Коронка в пиках до валета

Он являлся в богатые купеческие дома, служил молебны, рассказывал о чудесах дальних стран, вводил князя в лучшие дома. Ехали не торопясь, с прохладцей. И потому сиятельный повеса успевал устраивать свои делишки, Спиридоний – свои.

 

В одном уездном городишке монах сумел так заговорить какую-то волоокую и тучную вдовицу, что вдруг явился к князю на постоялый двор уже в партикулярном платье, с огромной бобровой шапкой на голове и в богатом лисьем тулупе…

 

Пришел прощаться. Дальше не поедет – устроился и здесь прекрасно: решил ангельский чин "служение Господеви" сменить на купеческое звание. "Отныне буду служить Маммоне", – так и сказал. Пригласил князя почтить его – явиться на бракосочетание с Меланьей Сидоровной Губкиной.

 

За измену князь Чибисов разгневался на Спиридония и на свадьбу его не пошел. Спиридоний, однако, не очень огорчился.

 

Вестовому князя Спиридоний передал узелок, тщательно увязанный, с просьбой передать его матери Ильи, адрес дал и четвертной билет вручил "за услугу", клятву с вестового взяв, что тот доставит.

 

Дальнейшая судьба двух донесений была весьма различна. Князь добрался до столицы, надушился, напомадился, перевязал свою уже здоровую руку кокетливым бантом и явился к министру.

 

Старика Мериносова застал не в духе – он доживал последние дни в министерстве. Можно себе представить, в какое бешенство пришел старик, когда, распечатав "секретное донесение", нашел в конверте пустой белый лист. Мичман князь Чибисов выскочил из его кабинета, как ошпаренный… Он ничего не понимал, и так до конца своих дней не мог понять, что произошло с донесением, – при нем, на его глазах Накатов сложил исписанную бумагу, при нем запечатал конверт. Он все это видел… И вдруг вместо исписанной бумаги оказалась белая, чистая. Наваждение бесовское. Чибисов после этой оказии уверовал и в чудеса и в беса.

 

Иная была судьба того донесения, которое было поручено доставить Спиридонию. Он не вынул донесения из "портков", снял "портки" и тщательно завернул их в свою монашескую ряску, связал все в узелок и вручил все вестовому. Почему завернул он свои панталоны в ряску – этого он и сам не разумел, просто от счастья у него в то время в голове зайцы прыгали, – хотел поскорее отделаться от всей своей прежней заношенной амуниции, хотел скорее облачиться в костюм покойного мужа Губкиной, а сжечь ряску было жалко. Ну и завернул штаны в рясу… Но что из сего произошло?

 

Марья Кузьминишна Маклецова в последнее время почему-то страшно тосковала, совсем извелась, заболела, даже в кровать слегла. И вот является к ней вестовой князя Чибисова, вручает узелок, говорит: "Подарочек вам от сынка вашего, мичмана Ильи Андреевича Маклецова" – делает "под козырек", потом налево кругом марш и – исчезает.

 

Дрожащими руками развязывает больная узелок. Что это? Черная ряса и штаны! На штаны она как-то и не обратила внимания, – просто бросила их на пол, а ряса переполнила ее душу ужасом. Она схватила этот мрачный подарок сына, и слезы ручьем полились на поношенную рясу Спиридония.

 

 
Черная ряса
 

 

Скоро пол-Гавани судили и рядили, что может значить эта посылка. Ушел Илья в монахи, или мать побуждает идти?… Гаванские кумушки дошли до умоисступления: строили предположения, одно нелепее другого, звонили чепуху во всех углах Гавани и все домыслы свои бабьи несли к несчастной матери Ильи. Довели ее почти до безумия.

 

И до Кузьмича дошли разговоры о р я с е. Он заинтересовался этой чепухой. Явился к Маклецовой, расспросил ее. Узнал, что кроме рясы присланы были и штаны. Извлек их из-под кровати, стал размышлять и пришел к такому умозаключению: так как штаны были завернуты в ряску, то значит главная суть подарка заключается именно в штанах… Ряска – это так, обертка, не больше. Взялся за штаны, вытряхнул из кармана всякую дрянь, скорлупу от кедровых орехов и два свечных огарка.

 

Наконец, добрался Кузьмич и до зашитого пакета на имя матери Ильи. Вскрыли пакет, нашли письмо к матери – нежное и спокойное, с просьбой спешно доставить вложенный конверт в морское министерство. И конверт оказался тут же, с надписью: "весьма важное", "передать в собственные руки".

 

Письмо несколько успокоило больную, но все же она не могла понять, при чем тут р я с а.

 

По просьбе ее доставить конверт в министерство взялся Кузьмич. Одел чужой вицмундир, помылся, побрился, съел луковицу, чтоб отбить винный дух, и отправился. На этот раз "донесение" до министра дошло.

 

Толки о посылке, конечно, с течением времени в Гавани утихли, но ч е р н а я р я с анадолго все же осталась таинственной и мрачной загадкой.

 

Странно, штаны Спиридония совсем не затронули в Гавани ничьей фантазии. Их забрал себе Кузьмич. Повертел, потряс, пробормотал: "Эка дрянь! Ну да ладно. Буду в них рыбу ловить", – и унес.

 

А черную рясу так и не выпускала из рук Марья Кузьминишна. Мрачная посылка совсем подкосила ее здоровье, она стала чахнуть и умерла с мыслями о сыне и с ряской Спиридония в руках.

 

Илье пришлось долго повозиться в Охотске с приемом груза: кроме запасов зимнего обмундирования – тулупов, теплых шапок, рукавиц – он должен был взять запасы провизии: бочки с солониной, капустой. Все это он принимал осторожно, каждую бочку вскрывал, каждый тулуп осматривал, браковал без пощады, отчаянно ссорился с чиновниками, которые сдавали ему груз.

 

Отношение в городе к Илье установилось определенно враждебное – за все провинности командира отвечал он. Особенно раздражены были родичи команды "Алеута", "Камчадала" и "Сошествия". Чины города вопили на всех углах, обвиняя командира "Дианы" в самоуправстве и в превышении власти.

 

Даже Федосеева не пощадили: предателем называли за то, что он поступил на службу к "ним".

 

Илья торопился выйти в море; ему невмоготу было оставаться в Охотске.

 

А тут и погода испортилась. Повалили хлопья снега, и в течение часа засыпали весь город чуть не на уровень с крышами. "Алеут" стоял на рейде весь белый, и матросам пришлось лопатами сгребать снег с палубы.

 

…"Диана" медленно ползла к Нортонскому заливу. Дул противный ветер, приходилось лавировать в лабиринте островов, рискуя ежеминутно напороться на камни, или сесть на мель. Если бы не старые матросы, рекомендованные Федосеевым, "Диана" не дошла бы до залива, и если бы поднялся свежий ветер, вероятно ей бы тоже не сдобровать, – она шла с креном, с водой в трюме, с полуразбитым такелажем. Это было опасное, томительное, скучное и трудное Плавание.

 

За это время каждый день кто-нибудь из тяжелораненых умирал и каждый день палуба оглашалась пением панихидных песнопений; каждый день кого-нибудь спускали в холодные воды серого, как свинец, моря.

 

Скончался и старший офицер Степан Степанович Гнедой; и он нашел свою могилу на дне Берингова моря. Зато Уильдер быстро поправлялся: он уже сидел в парусиновом кресле на палубе "Дианы", перезнакомился со всеми офицерами и декламировал Байрона.

 
 
      Рассказ корсара
 
 

Однажды он обратился к командиру с такой странной речью:

 

- Не хотите ли вы, господин капитан, услышать исповедь корсара?

 

Командир был удивлен таким неожиданным обращением к нему. Он сам держался по отношению к Уильдеру холодно, официально. Тем не менее не отказался выслушать эту "исповедь".

 

- Вам это ничего не говорит? – начал как-то вечером, сидя в каюте командира, Уильдер свою исповедь. И при этих словах он показал командиру пикового валета.

 

Командир невольно вздрогнул.

 

- Н-нет! Ровно ничего! – отвечал командир.

 

– Н-да, вот что! Ну… Очень жаль, – сказал Уильдер, вертя в руках валета. – Это очень ухудшает ваше положение. Я считаю его безнадежным.

 

Командир вскочил с кресла.

 

– Что вы хотите этим сказать? – воскликнул он.

 

- Не ваше лично… Вас, быть может, и выпустят, и команду вашу тоже, но "Диана" останется здесь, – ей не уйти из Берингова моря.

 

– Это почему? – спросил гневно командир.

 

- Уважаемый сэр, – хладнокровно сказал Уильдер, – судьба вашего прекрасного, хотя и ветхого судна, предрешена была в Санкт-Петербурге, но ранее того в… в Нью-Йорке.

 

– ?!

 

- Вы слышали что-нибудь о международной организации, база которой находится в Нью-Йорке, а ветви которой, как щупальцы спрута, протянулись по всему миру? Эта организация называется "Коронка в пиках до валета". Слыхали вы что-нибудь о ней?

 

– Нне… слыхал, – протянул командир, и вдруг почему-то вспомнил коронку пик, лежавшую на столе адмирала Суходольского во время их последнего разговора. Потом он вдруг вспомнил валета в руках русского консула, который слез в Мельбурне, валета в руках начальника колоний в Петропавловске.

 

Потом… он вспомнил свою тетку-миллионершу, "тант Зизи", у которой на брошке всегда болталась эмалевая карточка с изображением пиковой дамы. И как эта тетушка отговаривала его от плавания!

 

Уильдер с легкой насмешкой наблюдал за выражением лица командира.

 

- Жаль, что вы ничего не слышали об этой удивительной… организации. Я убежден, что и у вас, на вашем фрегате, имеются агенты этой "коронки".

 

– Этого не может быть, ручаюсь! – воскликнул командир.

 

- Не ручайтесь, сэр! Хотите я вам завтра докажу, что вы заблуждаетесь? Следите за мной, – я буду сидеть после обеда на палубе.

 

– Какой вам интерес разоблачать своих союзников? – не скрывая иронии, спросил командир.

 

- Видите ли, уважаемый сэр, я решил выйти из этой игры – надоело! – спокойно ответил Уильдер, – предпочитаю быть свободным пенителем моря, чем быть наемником капитала. Не хочу быть рабом плешивых нью-йоркских банкиров. Вот что… Это решено.

 

– Вы видите, – продолжал он, – я – только "валет" в этой игре – фигура неважная, и потому я не могу вам раскрыть всех тайн этой организации. Я знаю только то, что касается меня, моих заданий. К этим заданиям относится прежде всего всячески мешать России укрепиться на американском материке, на Аляске. Главная задача моя и моих товарищей – уничтожение судов Российско-Американской компании. Цель – подрыв вашей торговли, а также и борьба с военными судами, которые посылает и долго еще будет посылать в эти воды ваше правительство. Если ваша "Диана" пока и выкарабкалась – ушла от нас, так за это благодарите ваши дальнобойные орудия, о которых никто из нас не знал. По-видимому, и "коронка" на этот раз проморгала… Из-за них я лишился моего корвета… Прекрасное изобретение эти пушки, но все же ваша "Диана" смертельно ранена, и плаванию ее пришел конец.

 

Как они прозевали ваши пушки – этого я понять не могу! Вообще же осведомленность наша великолепна. Мы выходим в море и мы знаем, какие суда и где их встретим. Мы имеем инструкции, что нам делать с тем или другим судном, – топить его, жечь, или только грабить. Уничтожаются, конечно, по преимуществу те суда, которые хорошо застрахованы и уже ветхи… Мы находимся в сношениях с командирами судов и с судохозяевами. И поверьте, нападение корсара и гибель судна для многих бывает очень выгодной операцией… часто, например, мы имеем задание уничтожать суда, застрахованные в страховом обществе, или банке, являющихся конкурентами тем, с которыми мы в деловых сношениях. Мы играем роль на бирже, мы взрываем одни и укрепляем другие банки и страховые общества, мы… участники большой игры международных капиталов. Но ведь мы – только валеты, настоящую крупную игру ведут короли и тузы!… Может быть вы в Нью-Йорке удостоитесь увидеть их.

 

– Я не собираюсь в Нью-Йорк! – воскликнул командир.

 

- Ха-ха! – рассмеялся Уильдер. – Вас не спросят, хотите вы, или нет, а просто доставят туда с остатками вашей команды, а оттуда переправят на родину. Конечно, могут быть видоизменения плана, но вот тот, который мне известен… Нам многое известно… ваша инструкция, например… ваша… секретная инструкция нам прекрасно известна. Вот она, – и Уильдер вытащил из бумажника аккуратно сложенную бумагу, – прочтите – и вы убедитесь в том, что вообще мы все хорошо знаем. О, если бы не эти проклятые пушки! Я по этому поводу буду иметь крупный разговор. Вероятно, впрочем, Ральф и Длинный Джек уже этот разговор имели.

 

– Кто? Кого вы назвали? – спросил растерянный командир, возвращая бумагу Уильдеру. Он убедился, что корсар был прав: "секретная инструкция", врученная ему в Петербурге, переведенная на английский язык, была в руках Уильдера.

 

- Кого я назвал? – своих товарищей, от которых вы довольно удачно отбились и которым основательно начесали бока. Ну, за все это расплатится "коронка"… И за мой корвет мне заплатит. Я этого так не оставлю. Надо сознаться, сэр, вы нам дали урок, и потому я решил выйти из игры, как я вам это сказал. Советую вам прийти к такому же решению. Ведь если я – наемник, как меня в том упрекнул один из ваших подчиненных, – н а е м н и к к а п и т а л а, то ведь и вы – р а б того же капитала! Ведь все ваше плавание, все жертвы, даже кровавые, вами принесенные, служат только интересам капитала, обслуживают интересы вашей Российско-Американской компании. Ради того, чтобы ваши кокотки носили соболя, ваши щеголи – бобровые шапки, вы, уважаемый сэр, сейчас плывете в тот Нортонский залив, где вас и вашу команду ждет полярная зима с голодной смертью и цингой.

 

Командир бегал по каюте и хрустел своими сухими пальцами. У него был растерянный вид.

 

На следующий день Уильдер сидел на своем обычном месте у грот-мачты, в парусиновом кресле, и задумчиво вертел в руках пикового валета. Командир стоял на мостике и искоса наблюдал за ним. Мимо шмыгали матросы, проходили офицеры. Долго игра с валетом не давала никаких результатов.

 

Но вот из каюты поднялся барон, подошел к Уильдеру и… командир увидел ясно с мостика, как барон показал Уильдеру тоже какую-то карту… Сейчас же между обоими завязалась вполголоса беседа.

 

- Мерзавец! – прошептал командир, меняясь в лице.

 

– Представьте себе, что предложил мне в а ш о ф и ц е р, – говорил вечером Уильдер командиру. – По его словам, есть на вашем фрегате группа матросов, при помощи которых он надеется овладеть одной из шхун и увезти меня. Сам он, конечно, останется в стороне – останется с вами! Вот, что значит п и к о в ы й в а л е т!… Недурно?

 
 
      Михайловский редут
 
 

Редут "святого Михаила" был расположен на утесистом берегу небольшого острова, который был отрезан от материка проливом. Местами пролив этот был широк и глубок, местами он сужался благодаря обилию островов и пересекающих его каменных гряд. Берег материка был покрыт густым строевым лесом. За лесом подымалась вверх цепь гор. Отдельные вершины этой горной цепи представляли собой голые каменные утесы, покрытые снегом. Левее от редута тянулся каменистый обрывистый берег, поросший чахлыми елями и корявыми кустами можжевельника. В двух-трех местах сквозь эти прибрежные утесы прорывались пенистые потоки, которые каскадами, дробясь по камням, с шумом низвергались в море.

 

Командир решил поставить "Диану" в пролив, под защиту форта – с одной стороны, и непроходимого леса и гор – с другой.

 

Корректный, как всегда, командир отправился с визитом к коменданту форта.

 

Оказалось, что крепость (высокий частокол из бревен) не охранялась никем, – ворота были открыты настежь и никаких следов караула нигде не было видно. Иди, кто хочет… Ржавые чугунные трехфунтовые пушчонки стояли на верках, глядя своими подслеповатыми, наивными хоботками как-то беспорядочно во все концы – направо и налево, вверх и вниз.

 

– Вот те и поставил фрегат под защиту форта! – иронизировал командир, бродя по крепости. Она буквально была пуста. Хоть шаром покати.

 

Командир из зданий форта выбрал домик почище и побольше. Вошел, добрался до жарко натопленной комнаты. У русской печки сидел бодрый еще старик и с аппетитом уписывал кашу. Он был в русской косой рубахе, в меховых штанах и таких же сапогах. Приход гостей его нимало не смутил. Рот его был набит кашей, губы блестели от жира… Говорить он не мог и объяснялся жестами: показал гостям рукой на скамью, покрытую медвежьей шкурой. Показал потом на горшок (не хотите мол каши?). И только проглотив кашу и утерев рукавом жирные губы, он заговорил. Оказалось, что это сам комендант!

 

– Вам чего? – спросил он. – За мехами, что ли? Каши хотите?… Замммечательная!… С медвежьим салом! – От каши командир отказался, хотя, надо сознаться, запах от нее шел преаппетитный!

 

Узнав, что перед ним командир русского военного фрегата, комендант пришел в совершенное изумление.

 

– Как же так? Как же я проморгал? Это все из-за каши! Из-за нее все! Боялся, что горшок треснет. Мои-то все – и жена, и дочь, и гарниза вся – за морошкой пошли. Ух, хороша морошка в этом году! Сочная, наливная, ей-богу! Вот все и ушли, я один остался в крепости: ну и не доглядел!

 

- Эдак у вас когда-нибудь и пушки все унесут, – сквозь зубы процедил командир, – и крепость заберут!

 

– А кому она нужна? Хе-хе! – простодушно рассмеялся комендант. Иронии он, очевидно, не понимал.

 

Старик-комендант оказался в чинах невысоких – всего-навсего штык-юнкер, и притом уже лет сорок как в отставке. Теперь ему уже под восемьдесят, но крепок был, как дуб, и во рту все зубы были целы. Звали его Ефим Панфилыч Подгорный, а жену звали Парасковьей Семеновной, – из алеуток она была, крещеная; дочь есть Юлка – Юлия Ефимовна (бедовая! сама из пушек палит, ей-богу!).

 

Обезоружил совсем командира старый штык-юнкер своей наивностью. Даже уговорил каши поесть с медвежьим салом. Вкусная каша оказалась. Ели да хвалили. Вытащил еще окорок медвежий, кусок моржатины в уксусе и четвертную настойки какой-то, не то на можжевелке, не то на карельской березе (это – секрет хозяйки, она знает. Не бойтесь, мухоморов ни-ни!).

 

Заговорил командир о деле – спросил, где лучше "Диану" поставить.

 

– Да вы что? Зимовать, что ли? – спросил комендант.

 

- Постараемся не зимовать. Починимся и – прочь. В Кантон или в Шанхай до весны, – ответил командир.

 

– А сколько времени чиниться будете?

 

- Недели две-три.

 

– Ну, так зазимуете. Зима на носу. У нас уже снег был и пурга. Да растаяло… Зимовать будете.

 

- Ну, зимовать, так зазимуем, – сказал командир. – Из Охотска жду теплой одежды, солонины и капусты.

 

– Да сколько вас-то приехало? – спросил комендант.

 

- Да человек триста!

 

– Сколько? – переспросил старик с изумлением.

 

- Триста, – повторил командир.

 

– Мати пресвятая богородица! – воскликнул комендант. – Триста! Господи! Ну, так с голоду все переоколеете! Хлеба у нас нет, капусты тоже! Что из Рассеи привезут, – тем и живем, а не привезут – сидим, зубами щелкаем. Зимой сами собак да волков едим, да рыбу сушеную. Весной, конечно, благодать, отъедаемся! Оленей набегает гибель! Дубинами бьем. Рыбы, лосося столько, что в лодке проехать нельзя! А зимой и голодно и холодно. И цинга эта проклятая.

 

Командир задумался. Картина зимовки предстала пред ним во всей своей ужасающей действительности.

 

– Да у меня и бараков-то нет для вас! Нас тут в форту всего-навсего 14 человек мужчин да баб восемь голов, а тут вас – триста человек!

 

Начал командир расспрашивать коменданта о корсарах. Не понял. В первый раз слово такое услышал. Пришлось ему объяснить. Тогда понял.

 

– А, это вы о разбойниках говорите, что на море балуют? Знаю, заходят. Ну да мы с ними по-хорошему. Меха тоже у нас скупают, а так чтобы баловать у нас – ни-ни! Я так смотрю: на море там делай, что хочешь, а чтоб у меня здесь – ни боже мой! Я ведь строгой, – добродушно заметил он и сделал "суровое" лицо.

 

С туземцами, по его словам, отношения у него тоже прекрасные. Конечно, бывает – "балуют", вырезывают охотничьи поселки, что по рекам разбросаны, ну, так и наши тоже не промах: сколько они сами этих туземцев перерезали – счета нет! Ну вот и бывает, что в отместку. А то все тихо. А к форту они не сунутся, – потому боятся! Правда, в прошлом году попробовали – сунулись, даже в форт забрались, да он их так пугнул! И старик стал расхваливать свою команду. Молодцы такие, – все стрелки знаменитые, в лет ласточку пулей в голову бьют. Нет! Сюда, в крепость, не сунутся. Раз сунулись, да обожглись…

 

Когда комендант с командиром вышли во двор и комендант увидел "Диану", которая уже втянулась в пролив, он даже руками о полу ударил.

 

- Что вы наделали! – закричал он. – Да ведь лед пойдет, ведь льдом все судно поломает, на камни выпрет!… Эко дьяволово место выбрали! Уходите-ка на чистую воду. – Потом он помолчал, почесал затылок и добавил:

 

– Впрочем хрен редьки не слаще. И там вас лед заломает. Ведь здесь через неделю-другую такой чертолом пойдет – льдина на льдину полезет. Выше ваших мачт лед встанет. Горами встанет! На берег попрет, лес ломать пойдет! Треск тут такой будет, что просто ужасти!… Спать не даст!

 

Командир "Дианы" начал теряться. Остаться здесь на зимовку – значило потерять судно и провести мучительную зиму. Идти в океан на судне с поломанными мачтами, с течью в трюме и с креном в 30№ – было верхом безумия.

 

Оставалось одно: чиниться спешно в расчете на то, что запоздает зима. Тут на Аляске возможны были такие случайности, – иногда круглый год нет льда, реки не замерзают, зато, правда, бывает, что закрутят такие холода, что лед не тает круглое лето, от зимы до зимы держится.

 

Командир решил энергично приняться за ремонт "Дианы". Между тем комендант всмотрелся в "Диану" и удивился, – заметил, в каком плачевном виде она была.

 

– Это что же с кораблем-то? Покосился, мачты изломаны…

 

Командир рассказал ему о морском бое и, кстати, вспомнил о своем пленнике. Он попросил коменданта посадить Уильдера в крепостной каземат до окончательного решения его участи.

 

Комендант внимательно всмотрелся в приведенного под конвоем Уильдера и вдруг облапал его и троекратно по-русски облобызал.

 

- Голубчик, Роман Карлыч! Батенька ты мой! Да ты ли это? Никак вляпался? Говорил я тебе: не балуй, – вот и попался, – интонация его речи была так выразительна, что Уильдер, по-видимому, понял, если не мысли, то чувства старика – и в ответ пожал ему руку.

 

- Зачем его в каземат? – воскликнул комендант, обращаясь к командиру, который присутствовал при этой сцене. – Я его к себе возьму. Дочку в нашу спальню переведу, а его – в дочкину горницу. Я Романа Карлыча преотлично знаю. Молодчага! Старый друг!

 

– Ну, а если он убежит? Кто будет отвечать? – спросил командир.

 

- Кто? Он? Да куда ему бежать? Без провожатых в лесу заблудится, а на лодке ему далеко не уплыть. Не убежит! Вот Юлка-то обрадуется! Юлка – дочь моя! Помнишь Юлку! – обратился он к Уильдеру.

 

– О йес!… Джули! – закивал головой Уильдер и вдруг заговорил по-русски:

 

- Болшой герл? – спросил он.

 

- У, большущая девка! – обрадовался старик, – с тебя ростом. Отчаянная! Мы с Романом Карлычем три года уже не видались, – пояснил он командиру.

 

"Роман Карлыч" водворился в доме коменданта. Вернулась из леса супруга коменданта в лаптях, с корзинищей морошки за плечами. Она маршировала во главе целого отряда: и бабы гарнизонные, и девки, и вся "гарниза". Впереди всех бежала Юлка, дочь коменданта.

 

Высокая, стройная, с пылающим загорелым лицом, на котором выделялись широко расставленные слегка монгольские глаза, сверкающие огнем задорной юности. Она ворвалась в крепость и сразу наполнила ее веселым хохотом и визгом. Она была в восторге от многочисленных гостей, а при виде Уильдера пришла в такой экстаз, что хотела было броситься ему на шею, да отец удержал. Уильдер смеялся и на английском языке объяснял, что на этот раз, к его сожалению, подарка ей не привез.

 

Командир энергично взялся за ремонт "Дианы": работали днем и ночью при кострах. Одни разоружали "Диану", другие снимали такелаж, разбитые мачты, третьи рубили на берегу подходящий лес, тесали, пилили. Работа кипела.

 

Подошел "Камчадал", привез еще партию "новоселов". Их командир заставил делать зимние бараки. Пришел, наконец, и "Алеут". Семейство коменданта приняло Елену с распростертыми объятиями. Уильдера перевели в какую-то каморку, а Елену вместе с Юлкой поместили в юлкиной комнате.

 

Как только явился Илья, командир устроил совещание в своей каюте на "Диане". Два вопроса были поставлены на обсуждение: 1) если самый необходимый ремонт будет выполнен до наступления зимы, рискнуть ли отплыть и куда – в Сан-Франциско или к берегам Китая? и 2) что делать с пленником, который, как корсар, по законам морским подлежит повешению?

 

По поводу первого вопроса барон внес третье предложение: обратиться к Северо-Американским штатам с просьбой о помощи. Почему-то барон был уверен, что помощь будет оказана немедленно, будет выслан вспомогательный корабль, который доведет "Диану" до Сан-Франциско, и там можно будет произвести ремонт. Он был уверен, что американцы переправят весь экипаж "Дианы" в Европу, если ремонт фрегата будет признан невозможным.

 

Предложение барона, быть может, было самым благоразумным, но всем показалось унизительным для русского флота "признать себя пострадавшими, просить помощи!" К тому же барона не любили, а командир, слушая его, думал упорно об одном: г о в о р и т п и к о в ы й в а л е т (он вспомнил слова Уильдера, что в Нью-Йорке было решено всю команду "Дианы" отправить в Европу).

 

Решено было продолжать ремонт так же интенсивно, как он производился до этих пор, и при первой возможности рискнуть выйти в море и идти к берегам Китая.

 

Что касается второго вопроса, – о судьбе Уильдера, то вопрос об его повешении сразу был снят с обсуждения. Сгоряча еще может быть и повесили бы, а теперь сжились с человеком и вдруг… вешать! Срок был пропущен. К тому же старый комендант, приглашенный на заседание, клевал носом, но когда зашла речь об Уильдере, взволновался.

 

- Да что вы! – возбужденно заговорил он. – Романа Карлыча повесить? (В это время сам Роман Карлович сидел на кухне у коменданта и хлопал в такт ладошами, а Юлка плясала под аккомпанемент балалайки.) Да что вы? Да он из разбойников самый учтивый. Тут еще есть Ральф, Длинный Джек, да вот еще один… какой-то… "ФраДьявол" называется. Вот те озорники! Да и тех вешать нельзя! Вы повесите, да уплывете, а мы тут останемся. Да нас в отместку вырежут. Нагонят на нас кенайцев или инкириков. Да если вы на такие дела пойдете, вы тут все дела наши сорвете! Сейчас хоть какая мелочь из мехов попадает, а тогда и хвоста волчьего не увидишь. Уж вы, пожалуйста, жизни нашей не портите – и так еле дышим.

 

Илья предложил отправиться с Уильдером к американцам попробовать и при его помощи установить добрососедские отношения и обменять его на русских пленных, которые уже несколько лет томятся в плену. Уильдер, по-видимому, знает место их заточения. Это предложение Ильи было принято.

 
 
      К "американам"!
 
 

Решили поездку не откладывать и отправиться до наступления зимы. На следующий же день состав экспедиции определился. В нее входили Илья, как начальник, Вадим, Уильдер, Федосеев и два охотника-проводника по выбору коменданта. Елена пожелала тоже войти в состав этой экспедиции. Как ее ни уговаривали, она настояла на своем, – не хотела разлучаться с Ильей.

 

Маршрут был разработан при помощи коменданта и двух проводников: от редута Михайловского плыть по морю к югу вдоль берега, дойти до реки Квихпака, плыть по реке до того места, где обычно перетаскивают байдары в другую реку, Кускаквиму, идти по этой реке на байдарах до ее истоков, потом пробраться к Кенайскому заливу. Оттуда на санях до горы Ильи, которая стояла на границе русских владений.