Барон колебался одно мгновение, а потом вдруг жадно набросился на эти головы и стал их совать в мешок (запасливый барон в карательную экспедицию отправился с мешком). "В Рижский музей их подарю", – оправдывал он сам перед собой свое странное хищничество. Захватил в хижине еще какую-то циновку, пачку копий и стрел, какой-то молоток, и с этой богатой добычей (для музея) отвалил от берега, гордый победой.
По реке спускались вельботы с бочками. От берега шли шлюпки с десантом.
Между тем на самой "Диане" оказалось неблагополучно. В то время как общее внимание было направлено на то, что происходило на берегу и все стояли у левого борта, вдруг "Диану" стало сносить к берегу сперва тихо, потом все быстрее. Первым заметил это старый штурман.
– Сносит! – заорал он. – Якоря сдали!
Занесли запасный якорь и выяснилось, что якорный канат кем-то был перерезан. В подзорную трубу увидели черневшую вдали лодку, которая изо всех сил утекала по направлению к той подозрительной яхте, которая от самого Мельбурна так упорно преследовала "Диану".
По приказу командира шлюпку обстреляли и даже сделали три выстрела по яхте. Когда дым от выстрелов рассеялся, ни шлюпки, ни яхты уже не было видно.
Среди команды Ильи и десанта оказались и убитые и раненые. Убитых было трое и двадцать шесть человек раненых. У самого Ильи стрелой была прострелена мякоть левой руки выше локтя.
Убитых похоронили по морскому обычаю в море, зашив их в белые парусиновые мешки, к ногам привязав ядра… Жутко было смотреть, как, стоя, опускались в прозрачной голубой воде белые фигуры и как оживленно шныряли между ними отвратительные акулы.
- Эх, ребят зря сгубили да перекалечили сколько! – ворчал старый штурман вслух, не обращаясь ни к кому в частности. – А все от того, что старших не слушают!
…Шли осторожно, напряженно смотрели вперед, беспокойно шарили подзорными трубами по сторонам.
Мимо "Дианы" тихо проплывали сказочно-красивые, голубые, синие, сине-зеленые пятна островов.
– У-у, проклятые! – грозил им кулаком старый штурман. По-прежнему попадались навстречу подозрительные яхты-шхуны, а иногда пироги, нагруженные туземцами. Две такие пироги близко подошли к фрегату и некоторое время сопровождали его…
Барон пустил в них из охотничьего ружья два заряда крупной утиной дроби, и пироги, испустив рев ярости, отстали от фрегата.
Жара по-прежнему стояла убийственная. Страшно было сделать глубокий вдох, – словно горячий влажный пар врывался в легкие, обжигал их, проникал во все поры тела и выходил наружу потоками пота…
Гонконг
А вот и Гонконг! Взяли лоцмана. Влез мрачный и суровый метис, полукитаец-полуевропеец. С обычными предосторожностями вошли в гавань. Прошли мимо красивого корвета. Весь черный, с узкой белой каймой по всему борту, он стоял на якорях почти в открытом море, далеко от входа в гавань. Изящные линии его корпуса, легкость и стройность оснастки привлекли общее внимание не только офицеров "Дианы", но и матросов.
- Чертовски красив! – воскликнул экспансивный Степан Степаныч. – Ходок, должно быть, великолепный!
– Красив, – задумчиво сказал командир, не отводя своей трубы от корвета. – Трудно определить только, военный он, или коммерческий. Флага нет. Палуба пуста. Даже нет караульных. А пушки, по-видимому, есть, хотя почему-то замаскированы.
Между офицерами возник спор. Одни доказывали, что это военное судно, другие стояли на том, что это судно коммерческое, но предназначенное очевидно для каких-то специальных целей, потому вооруженное и быстроходное.
– Контрабандист, наверно, – сказал кто-то.
- Может торгует невольниками? – высказал догадку Ишумов.
– Уж не корсар ли? – со смехом высказал кто-то предположение.
Старый штурман свирепо смотрел из-под нависших седых бровей на красивое черное судно и только неодобрительно покряхтывал.
Лоцман, поровнявшись с корветом, для чего-то махнул красным платком. Штурман свирепо покосился на него.
- И стоит-то, как вор, – на открытом рейде. До него и ядром из форта, пожалуй, не достать! На отлете стоит. Самая воровская повадка. В пять минут улизнуть может, – ворчал штурман.
Если на палубе таинственного корвета не было совсем никаких признаков жизни, то на купеческих кораблях, мимо которых шла "Диана", жизнь кипела вовсю: грузились, разгружались, орали и ругались на всех языках, суетились с тюками, с ящиками… Подошли к той части гавани, где стояли военные суда, – два английских фрегата и датский корвет. Бросили якорь.
Командир отправился на своем вельботе с визитами к губернатору Гонконга, к командиру порта, к командирам военных судов. Свободная команда и офицеры съехали на берег.
Илья с перевязанной рукой шел по набережной Гонконга, опираясь на руку Вадима. Вошли в какой-то ресторан – выбрали почище. После легкой закуски Илья взялся за английские газеты, а Вадим отправился бродить по городу. Незаметно он прошел портовую часть города, грязную, суетливую, с торговыми конторами, складами, пробился сквозь толпу крикливых полуголых грузчиков, матросов разных национальностей и разной степени опьянения, и вышел в китайский квартал. Он поразил Вадима своей невообразимой грязью, тошнотворной вонью и теснотой. Потом он попал в европейскую часть города, поднялся на возвышенность, господствующую над городом. Здесь потянулись виллы и сады. Миновал он и эту часть города и очутился на каменистой горке, у подножия утеса.
Там он сел на камень и задумался. Он смотрел на гавань, лежавшую, казалось, у его ног, на рейд, на безбрежный простор океана. Среди игрушечных судов, теснившихся в гавани, он стал искать свою "Диану". А! Вот она!… Какая маленькая! А вот и черный красавец-корвет!… Его еле видно.
Интересный незнакомец
Он задумался и не слышал, как подошел к нему и остановился около высокий человек, весь закутанный черным плащом.
– Добрый день, сэр! – заговорил незнакомец звучным сочным баритоном, бесцеремонно усаживаясь рядом с Вадимом.
Появление его было так неожиданно, что Вадим даже вздрогнул и не сразу ответил на его приветствие.
– Добрый день, – ответил он, пристально вглядываясь в лицо незнакомца.
Тот снял свою широкую шляпу и стал вытирать лоб шелковым платком.
– Жарко, – сказал он.
Он был красив. Высокий лоб, орлиный тонкий нос, выразительные глаза, то холодные, то насмешливые, длинные вьющиеся кудри, спускавшиеся на белый широкий воротник. Вадим вдруг вспомнил портрет корсара в иллюстрированном издании сочинений Байрона. Даже улыбнулся нечаянно.
Незнакомец поймал эту улыбку и слегка нахмурился.
- Вы простите мою улыбку, – сказал Вадим. – Но в чертах вашего лица я увидел черты другого лица – черты, любимые мною.
– Чьи это черты? – быстро спросил незнакомец.
- Байроновского Корсара, – ответил Вадим.
– А вы знаете эту поэму? – спросил незнакомец с удивлением, и глаза его засверкали.
- Наизусть, – ответил Вадим, – одно из замечательнейших произведений Байрона.
Незнакомец вдруг вскочил и стал декламировать:
С беспечными волнами в синем море Душа и мысль свободны на просторе, Пока есть буря, пенится волна, Везде наш дом, родимая страна!
Вадим перебил его, тоже вскочил и стал продолжать:
Вот наше царство! Безгранично, ясно! Наш флаг – наш скипетр, – все ему подвластно! Жизнь – буйный вихрь. Досуг сменяет труд, Утехи вслед одна другой бегут!
– Браво! Браво! – закричал незнакомец. – Браво, русский матрос!… К чему только этот маскарад? Зачем матросская куртка тому, кто знает Байрона? По когтям познается лев.
Вадим не ответил на это замечание незнакомца и продолжал декламировать:
Взор его блестел под бровью темной……Он загорел, но царственно и смело Из-под кудрей чернеющих белело Чело. Изгиб губы изобличал Величье дум, хотя б он их скрывал!……Кто б выдержал, не дрогнув, силу взгляда Могучего и гордого Конрада?…
– Ваш портрет, – добавил Вадим, и оба расхохотались.
- У нас родственные души, – сказал незнакомец и протянул Вадиму руку, белую, холеную, но сильную. Почему-то Вадим с удовольствием пожал ее.
– Вильям Уильдер, – отрекомендовался незнакомец.
- Вадим Холмский, – ответил Вадим.
– Судя по вашей руке – вы действительно матрос и по костюму – тоже, а вот по речам, по лицу, вы… не матрос, – сказал Уильдер, пытливо всматриваясь в Вадима.
Непонятный прилив доверия вдруг заставил Вадима рассказать Уильдеру свою историю.
Уильдер слушал его с ясным сочувствием и не спускал с него своих глаз. Между тем воспоминания взволновали Вадима, и голос его стал дрожать, когда он договаривал конец своей истории. Он кончил и поник головой.
Уильдер дружески похлопал его по плечу.
– Мужайтесь, милый юноша! Жизнь вся еще впереди! За вашу откровенность я отплачу вам той же монетой. Ведь вы с "Дианы", – с этого русского фрегата, который пришел сегодня?
- Да, с "Дианы", – ответил Вадим, недоумевая, к чему клонит речь Уильдер.
– Так вот, что я вам скажу, – продолжал тот, – уходите-ка вы с вашей "Дианы"!
Вадим с недоумением посмотрел на собеседника и даже не нашелся, что спросить его.
– Это судно о б р е ч е н н о е… Оно не дойдет до Аляски.
- Почему? – еле выговорил Вадим.
– Потому что есть силы, которые сильнее вашего императора, сильнее пушек вашей "Дианы" и вашей храбрости, в которой я не сомневаюсь, – галантно добавил Уильдер.
- Вы, русские, – продолжал он, – хотите прибрать Аляску к своим рукам, а к о е-к о м у ваши намерения не нравятся и потому нам поручено пустить вашу "Диану" ко дну… и мы ее пустим. Олл райт!
– Кому это не нравятся планы завоевания Аляски? И кто это м ы, которые пустят "Диану" ко дну? – спросил Вадим, и глаза его загорелись гневом.
- Союзу английских и американских торговых компаний, которые имеют свои виды на Аляску, – сказал Уильдер. – А м ы, которым поручено потопить вашу "Диану", это те, кто нанят временно на службу этим союзом. Мы – это свободные властители морей и океанов.
Мы – это те,
Чье сердце любит реять в океане, В безумии восторга утопать, Безбрежность волн душою постигать! Кто ищет сам вокруг себя сражений… В опасности – отраду наслаждений…
- Как сказал ваш и мой любимый поэт, – и Уильдер засмеялся. В смехе его на этот раз не было добродушия, – что-то холодное, "сатанинское" почудилось Вадиму.
– Вы действительно корсар? – вдруг спросил он.
- Хотя бы и так, – ответил Уильдер и вдруг, став в позу, отрекомендовался: – честь имею представиться: командир "Черного коршуна", – того чудесного корвета, который стоит на якоре у входа в гавань; Надеюсь, заметили его?… Клянусь честью, чудесное судно! Смею заверить… Не чета вашей "Диане".
– Простите, сэр, – сказал холодно Вадим, – мне почему-то кажется, что в вашей шутливой речи есть много серьезного. По долгу службы я должен сейчас же донести о всем слышанном своему командиру.
- Пожалуйста, – ответил Уильдер. – Я думаю, что теперь, когда "Диана" уже в Гонконге, все, что я сказал, – уже не секрет. Теперь это дело уже р е ш е н н о е. "Судьбы свершился приговор", – вам нет возврата! Только, юноша, не советую вам торопиться с донесением. Из вашего рассказа видно, что вы и так скомпрометированы в политическом отношении. Теперь вы себя скомпрометируете еще связями с к о р с а р о м. "От кого вы слышали?" – спросит вас командир. Что вы ответите, – от корсара?… Ха-ха! Что о вас подумает ваш строгий командир?
Уильдер засмеялся и потом еще раз хлопнул по плечу Вадима.
- Вы мне нравитесь, милый князь! И знаете, ваша жизнь напоминает мне мою. Я – тоже бывший офицер флота его величества короля Великобритании… и тоже, как и вы, нахожусь в ссоре с его величеством и с бывшей родиной, с прежними друзьями и даже с родными. И тем не менее чувствую себя прекрасно… Ненавижу подлое человечество!
– Но как с этой ненавистью связать то, что вы н а н и м а е т е с ь на службу к капиталистам? – резко оборвал его Вадим.
- Я завтра же могу быть врагом этих самых капиталистов! – воскликнул Уильдер, по-видимому, задетый за живое словами Вадима. – А если я сейчас "нанялся", то просто потому, что я должен платить своему экипажу, – это раз, – а, главное, уж очень мне захотелось испытать свои силы в борьбе с настоящим, хотя и плохим, военным судном. Признаюсь, это – редкий случай. Жирные трусы, неповоротливые "купцы" мне надоели. Хочется хорошего, настоящего боя. Размяться надо. – Уильдер воодушевился, его глаза горели. Опять что-то "сатанинское" почувствовал Вадим в его речах, в его лице.
– Мой совет вам, – корсар помолчал, потом заговорил опять. – Бросьте вы "Диану" и переходите ко мне на палубу "Черного коршуна". Там вы найдете все, что надо для молодого человека, любящего свободу. А эту развалину, – он махнул рукой в сторону "Дианы", – давно пора пустить на слом! Ведь она скоро сама развалится. И с такими негодными средствами, вы, русские, хотите бороться с нашими капиталистами! Мерзавцы они… это верно! Но широта захвата у них поразительная! Это мне в них нравится. Они знают все, что говорится и делается в С.-Петербурге, – знают, какое судно куда будет послано. Ведь о н и выбрали вашу "Диану"!… Ха-ха!… Знают ваш маршрут, число пушек на вашем фрегате, число экипажа, – знают даже характер вашего командира. Все знают! Против вашей "Дианы" снаряжена целая эскадра, не только мой "Коршун". Слежка за вами началась с мыса Доброй Надежды. В Мельбурне мы мешали вам чиниться, мы даже подожгли ваш фрегат. На Соломоновых островах мы организовали нападение туземцев. Яхточку, помните, которая шла все время за вами? Это н а ш а!… Ха-ха! Хорошо организовано?… Признайтесь. Ну, а что будет с вами после Гонконга – этого я вам не скажу, – это пока секрет, – так закончил свою речь Уильдер.
Вадим был подавлен всем, что он услышал.
– Но зачем вам уничтожать "Диану". Какой в этом для вас интерес? – спросил он.
- Во-первых, один из пунктов инструкции, вам данной, – борьба с корсарами и с каперами, которые нападают на суда Российско-Американской компании, – следовательно, мы должны уничтожить вашу "Диану", хотя бы из чувства самосохранения… А, во-вторых, это сделать необходимо для острастки вашего правительства. Оно каждый год будет посылать суда, а мы каждый год будем их топить. Надоест – и отступятся от Аляски! А это и требуется нашим капиталистам. Черт бы их подрал! Ловкие ребята!
Наступил момент молчания. Уильдер наслаждался, наблюдая за тем впечатлением, которое он произвел на Вадима.
- Ну, что же, милый князь? – прервал он наконец молчание. – Переходите на службу ко мне? У меня как раз свободно место старшего лейтенанта. Карьера, клянусь честью корсара, блестящая. Из матросов да прямо в старшие лейтенанты! Будем вместе мечтать, проклинать человечество и декламировать Байрона. Идет? – По рукам?
Вадим задумался. Вся горечь пережитых обид вдруг мутным клубком поднялась и ударила ему в голову. Душой его овладел прежний романтизм – жажда свободы, ненависть к условностям и предрассудкам. С особой силой он почувствовал, что между ним, разжалованным мичманом, и толпой князей, графов, продажных генералов и адмиралов, офицеров и матросов обреченной "Дианы" лежит бездонная пропасть.
Уильдер внимательно наблюдал за лицом Вадима, и казалось, жадно читал все его мысли.
Но Вадим вдруг справился с чарами мечты и даже головой встряхнул, чтобы прогнать дьявольское наваждение.
- Н е т! – решительно воскликнул он. – Нет! Вы предлагаете мне личную свободу, а я хочу, чтобы не я один, а в с е были свободны, чтоб все были счастливы! Ради такого о б щ е г о счастья я готов голову положить! А гордое одиночество положительно мне не по душе!
– Фантазии!… Утопии! – покачав головой, ответил Уильдер. Он был недоволен. – Как вы упрямы, русские! Фантазеры! В вас совсем не развито чувство личности! Что такое в с е? Толпа, чернь, плевка не стоющая! – он помолчал. – Ну, не хотите идти ко мне, так д о с в и д а н и я! Постараюсь, чтоб вы хоть не по своей воле, да попали ко мне! Надеюсь, мы скоро встретимся опять. И я тогда сумею доказать вам, что питаю к вам истинно дружеские чувства. Д о с в и д а н и я! – И, быстро повернувшись, Уильдер пошел вниз с горы и завернул в сторону.
Вадим долго не мог собрать своих мыслей. Он растерянно смотрел то на "обреченную" "Диану", которая мирно отдыхала в порту, то на "Черного коршуна", который, казалось, вот-вот готов был раскинуть свои мощные крылья и ринуться в свободную безграничную, даль океана навстречу бурям и ветрам.
…Вадим быстро спустился с горы, пробежал опять через вонючий китайский квартал, пробился сквозь суетливую толпу портовой публики и направился к ресторану, в котором он оставил Илью. Тот уже все газеты перечитал и беспокоился, не видя Вадима. Сидел и ждал.
Наконец они встретились. На Вадиме не было лица.
– В чем дело? Что случилось? – тревожно спросил его Илья.
- Потом… потом, не здесь! – ответил Вадим.
Они пошли к катеру.
По дороге в одном кабачке они видели драку матросов, – вернее побоище. Группа каких-то матросов самого зверского вида жестоко избивала русских матросов с "Дианы", избивала всеми способами: и английским, и американским, и китайским.
Портовая полиция в эти "матросские дела" никогда не вмешивалась.
Илья и Вадим отправились собирать подмогу "своим". Отыскали группу матросов с "Дианы" и повели их на помощь. Появление свежих сил быстро решило судьбу побоища, и мрачные матросы оставили место боя, унося раненых товарищей и изрыгая потоки ругани и проклятий. Они угрожали, что скоро разделаются с "Дианой", потопят ее и прочее. Все это пьяное бахвальство на Илью не произвело никакого впечатления, но Вадим отнесся к этим угрозам серьезно.
Барон и граф еле доплелись до катера – до чертиков накурились опиума! Не забыли и друга, – привезли опиума князю Чибисову, а также и трубку. Накурился и он до одурения. Дали курнуть и любопытному Спиридонию. И сами были не рады – он вообразил себя на том свете, в аду, и по этому поводу орал на весь фрегат, – каялся в своих грехах и призывал на помощь всех угодников и угодниц. Паисий кипел злобой на беспутного собрата, анафемствовал по его адресу, сидя в каюте и яростно растирал ему оба уха.
Вадим заперся в каюте с Ильей и рассказал ему все, что слышал от корсара.
Илья решился предупредить командира. Он сказал, что случайно слышал разговор в ресторане. Командир отнесся к его сообщению критически.
- Кабацкая болтовня! Пьяное бахвальство! – пренебрежительно процедил он сквозь зубы, однако взял свою подзорную трубу и почему-то стал с особым вниманием рассматривать черный корвет. Потом отвел трубу в сторону и стал глядеть на китайские джонки, которые в несколько рядов стояли у набережной Гонконга.
– Обратите внимание, Илья Андреевич, лучше на этих китайцев: они, по-моему, опаснее черного корвета. Все это – рыбаки, но при удобном случае они – опасные пираты!… Эти косоглазые дьяволы два года назад на моих глазах как муравьи облепили одного голландского "купца" и в несколько минут разграбили все судно, подожгли его и рассеялись в разные стороны. Мы и помочь не успели. Надо ночью посматривать, – не наделали бы они пакостей. Сегодня ваша вахта?
- С полуночи моя, – ответил Илья.
Командир замолчал и опять уставился трубой на корвет.
…Утром на рассвете отошли от Гонконга. На мостике стоял сам командир, и Илья заметил, как под спокойной наружностью его скрывалась игра взбудораженных нервов. Он был подвижнее обычного, поминутно переводил трубу от корвета на китайские джонки, которые сотнями выходили из гавани в открытое море. Иногда острый взор командира упирался в безобразное лицо старого лоцмана-китайца. Его лицо, неподвижное, как маска, ничего не говорящие узкие глаза, – все внушало к нему недоверие. Даже матросы косились на этого китайца.
"Диана" подвигалась к черному корвету. Вдруг Илья заметил, что с подветренной стороны корвета выкинут кабельтов, который преграждает "Диане" путь. Но лоцман словно не замечал этого и вел "Диану" прямо. Илья, забыв всякий этикет, схватил командира за рукав, и показал ему рукой.
- Марселя на стеньги! Живо, ребята! Обрасопить все реи с носа до кормы! – руля налево! – закричал командир.
И голос его был так громок, так решителен, что старший офицер не счел нужным повторять его команды, и только боцман проревел на весь фрегат слова командира. Матросы мигом полетели по вантам.
Лоцман побледнел и вдруг заговорил на ломаном английском языке. Он в резкой форме выразил протест. Пока корабль находится в бухте, никто не имеет права вмешиваться в командование им. – Лоцман ведет корабль, – сказал он.
– Спустить мерзавца в шлюпку! – заорал командир, указывая на лоцмана.
- Есть! – ответили с удовольствием матросы, и моментально лоцман оказался в дюжих объятиях матросов, которые вынесли его на руках с мостика и довольно неделикатно спустили в шлюпку, привязанную у веревочного трапа. "Диана" остановилась, потом повернула в сторону свой нос, изменила курс и понеслась влево от черного корвета, прямо в гущу китайских джонок. Там произошел переполох: раздались крики, повисла в воздухе какая-то китайская ругань. Однако дело обошлось без всяких катастроф. "Диана" благополучно вышла из гавани в открытое море…
Нагасаки
"Диана" держала курс на Японию. В Шанхай решено было не заходить. Там, как узнал командир, порт был закрыт по случаю каких-то местных беспорядков… Из японских портов тогда для иностранных судов открыт был только один – Нагасаки, – и то исключительно для голландских. Поэтому командир "Дианы" шел в Японию без особой уверенности, удастся ли ему остановиться даже и в Нагасаки.
Он не сходил с мостика: то оглядывался назад, на китайский берег, на Гонконг, тонущий в синей дали, то тревожно всматривался вперед. Над тяжелым свинцовым морем, там, впереди, вырастала грозовая туча.
Эта туча расширялась и все выше подымала свои зловещие трепаные вершины. Над поверхностью моря потянулся во все стороны плотный, серовато-синий туман. Ветер крепчал, и в натянутых снастях начался тот вой, который был верным признаком приближающегося урагана, или, как его здесь называли, – "тайфуна". Встревоженный штурман потребовал спуска всех парусов, кроме штормовых. И вдруг из тумана, несущегося по тревожно-гудящему морю, вырисовался стройный силуэт черного корвета. На всех парусах пронесся он мимо "Дианы" – в каких-нибудь двух кабельтовых от нее – и быстро потонул в тумане.
Появление этого таинственного корабля на фоне свинцовых туч из густой тьмы было эффектно. Исчезновение его было жутко. Он как-то расплылся в тумане.
Старый штурман даже перекрестился.
– Что это вы, Иван Иванович? – недовольно заметил ему командир. – Что вы, не узнали? Это тот корвет, который стоял в Гонконге.
Штурман ничего не ответил ему, но близ стоящим почудилось, будто старик процедил сквозь зубы: "не к добру".
Унтер-офицер, старый Хомичев, тонувший кажется во всех морях, почему-то стал рассказывать новичкам о "летучем голландце".
Наконец налетел тайфун – трепал и мотал "Диану" в течение получаса, и быстро пролетел мимо. Сорвал шлюпку, вырвал кусок борта, и этим ограничились потери "Дианы".
Подошли к Нагасаки. Стали на якорь у самого входа в залив, – дальше продвинуться не пустили японцы, которые вышли на лодках навстречу фрегату и загородили дорогу. В лодках были, по-видимому, какие-то чиновники. Они махали угрожающе руками и что-то верещали на своем птичьем языке.
Вынуждены были остановиться около какого-то форта. Форт был устроен на отвесном утесе, подножие которого омывалось прибоем. С верхов глядели на "Диану" многочисленные орудия. Командир хотел ехать на вельботе к берегу, но лодки решительно преградили ему путь. Тем не менее он попробовал пробиться. Заметив его упорство, японцы стали подавать в форт какие-то знаки, и там вдруг началось необыкновенное оживление, – на "Диану" стали наводить огромные пушки. И вдруг одна пушка сорвалась с утеса и увлекла за собой артиллериста. Оба, и пушка и артиллерист, упали в море, и – о чудо! Пушка поплыла! И артиллерист не расставался с ней, – плыл к берегу, держась за нее. Пушка оказалась… деревянной! На "Диане" раздался гомерический хохот. Даже Спиридоний, присевший было за ящик, спасая свою жизнь от грозных орудий, стал хохотать до слез…
Тем не менее командир до берега так и не добрался, – он помнил историю капитана Головнина, который попал в плен к японцам тоже за свою настойчивость и с трудом от них выбрался.
На другой день к фрегату пристали лодки с какими-то японскими чиновниками и переводчиками, которые кое-как лопотали по-голландски. Чиновники были вежливы до приторности – приседали на корточки, били себя ладонями по обеим ляжкам, улыбались сладко и говорили приятные, цветистые комплименты, но решительно не соглашались, до получения разрешения из Иеддо, допустить кого бы то ни было на берег. Ни воды, ни припасов без этого разрешения тоже дать не хотели. Они объяснили, между прочим, командиру, что если кто-нибудь из фрегата сойдет на берег "до получения разрешения из Иеддо", то им, чиновникам, придется сделать самим себе "харакири", то есть вскрыть ножом брюхо. Таков закон! Ничего не поделаешь! Этот последний аргумент показался командиру самым убедительным, и он, послав японских чиновников ко всем чертям, решился уйти из Нагасаки.
Вечер накануне отхода "Дианы" был теплый и тихий. Заходящее солнце наложило на все фиолетово-лиловые краски: зеленый фиорд, горы, вода, небо с легкими облаками, "Диана" и все, кто был на ней, вдруг окрасились в нежно-лиловый цвет, словно окутались в какую-то лиловую кисею. С берега тянуло запахом сосны и каких-то цветов. Лодки, шнырявшие днем и ночью вокруг "Дианы", засверкали разноцветными бумажными фонариками. На берегу в Нагасаки тоже зажглись огоньки…
На заре пошли к Сахалину.
– Ну, теперь, братцы, готовьтесь к питерской погоде, – как будто даже с удовольствием возгласил штурман.
Действительно, чем более продвигалась "Диана" к Сахалину, тем заметнее портилась погода и падала температура. Еще северные берега Японии были видны, а уже пришлось надеть бушлаты и пальто. В кают-компании затопилась печка, на столе появились бутылки с ромом и коньяком.
У берегов Сахалина
В холодное серое утро пришли к Сахалину и остановились в пустынной Дуйской бухте. Моросил мелкий осенний дождь, и промозглая сырость заволакивала далекий неприветливый берег. Оттуда, с берега, доносился отдаленный рев прибоя у гряды прибрежных скал и подводных камней. Упорный ветер дул с моря и разводил в заливе довольно крупную зыбь.
– Хуже стоянки и не выдумать! – ворчал старый штурман.
- Грунт каменистый, – сказал он командиру, – засвежеет, может якоря сорвать и на камни выкинуть.
Командир посмотрел в серую туманную даль открытого моря, повернулся к берегу, прислушиваясь к реву бурунов, и ничего не ответил.
