19

Келтрин стояла возле одного из многочисленных окон в отведенных ей апартаментах на верхнем этаже здания Алаизорской коммерческой биржи и смотрела на море, где в гавань входил большой корабль с красными парусами, приплывший из Зимроэля. На борту этого корабля находился Динитак. Она с немыслимой скоростью примчалась сюда в быстроходном парящем экипаже, украшенном эмблемой короналя, через необозримые просторы Алханроэля, чтобы оказаться здесь, в Алаизоре, ко дню его прибытия; ее приняли с поистине королевским почетом и поселили в этих огромных покоях, чести жить в которых удостаивались лишь правители царства. И вот теперь она находилась здесь, а он был там, на борту величественного корабля, медленно подплывающего к берегу, и с каждым мгновением становился все ближе и ближе к ней.

А Келтрин все еще не могла до конца оправиться от изумления по поводу того, что вообще оказалась здесь.

Не в том смысле, что она находилась в легендарном городе Алаизоре, в немыслимой дали от Замковой горы, что за спиной у нее, невидимые, находились не похожие ни на что на свете черные утесы, а на площади прямо перед нею — гигантский памятник лорду Стиамоту. Рано или поздно, говорила она себе, она нашла бы повод отправиться посмотреть мир, и путешествия вполне могли бы привести ее в это прекрасное место.

А в том, что она примчалась сюда по желанию Динитака после всего, что произошло между ними.

Она очень хорошо помнила, как сказала Фулкари, после того как сестра сообщила ей, что он оставляет ее в Замке, а сам отправляется на Зимроэль, что не хочет никогда больше его видеть.

На что Фулкари ответила с самодовольной усмешкой: «Захочешь».

Она думала тогда, что Фулкари ошиблась, что она произнесла это слово просто так, лишь бы что-нибудь сказать. Что она ни за что не простит такого оскорбления. Но шло время, дни, недели и месяцы, и в ее памяти все чаще и чаще стали возникать их прогулки рука об руку по бесчисленным помещениям Замка, обеды при свечах, ночи, исполненные упоительной страсти Время позволило ей также оценить редкостный характер Динитака, его уникальное деление всех людских поступков на добрые и дурные Со временем ей начало казаться, что она почти понимает причины, по которым он отказался взять ее с собой на Зимроэль.

А затем специальный гонец доставил из-за моря эти две депеши.

Динитак Барджазид писал Келтрин Сипермитской в обычном для него стиле: «Я возвращаюсь через Алаизор и прошу вас, моя горячо любимая, как можно быстрее приехать туда, чтобы успеть к моему прибытию, так как нам необходимо обсудить некоторые вещи величайшей важности, и удобней всего будет сделать это именно там. Я со всей убедительностью прошу вас поторопиться!»

Нет, это все же было совершенно не в духе Динитака — просить, да еще и «со всей убедительностью». «Моя горячо любимая… » Н-да!

Второе письмо, лежавшее в том же самом конверте, было от Фулкари. В нем было написано: «Он будет просить, чтобы ты встретила его в Алаизоре. Поезжай к нему туда, сестренка. Он любит тебя. Он любит тебя даже сильнее, чем ты можешь себе представить».

Первой реакцией на эти послания оказалась мгновенная вспышка гнева. Да как он смеет? Как она смеет' С какой стати она снова полезет в старую ловушку? Отправляться в Алаизор — нет, подумать только, не куда-нибудь, а в Алаизор! — потому что он так хочет, потому что ему так «удобней всего»! Зачем? Почему? Для чего?

«Он любит тебя. Он любит тебя даже сильнее, чем ты можешь себе представить».

И Динитак туда же:

«Я со всей убедительностью прошу вас… Моя горячо любимая… Моя горячо любимая… Моя горячо любимая… »

В дверь постучали.

— Моя госпожа! — послышался из-за двери голос Эккамура, одного из камердинеров короналя, заботливо опекавшего ее во время всей этой кошмарной поездки на край континента.

— Судно вот-вот причалит, моя госпожа. Вы не желаете спуститься на пирс, чтобы встретить его?

— Да, — ответила она. — Да, конечно!

На носу корабля развевалось знамя короналя, эмблема Горящей Звезды на зеленом с золотом фоне. Но на мачте был поднят также желтый траурный флаг, и Келтрин, затаив дыхание, смотрела, стоя возле входа в зал для почетных пассажиров, как к борту судна устанавливали широкий трап, как по причалу расстелили ковер, по сторонам которого выстроились с торжественным выражением на лицах солдаты почетного караула, как несколько офицеров гвардии вынесли по трапу большой роскошный гроб. За гробом шел, переваливаясь, широкоплечий человек мощного сложения. Келтрин не сразу его узнала. Это был Великий адмирал Гиялорис, старый друг Септаха Мелайна и его боевой соратник, но, казалось, постаревший на сотню лет, с тех пор как она в последний раз видела его в Замке во время коронации лорда Деккерета. Он шел с опущенной головой, его лицо было темным и мрачным. Процессия прошла совсем рядом с Келтрин, но он, казалось, вообще не заметил ее. Впрочем, почему он должен был ее заметить? Если он вообще знал ее, то всего лишь как одну из бесчисленных молодых придворных дам. К тому же он был, скорее всего, настолько поглощен своей печалью, что просто не обращал никакого внимания на тех, кто стоял вокруг.

Но кто же лежит в фобу? Она не переставала задавать себе этот вопрос, оглядываясь на мрачную процессию до тех пор, пока она не завернула за угол и исчезла из виду.

А потом она услышала, как знакомый голос крикнул:

— Келтрин! Келтрин!

— Динитак!

Он в чем-то неуловимо изменился. Не внешне: он оставался тем же стройным невысоким человеком с тем же навечно обожженным до черноты южным солнцем лицом, с тем же пристальным взглядом, в котором угадывалась сдержанная суровость. Но что-то в нем стало другим. В нем появилось — что же? — да, некое величие, его окружала чуть ли не королевская аура возвышенности и предназначения. Келтрин заметила это с первого же взгляда. Она подбежала к нему, и он раскрыл ей объятия. Она прильнула к нему всем телом, и ощущение соприкосновения пробудило в ней самые лучшие, самые теплые воспоминания. Но все равно даже в этот момент она продолжала чувствовать эту загадочную перемену, которая произошла с ним.

Ну конечно же. Ведь он ездил на Зимроэль с короналем. Он принимал участие в каких-то ужасных сражениях против врагов трона.

Через некоторое время она отстранилась от него и сказала, глядя ему в глаза:

— Ну, Динитак, вот и я!

— Да, это ты. Ты здесь. Как же это замечательно!

— А Зимроэль… Ты расскажешь мне, что и как там было?

— В свое время. Это очень долгая история. А у нас есть и другие темы для разговора. — Тонкая улыбка, словно вспышка пламени, озарила его смуглые черты. — Келтрин, я должен принять на себя обязанности одной из Властей царства. И ты, если того пожелаешь, можешь, как и твоя сестра, стать супругой властителя.

Слова, звучавшие в ее ушах, не имели сейчас для нее никакого смысла. Она стояла, повторяя их про себя, но так и не могла понять, что же они значат.

А Динитак продолжал:

— Деккерет, Престимион и Хозяйка решили, что я должен носить на голове шлем, входить в мысли жителей Маджипура, как это делает Хозяйка, и отыскивать тех, кто намеревается причинять зло другим. И, с помощью шлема, я должен предупреждать их о последствиях таких поступков и наказывать их, если они совершат их, несмотря на предупреждение. Я буду именоваться Королем Снов, и этот титул станет наследственным, он перейдет к моим детям, детям моих детей, они будут обучаться использованию шлема, и так будет продолжаться во веки веков. Это необходимо, чтобы в мире больше не появился Мандралиска. Так что вскоре я стану властителем. Но согласишься ли ты стать женой властителя, Келтрин?

— Ты просишь меня выйти за тебя замуж? — спросила Келтрин, у которой голова пошла кругом.

— Раз Король Снов должен иметь детей, которые унаследуют его обязанности, значит, он должен иметь королеву — разве не так? Мы будем жить на Сувраэле. Это решение Престимиона, а не мое. Он сказал, что новая Власть должна располагаться вдали от остальных трех. Впрочем, Сувраэль не самое плохое место в мире, и, я думаю, ты привыкнешь к нему гораздо быстрее, чем тебе покажется в первое время. Если хочешь, мы можем возвратиться в Замок и устроить свадьбу там, или же отправиться в Лабиринт; там свадебную церемонию проведет Престимион. Хотя Деккерет хотел, и я с ним согласен, что было бы лучше всего, чтобы я отправился на Сувраэль как можно быстрее, чтобы я мог…

Она слушала слова Динитака и почти ничего не понимала. Власть царства? Король Снов? Сувраэль? Все это кружилось в ее мозгу, словно опавшие листья, поднятые порывом ветра.

— Келтрин? — вопросительно сказал Динитак.

— Так много всего… так странно…

— Келтрин, скажи мне по крайней мере одно: ты выйдешь за меня замуж?

Этот вопрос был максимумом того, на чем она была сейчас в состоянии сосредоточиться. Для того чтобы разобраться во всем остальном, времени хватит. Король Снов, и Сувраэль, и все то, что произошло, пока он с Деккеретом и всеми остальными был на Зимроэле, и чье тело находилось в том гробу, который снесли с корабля и за которым шел Гиялорис…

— Да, — сказала она, понимая лишь последний вопрос. «Он любит тебя. Он любит тебя сильнее, чем ты можешь себе представить». — Да, Динитак, да, да, да, да!

— Гиялорис с гробом прибыл из Алаизора в Сайсивондэйл и теперь отправляется прямиком к Горе, — сказал Престимион, пробежав глазами депешу, которую ему только что принесли. — Так что, Вараиль, нам тоже придется через день, самое позднее через два, выехать в Замок.

Она улыбнулась.

— Я знаю, Престимион, что ты всегда найдешь предлог для того, чтобы выбраться из Лабиринта. Я даже не ожидала, когда мы вернулись из Стойена, что мы безвылазно проведем здесь столько месяцев.

— Честно говоря, я уже вполне привык к жизни в Лабиринте, моя любовь. Конфалюм предупреждал, что рано или поздно это случится, и оказался прав, как и во многих других вещах. Пока ты корональ, ты не сидишь на одном месте. Твоя кровь горяча, она кипит и зовет к действию. Понтифекс предпочитает более тихую жизнь, а Лабиринт наилучшее место для нее — тебе не кажется? — Он развел руками, указывая на знакомую обстановку их покоев в Замке, которая теперь была удобно расставлена в апартаментах Лабиринта, некогда принадлежавших Конфалюму, а теперь ставших их жилищем. Все предметы выглядели так, словно стояли на этих местах не считанные месяцы, а несколько лет или даже десятилетий. — В любом случае, решение хоронить Септаха Мелайна в Замке принял не я. Это сделал Деккерет И этому его решению я с удовольствием подчиняюсь.

— Он был твоим другом, Престимион. А также главным спикером понтифекса. Разве ему не более подходит упокоиться здесь, в Лабиринте?

Престимион покачал головой.

— Он никогда не был жителем Лабиринта, наш Септах Мелайн. Он переехал сюда только из преданности мне. Замковая гора была его домом, и там он будет лежать. Я не стану спорить с Деккеретом по этому поводу. К тому же он погиб, спасая жизнь Деккерета, и уже одно это дает короналю право решать, где его похоронить.

Престимион поймал себя на том, что совершенно спокойно рассуждает о деталях похорон Септаха Meлайна, словно это был просто один из бесчисленных деловых вопросов управления империей, и на какое-то мгновение ему даже показалось, что боль, которую он испытывал после смерти друга, начала утихать. Но тут же эта боль с новой силой обрушилась на него, так что губы сами собой искривились, и он поспешно отвернулся от Вараиль. Глаза у него защипало. То, что именно Септах Мелайн, из всех бесчисленных жителей Маджипура, должен быть погибнуть в борьбе против Мандралиски… то, что ему пришлось расстаться с собственной жизнью ради избавления мира от этого… этого…

— Престимион… — окликнула Вараиль, положив руку ему на плечо.

Он постарался взять себя в руки, и вскоре ему это вполне удалось.

— Нам не следует обсуждать это, Вараиль. Раз Деккерет объявил, что траурная церемония и погребение состоятся в Замке, и Гиялорис везет его туда, и уже изготавливается памятник, то я должен исполнить свои обязанности во время церемонии, и ты тоже, так что, давай собираться в плавание по Глэйдж. Так тому и быть.

— Интересно, какой вид похорон Деккерет выбрал для Мандралиски?

— Я спрошу его, если не забуду, когда он вернется из паломничества. Лично я скормил бы его труп стае голодных джаккабол. Деккерет более мягкосердечный человек, чем я, но мне доставляет удовольствие думать, что он сделал что-то подобное.

— Он настоящий король, этот Деккерет.

— Да. Такой он и есть, — согласился Престимион. — Король среди королей. Мне кажется, что я оставил мир в хороших руках. Он пообещал мне, что уничтожит Мандралиску без войны, и сделал это. Он засунул пятерку этих отвратительных братцев обратно в ту коробку, из которой они выскочили, и теперь, наверняка, весь Зимроэль поет хвалы лорду Деккерету. — Престимион рассмеялся. Мысль о тех делах, которые Деккерет совершил на Зимроэле, сразу подняла ему настроение. — Ты знаешь, Вараиль, что обо мне будут говорить спустя несколько веков? Что будут вспоминать как мое самое главное деяние? То, что я однажды, будучи в Норморке, увидел там мальчишку, которому предстояло со временем превратиться в лорда Деккерета, и что у меня хватило здравого смысла взять его в Замок и сделать своим короналем. Да. Так что обо мне будут вспоминать, как о короле, давшем миру лорда Деккерета. А теперь, любовь моя, давай займемся сборами для поездки в Замок и для печального обряда, в котором мы должны принять участие, прежде чем начнутся счастливые времена нашего царствования.

Они плыли вверх по Зимру в течение долгих недель, посещали город за городом: Флегит, Кларисканз, Белк, Ларнимискулус, Верф — и наконец оказались в Ни-мойе. Деккерет и Фулкари поселились в большом дворце, некогда принадлежавшем Дантирии Самбайлу, и в изумлении осматривали его многочисленные помещения, восхищаясь блеском архитектурного проекта и прекрасным его воплощением.

— Он действительно жил здесь как король, — пробормотала Фулкари. Они добрались наконец до западного крыла здания, где через большое окно с единственным невероятно большим и прозрачным стеклом открывался широкий вид, ограниченный слева набережной, а справа — амфитеатром холмов, на которых возвышались блестящие на солнце белые башни. Впереди же протиралась могучая грудь самой большой реки этой гигантской планеты. — Как ты собираешься поступить с этим домом, Деккерет? Ведь не станешь же ты разрушать его, правда?

— Нет. Ни в коем случае. Я не могу считать это великолепное здание соучастником преступлений Дантирии Самбайла и его пятерых жалких племянников. Все эти преступления будут рано или поздно забыты. А вот уничтожить дворец прокуратора значило бы совершить чудовищное преступление против красоты.

— Да, ты совершенно прав.

— Я назначу герцога, который будет управлять Ни-мойей. Пока еще не знаю, кто им станет, но, во всяком случае, это будет человек, в жилах которого не окажется ни единой капли крови Самбайлидов. И он, и его наследники смогут жить здесь, никогда не забывая, что они правят с соизволения короналя.

— Герцог? А не прокуратор?

— Фулкари, здесь больше не будет прокураторов. Так постановил своим декретом Престимион, и я издам новый — в поддержку этого решения. Мы изменим систему управления Зимроэлем, чтобы снова децентрализовать ее: чрезмерное сосредоточение власти в одних руках, как мы теперь знаем, очень опасно, настолько опасно, что может даже стать угрозой для имперского правительства. Провинциальные герцоги, лояльность короне, частые великие паломничества, во время которых Зимроэль не сможет не вспоминать о своей преданности конституции, — да, именно так все и будет.

— А что с Пятью правителями? — поинтересовалась Фулкари.

— Они больше не будут ничем управлять, можешь в этом не сомневаться. Но лишать таких дураков жизни было бы просто грешно. Когда они понесут за свой мятеж достаточное наказание и покаются, они вернутся в их дворцы, запрятанные в пустыне, где останутся навсегда. Я сомневаюсь, что они смогут кому-либо причинить еще какие-то неприятности. А если такая мысль все же появится в их мозгах, — хотя как она может появиться там, где ничего нет? — Король Снов позаботится о них.

— Король Снов, — сказала Фулкари, улыбаясь. — Наш брат Динитак. Потрясающий план. Хотя из-за твоей выдумки я лишилась сестры, которая уехала на Сувраэль.

— А я лишился друга, — ответил Деккерет. — Но тут нельзя было ничего поделать. Престимион категорически настаивал: Король Снов должен обосноваться там. Мы не можем допустить, чтобы три из четырех Властей собрались на Алханроэле. Я думаю, что он хорошо справится со своей работой. Он был рожден для этого. Фулкари, а тебе когда-нибудь приходило в голову, что этот сорванец — твоя дикая сестрица выйдет замуж за властителя царства?

— Мне даже никогда не приходило в голову, что я сама сделаю нечто подобное, — откликнулась она. Оба рассмеялись и прижались друг к другу, стоя перед огромным окном. Деккерет медленно обвел взглядом раскинувшийся пейзаж. На город начинала опускаться ночь. Где-то там, на западе, лежало продолжение мира чудес, которые они должны были рано или поздно посетить: Кинтор с его огромными гейзерами, извергавшими струи пара и кипятка, прозрачный Дюлорн, где в Непрерывном цирке ночь и день, день и ночь продолжался карнавал чудес, укрывшийся на побережье древний Пидруид, вымощенный идеально гладким булыжником, а еще Нарабаль, Тил-омон, Тжангалагала, Цибайрил, Брунир, Бандук-Марика и многие, многие другие легендарные города дальнего запада.

Они побывают в каждом из них. Он твердо решил не пропустить ни одного из крупных городов. Чтобы стоять перед его жителями и говорить им: «Вот я, лорд Деккерет, ваш корональ, посвятивший свою жизнь служению вам».

— Какой красивый закат, — негромко сказала Фулкари. — Так много цветов: золотой, фиолетовый, красный, зеленый, и все это каким-то образом не смешивается.

— Да, — согласился Деккерет, — очень красиво.

— Но ведь в Кинторе сейчас только середина дня, не так ли? А в Дюлорне утро. А в Пидруиде уже близится полночь. О, Деккерет, насколько же велик наш мир! А Замок кажется мне сейчас таким далеким!

— Замок действительно очень далеко, моя радость.

— А как ты думаешь, долго ли продлится твое великое паломничество?

Деккерет пожал плечами.

— Я не знаю. Пять лет? Десять лет? Всю жизнь?

— Деккерет, я спрашиваю серьезно.

— А я совершенно серьезно отвечаю тебе, Фулкари: я не знаю. Столько, сколько потребуется. Замок вполне может обойтись без нас. Я остаюсь короналем повсюду на Маджипуре, куда бы ни направился. А ведь целый мир ждет, когда мы его навестим. — Они смотрели в окно, и небо менялось прямо у них на глазах: красный цвет уступал место бронзовому, пурпурный темнел и становился бордовым. Скоро на город опустятся сумерки, а на западе протянется яркая полоска заката. На небе начали появляться звезды. Следом за ними вышла одна из малых лун, и по воде протянулась от нее к дворцу сияющая дорожка. Деккерет обнял Фулкари за плечи, и они некоторое время стояли, не говоря ни слова.

— Посмотри, — вполголоса сказал он после продолжительного молчания. — Перед нами Маджипур, где ночь так же прекрасна, как и день.