасы и выбежали на лужайки, отчаянно сигналя изувеченному самолету.

— Сюда, Майкл!

— Подними нос повыше, парень!

— Слишком медленно летишь! — завопил другой. — Ты сорвешься в штопор! Дай газ! Пришпорь его!

Они выкрикивали свои тщетные советы, а самолет тяжело направился к открытым лужайкам.

— Мишель, — выдохнула Сантен, крутя кружево пальцами и даже не чувствуя, что оно рвется, — иди ко мне, Мишель.

Оставался один, последний ряд деревьев, древних, медного цвета буков, на чьих шишковатых ветвях только что начали лопаться почки. Буки стерегли нижнюю часть лужаек, наиболее удаленную от шато.

Желтый самолет на подлете к ним потерял высоту, мотор работал неуверенно.

— Подними его, Майкл!

— Вытяни его! Черт побери!

Они кричали ему, и Сантен прибавила свою горячую мольбу:

— Пожалуйста, Мишель, перелети через деревья. Приди ко мне, мой дорогой!

Мотор снова взревел на полной мощности, машина взмыла вверх, словно поднявшийся из укрытия огромный желтый фазан.

— Он справится!

Нос был слишком высоко, все видели это; самолет, казалось, в нерешительности повис над голыми, лишенными листьев ветвями, которые тянулись вверх, будто когти чудовища, — и тут желтый нос опустился.

— Он перелетел! — ликуя, воскликнул один из пилотов, но одно из колес шасси зацепилось за толстую изогнутую ветвь, и СЕ-5а перекувыркнулся в воздухе и упал.

Он ударился о мягкую землю на краю лужайки, приземлившись прямо на нос, крутящийся пропеллер взорвался мутной массой белых обломков, а затем деревянный каркас фюзеляжа затрещал, и вся машина рухнула, раздавленная, как бабочка, ее желтые крылья сложились вокруг смятого фюзеляжа. И Сантен увидела Майкла.

Он был испачкан кровью, она застыла на его лице, голова откинута назад, а тело наполовину свисало из открытой кабины, болтаясь на привязных ремнях, как человек на виселице.

Товарищи Майкла стремительно неслись вниз по лужайке. Сантен увидела, как генерал отшвырнул в сторону свой стакан и перемахнул через стену террасы. Он бежал отчаянно, неровно, хромая, но обгоняя молодых офицеров.

Первые почти уже добежали до разбитого самолета, когда пламя охватило его со сверхъестественной силой. Языки огня взмыли вверх с гремящим, ревущим звуком, они были очень бледного цвета, но гребни венчал черный дым — и бежавшие люди остановились в нерешительности, а потом отпрянули, подняв руки, чтобы защитить лица от жара.

Шон Кортни пронесся сквозь толпу, направляясь прямо в пламя, не обращая внимания на обжигающие, пляшущие волны зноя, но четверо молодых офицеров одним махом догнали его, схватили за руки и плечи и оттащили обратно.

Шон вырвался из объятий, да так дико, отчаянно, что еще троим пришлось подбежать на помощь. Шон ревел, издавая какой-то глубокий, гортанный, нечленораздельный звук, словно буйвол-самец, попавший в ловушку, и старался дотянуться через пламя до человека, который находился в западне смятого корпуса желтого самолета.

Внезапно звук прекратился, и Шон обмяк. Если бы его не держали офицеры, упал бы на колени. Руки безжизненно повисли, но он продолжал не отрываясь вглядываться в стену огня.

Много лет назад, когда она была в гостях в Англии, Сантен с каким-то наводящим ужас восхищением наблюдала, как дети хозяина жгли в саду на ими же сложенном погребальном костре фигуру, символизировавшую английского убийцу по имени Гай Фокс[87]. Чучело было хитро сделано, и по мере того, как вокруг него поднимались языки пламени, оно обуглилось и начало изгибаться и корчиться так, как если бы на костре был живой человек. Сантен просыпалась вся в поту от ночного кошмара еще много недель спустя. Теперь, глядя из верхнего окна шато, она услышала, как кто-то рядом начал страшно кричать. Подумала, что, возможно, это была Анна. В криках звучала предельная душевная мука, и Сантен обнаружила, что при этих воплях ее трясет, так же, как молодой побег дерева от сильного ветра.

Это был тот же кошмар, что и прежде. Она не могла отвести глаз, когда чучело почернело и стало сморщиваться, а его члены в судорогах сжимались и медленно скрючивались, крики же распирали голову Сантен и оглушали ее. И только тогда поняла, что кричит не Анна, а она сама. В агонии, вырываясь из глубин груди, звуки, казалось, приобретали какую-то жесткую шероховатость, напоминали даже частички мелко раздавленного стекла, разрывали ей горло.

Она почувствовала, как ее обхватили сильные руки Анны, подняли и унесли от окна. Сантен изо всех сил отбивалась, но справиться не могла. Анна уложила Сантен на кровать и прижала лицом к своей обширной мягкой груди, заглушая эти дикие крики. Когда наконец Сантен затихла, Анна погладила ее волосы и принялась легонько качать, без слов напевая, как напевала колыбельную, когда Сантен была совсем маленькой.

Они похоронили Майкла Кортни на церковном кладбище в Морт Омм, в той части, что была отведена для семьи де Тири.

Похоронили его тем же вечером при свете фонаря. Товарищи-офицеры вырыли могилу, а падре, который должен был венчать их с Сантен, отслужил над Майклом молебен.

— «Я есмь воскресение и жизнь, — сказал Господь…» [88]

Сантен опиралась о руку отца, черные кружева закрывали лицо. Анна взяла ее за другую руку, как бы охраняя.

Сантен не плакала. После того, как утихли те крики, она не пролила ни одной слезинки. Ее душа словно была обожжена пламенем и превратилась в сушь пустыни Сахара.

— «Грехов юности моей и преступлений моих не вспоминай…» [89]

Слова доносились откуда-то издалека, словно их произносили за дальней частью ограды.

«Мишель не был грешен, — подумала она. — Он не совершил преступлений, хотя, о, да, он был слишком молод, о, Боже, слишком молод! Почему он должен был умереть?»

Шон Кортни стоял напротив Сантен по другую сторону от поспешно вырытой могилы, а на шаг сзади был его зулусский водитель и слуга, Сангане. Сантен никогда прежде не видела, как плачет чернокожий. Его слезы светились на бархатистом лице как капли росы, сбегающие по лепесткам темного цветка.

— «Человек, рожденный женою, краткодневен и пресыщен печалями…» [90]

Сантен посмотрела вниз, в глубокую грязную яму, на жалостно-трогательный короб, наспех сколоченный из грубых сосновых и еловых досок в мастерской эскадрильи, и подумала: «Это — не Мишель. Все это — неправда. Это все еще какой-то страшный сон. Скоро я проснусь, и Мишель прилетит домой, а я и Облако будем ждать на вершине холма, чтобы поприветствовать его».

Резкий, неприятный звук вернул ее к действительности. Генерал выступил вперед, и один из младших офицеров подал ему лопату. Комья земли глухо застучали по крышке гроба, и Сантен подняла глаза вверх, чтобы смотреть.

— Только не там, Мишель, — прошептала она под темной вуалью. — Место твое — не там. Для меня ты всегда будешь небесным созданием. Для меня ты навсегда останешься высоко в небе… Au revoir, Мишель, до встречи, мой дорогой. Каждый раз, глядя в небо, я буду думать о тебе.

Сантен сидела у окна. Когда она накинула кружевную фату себе на плечи, Анна хотела было возразить, но сдержалась.

Она присела на кровати рядом, обе молчали.

Было слышно офицеров в салоне внизу. Кто-то только что играл на пианино, играл очень плохо, но Сантен смогла узнать шопеновский «Похоронный марш», другие же напевали без слов и отбивали такт под музыку.

Инстинктивно Сантен поняла, что происходит: так они говорили «прости» одному из своих, но ее это не трогало. Позднее услышала, как их голоса приобретают резкое, грубое звучание. Мужчины все сильнее напивались, и она знала, что это тоже часть ритуала. Потом был смех — пьяный скорбный смех, и снова пение, хриплое и фальшивое, но Сантен и это не трогало. Она сидела с сухими глазами при свечах и смотрела, как отблески от разрывов снарядов вспыхивают на горизонте, и слушала пение и звуки войны.

— Тебе надо лечь в постель, дитя, — произнесла Анна нежно, как мать, но Сантен покачала головой, и та не настаивала. Вместо этого поправила фитиль, расправила плед у Сантен на коленях и пошла вниз принести тарелку с ветчиной и холодным пирогом и бокал вина из салопа. Пища и вино остались нетронутыми на столике рядом с Сантен.

— Ты должна поесть, дитя, — прошептала Анна, не желая навязываться, и Сантен медленно повернула к ней голову:

— Нет, Анна. Я уже больше не дитя. Эта часть меня умерла сегодня… с Мишелем. Никогда больше не зови меня так.

— Я обещаю, что не буду.

Сантен медленно повернулась назад к окну.

Деревенские часы пробили два, а чуть погодя они услышали, как офицеры эскадрильи уходят. Некоторые были настолько пьяны, что товарищам приходилось их выносить и бросать в кузов, как мешки с зерном, и грузовик медленно потащился прочь в темноту ночи.

В дверь тихонько постучали, Анна поднялась с постели и пошла открывать.

— Она не спит?

— Нет, — шепотом ответила Анна.

— Я могу с ней поговорить?

— Входите.

Шон Кортни вошел и остановился рядом со стулом Сантен. От него пахло виски, но на ногах он держался крепко, как гранитная глыба, а голос был тихим и ровным, но, несмотря на это, Сантен почувствовала, что внутри у него как будто стена, которая сдерживает горе.

— Мне нужно уезжать, моя дорогая, — сказал он на африкаанс, и она поднялась со стула, уронила с колен плед и в свадебной фате, все еще накинутой на плечи, подошла и встала перед ним, глядя ему в глаза.

— Вы были его отцом, — сказала Сантен, и вся его выдержка разбилась вдребезги. Шон пошатнулся и положил руку на стол, чтобы удержаться на ногах, в то же время пристально смотря на нее.

— Как ты об этом догадалась? — прошептал он, и теперь она увидела, что горе его вышло наружу, и сама дала волю своему горю и позволила ему слиться с горем Шона. Слезы потекли у нее из глаз, а плечи стали тихо вздрагивать. Он обнял ее и прижал к груди. Долгое время оба не произносили ни слова, до тех пор, пока не прекратились ее рыдания. Тогда Шон сказал: