Гольф с моджахедами

      - Поговорим через десять минут, - ответил я.
      Ваэль эль-Бехи понял. Он дождался, когда я спрячу в карман пиджака мобильный, встал и, поколебавшись, протянул руку.
      - Я вернусь, - сказал я официанту с огромными тараканьими усами.
      На лестнице перед спуском я зацепил пальцем брючный ремень чеченского ветерана, притянул к себе и медленно, тщательно артикулируя слова, сказал ему в ухо:
      - Если со мной что-то случится в этой стране, будь уверен, тебя и твоих коллег достанут немедленно. Больно достанут! Так что если задумал подшутить надо мной, сразу покупай ковер, в который тебя завернут, чтобы отнести за крепость... Полслова пикни твоему бывшему или настоящему беширу насчет нашей встречи, и мой человек...
      Набалдашник слоновой кости коснулся кармана с "Эриксоном".
      - ...Услышит эти полслова непременно.
      - Мы не увидимся с беширом. Кавказская группа улетает рано утром в Стамбул. А я и остальные в гольф-клуб не вернемся. Переждем неделю-другую.
      - Отчего не уехать совсем? Скажем, катать на верблюдах туристов по пустыне...
      - Я подумаю...
      Отпустив ремень агента, я сказал на прощание:
      - Иншааллах...
      3
      Спровадив Ваэля эль-Бехи и вернувшись за столик, я вызвал по "Эриксону" женщину в кожаном жакете.
      - Мадам, ваша работа оказалась бесценной. Прошу извинить за сверхурочные часы...
      - Шестнадцать часов и тридцать шесть минут, согласно правилам, округляются в сторону увеличения, - сказала она.
      - Семнадцать часов сверхурочных, ночное время, выезд, питание и остальное, что полагается, будут компенсированы господином Ганнибалом. Еще раз благодарю, мадам, вы блестящий работник... У вас есть на чем вернуться в Тунис?
      - Вы любезны, господин капрал. Благодарю и всего хоро...
      - Не торопитесь, мадам! У ворот гольф-клуба стоит такси - желтый "Пежо 406". Дождитесь водителя, он скоро явится. Скажите, что вы знаете, как его зовут... Слим. Попросите по пути с вами в Тунис сделать крюк в двести метров в Хаммамете к ресторану "Ла Фиеста". Я хочу забрать из багажника сумку с вещами. Это займет несколько минут...
      Мои "Раймон Вэйл" показывали почти четыре пополудни. Я почувствовал аппетит. Мне не хотелось обедать в "Ла Фиесте". Сам не знаю почему. Может, из-за похорон, встреча с которыми считается плохой приметой.
      - Нет проблем, господин капрал, - сказала женщина в кожаном жакете. Десять минут не имеют значения. Но если зашкалит за насчитанные семнадцать часов, то...
      - Вне всякого сомнения, мадам.
      Она разъединилась. Мне понравилось обращение "господин капрал". Напоминание о временах, когда все казалось предельно простым... Без спутниковой связи и без "эриксонов".
      Я попросил официанта принести свежую бутылку белого "Сиди Раис". Капризы, если на меня находили, свидетельствовали о начале деморализации. Откупоривая новую бутылку, официант по моей просьбе подробно рассказал, какие гостиницы в округе наилучшие. Когда я действительно уставал, я не противился внутренне вызревающим соблазнам. Желаете, господин Шемякин, поспать в хорошей постели и в тишине, прежде чем отстрадать предстоящую ночь в узком кресле аэрофлотовского самолета? Пожалуйста...
      По моим представлениям, внутренние часы у всякого выпившего идут с иной исторической скоростью, чем у остальной части человечества. В ожидании прибытия Слима и дамы в кожаном жакете я почти прикончил вторую бутылку "Сиди Раис", и мои биологические ходики, конечно, понеслись. Я прозревал грядущее, в котором ничего хорошего не видел, и мрачно иронизировал над прошлым. Вспоминал, как впервые в жизни увидел родину своего отца, которая потрясла меня до глубины души. Я поверить не мог, что вот эти люди, русские, как и я, и есть те самые, которые считались грозным противником Европы, Америки и Китая. Запад и Восток, вне сомнения, населяли безумцы, безумцы в чистом виде, если они действительно в такое верили... В новой для меня стране обретались существа, которые не имели ни воли, ни материальных или других возможностей нанести кому-либо вред, даже самим себе. Единственное, что водилось там в изобилии, - полуграмотные жуликоватые управленцы, теоретики и специалисты, эмигрировавшие из провинции в столицу. Возможно, некоторые из них попытались бы эмигрировать и дальше, за границу, но ничего, кроме должностей уборщиков и официантов, им, наверное, не предложили... Провинция, мои Кимры, угнетала убогостью... Жизнь людей, к которым я присоединился по собственной же воле, представлялась с изнанки ликвидационным объединением банкротов, чьи предприятия улетели в бездну от непосильных затрат на звездные войны ради господства на земле...
      Жалко, конечно, что я отверг Ваэля эль-Бехи, единоверца. Мы вместе обсудили бы причины того явления, что земли, богатые нефтью и другими алюминиями, населяют исключительно народы, исповедующие ислам и византийское православие. И вообще, не на пороге ли мы, скажем так, совместных крестовых походов исламистов и православных на Запад? Когда предпринимались европейские? Столько же веков назад, сколько разницы между христианским и мусульманским календарями. Если считать от Рождества Христова, правоверные ведут хронологию с 622 года и живут сейчас, таким образом, в XIV веке. А Киев крестился и обрел религию вообще тысячу лет спустя. Нет, нам, чеченцам и русским, пора возвращать Иерусалим...
      Я гордился открытием. Смущало одно: в период религиозных войн крестоносцы не имели ракет и атомных боеголовок. Над этим ещё предстояло, конечно, подумать, привлечь специалистов, скажем, из института Азии, арабистов... И я мысленно засекретил тему.
      Возможно, я слишком долго читал исключительно западную и азиатскую прессу. А Россия, подумал я, все-таки Евразия. Это успокаивало, и я чувствовал, как во мне формируется намерение отпраздновать обретенное душевное равновесие новой бутылкой белого "Сиди Раис" или красного "Сиди Саад"...
      Мне действительно следовало бы остановиться и выспаться.
      Я попросил кофе покруче, шестой или седьмой за день, и счет, а потом спустился вниз к столикам на асфальтовой площадке под тентами. Как раз вовремя.
      Слим подкатил на своем "Пежо 406". Мадам сидела на заднем сиденье без жакета, в светлой вязаной кофточке, бейсбольной кепке с наушниками и темных очках. Я помахал им. Мадам, как и положено, бросила взгляд сквозь меня на ресторан, отвернулась и стала всматриваться в море. Слим сделал вид, что торопится в туалет. На обратном пути он мимоходом уронил мою сумку слоновой кожи на соседний пластиковый стул.
      У меня вертелся на языке вопрос, не забыл ли он выпустить из багажника парочку наших новых друзей, Пятиугольника и Что-Ему-Сказать, и если нет, не следует ли возместить парой бутылок нанесенный им моральный ущерб... Я взглянул на свои "Раймон Вэйл". Четыре с лишним свободных часа до выезда в аэропорт у меня было.
      - Хотите я вызову вам такси? - спросил меня официант в красной жилетке. За его спиной просматривался старший подавальщик в такого же цвета пиджаке.
      - Вы помните про отель, который мы обсуждали? - сказал я. - Туда, я думаю...
      Проснулся я в джакузи, в которой меня потихоньку переворачивало множеством течений, словно кусок чего-то в закипающем супе. На махровой простыне, свисавшей с края ванны, жирно значилось "Гостиница Гасдрубал-Таласса". В зеркальном потолке я увидел брошенные в беспорядке на полу свои одежки от Прауса Камерона и один ботинок фирмы "Батя". Судя по позолоте на кранах, меня занесло в номер-люкс, за который, как я смутно, но помнил, заплатил триста с лишним долларов. Слава Богу, "Раймон Вэйл" я догадался снять, они лежали на краю джакузи и показывали восемь с чем-то вечера.
      Я спохватился: а что же рана?
      Даже распаренная, прихваченная скобками, поставленными тубибом в ночь загула с Ганнибалом и Дзюдзюик, рана не кровоточила, начинала затягиваться.
      Прага представлялась в давным-давно прошедшем времени. А ведь шли только третьи сутки после убийства Цтибора Бервиды и "джинсового ковбоя". Господи, хоть в Тунисе обошлось без кровопития...
      Неплохо, однако, отпраздновал я первую половину кампании за освобождение Ефима Шлайна.
      Я выбрался из ванны, вышел в лазоревую гостиную, из которой раздвижная дверь вела в спальню, и нашел там свою сумку и второй ботинок. Передвижение совершалось мною без палки!
      Если бы не стемнело, в окне полагалось бы открываться бескрайнему Средиземному морю. На письменном столе лежало стилизованное под траченную временем грамоту рекламное оповещение "История нашего имени". Краем глаза я приметил первую строчку: "Гасдрубал был родным братом Ганнибала..."
      "О, Господи!" - подумал я и вытащил из пиджака "Эриксон".
      Ответила Дзюдзюик.
      - Дзю, - сказал я. - У меня безостановочный загул со вчерашнего... Где муж?
      - Ты хочешь заглянуть к ней в мое отсутствие, бесстыдник? откликнулся Ганнибал в параллельный отвод.
      - Мне нужно с тобой рассчитаться, дорогой Гэнни, - ответил я приторно. - Твоя агентша оказалась бесподобной.
      - Бесподобной в чем?
      Но смеялся он слабовато. Определенно, тоже мучился со вчерашнего.
      - Ты можешь приехать в аэропорт... ну, к одиннадцати вечера? Мой рейс в полночь, аэрофлотовский, сейчас скажу...
      Я принялся рыться по карманам и вспомнил, что место заказал по телефону, билет будет ждать перед посадкой.
      - Найду, - сказал Ганнибал. - Буду.
      - Обнимаю вас обоих, - закончил я разговор и, разъединившись, набрал на "Эриксоне" телефон представительства "Аэрорфлота". Когда я подтвердил заказ и сказал, что оплачу билет у стойки, дежурная опять ответила: "Запросто".
      Чехол с присосками невыносимо провонял потом Слима. Я снял его и выбросил в корзинку для бумаг, протер магнитофон влажным полотенцем и перемотал пленку. Включил воспроизведение. Говорили по-русски и достаточно отчетливо. Хриплый голос с кавказским акцентом каркнул:
      - Хорошо... Пусть новый проект работает. Но старые продолжать... Если эти московские чеченцы приедут с компьютерами, что будут делать остальные...
      Я поубавил громкости. Значит, батарейки не подвели, это во-первых. И разговаривали без использования средств технического глушения прослушивающих устройств, это во-вторых. Считали себя в абсолютной безопасности. Свидетельство того, что Ваэль эль-Бехи удержал насчет меня язык за зубами.
      Я с удовольствием сказал себе:
      - Запросто!
      Имелись ещё две кассеты. Я опять проверил: с записями. И вернулся в джакузи. Приказал себе: полчаса полного покоя. Вдруг явилась провокационная мыслишка: место ведь оплачено, можно полежать часик и отмокнуть окончательно, поужинать в ресторане, потом послушать в баре джаз и, выспавшись в хорошей постели, утром каким-нибудь первым же рейсом на север... Неужели не заслужил?
      Зря я услышал это карканье, записанное магнитофоном. С такими голосами только и пытают.
      Ефим Шлайн уже в возрасте. Вынесет ли он проклятущий зиндан и истязания?
      Чтобы отвлечься от мрачных мыслей, я попытался вспомнить собственные ловкие ходы на допросах. Нашелся один... В Сингапуре в 1984 году агенты индийской спецслужбы, именуемой УАИ, то есть Управление анализа и исследований, вообразили, что я перехватил принадлежавшую им информацию о сикхских сепаратистах. Они затащили меня в подвал возле верфи "Кеппел", слегка помяли и допросили под детектором лжи.
      На самом-то деле я гонялся за торговцем фальшивыми бриллиантами, который ходил в чалме и носил бороду, только и всего. Он был сикх, но не сепаратист, и вообще таиландский подданный. Меня разозлило это индийское беспардонное хватание без проверки, да ещё на чужой территории, то есть сингапурской. Полагалось преподать нахалам урок джентльменского поведения.
      Фокус при допросе под полиграфом состоит в том, чтобы успеть заранее наглотаться слабительных таблеток. Спустя некоторое время ваш мозг ни на что не реагирует, он сосредоточен на сигналах, поступающих из кишок, с одной стороны, и на выдаче команд, чтобы сдержать понос, с другой. И, конечно, оператор детектора заорет: "Что ты за тип? На все ответы накладывается напряжение, на все без исключения! Ты что, патологический трус?" Неминуемый жидкий стул расценивается впоследствии как яркое свидетельство медвежьей болезни. Тотальный испуг, как говорится, на лицо. Ну, какой вы, к чертям, прости Господи, агент на самом-то деле, если и допрос ещё не начинали толком, а у вас полные штаны...
      В Чечне, я слышал, детектором лжи называют валенок с песком. Охаживают по почкам, следов не оставляет.
      Нет, не лежалось в джакузи.
      Собравшись в дорогу и заказав такси, я с четверть часа слонялся по второму этажу между ресторанами с названиями "Оливье", "Дельфино", "Венус", "Топаз", "Бриз" и "Каскад", вчитываясь в вывешенные меню. В конце концов выбрал "Гурмет", где под две бутылки "Перье" съел брик по-берберски, баранину по-эмирски и фаршированных кальмаров. За десертом из распаренных семян лотоса в сладком сиропе я пересчитал оставшиеся деньги, почувствовал полнейшее удовлетворение и, расслабившись, отвалил чрезмерный бакшиш официанту в маршальской форме.
      Возле бильярдного салона мне далась на руки серая мускулистая с острой мордой кошечка, которая, едва я поднял её и погладил, вывернулась из ладоней, словно смазанная жиром. Она уселась, обернув себя хвостом, под картиной, изображавшей со спины девочку в коротком сарафанчике колоколом, не прикрывавшем розоватые ягодицы.
      Мы были совершенно одни в огромном, бескрайнем холле гостиницы. Кошечка рассматривала меня, а я - её, и нам обоим это нравилось.
      Свидание длилось минуты три. Я подозревал, что она все-таки ждала другого. Оказалось, другую.
      Кошку вспугнули раскрывшиеся створки светлого дерева. В пространстве за ними я увидел залитое искусственным солнечным светом море - метров сто морской воды под высоким куполом между стеклянными стенами с какими-то бесконечными эмалированными перилами.
      Над створками, оказывается, висела табличка: "Глобальный отдых для вашего организма, купание в морской воде с натуральным течением, аквагимнастика, омоложение вен, антистресс, восстановление ментальной и физической энергетики, биокосметика..."
      Я не успел дочитать.
      Высокая туниска в просторном шелковом хитоне возникла со стороны искусственного моря, и мне пришлось уступить ей дорогу. Огромные глазищи, высокие скулы, немного выпуклый нос, мелкие уши под зачесанными с висков и лба черными прямыми волосами. На чуть суховатых губах без косметики ещё оставалась улыбка после прощания с персоналом бассейна, а глаза казались грустными. Огромные золотые серьги в форме змеи, заглатывающей собственный хвост, сверкнули на мочках. Женщина по инерции улыбнулась и мне, а я улыбнулся в ответ. Даже изобразил нечто вроде кивка.
      Полуобернувшись, я смотрел, как кошка, задрав хвост и норовя потереться о высокие стройные ноги, бежит следом за необыкновенной женщиной.
      Это свидание длилось с полминуты.
      В полном одиночестве посреди бескрайнего, как рынок в Кимрах, холла гостиницы "Гасдрубал-Таласса" я присел в кресле на дорожку, перекрестился и отправился к такси, которое меня уже ждало.
      Глава десятая
      Паранджа для голубого
      1
      Праус Камерон вышел из "Москвича" с затемненными стеклами у аптеки "36,6" на Тверской, спустился в подземный переход и услышал, как девочка, сидящая на складном табурете, делает на татарской двухрядке "фортиссимо" из мелодии "Париж, Париж, ты в синеве ночной..." Музыку заказывал Жак Филиппар, чей серый китайский пуховик маячил на подъеме у противоположного конца перехода. Сигнал: чисто, и оба пристанища готовы.
      Камерон походя покосился на банку из-под "нескафе" между валенками юного дарования. Пятидесятирублевая банкнота лежала поверх нескольких монеток. "Зажирели - подумал он про своих, - стали не осторожны..." Классическое последствие пребывания в бедной стране: притупление чувства меры. Конечно, дело не в полутора долларах за купленную песенку, это мелочь. Дело в излишестве, которое бросается в глаза даже ему, Праусу Камерону, приезжему. Где нищета, там и дешевая продажность. Переплачивать значит выделяться...
      Нехитрый московский трюк заключался в том, что Камерон снимал два одноместных стандартных номера в двух гостиницах, различных по разряду. В "Мариотт Гранд Отеле", Тверская, 26, за триста пятнадцать долларов в сутки, и в гостинице "Минск", Тверская, 22, за сорок три доллара. В первой селился Филиппар, во второй - его старший напарник Ортель. В зависимости от необходимости, Камерон ночевал или встречался с нужными людьми в любой из двух гостиниц, недалеко отстоявших друг от друга. Приход и уход и, соответственно, получение и возвращение портье ключей имитировали для него Филиппар и Ортель. В их задачу входило техническое обеспечение работы шефа региональной резидентуры европейской Спецкомиссии.
      Праус шел в "Минск". Пропуск в гостиницу, а также ключ от номера 448 лежали в кармане его плаща с подбоем. Минуя стеклянные двери и вестибюль с охраной, Праус поморщился. У окошка приема постояльцев заливался смехом здоровяк в кожаном пальто и высокой меховой ушанке. Отсмеявшись, он сказал спутнику в кашемировом полупальто и бейсбольной кепке с надписью "Пума":
      - Поедем в "Россию"! За сороковик в Москве только ночлежки. Смех и грех... Давай где не меньше сотни баксов... Ты, казачок, подсовываешь мне дешевку!
      Праус знал по фотографиям обоих. Тип в бейсбольной кепке "Пума" привел представлять ему, Праусу Камерону, кандидата на место ставропольского представителя, освободившееся после смерти "джинсового ковбоя" в Праге. Видно, глупого и чванливого. Бумаги на него уже пришли: досрочный пенсионер, подполковник внутренних войск, из "конвойных", со связями, налипшими по пересыльным тюрьмам, избалованный роскошью. Скорее всего, такой поморщится от презрения, принимая блочную гостиницу в Продебрадах. А предстоит крутиться, оперативной работы привалит много, поскольку готовится первый опт "наташек" через Кипр в Югославию для географических холостяков из международных организаций и миротворцев в Косово...
      Праус круто развернулся к выходу. Сопровождающий в кепи "Пума" уговаривал высокого, что "нужно здесь жить". А встречи не будет... Такое решение он, Праус Камерон, уже принял.
      В России становилось все труднее с кадрами. И тем не менее шероховатости, начавшиеся с утра, настроение не портили. Праус Камерон выигрывал поединок, поединок всей жизни, и не по очкам, а нокаутом. Поединок с полковником Ефимом Шлайном. Вендетту предстояло завершить в Москве, и очень скоро. Блестящим ударом. Шлайну суждено будет пасть от рук собственного же наемника.
      Праус любил парусный спорт. Операция, ради которой он приехал в Москву и которая вступала в завершающую стадию, вызывала ощущение сродни тому, какое охватывает яхтенного рулевого, точно поймавшего сложный ветер... Кажется, только он, ветер, держит напрягшиеся паруса, всю их пирамиду, влекущую судно вперед. Мачта выглядит лишней подпоркой. А эта мачта и есть он, Праус Камерон, его замысел, его расчеты, подкрепленные обстановкой...
      Подобные настроения, конечно, следовало осаживать немедленно. Он так и поступил. Хотя, осаживать их с каждым днем становилось все труднее.
      Правилами конспирации категорически возбранялось пользоваться радиосвязью на московских улицах. Поведя рукой в теплой перчатке не в такт шагам, словно бы сбившись с ноги, и отставив три пальца, Праус просигналил Филиппару садиться в "Москвич" к Ортелю, проехать по Тверской до разворота и, вернувшись по противоположной полосе, встать в переулке у "Мариотт Гранд Отеля". Следующая встреча по плану предполагалась там, в номере 426, с партнером, которого не сменишь по собственной прихоти. Алчным до мелочности, хитрым и непредсказуемым. Натура того сорта, пример которого дал командарм Ворошилов в своем дневнике периода броска Красной Армии на Варшаву. Этот отрывок катают с пленки каждому новому курсу в бернской академии финансовой и таможенной разведки на лекциях по истории славянских силовых структур.
      14 августа 1920 года у села Лопаты командарм, будущий маршал, записал: "Еду на холм, на котором торчат два всадника. Спрашиваю всадников их часть. Отвечают: "Мы из четвертой дивизии двадцатого полка. Отдали шить штаны от ту хату, да не знаем теперь, як взять назад матэрию..." Разрыв снаряда у наших ног и град пуль из пулемета, установленного на костеле, разрешили недоумение героев из двадцатого полка. Пришлось в карьер ретироваться, отказавшись, быть может, временно от штанов, возможно, плюшевых из ободранного дивана".
      Праус Камерон обладал фотографической памятью. Он не читал тексты, он смотрел на них, он не записывал слова, он слушал их звучание. И воспроизводил в памяти не содержание, а картину, не звуки, а слова, как теперь этот отрывок. Однажды увидев, он мог зарисовать лицо. Однажды услышав, он мог записать целую речь. Виктора Желякова, дед которого и потерял, вероятно, плюшевую материю под Лопатами, поскольку характер генетически наследствен, Праус знал по фотографиям и видеороликам. Вне сомнения, это он, собственной персоной, утонув в кресле, попивал кофе-гляссе в буфете с отдельным выходом из вестибюля "Мариотт Гранд Отеля" на Тверскую. Надо полагать, в окружении своих невидимок, которые не отметили появления Прауса Камерона ни вчера с багажом, ни теперь пешком и без багажа. Во-первых, никто в Москве до сих пор не знал Камерона в лицо. Бэзил Шемякин в расчет практически не шел, потому что не шел теперь в расчет его наниматель Ефим Шлайн. Во-вторых, багаж лежал в номере 426 со вчерашнего вечера, кровать помята с утра, и бритва на мраморном прилавке под зеркалом в ванной сохранила следы мыльного крема. Хотя Праус прилетел из Праги два часа назад.
      Собственно, прямой необходимости в такой конспирации не было. Желяков являлся должностным лицом, который и пас, так сказать, иностранных шпионов, если не всех, то определенную часть, прежде всего, коммерческую или, другими словами, частную, в Москве и России, а встречаться с Желяковым предстояло именно в качестве такого шпиона, при этом официально. Резиденты тоже вручают верительные грамоты, естественно, устные. А при необходимости, то есть с учетом уровня отношений, показывают образчики своего оперативного стиля...
      Согласно регистрационной книге гостиницы и по свидетельству её службы безопасности господин Камерон с чешским паспортом вселился вчера утром. Желяковским детективам предстояла, если она ещё не состоялась, неприятная беседа с начальством, которое определенно чувствует собственную неполноценность, прозевав въезд будущего контакта в Москву и не ведая, где он шляется на подведомственной территории. Генералы в России склонны не отличать личные поражения от попрания достоинства нации, сливками которой они себя, конечно, считают. Это входило в расчеты Камерона.
      Совершив ленивый обзор меню ресторанов с французской, русской, кавказской и китайской кухней в фойе первого этажа, Праус спустился по лестнице в полуподвал взглянуть на туалеты, поднялся назад, осмотрелся и наконец устроился в кресле возле буфетной стойки. Посидел на глазах у Желякова, который неизвестно по какой причине пил дамский напиток, и ушел, ничего не заказав.
      В номере 426 Праус постоял у окна, рассматривая узкий Старопименовский переулок, заставленный на тротуаре машинами впритык к зданиям, и наслаждаясь видом крупных снежинок, которые ветер лепил на стекло. Он решил не давать возможности горничной просигналить вертухаям Желякова, что в нужном номере появился живой постоялец.
      Камерон вдавил на своем "Эриксоне" кнопку вызова мобильного Ортеля. Филиппар уже появлялся на Тверской, могли приметить... Приняв позывной, Макс войдет в гостиницу, приблизится к Желякову и, не спрашивая с кем имеет честь, предложит сопроводить в номер 426 к господину Камерону.
      После этого Праус нажал на "Эриксоне" запуск подавления прослушивателя. Индикатор показал его обнаружение в номере. Что ж, для переговоров все готово.
      Стукнув в дверь только один раз, Желяков вошел с побагровевшим лицом и, едва прикрылась дверь за почтительно попятившимся в коридор Ортелем, зло спросил:
      - Откуда я могу знать, что вы Камерон?
      - Я могу назвать номер счета в женевском банке "Три ключа", на который вы собираетесь поместить наличные, ожидаемые от господина Хабаева... Он просил оказать вам содействие в переправке вашей суммы из Москвы по моим каналам. А это ведь, ни много и ни мало, с пяток картонных коробок... Таков объем моих знаний о вас, господин Желяков.
      Пока он, Праус, смеялся собственной шутке, Виктор Иванович делал спиральные помахиванья ладонью над головой. Как бы спрашивал: прослушивание блокировано? Странно: не его, что ли, люди ставили микрофон? Или корчит невинного?
      - Выявлено со вчерашнего вечера, - сказал Камерон, решив проигнорировать лицемерную дурь партнера, поднял крышку "Эриксона" и показал Желякову мигающую оранжевую точку. - Заглушено. Хотите проверить?
      - Я доверяю вам, - молвил Желяков.
      Хитрец желал выявить электронный арсенал собеседника: обнаруживаются ли им российские копии южнокорейских "жучков" и, если да, то способны ли глушить их?.
      - Конечно, конечно, это взаимное чувство, - ответил Праус и сделал приглашающий жест в сторону кресла. - Что-нибудь выпить?
      Желяков сам дотянулся до мини-бара, с хрустом свернул крышку со шкалика "Столичной", провел горлышком по усам под коротким боксерским носом. Лицо утратило выражение напряженности. Не в предвкушении выпивки, конечно. Виктор Иванович запашком родимой усугублял чувство удовлетворения от качества работы зарубежного партнера. Свалился в гостиницу, словно на парашюте, и играючи, кнопкой на мобильном, нейтрализовал изощренную прослушку. Но это, во-вторых. А во-первых, фактически объявил о согласии переправить доллары, поступившие от Хабаева за аренду Горы.
      Выходило, что и разговаривать больше не о чем. Предмет переговоров исчерпан, остается обсудить детали, как говорится, на уровне экспертов: куда доставить и кто примет "товар"? Ну и, конечно, сколько процентов за транспортировку... Что же еще? Деньги деньгами, они в рамках технической взаимопомощи, а по службе... Ну, повидались, это хорошо, у каждого она, эта служба, конечно, своя. Так что в остальном повоюем, как и положено.
      - Картонок получится меньше. Часть денег разойдется здесь, - сказал Желяков.
      Ветер только крепчал, паруса становились упружистей.
      - Разойдется вниз или разойдется вверх? - спросил, почти ликуя, Праус.
      - Почему вы интересуетесь?
      - Не желаете отвечать, не отвечайте, - сказал Камерон и добавил: Почему не пьете водку, плохая?
      - Обычно я не пью... Когда-то - да, и сильно. Теперь только вдыхаю аромат. Испытываю волю... Обычно не вылечиваются.
      "Теперь можно заложить галс покруче к ветру", - подумал Праус и сказал:
      - Я слышал, особенно трудно излечиваются от алкоголизма женщины. Вообще, говорят, не выздоравливают... До меня донеслось, что вы просили за одну... Устраивали её по просьбе вашего сослуживца в специальную клинику здесь, в Москве.
      - Надо же, - сказал Желяков. - Как сплетни-то ходят. Кто же этот сослуживец... или, по крайней мере, за кого он просил? Намекните...
      - Натали Шемякина.
      - А, помню... Действительно устраивал по знакомству даму с таким именем, действительно просил сослуживец. Бывший.
      - Ефим Шлайн его зовут, - сказал Праус Камерон с простоватым видом. Полковник эф-эс-бэ, кажется. Отдел экономической контрразведки. Не так ли?
      Оба помолчали.
      - Речь зашла, как я понимаю, об ответной услуге? - спросил Желяков. Вам очень нужен Шлайн?
      Ему нравился ход переговоров. Возможность расплатится за транспортную услугу протухшим товаром пришла сама по себе. Отчего бы не сдать этому типу Шлайна, который если и выберется с Кавказа, то только в отставку.
      - Шлайн уже никому не нужен, - сказал Праус Камерон. - Господин Хабаев информировал меня, что вы просили его службу безопасности отпустить на все четыре стороны агента Моссада, захваченного в предполье его... э-э-э... штаб-квартиры. Хабаев согласился.
      - А вам почему он интересен?
      - Ефим Шлайн, я знаю, вам не коллега. Он не из вашей конторы... Вы ничего не потеряете. Скорее наоборот. Я бы на вашем месте нашел на Кавказе кого-нибудь, кому служба Хабаева сдала бы с рук на руки этого... моссадовца. Скажем, Шлайн ввязался в чеченскую свалку именно как агент Моссада. А потом сигнализируйте руководству Шлайна, где он оказался, этот провалившийся полковник, и намекните, по чьему приказу. Мол, явно работал на Моссад. Вот и все... Господина Шлайна, с моей непросвещенной точки зрения, преследуют серьезные хвори, и, как следствие, отставка по собственному желанию в связи с невозможностью продолжать службу ему крайне необходима... Это наилучший исход.
      Виктор Иванович ухмыльнулся.
      - Неправильно понимаете, - сказал, поморщившись, Камерон. - Никакого рукоприкладства. Я выразился фигурально...
      И, исказившись в лице, дергая щекой, почти закатив глаза, он схватил за лацканы пальто Желякова и вытянул на себя из кресла.
      "Эпилептик?" - прикинул Виктор Иванович, спокойно выжидая конца припадка. Сверхскорости двадцать первого века крошили в пыль и не такие мощи. В спецконторах народ сгорал, как свечки. Праусу Камерону, наверное, далеко за восемьдесят. Хотя старикашка, судя по тому, что вытворяет - слава Богу, не при людях, - ещё сильный и жилистый...
      Камерон тряс Желякова и кричал шепотом:
      - Месть! Месть...
      Яхту Прауса несло на всех парусах, она предельно кренилась и почти сушила киль, чуть ли не на борту перепрыгивая с волны на волну. Высший класс! Неповторимый момент!
      Камерон заставил себя расслабится.
      Желяков осел в кресле.
      - Шлайн так напакостил вам? - спросил он участливо.
      "В сущности, если бы не Шлайн, - подумал Праус, - убивать цэрэушника Бервиду мне не пришлось бы..."
      - Извините, пожалуйста, - сказал он. - Длинная цепь причин, начало которой положил Шлайн. Дело давнее... Он переиграл меня в Казахстане. Его человек сосканировал подлинники документов, из которых явствовали миллионные откаты по нефтяному контракту. За обеспечение безопасности документов отвечал я... Служебное расследование могло кончиться отставкой без права на пенсию. Вы человек службы, господин Желяков, вы понимаете, что это такое...