– А там уж рукой подать, – сказал комендант. – Там и дороги будут лучше, не то, что у нас… Доберетесь до островов Ванкувера, или Шарлотты. Там ихняя стоянка.

– Да разбойников этих. Небось там стоянка лучше, чем у нас, – в их залив и лед редко заходит. А к нам горой прет.

– Да к чему нам скомороха? – изумился Илья.

Яков Сапонев, или попросту Яшка Сапонька, был парень – косая сажень в плечах, с круглым монгольским лицом. В живых бегающих глазах его всегда искрился смех, а широкий рот все время улыбался, открывая ряд здоровых, белых зубов. Ходил он легко и все время словно подплясывал. На него нельзя было смотреть без улыбки, – он заражал всех своим весельем.

День выбрали безветренный. Тяжелые свинцовые волны сонно ползли к берегу и лениво разбивались о прибрежные скалы. Серое небо казалось тяжелым, – словно висело над самой землей. По берегу неровной грядой тянулись скалы, иногда повышаясь до 800 футов, иногда понижаясь до 100 и ниже. В некоторых местах они прорывались горными ущельями, откуда, обыкновенно, мчались в море гремучие потоки пенистой воды. Местами скалы отходили от моря, и тогда виден был пологий берег, покрытый крупным, серым гравием. Бесчисленные стаи чаек и каких-то морских птиц с унылыми криками носились тучами над скалами, над морем.

Только на другой день к вечеру добрались до первого протока реки Квихпака. Вошли в реку, и тут, на сухом песчаном берегу, в кустах ивняка, устроились на ночлег. Пока возились с костром, неутомимый Яшка сумел промыслить пару гусей, и ужин вышел отменный. Но как ни старался Яшка распотешить своих спутников, успеха он не имел, – все сидели нахохлившись и каждый думал свою думу.

Только после пятого стаканчика старый Тимошка вдруг процедил сквозь зубы:

После шестого стаканчика он пробурчал:

После седьмого стакана уже развил эту загадочную фразу:

Илья налил ему еще рому, и старый Тимошка уже совсем размяк. Он стал рассказывать Илье, что он и сам знает, где тут золото и песок золотой и самородки ("Воо какие!" – и он показал Илье свой мохнатый кулак)! А он, Тимошка, этих мест ни за какие деньги никому не покажет.

Из его несвязных слов Илья понял, что золото сгубило и его, Тимошку: лишило его семьи, жены, детей, угнало его сначала в Сибирь, потом сюда, на Аляску… превратило его под старость в одинокого, дикого, старого зверя, которому сейчас дороже всего в мире тишина и безлюдие.

Лагерь путешественников заснул. Только Федосеев сидел караульным, всматривался в тьму ночи и вслушивался в ее звуки, да Илья сидел у костра и задумчиво смотрел на огонь.

Было время отлета птиц на юг, и ночные небеса были полны различными птичьими голосами. Сначала далекие и одиночные, они стали расти, шириться, и скоро потом наполнили собой всю тишину наступившей ночи. Эти звуки быстро двигались с севера, – доносились откуда-то сверху. Словно там, наверху, были какие-то дороги, по которым неслись несметные полки крылатых странников. Деловито гоготали стаи гусей. Свистали и звенели крылья быстронесущихся уток. Где-то высоко-высоко курлыкали летящие журавли. Внизу, над самой головой Ильи, пищали на разные лады стаи разных куликов и куличков, – и все эти звуки порой покрывались трубными лебедиными голосами. Звуки нарастали, делались все громче и громче… Воздушные стаи плыли и плыли с севера. Казалось, что в воздухе тесно этой массе несущихся птиц. Илье стало чудиться, что от движения воздуха сверху веяло прохладой.

– Эка уйма птиц, – сказал Федосеев, – валовой отлет! Торопятся. Видно, зима скоро ударит.

 
Река Квихпак
 

Выше того места, откуда расходились все рукава реки, она делалась многоводной, неслась по одному руслу и берега ее принимали характер гористый. Кое-где река становилась даже порожистой.

Чем дальше продвигались путники, тем выше делались прибрежные утесы. Местами они доходили до 200 футов. Их крутые склоны были покрыты еловым и березовым лесом. По самому берегу тянулись кусты. Стала попадаться красная смородина, украшенная рубиновыми гроздями спелых ягод. Приходилось иногда пересекать ручьи, впадавшие в реку, переходить болотины, на которых рдела спелая брусника, золотом сверкала морошка. Иногда продирались сквозь густые поросли голубики. Из прибрежных кустов часто вылетали с шумом и криком утки, выпрыгивали перепуганные зайцы, вырывались тетерки и глухари…

– Ого-го! – орал во всю глотку Яшка, пугая зайцев, и хохотал, когда те, словно ошалелые, объятые ужасом, прижав уши, уносились огромными прыжками в чащу кустов.

По левому берегу тянулась сплошная тундра, поросшая только у берега кустами и высокой болотной травой. Часто на реке виднелись острова, покрытые травой. На островах иногда блестели озерки воды, и с этих озер подымались тучи болотной и водяной дичи.

Старый Тимошка все чаще и все тревожнее посматривал на небо, покрытое низкими серыми тучами, которые медленно ползли с севера, и время от времени совещался с Федосеевым. Яшка ко всему относился легко и беззаботно. На стоянках он считал своим долгом каждый вечер на сон грядущий отплясывать трепака, при чем сам себе аккомпанировал на балалайке и подпевал веселые песни.

– Раньше, – говорил он, – конечно, каждый норовил свою мошну набить, но все же Россию не продавали. Всякий сам на риск шел. Молодцы были. А нынче, – он махнул рукой.

– А нынче сидят в Питере, а здесь наемников-приказчиков держат. Вот что! – отвечал тот со злобой. – Скоро, брат, ау, Аляска! – и старик задумался.

– Эх, завязнет ваш корабль! Еще неделя – и затрет его льдом, – сказал Тимошка. – Да и нам торопиться надо. Мученье будет на реке Кускоквиме.

С трудом выгребали против резкого сухого ветра, – дул прямо в лоб. По реке неслось, словно сало, со дна подымалась какая-то ледяная каша. К вечеру переправились на другой берег. Там уже кончилась тундра и протянулись холмы, покрытые непроходимым лесом. Среди холмов виднелись сопки, некоторые вышиной до тысячи футов.

– Эка невидаль! – сказал неунывающий Яшка, – и потащим! Я, кроме байдары, таких как ты – четверых стащу.

– Поговори еще, – захохотал Яшка. – Знаешь, как здесь с вами, стариками, разговаривают! – Короткий разговор, – начнешь подыхать, сейчас тебе охапку дров и в лес!… Сиди и жди, пока тя волки не сожрут. Порядок известный! Эва, волчьих следов-то. Не тебя ли, старого, ждут? – зубоскалил Яшка.

 
Тайна лесной избы
 

Пристали к берегу. Пошли к избе, – действительно, вся снегом занесена и дверей не найти. Собаки вдруг сгрудились, завыли.

Подошли к избе, к дверям. Оказалось – двери настежь. Вошли… и отшатнулись… Вместо постового охотника Семена Кораблева, лежали только обглоданные человеческие кости. В избе все было перевернуто вверх ногами.

– Волки-то волки, а пулей кто ему лоб пробил? Тоже волки? – сказал Федосеев, всматриваясь в обглоданный человеческий череп.

– К чему бы энто? – задумался Тимошка. – Ведь, кажись, давно тут тихо было?

Тимошка наклонился и стал рассматривать кости.

– На днях верно беднягу обработали. Должно, в бурю ту, что мы в палатке отсиживали. Вишь, снегом занесло избу, – предположил Федосеев. – Ну, значит и нам надо ухо держать востро.

– Ну, вот что, – прервал тяжелое молчание Тимошка, – мы с Яшкой тут вокруг по лесу побегаем, в вы кости схороните, да избушку почистите – ночевать в ней придется.

Уильдер встал в позу Наполеона и что-то декламировал вполголоса: не то из "Гамлета", не то из Байрона.

Яшка преобразился. На его веселую рожу словно кто-то надел маску. Он почуял близость опасности, и сразу сделался серьезен, – стоял уже на лыжах, пробовал, легко ли выходит из ножен его длинный нож. В ружье он насыпал свежий порох и нетерпеливо поглядывал на Тимошку, который все еще возился с лыжами.

Наконец оба с ружьями подмышкой легко скользнули на лыжах по снегу и исчезли в чаще леса.

– Да! Вот наша жисть! – сказал Федосеев со вздохом, помешивая ложкой в чугунке, в котором варился суп.

– Взять бы псов в избу? Не загрызли бы их волки? – сказал Илья.

Совсем стемнело, когда Тимошка и Яшка вернулись в избу. У обоих были озабоченные лица.

– И два американа с ними, – прибавил Яшка, – по следам видать.

– А черт их знает! – мрачно ответил Тимошка. – Вот, поди, узнаем скоро, что им надо. По берегу следы-то бегут свежие: видать нас пронюхали. Следят, надо быть.

Все потянулись смотреть на трубку.

– Ан врешь! – сказал Яшка, – мериканская, – аглицкие не такие!

– Видишь? Во!… Моя правда! – ликовал Яшка. – Ишь, недокурена, – прибавил он, ковыряя в трубке пальцами.

– Табак важный, – сказал он, – не махорка!

– Сволочь! – выругался Яшка.

Затем все трое стали обсуждать вопрос, как тащить байдары.

Решено было не делиться, – идти всем вместе. Ночь провели тревожно, сторожили поочереди, сидели в лесу у избы, закутавшись в полотнище палатки, чтоб не выделяться на фоне снега. Сидели, вслушиваясь в звуки ночи, всматриваясь во тьму леса. Выли где-то волки, кричал филин… Упорно и жалобно верещал какой-то зверек. Казалось, будто кто-то подает условные сигналы.

Собаки дрожали, поминутно подымали головы, настораживали уши, всматриваясь в лес то рычали, то слегка подвывали и повизгивали…

Жутко было. А возле, прижавшись к нему, сидела Елена, – она не могла оставаться одна в страшной избе.

– Ты это что собак дразнишь, ваше благородие? – буркнул он Илье.

Он отвязал Волчка, своего любимца, вожака собачьей стаи, и пустил его. Волчок с пронзительным лаем бросился в лесную чащу, за ним следом на лыжах отправился Тимошка.

– Зря старик побежал. Так это, псам померещилось. Вишь, стихли. Ну, я тут посижу, а ты уведи-ка свою барыню в избу. Все спокойнее будет.

– Ну, что? – спросил его Илья.

– Ну, братцы, кофею похлебаем – и в путь! Надо торопиться, а то таять начинает. Снег портится, – липкий такой, к лыжам, черт, так и липнет.

К саням привязали по байдаре, впрягли собак и сами впряглись. Дорога шла по просеке. Здесь обычно перетаскивали байдары из одной реки в другую, и потому тропа была относительно удобная. Но все же тащить байдары было страшно трудно. Пришлось идти все время в гору и по рыхлому снегу, стараясь не сбить сани с тропы. К тому же оттепель усиливалась, и в меховых кухлянках было страшно жарко. Кругом по косогору стоял строевой лес. Вековые ели до самой земли опускали свои косматые лапы, засыпанные снегом. Приходилось по косогору огибать сопку, покрытую лесом.

Между тем лес стал редеть и потом как-то расступился, – открылась большая равнина, покрытая кое-где молодыми елями и соснами. Налево круто подымалась голая вершина сопки.

Он прервал свою утешительную речь и вдруг дал рукой знак к остановке.

– Яшка, – позвал Тимошка, – смотри! – Он показал на свежие следы лыж, пересекавшие их путь.

– Кенайцы, черти! – буркнул Тимошка.

– Ну да! – усомнился Тимошка.

– На перевал следы-то, – сказал Тимошка, – поди, там и засели. Нутка сбегай… Поглядай… У тя ноги молодые.

Тимошка успокаивал своих спутников.

Где-то на горе раздался злобный лай Волчка. Потом слабо брякнул пистолетный выстрел, и лай Волчка вдруг сменился отчаянным визгом.

Но визг не умолкал и стал приближаться к путешественникам.

Через четверть часа прибежал Яшка. Впереди его несся Волчок, тряся головой и повизгивая от боли.

– Ишь, ухо зацепили. Еще бы малость и в мозговицу бы попало. Ах ты, сукин ты сын! – ласкал старик визжавшую собаку. – Ну, ладно, будет! Поправишься!

– Они за камнями засели, а Волчок сразу налетел и ну рвать одному кухлянку. Ну, тот и пальнул. Я и подбежать не поспел. Хотел я их пристрелить, да, думаю, дразнить не надо. Потом сосчитаемся.

– Ну, что же? Как теперь? Напрямки по короткой жарить мимо тех, – он махнул рукой в сторону выстрела, – или в круговую?

– Напрямки-то – напрямки. А ну, как они по дороге завал сделали? Что мы с байдарами делать-то будем? Да и нас они из-за завалов, как куропаток, перестрелять могут.

– Ну-тка, Яшка, сбегай-ка еще, поглядай. Тут мигом обернешься. Не больше часа до реки-то! Так и лупи просекой, так прямо и жарь.

– Ну, брат, дудки! Волчка я такому дураку, как ты, больше не дам. Хвоста его не понюхаешь. Бери Серого.

– Ежели они завалы устроили – беда, – говорил Тимошка, – потому ходу не будет. Кабы еще байдар с нами не было, а то бросить придется. Ну отдыхайте покедова, братцы. Кормитесь. Место здесь открытое, вольное: вокруг на версту видать, никто не подберется. А я, вот, псов подкормлю.

Вернулся Яшка. Рукой махнул и сплюнул.

– Ну, да я ж говорил, – сказал Тимошка, – я ихнюю повадку знаю. Ну, значит придется в обход идти, эх!

– Верстов пять крюку будет, – ворчал Тимошка.

Один Яшка не унывал, – все шуточки отмачивал.

– Ну, братцы, теперь навались, – теперь все под гору. Через час и река будет.

– Это еще что? – тревожно спросил Илья.

Рев водопада все усиливался.

Припадая на хромую ногу, старик отправился вперед. Яшка отпустил пару острот по его адресу и занялся своей трубкой, однако время от времени поглядывая в сторону обойденного завала. Вскоре Тимошка вернулся.

Яшка с завистью взял ружье и стал разглядывать.