Затаив дыхание, Баррет видела высокую фигуру, вырисовывающуюся на фоне языков огня. Она безошибочно узнавала его широкие плечи и стройные мощные бедра. Баррет видела, как Пэйджен схватил первое ведро воды, переданное ему от колодца кем-то из туземцев. Он выплеснул воду в огонь и бросил ведро на землю, и ведро тут же подобрали, чтобы наполнить снова. В резком свете оранжевого пламени ведра мелькали одно за другим. Пэйджен безостановочно выливал воду в огонь, но Баррет, моргая слезящимися обожженными глазами, не видела никакого результата от его усилий.

Примерно через час все было кончено, уцелевшая крыша темнела уродливым пятном на фоне звездного неба. Пар все еще с шипением поднимался от обуглившегося дерева. Нигалу пришла в голову счастливая идея поднять слонов и заставить их опустошить оловянные емкости, направляя струи на огонь.

Даже этого было недостаточно, подумал Пэйджен, устало стирая грязной рукой пот с лица. Но крыша была спасена и только две комнаты в южном крыле выгорели дотла. К сожалению, его кабинет был одной из них.

– Нигал, проследи, чтобы слонов отвели в деревню и как следует искупали в реке. И никакой работы завтра. Ни на уборке, ни на сушке. Я надеюсь, у тебя припрятан достаточный запас рисовой водки. Выдай каждому хорошую порцию. Люди заслужили выпивку, клянусь Богом!

Полковник появился из темноты и хлопнул Пэйджена по спине.

– Дело чуть было не закончилось скверно, Дев. Даже не хочется об этом думать.

Пэйджен только кивал, устало глядя на черный проем, обезобразивший южное крыло дома.

– А теперь, когда мы живы и невредимы, может, ты расскажешь мне, что ты с риском для жизни искал в своем кабинете? – В голосе полковника звучали нотки упрека. – Ты чуть не погиб там вместе с этой молодой женщиной, которая оказалась достаточно храброй, чтобы отправиться за тобой в самое пекло. Редкая женщина осмелится на это, если ты хочешь знать мое мнение. Но не будем отвлекаться. Мне бы очень хотелось увидеть, что было в той шкатулке.

Слабо улыбнувшись, Пэйджен запустил руку под рубашку и вытащил маленькую, отделанную золотом прямоугольную шкатулку. Он несколько секунд молча смотрел на нее, прищурив глаза. Потом он щелкнул застежкой и подал ее Хадли. Полковник сдвинул брови. Он недоверчиво глянул внутрь небольшого футляра. Он ожидал увидеть все, что угодно, только не это. Хадли осторожно поднял овальную пластинку.

– Миниатюра? – Он ошеломленно глянул на Пэйджена. – Ты рисковал своей жизнью ради нее?

Пэйджен просто пожал плечами. На миниатюре были изображены высокий мужчина с тонкими губами и упрямым подбородком и хрупкая женщина в шелковом платье цвета слоновой кости, сжавшая тонкие белые пальцы на коленях. Перед ними – неулыбчивый мальчик лет семи. Мальчик с глазами взрослого мужчины. Последней фигурой в группе, расположившейся на открытой веранде где-то в районе Шимлы, где горы поднимались изумрудными террасами, была темноглазая индианка; няня, решил Хадли. Ее глаза на портрете были непроницаемыми.

– Но это очень важно для меня, Адриан. Это мое прошлое, запечатленное на картине, то немногое прошлое, которое я оставил. Я ни за что не хотел бы потерять его.

Полковник нахмурился и хотел было что-то сказать, но передумал и вздохнул, пожав плечами.

– Все это прекрасно, но я думаю о настоящем, и ты, наверное, валишься с ног, старина. Лучше позаботься об отдыхе, пока можешь. У нас почти не осталось времени до начала муссонных ливней.

Похлопав Пэйджена по плечу, он утомленно направился по ступеням к своей комнате.

«Я весь покрыт копотью, – мрачно подумал Пэйджен, рассматривая свою обгоревшую и порванную рубашку. – Пропах дымом и очень устал. Надо хоть немного привести себя в порядок и отправляться спать». Но почему-то он направился по темной веранде в противоположном направлении. Подобно лунатику, он беззвучно отпер потайной замок и неслышно открыл тяжелую дверь.

Она сидела на обтянутом ситцем стуле у окна, залитая золотистым светом одинокой лампы. Ее волосы были распущены и спадали на плечи золотым сиянием. Она была еще более красива, чем он помнил. Возможно, это ему показалось из-за недавней угрозы смерти. До боли сжав прохладное гладкое дерево дверного косяка, он неподвижно стоял, глядя на нее, на женщину, которую он изо всех сил пытался возненавидеть.

Ее лицо напоминало алебастровый овал с лазурными озерами глаз. Она не шелохнулась, когда он перешагнул порог.

– Останови меня, маленький сокол.

Его голос звучал приглушенно, как будто сквозь слой сажи, покрывавшей его лицо. Ее губы вздрогнули, но, кроме этого, она ничем не показала, что слышит его.

– Ты завтра же уедешь в Коломбо, – пробормотал он сквозь зубы. – Я пошлю Нигала и еще два десятка людей, если потребуется, но я не могу оставить тебя здесь еще хотя бы на один день.

Женщина на стуле незаметно вздрогнула. Почему эти слова причиняют ей такую боль? Именно этого она ждала и страстно хотела. Или нет?

– Ты будешь в безопасности, – продолжал Пэйджен, стоя уже посреди комнаты. – Примерно за неделю доберешься до Макао. Или ты предпочитаешь Америку?

«Ни то ни другое, – подумала женщина, неподвижно сидящая на стуле, и ее глаза затуманились от слез. – Я хочу остаться здесь. Или где угодно, лишь бы рядом с тобой». Ее пальцы скомкали белую оборку ночной рубашки.

– Ты не возражаешь? Я рад этому, Angrezi, ничто не может убедить меня позволить тебе остаться. Особенно теперь, когда опасность так близка, даже в Виндхэвене, где я надеялся хотя бы на относительное спокойствие. И когда ты с каждой секундой все больше оплетаешь меня своими чарами.

Он был уже совсем рядом, его лицо покрывали глубокие тени. Баррет подняла глаза на пульсирующую жилку, бьющуюся на виске, над белесым зигзагом шрама, пересекающего лицо от брови до подбородка.

– Ты слышишь? Завтра ты уедешь. С первыми лучами солнца.

Медленно и грациозно Баррет поднялась со стула, уронив при этом шаль, соскользнувшую с плеч. Свет лампы немедленно проник сквозь полупрозрачную ткань ночной рубашки, обрисовав в мельчайших подробностях ее прекрасное тело. Пэйджен почти перестал дышать.

– Не пытайся отговорить меня, сокол. Я предупреждаю, у тебя ничего не получится.

Ее тонкие пальцы осторожно прошлись по бледному шраму, пересекающему его глаз. В следующее мгновение, поднявшись на цыпочки, она повторила этот путь своими губами, остановившись на секунду, чтобы поцеловать поцарапанную кожу под глазом. Дыхание Пэйджена с шумом вырвалось из легких.

– О Господи...

Она обхватила широкие плечи, ощутив твердые как гранит мускулы, напряженно перекатывающиеся под покрытой сажей рубашкой. Его глаза были наполовину закрыты, на лице отражалось усилие воли, граничащее с болью.

Так это случится завтра. Остается только одна ночь...

Слова были еле слышными, почти осязаемыми в раскаленных волнах страсти, окружающих двух неподвижных людей.

Возможно, она произнесла эти слова, возможно, он. Скорее всего они оба. Баррет подняла руку и осторожно прикоснулась к его нижней губе, прослеживая ее чувственный изгиб. Пэйджен вздрогнул.

– Остановись, Angrezi.

Она не подчинилась. Вместо этого она придвинулась ближе. Пэйджен сжал зубы и запрокинул голову, как от непереносимой боли. Или от невыразимого наслаждения.

– Нет, – вырвалось у него.

Баррет не отвечала, она стала слишком мудрой, чтобы доверять словам, когда прикосновения могли убеждать так настойчиво, так красноречиво. Она медленно придвинулась ближе, наслаждаясь ощущением его напряженного тела, улавливая солоноватый запах его горячей кожи. Да, это было ее. Это было настоящее и реальное. Никакие подлые уловки Ракели не смогли бы испортить этого ощущения. Все вокруг исчезло, как будто в мире ничего не существовало, кроме этой комнаты, кроме оглушительного стука ее сердца.

И Баррет не могла подумать об отъезде, пока она не испытает это таинственное наслаждение в последний раз. Она чувствовала его разгорающийся жар и упивалась безошибочной уверенностью, что он теряет способность сопротивляться. Забыв обо всех условностях и застенчивости, забыв обо всем, кроме дикого желания полностью узнать его, насколько можно узнать другого человека, Баррет прижималась своим мягким телом к его напряженному торсу.

Она слегка покачнулась, вплотную приникнув к его телу, причиняя мучительную боль мужчине, который все еще сопротивлялся. Она чувствовала, что он вздрогнул, что его сердце забилось, что его неудержимая сила огнем прожигает ее тонкую ночную рубашку. И тогда она наклонила голову, коснулась горячим влажным кончиком языка затененного углубления между его ключицами, потом захватила зубами кожу и неожиданно прикусила ее.

Резкий стон вырвался из горла Пэйджена. Неуловимым движением он схватил ее руки, сжав пальцы так сильно, что ощутил каждую косточку и сухожилие на запястьях. Он отвел глаза.

– Проклятая колдунья, – сказал он резко, перехватывая ее запястья в одну руку и отталкивая ее другой. – Всегда одно и то же, с тех пор когда я впервые увидел тебя. Похоже, я ни на секунду не смог тебя обмануть?

Баррет была слишком поглощена своим собственным голодом, чтобы улыбнуться, почувствовать торжество при его признании. Она только прижалась ближе, сгорая от желания.

– Пожалуйста, Пэйджен. – Ее слова прозвучали робкой, неуверенной просьбой.

– Теперь не надо просить. Я уже не смогу остановиться.

Упругий и горячий язык Пэйджена прикоснулся к ее уху, заставив Баррет по-кошачьи выгнуть спину.

– Твое тело шепчет мне, Angrezi, о жарких снах и таинственных уголках. О, Шива, мы достигнем самых вершин рая.

Она почувствовала прикосновение прохладной гладкой поверхности к бедрам – стол из розового дерева, поняла Баррет. Дрожа от опаляющей страсти, она поняла, что Пэйджен даже не собирался дойти до кровати. Он стягивал тонкий шелк с ее плеч, пока рубашка пышными фалдами не упала вокруг талии. Потемневшие и полубезумные от страсти глаза пожирали ее пышную обнаженную красоту, ослепительно блиставшую в золотистом свете лампы.

– Проклятие, Angrezi. – Пэйджен захватил вздувшиеся и порозовевшие соски сильными шершавыми пальцами, тянул и поглаживал их, пока она не застонала. – Я никогда не испытывал ничего подобного. Возможно, ты тоже...

И тогда он уронил голову ей на грудь. Каждый уголок, которого он коснулся, разгорался буйной жаждой жизни. Он трогал ее языком и гладил, шепча странные незнакомые слова в таинственной мольбе.

У Баррет не было и мысли остановить его, все было забыто, кроме неописуемой радости, которую он доставлял ей. Она сжала его плечо и принялась нетерпеливо расстегивать рубашку. Затаив дыхание, она стянула влажное полотно с напряженных плеч. Пэйджен застонал.

– Это безумие, самое страшное безумие, но я овладею тобой, Angrezi. И на этот раз я возьму не только твое тело, но и душу!

Сгорая от страсти, Баррет прижала губы к его груди. От его кожи пахло чаем, дымом и эвкалиптом, это был солоноватый и загадочный запах мужчины. Его кожа напоминала теплый бархат, покрывающий горячую сталь. Баррет казалось, что она сходит с ума, но это ничуть не тревожило ее. Она ухватила зубами упругий завиток и резко дернула. Пэйджен напрягся, пробормотал что-то на хинди, развел в стороны ее бедра и прижался к ее лону своими напряженными мускулами. Он был огромен и горяч и сгорал от вожделения. Баррет почувствовала страх, но только на секунду, так как огонь желания сжигал все. Мучительно медленно она истязала его саднящую кожу, подчиняясь таинственной мудрости, которая не имела ничего общего ни с памятью, ни с какими-либо знаниями. Внезапно она вобрала в себя мудрость всех женщин, когда-либо живших на свете, всех женщин, когда-либо любивших мужчин.

– Ей-богу, я буду любить тебя всю, Angrezi. Я буду наслаждаться каждым бездыханным стоном, каждым неистовым содроганием. Когда я войду в твое тело, ты почувствуешь меня каждой клеточкой тела. Я проникну так глубоко, что ты никогда не сможешь забыть меня.

Одним движением он сорвал с нее одежду и отбросил ее, и теперь между ними не было ничего, кроме влажного душистого воздуха. Она извивалась и царапалась, подобно дикой кошке, и Пэйджена восхищала ее неуемная страсть. Позже, он знал, он будет сожалеть об этом безумии, но теперь был не в силах остановиться, отказаться от такой редкой красоты, не изведав ее.

Он освободил свою мужественность, даже не остановившись, чтобы стянуть бриджи. Ослепляющее желание было настолько сильным, настолько жестоким, что он не мог думать, он едва мог дышать.

Они были так близко к смерти. Он мог потерять ее навсегда.

Пэйджен с грохотом сбросил со стола хрустальные флаконы и оправленные в серебро щетки, а потом опрокинул ее на спину. Затаив дыхание, он ощутил ее жар и понял, что она готова принять его. Ее тело было гладким и шелковистым, горящим от страсти. Пэйджен был настолько близок к небесам, насколько грешнику вроде него было позволено добраться.

– Пора, Циннамон? Скажи мне.

– Пора, моя любовь. Боже... не заставляй меня ждать.

Он вздрогнул от этой просьбы, пораженный ею даже больше, чем откровенными ласками. Возможно, это была любовь, наконец расцветшая на обломках его жизни.

– Сможет ли Господь простить мне, что я не могу остановиться? Я должен владеть тобой, Angrezi. По крайней мере сейчас, если не могу владеть тобой всегда.

Тогда он устремился в ее тело, его твердое пульсирующее копье проникло в бархатное тепло, и Пэйджен застонал, когда почувствовал, что ее тело с радостью отзывается на его вторжение. Сгорая от желания и ожидания чуда, Баррет запрокинула голову, загипнотизированная таинственной властью его обладания.

Пэйджен овладевал ее телом с яростью и восторгом, таким неудержимым, что он граничил с мучением, не сдерживая своих эмоций, чувствуя, что его душа проникает в нее.

Или, возможно, это была ее душа, проникающая в его тело. Он без остановки твердил ее имя, и в его голосе звучали одновременно обещание и просьба. Пэйджен осыпал ее словами любви на всех языках, которые когда-либо знал. Он торжествующе вскрикнул, как только она напряглась под его тяжестью, и ее ногти впились в его плечи.

– Пэйджен, о Боже, я... о-о-о!

Она задрожала, чувствуя, что ее тело начали сотрясать судороги наивысшего наслаждения их близостью, слиянием мягкости женщины и напряженной стали мужчины.

Свет струился вокруг них, не только видимый, но и осязаемый, и горячие серебряные волны, древние, как само время, казалось, поднимают ее, проникая в каждый нерв, в каждую капельку крови, с каждым колебанием приближая ее к вершинам рая. Пэйджен прижимал ее к себе, наслаждаясь каждой мягкой волной дрожи, каждым приглушенным прерывистым всхлипыванием, оставаясь все еще твердым как камень внутри ее тела.

И когда ее дрожь прекратилась и ее темно-голубые глаза открылись, ослепленные от вожделения и еще чего-то, что Пэйджен наконец осмелился признать любовью, он начал снова погружаться в ее лоно, то продвигаясь глубже, то отступая, лаская и дразня бархатные лепестки ее женственности. Она неистово сжала его, вздрогнув от сознания, что восторженное наслаждение снова охватывает ее. И каждый раз, когда он останавливался и отступал, словно не решаясь погрузиться в нее до конца, он обрекал ее на немыслимые мучения, которые в то же время были бесконечным и немыслимым счастьем.

– П-Пэйджен!

– Да, любовь моя, почувствуй, как торжество любви наполняет тебя. Это дыхание самой жизни, единственная радость, которую боги оставили нам, когда изгоняли людей из рая.

– Н-не надо! Я не могу...

– Ты сможешь, мой цветок. И на этот раз тебе будет еще лучше.

Он проник глубже, достигая полного слияния. Она задрожала, неимоверный восторг переполнял ее снова. В ее торжествующем крике послышалось недоверие, переходящее в буйную радость.

Только тогда Пэйджен, запрокинув голову, осмелился на решительный финиш: хрипло застонав, он заполнил своим горячим семенем ее лоно. Он спохватился, не положили ли они начало новой жизни той ночью, но мысль была слишком неясна, и было поздно испытывать опасение или сожаление. Потому что к тому моменту чудо уже свершилось. Все, что он мог осознать, было бесконечное возвращение домой и ее любовь. Любовь, на которую он уже не надеялся. Он мог бы поклясться, что воздух наполнился ароматом роз и жасмина, когда он в последний раз застонал, не отрываясь от ее кожи, и забылся от счастья.

– Ты грязный.

Они наконец-то добрались до кровати и устало растянулись, даже не сняв остатков одежды. Слова Баррет прозвучали ласковым, полунасмешливым обвинением. Ее голова покоилась на плече Пэйджена, а пальцы лениво перебирали жесткие черные завитки под ее щекой.

– Гм-м-м.

– Ты весь покрыт сажей, и от тебя пахнет.

– Я и не сомневался в этом.

– Ты чуть не погиб на пожаре! – добавила Баррет почти серьезно.

– А ты бы пожалела об этом, маленькая колдунья?

Пальцы Пэйджена прошлись по изгибу ее бедра, внезапно напрягшегося. Баррет помедлила с ответом: она была слишком пресыщена, слишком утомлена, чтобы мгновенно почувствовать возбуждение. Его пальцы сжались сильнее.

– Хорошо, грубиян. Ты не собираешься встать, пока не получишь немедленного ответа...

– О, я встану и за меньшее вознаграждение, – угрюмо сказал Пэйджен. – Мне кажется, такая искусная кокетка, как ты, могла бы заставить меня встать... э-э... даже только взглянув в мою сторону.

Краска бросилась в лицо Баррет, как только она вспомнила их ожесточенное слияние, их отчаянную взаимную страсть всего несколько минут назад. Ее глаза затуманились от воспоминаний, и она тихонько вздохнула.

– Да, хвастун, я бы пожалела.

Ее пальцы рыскали по его груди, пока не наткнулись на сосок. Она улыбнулась, когда он вздрогнул от ее прикосновения.

– Я бы сожалела об этом больше, чем ты можешь себе представить, – сказала она мягко. – Гораздо больше, чем надо. И я, должно быть, сошла с ума, чтобы признаться в этом.

Но ее слова сопровождались несильным толчком в его грудь, а потом ее пальцы прошлись по его бедрам. Он напрягся немедленно, его мужественность воспрянула, похожая на гладкое литое копье, заполняющее ее пальцы.

– О Боже, Angrezi. Что ты со мной делаешь!

Баррет улыбнулась таинственной улыбкой женщины, уверенной в ее власти над мужчиной, женщины, ставшей храброй в своей любви.

– Так тебе нравится дразнить меня, маленький сокол? – резко выдохнул Пэйджен, опираясь на локоть, чтобы взглянуть в ее лицо. Он нетерпеливо содрал с себя бриджи и поймал ее за плечи, заставив усесться верхом на него.

– Пэйджен, я...

В его глазах сверкнули темные молнии.

– Теперь уже поздно жаловаться, Angrezi. Ты разбудила зверя, и тебе придется прокатиться на нем.

Говоря эти слова, он то поднимал, то опускал ее, дразня ее запылавшее лоно своим пульсирующим копьем. Не ослабляя контроля, он касался ее, проникал внутрь, а затем отступал снова и снова. Баррет вцепилась в его плечи и изогнулась дугой.

– Пэйджен!

– Ты хочешь меня, Angrezi? Тебе это так же необходимо, как и мне?

Ее ответом был только хриплый стон и нетерпеливое, ищущее движение бедер. Баррет неясно ощущала его непреодолимую потребность, чувствовала неуверенность, которая заставила его сомневаться в том ослепительном счастье, которое они нашли. Тогда она ответила ему, увлекая его за собой мягким инстинктивным движением, от которого Пэйджен задрожал. И после ее ответа состязание шло среди равных, они оба дарили и получали наслаждение. Круг замкнулся, пыл страсти метался взад и вперед между ними, подобно серебряной молнии над далекими холмами.

– Теперь, Пэйджен! О Боже...

Он проник глубже, совершенно заполняя ее, предлагая ей все, чем он владел сейчас и в будущем, и Баррет отвечала ему тем же. Затаив дыхание, сплетя руки, прижавшись бедром к бедру, они бездумно наслаждались своим счастьем.

– Теперь, Angrezi, – решительно прошептал Пэйджен. – Теперь и навсегда.

А потом он приказал слугам внести блестящую медную ванну с горячей водой, и они заботливо мыли друг друга. Но мыло выскользнуло из рук, и вода расплескалась по всей комнате, когда забота сменилась энергичной борьбой. А борьба уступила место новым ласкам, как только искры страсти снова вспыхнули в них.

Издалека, из-за спящих чайных полей, с увенчанных туманом синих холмов донесся долгий угрожающий рев тигра. Но они не прислушались к этому предупреждению.