Коронка в пиках до валета

В этой сырой пряной мгле дышалось особенно тяжело. Когда же река вырывалась на простор света и деревья отходили куда-то в сторону, дышалось легче. Солнце заливало все своими палящими лучами, и вода реки вдруг делалась прозрачной. Видно было, как из-под лошадиных копыт бросались в сторону стаи каких-то невиданных рыб. Как маленькие змеи, пестрыми лентами извивались угри. Обеспокоенные путниками, вырывались из воды летучие рыбы, мелькали в солнечных лучах, как яркие медные блики, и снова падали в воду.  

Это своеобразное путешествие по реке к какой-то неведомой цели было в высшей степени интересно, по крайней мере для Вадима. Он в первый раз за все время плавания наслаждался свободой. Но Илья хмурился все более и более. Давно уже куперовские настроения покинули его, остались в Гавани. Теперь он мучился мыслью, что пустился в авантюру, которая может иметь дурные последствия.

 

- Ссс! – вдруг зашипел Гоон-Кира, показывая пальцем вперед.

 

Всадники остановили лошадей и устремили напряженные взгляды в ту сторону, куда указывал палец дикаря.

 

- Нага-нага! – прошептал дикарь, накладывая стрелу на тетиву лука.

 

По реке плыло какое-то диковинное животное. Маленькая отвратительная голова с огромным широким утиным клювом торчала над водой. Тело было в воде.

 

Дикарь нацелился, натянул тетиву. И вдруг откуда-то сверху, с ветвей эвкалипта, бросилась в воду змея какой-то странной формы. Она накинулась на плывущее животное и моментально покрыло его своим отвратительным красно-бурым волосатым телом.

 

– Вапа-ненди! – крикнул дикарь и на миг задержал стрелу.

 

Но миг прошел… И с легким свистом стрела сорвалась с лука Гоон-Киры и вонзилась в тело змеи. Столб воды поднялся на том месте. Еще одна стрела тихо свистнула в том же направлении. И как пантера, огромным прыжком бросился Гоон-Кира с огромным ножом туда, где разыгрывалось последнее действие кровавой драмы.

 

Дикарь наносил удары ножом, и около него вода окрасилась кровью. После минутной возни Гоон-Кира испустил ликующий крик, и путешественники увидели в его руках огромный комок двух сцепившихся невиданных зверей.

 

Вапа-ненди так впилась в тело нага-нага, что даже смерть не могла вырвать у нее добычи. Пришлось отдирать силой. Брюхо змеи было грязно-желтого цвета и все было покрыто противными присосками. Ни головы, ни хвоста у этого мерзкого волосатого животного не было видно.

 

Гоон-Кира ликовал. Он шумно выражал свой восторг: подплясывал, причмокивал… Окровавленными руками он любовно гладил обоих зверей.

 

Потом он забрал свою, очевидно, очень вкусную, добычу, и путники отправились дальше.

 

Ехали рекой еще часа два. Тревожно поглядывали на ветви деревьев, змеившиеся над их головами, – высматривали, не сидит ли там в ветвях еще какая-нибудь омерзительная вапа-неди, очевидно опасная не только для нага-нага, но и для людей и для лошадей.

 

Наконец выбрались на берег и углубились в лес, более мелкий и поэтому залитый светом. Здесь, в этих джунглях, начались те капканы и западни, о которых говорил старый проводник.

 

Гоон-Кира пошел тихо, озираясь по сторонам, внимательно всматриваясь вперед, часто останавливаясь… Иногда он сворачивал с тропы и вел путников в обход, минуя некоторые места.

 

Вдруг откуда-то издалека стали слышаться глухие удары, сначала редкие, потом частые.

 

Гоон-Кира радостно засмеялся и, показывая рукой в сторону, откуда доносились звуки, стал что-то объяснять. В его длинной речи Вадим уловил одно слово, которое тот повторял особенно часто: "красс" (деревня).

 

- Красс? – переспросил Вадим.

 

– Красе! – радостно залопотал дикарь, полагая, что наконец иностранцы его поняли и общий язык найден.

 
 
      Лагерь инсургентов
 
 

Добрались до большого села. Там царило оживление: оглушающе громко в тихом вечернем воздухе гремел огромный барабан, сзывавший, очевидно, не только местных жителей, но и других окрестных сел. Женщины суетились около костров, и приторный запах жареного мяса заглушал собой все другие запахи этого вечера. Голые ребятишки толпились около шипящей в огне говядины и алчно смотрели на лакомство. В центре селения, у какой-то большой постройки, сидели старшины и вожди. Их было много, – очевидно, здесь собрались представители разных племен и, вероятно, ждали еще кого-то, так как барабан все еще гремел неустанно, без передышки.

 

- Монгалунки! Ногарнуки! Иготаки! – твердил Гоон-Кира, показывая пальцем на сидящих. Он очевидно называл племена, к которым принадлежали сидевшие вожди. Среди этих страшных черных лиц, раскрашенных в самые разнообразные краски, был только один европеец. К нему и подвел Гоон-Кира путешественников. Появление их прервало горячую речь какого-то черного вождя. Он как раз в этот момент дошел до высшей степени пафоса: потрясал копьем, грозил кому-то кулаками, выкрикивал какие-то неистовые слова. Сидевший с дикарями европеец встал, подошел к Илье и Вадиму и протянул им руку.

 

– Добро пожаловать, – сказал он. – Броун Джеральд, – отрекомендовался он. Мы с вами уже знакомы, – сказал он Вадиму, и Вадим в нем признал своего мельбурнского знакомого. Только теперь он был без черной бороды.

 

- Посидите, – сказал Броун, – я сейчас занят. Мы разрешаем важный вопрос жизни и смерти – обдумываем, как ответить на посылку карательного отряда из Мельбурна.

 

Совещание продолжалось. Возбуждение черных ораторов все росло. У некоторых глаза, казалось, готовы были вырваться из орбит и горели огнем ярости. Зубы скрипели и щелкали, ноги и руки выделывали какие-то судорожные движения. Жутко было смотреть на этот своеобразный "военный совет" австралийских вождей.

 

В конце заговорил Броун. Его спокойную речь слушали со вниманием, даже с благоговением. Конец ее был встречен кликами ярости. Даже для незнающих языка было понятно, что борьба с белыми угнетателями на этом совете была решена беспощадная.

 

После совещания Броун пригласил путешественников в общество вождей. Встреча была вежливая, но сухая, сдержанная.

 

- Ну, где хотите ночевать? – спросил Броун Илью и Вадима, – здесь или в моем лагере, в обществе белых каторжников?… Советую здесь, так как утром будет охота на кенгуру и казуаров. Заготовляем провизию для войны, – добавил он. – Впрочем, пойдем лучше ко мне. Я утром вас разбужу, и на охоту вы поспеете.

 

Илья и Вадим пошли за ним и через полчаса очутились в лагере белых.

 

Многие уже спали у потухающих костров, другие сидели и вели беседу вполголоса.

 

Какие все мрачные лица! Молодые и старые, но все озлобленные, решительные!

 

Броун усадил гостей около одного костра и угостил их жареным мясом.

 

– Кенгуру, – сказал он, – нравится?

 

После долгой, с утра до вечера, поездки верхом нежное сочное мясо обоим показалось восхитительным.

 

Броун рассказал им на сон грядущий свою историю. Еще мальчиком провинился он у себя на родине, в Ирландии. Был страшный голод. От голода вымирали села. Он с товарищами взломал амбар одного лорда, который выгодно торговал мукой и ни одной горсти не давал даром. Джеральд был пойман, избит и посажен в тюрьму. После отсидки он вышел на свободу. Остался один, как перст: отец, мать и сестра умерли голодной смертью. Джеральд избил того лорда. Опять тюрьма! А там и пошло. Он сделался непримиримым врагом всех лордов, баронов и баронетов, всех тех, кто губит нищих и голодных и набивает мошну. На фабрику поступил – повел пропаганду. Арестовали… сопротивлялся. Чуть не убил полисмена – и вот на каторге уже несколько лет… И все мы такие, – сказал он, показывая на спящий лагерь каторжан.

 

Броун рекомендовал спать на открытом воздухе.

 

– Только вот этих опасайтесь, – сказал он, показывая рукой на какие-то безобразные темные тряпки, которые быстро, почти бесшумно кружились над погасающими кострами.

 

- А что это? – спросил Илья.

 

– Вампиры, – ответил Броун. – Умереть от их укуса нельзя, но крови могут много выкачать.

 

Тишина опустилась на лагерь. Небо горело и переливалось незнакомыми созвездиями. Светящиеся жучки живыми искрами бороздили в разных направлениях ночную тьму. Где-то вдали завывали дикие собаки. На горизонте тревожно дрожали в разных местах зарева горящих ферм.

 

Вадим спал крепко. Илья сидел и думал. Глядел на незнакомое ласковое небо, на эти тревожные алые пятна далеких пожарищ. Потом усталая голова его склонилась на грудь. Он сам незаметно для себя опустился на шкуру и погрузился в сон.

 

Он проснулся от какого-то укола в шею в том месте, где бьется пульс артерии. Проснулся сразу, но сначала со сна ничего понять не мог: к его шее прильнуло что-то черное и огромное…

 

– Вампир! – мелькнуло в голове Ильи.

 

Он сразу вскочил на ноги и обеими руками отодрал от себя вампира, который успел пристроиться у него на груди и уже вонзил свои зубы в его шею.

 

Заснуть больше Илья не мог.

 

Небо бледнело на востоке. Звезды меркли, и предрассветный ветерок дышал нежной прохладой. Илья стал смотреть вокруг. Лагерь был расположен на возвышенности, и отсюда далеко были видны леса и степные равнины. На горизонте, в разных местах, курились дымки вечерних пожаров.

 

Но вот восток заалел, и бесцветный пейзаж вдруг стал оживать – порозовел, зазолотился… Природа проснулась. Ночные голоса, таинственные и мрачные, сменились теперь радостными звуками сияющего дня.

 

Скоро весь лагерь белых был на ногах. Опять запылали костры. Готовился утренний завтрак.

 

– Ну, добрый день! Как спали? – добродушно приветствовал Илью и Вадима Броун. – Ну, как же охота? Хотите, я велю вас проводить? Еще успеете.

 

Но как раз в это самое время из кустов выскочил туземец и, подбежав к Броуну, начал что-то оживленно говорить ему, махая рукой в сторону пожарищ.

 

– Ну, друзья, – сказал Броун, обращаясь к путешественникам. – Сегодня охоты на зверей не будет – будет охота на белых! Сейчас мы выступаем. Оказывается эти дураки-волонтеры разделились, и авангард их зарвался слишком вперед. Вот будет потеха! Хотите принять участие? Мы их перещелкаем до одного!

 

Илья решительно отказался. Вадим промолчал.

 

Через несколько мгновений каторжники с винтовками в руках уже сидели на конях, и по данному сигналу все галопом помчались куда-то в чащу кустов. Еще мгновение, и вслед за ними в том же направлении, стремглав пробежали чернокожие воины, вооруженные копьями, ружьями, бумерангами. Огромными прыжками пронеслись мимо путешественников эти жуткие черные фигуры с ужасными раскрашенными лицами. И сколько их!

 

Кроме Ильи и Вадима в лагере осталось лишь несколько человек. Все напряженно смотрели туда, где скрылись в кустах воины, конные и пешие и, затая дыхание, слушали.

 

Через какие-нибудь полчаса где-то далеко раздался взрыв выстрелов. Эхо отозвалось в горах и прокатилось по равнине.

 

Потом стали раздаваться отдельные одиночные выстрелы, и вдруг все смолкло.

 

 
Еще одна "шалость" князя Чибисова
 

 

Приблизительно через час вернулись победители, возбужденные битвой, опьяненные легкой победой. Дикари шли, подплясывая и распевая во всю глотку свои победные песни. Они несли с собой нескольких убитых и раненых, гнали пленных.

 

– Там, кажется, один из ваших – из русских офицеров, – сказал сухо Броун, показывая на раненых. – Ранен.

 

- Как из наших? – удивился Вадим.

 

– Он говорит, что русский, – сказал Броун.

 

Вадим догнал дикарей, которые уже скрылись в кустах, глянул в лицо одного из раненых…

 

– Чибисов! – воскликнул он вне себя от удивления.

 

Князь Чибисов (это был он!) на это восклицание не ответил, – он был без сознания. Голень правой ноги была перебита ниже колена и болталась на одних сухожилиях.

 

– Илья, – закричал Вадим, – ведь это Чибисов! Он без сознания! Истекает кровью!… Мистер Броун, надо ему помочь. Он умрет!

 

- Тем лучше для него, – сказал Броун. – Все равно его ждет смерть… и мучительная. Их всех подвергнут утонченным пыткам. Таков здесь обычай, закон страны!…

 

– Спасите его! – закричал Вадим. – Ну, ради нашей дружбы!

 

Броун засмеялся.

 

– Какая между нами дружба! – сказал он, – так, мимолетная симпатия! Но он сам виноват! Он более виноват, чем все эти волонтеры, – те защищают себя, свое имущество, а он, ваш товарищ, чего он сунулся? Зачем он стрелял в нас?… Он убил одного туземца. За это и получил бумерангом по ноге.

 

Вадим и Илья, однако, упросили Броуна вступиться за несчастного Чибисова, и после горячих споров дикари уступили.

 

Чибисов, бледный, без кровинки в лице, с закрытыми глазами, с слабым пульсом, лежал на шкуре кенгуру, а Илья и Вадим завязывали в лубки его перерезанную бумерангом голень.

 

- Надо его везти в Мельбурн, но как? – сказал Илья.

 

– До шоссе везите на лошади, – сказал Броун, – а там где-нибудь на ферме найдете тележку. До шоссе я вам дам провожатого, а лошадей отдадите в Мельбурне, в кабачке "Три якоря". Знаете? – обратился Броун к Вадиму.

 

Тот утвердительно кивнул головой.

 

– Да воды по дороге не пейте, – прибавил Броун, – все речки, все колодцы отравлены. С собой воды возьмите, – и, сухо простившись, Броун отвернулся от наших путников.

 

Князь Чибисов черной стеной встал между Броуном и его новыми друзьями.

 

С трудом посадив Чибисова верхом на лошадь и придерживая его с обеих сторон, двинулись в путь. Впереди шел вожатый.

 

Ободранные и растерзанные, пробрались наконец путешественники через колючие ветви кустарников до шоссейной дороги. И лица и руки у них были в крови.

 

Вожатый мрачно простился с ними, не говоря ни слова, махнул рукой в сторону Мельбурна и скрылся в кустах.

 

Тяжел был этот путь. Брели пешком еле-еле, стараясь не трясти раненого, поддерживая его с обеих сторон. Знойное солнце безжалостно пекло их головы. Вадим надел свою шляпу на голову Чибисова, сам же на свою набросил носовой платок – другого ничего не было Казалось, что мозги плавятся от солнечных лучей. В глазах было зелено. Томила нестерпимая жажда. Чибисов время от времени как будто приходил в себя, стонал и шептал: "Пить… пить…" и потом опять терял сознание. Взятая с собой вода скоро была выпита. Отдыхали часто в тени придорожных деревьев и потом опять пускались в путь. Торопились…

 

Наконец добрались до фермы, которая уцелела от пожара. За высоким частоколом, окружавшим ферму, стояли лагерем главные силы волонтеров. Сидели за высокой стеной и притом все в самом дурном расположении духа. Еще бы, весь авангард был уничтожен, только двое-трое спаслись бегством и принесли печальную весть о поражении. Волонтеры приостановили движение вперед, послали за помощью в Мельбурн и в ожидании ее сидели хмурые, молчаливые…

 

Появление путников вызвало переполох. Караульные, не разобрав в чем дело, стали было палить из ружей. Волонтеры тоже сделали залп. С трудом успокоились, и путники под сильным конвоем были введены за ограду фермы. Шериф сам допрашивал их, стараясь в незнакомых чертах их лиц отыскать знакомые ему черты беглых каторжников. За оградой фермы наши путешественники встретились с графом Потатуевым и бароном Фрейшютц. Встреча во всех отношениях была неприятная для обеих групп. Шериф допрашивал Илью и Вадима, как они могли очутиться в лагере инсургентов? Не принимали ли они участия в происшедшей битве? Граф и барон, скрепя сердце, поручились за товарищей – дали свое "честное слово", графское и баронское.

 

Чибисова надо было спешно везти в Мельбурн, – оставаться на ферме не имело смысла, да и удовольствия было мало. Хозяин фермы, скватер Симсон, грузный мужчина с красным широким лицом и воловьей шеей, пользуясь присутствием на ферме военных сил, производил расправы с черными рабами. Он драл их в амбаре и время от времени, выходил на двор "передохнуть", "взять воздух": он страдал одышкой. Глаза у него от возбуждения были красны, в руках у него был окровавленный бич, сплетенный из толстых ремней. Передохнув, он опять отправлялся в амбар, и оттуда опять неслись вопли и стенания его жертв.

 

На нервы волонтеров эти крики не оказывали никакого впечатления, напротив, как будто даже поднимали их настроение. По крайней мере некоторые пытались даже острить.

 

Шериф делал вид, что он ничего не видит и ничего не слышит.

 

С трудом упросили Симсона продать какую-нибудь таратайку с лошадью. Посадили в нее Чибисова. Вадим сел с ним рядом, Илья – верхом на лошадь. После долгих колебаний с ними отправились и граф, и барон.

 

Ехали молча… Илье и Вадиму противно было разговаривать с "карателями", а граф и барон серьезно заподозрили Илью и особенно, по-видимому, Вадима в том, что они были заодно с "мятежной сволочью".

 

Хотя они и спасли Чибисова, но все же на всю жизнь в глазах их "сиятельств", будущих сановников и адмиралов, были скомпрометированы.

 

Ночевали в какой-то пустой заброшенной ферме и до восхода солнца опять тронулись в путь. Наконец добрались до Мельбурна.

 

Там уже не было ликования. Весть о первом поражении долетела до города. Свезли Чибисова на "Диану". Граф доложил командиру, что князь свалился с лошади на охоте, догоняя кенгуру. Этому рассказу графа командир явно не поверил. Да и доктор Арфаксадский покрутил головой, когда увидел ногу Чибисова и услышал рассказ о падении с лошади.

 

– Какое тут падение с лошади? – сказал он. – Ему топором голень перетяпали! Что с ногой будет, не знаю. Пожалуй, отнять придется. Мазурку уже танцевать не будете, ваше сиятельство. Ау!…

 

По совету Арфаксадского поместили Чибисова в городскую больницу, вверив судьбу его ноги лучшим врачам города.

 

Между тем ремонт "Дианы" шел убийственно медленно. Словно какие-то посторонние враждебные силы мешали. Была даже попытка поджечь фрегат. Кто поджигал – свои или чужие, – так и не выяснилось.

 

Командир рвал и метал и опять принялся за наказания. Старший офицер Степан Степаныч в бессильной злобе бегал с одного конца палубы в другой, поминутно твердя свое "бамбуковое положение", "бамбук – дело".

 

Спиридоний слонялся на палубе, стараясь не попадаться на глаза разъяренному начальству.

 

Матросы бродили по палубе хмурые и зло переругивались друг с другом. Партиями съезжали на берег и возвращались зверски пьяные. Боцмана Гогулю напоили на берегу и избили – "проучили" так, что пришлось его положить в лазарет.

 

Придя в себя, он, однако, не выдал никого:

 

- С американцами подрался, ваше высокоблагородие, – рапортовал он старшему офицеру. – Боксом, ваше высокоблагородие били. Они, известно, сукины дети, все в нос да в глазы лупят!

 

Боцман прекрасно понял, что его "проучили" свои, что над ним, верным и усердным исполнителем приказаний командира, был учинен матросами своеобразный суд Линча.

 
 
      Вокруг Австралии
 
 

Старый штурман все еще ругал консульшу. Почему-то он обвинял ее в том, что "Диана" попала в Мельбурн, – он привык ходить обычным путем, Малаккским проливом, Зондским морем, а теперь придется огибать Австралию с востока, островами, где всегда можно было напороться на рифы.

 

- Я того фарватера не знаю! Там коралловых рифов не оберешься! Того и гляди напорешься! Кто этим путем ходит? Тьфу! – ворчал старик.

 

По его настоянию решили курс держать как можно дальше от материка. Обогнули Полинезийские острова, но и то плавание оказалось очень трудным. Поминутно с капитанской рубки раздавался крик вахтенного "Смотри вперед!", – и с носу часто кричали: "Остров!…" "Риф!…", и тогда на "Диане" начинался переполох, – меняли курс, спускали одни паруса, подымали другие. Особенно беспокойно было ночью. Хорошо еще, что ночи были лунные, словно днем, все было далеко видно.

 

Попадались навстречу какие-то подозрительные суда, – полушхуны, полуяхты… Они крейсировали от острова к острову, по-видимому занимались не то торговлей и меной, не то разбоем. Такие суда видел Илья еще в Мельбурнской гавани, и там ему объяснили, что владельцы их – полупираты, полукупцы. Некоторые из них имеют на островах плантации кофе, каучука, кокосовых орехов, другие занимаются ловлей жемчуга, или куплей его, третьи нападают на туземцев, увозят их в рабство и продают на соседние острова, четвертые занимаются всем понемногу, а в общем все они авантюристы, для которых жизнь – копейка. Они готовы отправить на тот свет кого угодно, но зато и сами часто попадают на жаркое местным гастрономам – людоедам.

 

От самого Мельбурна одна такая быстроходная яхточка шла упорно за "Дианой", словно следя за ней. Как легкая ласточка, она быстро реяла вокруг грузного фрегата, – то мелькала совсем близко, то уходила далеко в сторону… Иногда ее стройный рангоут совсем скрывался за горизонтом, иногда белым пятном она маячила где-то вдали, на лазури спокойного океана, а иногда она вдруг направлялась к фрегату и резала ему нос. Этот странный спутник надоедал, раздражал…

 

- Дернуть бы из орудия! – говорили офицеры.

 

– Какого черта он вьется?… Явно следит за нами! Но для чего? Почему? – Вот вопросы, которые волновали всех на фрегате.

 

В подзорную трубу рассмотрели и состав экипажа этой назойливой яхты. Он состоял из черных, однако, командовали яхтой, очевидно, двое белых.

 

Опять начала мучить томительная тропическая жара. Опять стали портиться припасы и вода. Опять глухой ропот начал расти в темных углах матросской палубы.

 

- Вода испортилась, – сказал командир старшему офицеру. – Придется доставать воду по дороге на одном из этих Соломоновых островов.

 

От такого решения старый штурман пришел в ярость.

 

- Да мы там угробим "Диану"! – заворчал он. – У этих проклятых островов и дно не меряно! Карт нет!

 

Но без воды обойтись было невозможно, особенно в такую жару. К тому же командир был упрям и решений своих менять не любил. Решили выбрать залив поудобнее и поискать речной воды.

 

Подошли к группе Соломоновых островов. Шли осторожно. Впереди медленно идущей "Дианы" шел вельбот, измерявший фарватер. Этим занимался озабоченный штурман.

 

Прошли несколько островов. В трубу были ясно видны пальмовые рощи, песчаные дюны, блестевшие на солнце, пена морского прибоя, а дальше, в глубине островов, как далекий мираж, синели хребты далеких гор.

 
 
      Соломоновы острова
 
 

Остановились недалеко от большого острова, бросили якорь в глубоком заливе. Подошли так близко, что берег был виден невооруженным глазом. Видно было какое-то селение на берегу и как будто устье реки, впадающей в океан. Эта река и привлекла особенное внимание командира – можно было набрать пресной воды.

 

Как только остановились, так пахнуло с берега, как из парфюмерного магазина, сладким пряным ароматом душистых трав, тропических цветов и деревьев…

 

По приказу командира на два вельбота погрузили пустые бочки и посадили десятка два матросов. Под командой Ильи вельботы направились к берегу. Туземцы столпились как раз у устья реки. На "Диане" все напряженно следили за всем, что происходило на острове.

 

Вельботы подошли к реке. Туземцы угрожающе махали копьями – видимо запрещали продвигаться далее. Илья попробовал воду. У моря она оказалась илистой, и к тому же с большой примесью морской воды.

 

– Придется, братцы, подняться выше по реке, – сказал Илья, – здесь вода ни к черту!

 

- Есть, ваше благородие, – отвечал боцман. – Да пройдем ли? Не сесть бы на мель? Особливо как взад с грузом пойдем.

 

– Попробуем, – сказал Илья.

 

Вельботы осторожно вошли в устье реки и пошли вверх по течению.

 

Туземцы с обоих берегов жадно следили за каждым движением плывших по реке. Поняв, что вельботы идут вверх по реке, они заорали что-то радостное и перестали угрожать копьями.

 

Вельботы вошли в лес. По обоим берегам реки он стоял темной стеной. Вошли, словно в погреб, темный и душный. Запахло гнилью, болотом, но не северным, а горячим, едко-ароматным болотом тропиков.

 

– Неладно, ваше благородие. Здесь в лесу эти черти могут нас голыми руками взять, – проворчал боцман Гогуля.

 

- Ваше благородие… эво родничок! – крикнул с другого вельбота Федорчук, – верно, вода сладкая!

 

Действительно, на левом берегу из леса в реку несся поток пенящейся воды… Вельботы подошли к нему вплотную. Десять матросов Илья высадил на берег и расставил цепью вокруг, вельботы поставил рядом и за бочками спрятал еще десяток матросов – следить за правым берегом. Гребцы стали наполнять бочки водой.

 

Через несколько мгновений лес наполнился таинственными шорохами. Еще мгновение, – и из лесной чащи в матросов полетели стрелы и копья. Хуже всего пришлось тем, кто были в цепи. Они не видели своих врагов, скрытых в лесной чаще. От стрел приходилось прятаться за стволы деревьев.

 

Илья приказал стрелять. Звуки выстрелов долетели до "Дианы". Там началась тревога, и минуты через две-три от борта уже отваливал на шлюпках десант человек в сто. А еще через минуту-другую борт "Дианы", обращенный к берегу, вдруг окутался клубами белого дыма, по борту сверкнули огни, и тихий залив задрожал от пушечного залпа: "Диана" обстреливала убогую деревню туземцев. Некоторые хижины запылали…

 

Барон фон Фрейшютц рвался карать и мстить… Он упросил командира дать ему матросов, чтобы разнести дотла деревню. Командир согласился, и барон понесся на катере к берегу.

 

Между тем десант высадился и побежал к лесу, но лес оказался болотистый, дорог в нем не было. Сразу стали увязать в вонючую трясину. Кроме того, продираться сквозь чащу не было возможности, – тем более, что из кустов летели стрелы, дротики, копья, с деревьев падали кокосовые орехи, а сам враг оставался невидим.

 

- Держись берега! – крикнул старший офицер.

 

С великим трудом добрался десант до вельботов. Началось сражение с невидимым врагом. К счастью, обстрел деревни с "Дианы" отвлек значительную часть туземцев – побежали спасать жен и детей… Напоролись на барона с его командой… Стремительного нападения разъяренных туземцев барон не ожидал, – пришлось ему "отступать в порядке" к шлюпкам (попросту: лупить во все лопатки). Барон отошел на шлюпках от берега, но ждал дальнейших событий. Между тем пожар делал свое дело. Почти вся деревня пылала. Туземцы убегали из деревни толпами в лесную чащу. Убедившись, что деревня опустела, барон опять вошел в нее со своим отрядом. Собственноручно пристрелил он какого-то полупомешанного старика и ворвался в одну хижину, которая еще не пострадала от огня.

 

- Donner wetter! – воскликнул барон и отшатнулся. В хижине оказался склад высушенных прокопченных человеческих голов! Одни из них стояли в ряд на полках, другие тихо качались на веревках, привязанные к потолку.

 

– Kolossal! – продолжал изумляться барон.

 

Потом, победив отвращение, он стал всматриваться в эти ужасные вялые, почерневшие головы и убедился, что между ними немало европейских голов.

 

На одной сохранились даже большие рыжие усы и борода… Сморщенное лицо было сурово и огромный лоб обращал на себя особое внимание… Была голова и белой женщины. В ее высохших ушах болтались изумрудные серьги и длинные золотистые волосы мягкими волнами спускались вниз. Были головы, очевидно, очень старые. "Быть может, голова самого Лаперуза? – подумал барон, – ведь он погиб как раз здесь, на этих Соломоновых островах".