Повеселевшая упругость ног позволяла привычно чеканить четкий короткий шаг. Ну а примелькавшаяся высокая фигура в кожаном пиджаке вышагивала себе позади, и вот уже, нарочно рядом!
      "Ну и фрукт, так и думала..."
      И правильно девочка, что думала в подобающем ракурсе, - в свою очередь размышляла фигура-фрукт, однако же, не спешила на вербальный контакт, но бодро поспевала, и делала ненавязчивые попытки, стараясь, как бы ненароком заглянуть в подобранное малоприветливое юное лицо.
      "И чего он, в самом деле? Ну чудак, идет себе рядышком и ни мур-мур, вроде он при ней... И молчит. Стойко. Потеха..."
      Я искренне соглашался, что моя ненастырная навязчивость смотрится слегка потешно. Ну, дак что же...
      В какой-то миг, моя незнакомица, с плохо припрятываемой алчностью озирая ряды с плодово-ягодным благоденствием, зашагала медленнее, приостанавливаясь, присматриваясь, как бы прицениваясь, не решаясь уточнить у благожелательных чернооких продавцов цены...
      Разумеется, и я сменил прыть свою.
      И, разумеется, мой маневр не остался не замеченным: незнакомица не выдержала и, искоса, снизу вверх кольнула янтарным лучом напрошенного сопроводителя в кожанке.
      - Вы-ы, что, боитесь заблудиться? - подпустила она ехидноватую участливую теплинку в свой чуть колючий луч.
      - Весьма тронут. Именно, боязно, знаете...
      - Как же. Столько народу...
      - Да. Столько, - мирно согласился я, уже не глядя, в наведено серьезное лицо незнакомицы, которая все еще надеялась: "когда же свернет по своим делам этот дядечка-гражданин, так умеющий (на зависть!) строить бесстрастную мину. Юморист, наверное, профессиональный..."
      Природа моего профессионализма имела вполне земные житейские корни, и девочка, возможно где-то недалека от цели. Возраст, журналистская деятельность и вообще некоторая благоприобретенная опытность в отношениях с вражеским племенем, обязала мою эгоистическую натуру обзавестись набором мужских (а впрочем, и мужественных) коммуникабельных артистических штампов.
      Я не делал попытки отстать, однако не пытался пока ввернуть и собственного изготовления реплику.
      Я не суетился, - я профессионально приценивался к завлекательным горкам фруктов, ягод и прочих даров минувшего лета. И как бы ни к кому конкретно не адресуясь, без тени улыбки, со скучной назидательностью, выговорился:
      - А блудить, знаете, мне мама, да, запрещает. Что поделаешь, строгая у меня родительница. Да. А еще говорит: береги, Володя, здоровье. Для семьи. Для будущей, разумеется. Так что-о, мне ни в коем случае... запрещается теряться.
      - А вы, я вижу... шустрый, - не оглядываясь на меня, бросила незнакомица.
      - Неправда. Возраст не тот. А впрочем, на досуге поразмышляем над вашей гипотезой. Поработаем...
      - Вот, вот и трудитесь. Душа обязана трудиться...
      - И день и ночь, и день и ночь, - если не ошибаюсь. И-и, сутки прочь, - с некоторым свойским благодушием бормотал я. - Виноградец здесь так себе, а вот посмотрите яблочки райские...
      - Знаете, я смотрю, - полуобернулась ко мне незнакомица, - я смотрю, у вас уйма времени. Вы мне мешаете выбирать!
      - Я тоже, представляете, смотрю... во-он то чудо-юдное яблоко просто на вас загляделось...
      И через мгновения догнав, успевшее отойти закапризничавшее юное чадо, я вручил огромное, пышущее багрянцем чудо-яблоко:
      - Прошу вас, прошу. С первым приобретением вас!
      Незнакомица, машинально подхватила чудоюдный райский плод, и, держа его всей открытой ладошкой, не знала куда девать.
      - Я предлагаю вам продегустировать, сей чудесный продукт. Не трусьте, протрите платком, и хрумкайте... Во-от и молодец! Храбрая, девочка. Итак, прелестный товарищ, мы еще вон тот ряд не обошли...
      - Ага, сразу в товарищи записали, - улыбчиво проворчала незнакомица, надкусывая полыхающий бок.
      Ее подтаявший медвяной взгляд, сам собой притянулся к дивным, размером в двухсотваттную лампочку, грушам, привольно поодиночке развалившимся на опрятной холстине.
      - Это ж надо, ух какие уродились! Прямо целые поросята! завосторгалась юная хитрованка проходя злачное представление, потому как за достоинство "поросяток" скучающий абрек-продавец и цену заламывал!
      Вскоре мой "нежданный каприз" расхаживал в толчее покупателей с раздутым пластиковым пакетом, который вручил я, такой настырно предупредительный, такой солидно взрослый.
      Я все ждал, когда же она проявит инициативу и сыграет обстоятельное возмущение...
      Пакет уже переполнился распираемыми фруктами-орехами... И, вот вроде бы дождался:
      - Знайте что, забирайте-ка свои продукты. Я что вам носильщик? И потом я еще купить хочу... Спасибо, конечно за яблочко, за эту грушу...
      - Лидочка, не говорите глупости. Это ваши покупки. И кладите в свою сумку, да и все дела.
      - Вы что, серьезно?
      - Я же вам, Лидочка, сразу сказал: выбираем для вас. Вот. В следующий раз вы меня угостите. Договорились?
      - Ага, рассчитывайте... следующий будет?
      - Рассчитывают, подбивают, утрясают, подчищают... бухгалтера, экономисты и прочие плановые труженики. Я же - простой подневольный литературный работник. Надеюсь, сегодня мы не успеем поссориться? Давайте я лучше помогу вам. Вы позволите... Во-от, ему здесь удобно и покойно, говорил я с родительской убежденностью, вскидывая серьезные свои очи на нерешительное милое лицо.
      Обладательница не нахимиченных очаровательных юных черт, несколько принужденно улыбалась, продолжая как бы нехотя расправляться с грушей-поросенком, едва поспевая подбирать ее сок, янтарно сливочный липучими пальчиками, жамканным носовым платком.
      Увесистая ароматная пластиковая авоська, подчиняясь моим аккуратным хозяйским пальцам, благополучно расположилась в сиреневом баульчике, послушно принявшем надлежащую ему форму цилиндра-туба.
      Интересно, какие такие думы прятались за пушащейся разреженной челкой?
      "Ладненько, так и быть, уговорил дядя..."
      Интересно, а что эта девочка поднаврет своей тетушке? Неужто ты, девка, всю степешку распатронила? - удивиться. Так ведь, и ее не достанет, чтоб любезные дары приобресть...
      Наверняка эта студенточка предвкушала, как она будет живописать своей подружке сердца... Этакая улично-рыночная быль о базарном "жельтмене"...
      Да-а, Лидусь, вот это я понимаю - роман, - порадуется подружка, - в наше суровое малоромантическое время подцепить аристократа-купчика, - эта да!
      Неужели, я выгляжу этаким пижоном, а? Милая незнакомка, ответьте, хотя бы мысленно, успокойте взрослого дядю...
      "А что? Пускай. Не на "степку" же живет этот литтруженник. Ну некуда деньги человеку... Почему не позволить себе широкий красивый жест. И кто запретит транжириться на... хорошеньких прохожих..."
      Что ж, она имела полное право резвиться в душе. И некоторые недоуменные блики ее очаровательных чуть подведенных глаз, которые я успевал перехватывать, были вполне законны, чисты и прямодушны: когда же этому человеку (то есть, мне любимому), вообще-то ничего, вроде приличному, надоест, прискучит его же чудачество?
      "А может мамин сыночек, лелеет маленькую надежду на обыкновенный пошленький роман? Вот и про кино удочку закидывает, и про кафе... Опытный рыбальщик какой, а!"
      Безусловно, подобной рыболовецкой практикой я овладел еще в оные годы... И поэтому не дремал, и не позволял себе расслабиться в этой шебутной рыночной толкотне.
      Мне казалось, что я успел разобраться с этим симпатичным абитуриентского облика и возраста биомеханизмом, достаточно несложным умственно и вообще программируемым.
      И эти мои умозаключения не есть этакий нажитый цинизм, - к сожалению, все мы большею частью примитивны, предсказуемы, и интересны мы лишь до определенного момента-цели. В сущности, и цель (моя ли, моего ли соседа по планете Земля) всегда до убогости приземлена, малодуховна и не представляет никакого тайного невысказанного подтекста и прочей изотерической кармической чепухи.
      Лично мне, лишь в одном повезло, я живу с весьма странным ощущением, которое день ото дня все более усиливается, углубляется, подвигая меня к некоему еще невидимому барьеру, рубежу, - Рубикону умопомешательства, порою мне до смертельного отвращения скучно жить оттого, что я в точности осведомлен о перипетиях дня текущего, дня завтрашнего, - дня далекого от меня будущего...
      И это видимое (или угадываемое) мною будущее, осознаваемое всем моим существом, а не только умственной и прочей подсознательной частью, видится мне в каких-то мрачноватых малоуютных для полноценного человеческого местожительства красках...
      То есть, если особенным образом сосредоточится, я в точности до календарной даты могу предсказать, что же случиться именно со мною в частности, и вообще в целом с моей советской стороной, с другими странами...
      Мне порою казалось, я не считываю чужие мысли, я их формирую, и затем формулирую на понятном мне языке. Причем формирую не обязательно в лучшую и положительную сторону для самого носителя этих "несобственных" мыслей, но и для себя...
      Мне порою мнилось, что я есть в точности неразумное дитя, получившее в подарок от Создателя некую могущественную игрушку с неограниченными сюрпризами-возможностями, - дитя, которое не очень задумывается над тем, что же оно творит! - а как оно может задуматься, - оно же дитя неразумное, простодушное...
      Я видел человека, и начинал играть им, его поступками, мыслями, мечтами, его верой в... Вообще его верой!
      Я играю человеками...
      Я играю - собою...
      Вот и сейчас, думая про свои странные (наверняка, греховные) игры, я опять же играю в некую бесконечную и полагаю все-таки божественную и г р у...
      Вот и моей юной незнакомице я передоверил некие не всегда внятные и логические правила игры. И она их осваивала прямо на моих глазах.
      Незатейливый, почти нелегальный макияж, не слишком отработанные детали выходного уличного туалета, манеру держаться, словечки, мысли, якобы тщательно припрятанные и прочие несколько раздражающие мой вкус приметы.
      Да, явная, можно сказать, выпуклая манера представлять завзятую столичную штучку. Милая игра в истую горожанку-москвичку...
      Впрочем, боже упаси вслух соваться со своими "вкусами" в чужую непознанную жизнь, тем более утруждать себя критиканством... Боже упаси! Но ведь преславная провинциалочка, черт меня подери. Причем, не без породы, определенно, так сказать...
      Хотя кто сейчас отыщет толкование, этому призабытому несоветскому эпитету - п о р о д а?
      А ведь, ежели эта мадемуазель положительно освоила правила моей игры, то от нее можно ожидать любой капризульной выходки! Ведь покажет свою хорошенькую спинку, и поминай, как звали...
      Чрезвычайно активно размышлял я, прихватив свободную странно податливую руку незнакомицы, с солидным именем - Лидия, вовремя вспоминая собственные планы заготовки...
      - Лидочка, я ведь, знаете, всякие там борщи и омлеты - сам готовлю. Еще в октябрятской звездочке обучился. И потом сами же свои кашки и уминали, - небрежно пошучивал я, проталкиваясь вежливым бульдозером в междурядье, прикидывая: сколько же у меня там, во вместительном, но вместе с тем изящном испанской кожи портмоне?
      И бросая короткие взгляды на разносортье, разнокалиберье овощей, уроженцев благословенного летнего сезона, просветленно, не без чувства приговаривал:
      - Вы уж, Лидочка, простите меня, приставалу этакого, но без вас... (без твоей милой мордашки, рыночный мой поход был бы чересчур пресен, и вообще ты дяде очень понравилась, - рвалась с языка непростительная проза).
      И поэтому пришлось сделать себе "правку": будет, будет тебе, старче, спокойно! Попридержи, знаешь... Галопа твоего не оценят здесь. Не поймут... Барышни-студентки, буде даже советские понимают толк в политесе и прочей тургеневской прелюдии... Если уж взялся играть, не превращайся в мелкого игрока!
      Приноравливаясь к шагу Лиды, я вел ее за покорную руку, здесь уже не приходилось продираться через покупательскую горячку, можно было неторопливо прицениваться, принюхиваться. И, наконец, около одной молодайки-колхозницы я застрял.
      - Тэ-эк-с, посмотрим... Как по-вашему, а, Лидочка? Морковь очень даже... Видите ровный оранжевый срез? А вот свекла, так сказать, кормовая... Петрушка? Тоже берем. А кинзу с укропчиком, давайте, поглядим у того юноши с эспаньолкой... А теперь потребуется ваша помощь, Лидочка, обратился я совсем по-приятельски к снисходительно молчаливой спутнице, подавая ей одну ручку полуоткрытой вместительной сумки. - Это добро мы втиснем сюда, а это... А для зеленки лучше отдельный целлофан, где-то он тут должен обитать, - зарылся я внутрь, перекладывая пакеты.
      - Лучше ведерками, ведрами эмалированными. Сподручнее, - подражая моей основательности, присоветовала моя, терпеливая помощница. - Уйма войдет. И ручки надежные.
      - Вот он, милый! - обрадовано возвестил я, и, немедленно согласился: Ценная, творческая мысль, Лидочка! Если не возражаете, - ведрами, как-нибудь в следующий заход. С ведрами, несколько неудобно в кинозал... Вы не раздумали, надеюсь? Я, признаться, давно хотел посмотреть... Ну-у, что это у вас с лицом?
      - Ничего...
      - Не-ет, я не вижу активной мимики. Пионерской. Всегда готовной. Лидочка, вы бы, все равно рано или поздно пошли на него. Совершенно очаровательные новейшие французские приключения блондина-скрипача... Соглашайтесь. Ведь на пару веселее. И успеете вы к своей тетушке, непростительно легкомысленно высказал я свои изотерические познания в настоящей биографии юной начинающей москвички.
      Однако, слава богу, моя малоактивная спутница, вроде не обратила внимания на мою нечаянную яснознающую проговорку.
      Я вновь отыскал ее прохладную липковатую ладошку. Мне не особенно нравилась эта бездумная уступчивость, малоразговорчивость. Тревожила своей неопределенностью. Пора бы понять юной леди, что к чему и зачем... К чему эти кошки-мышки, кислые? Нет!.. Тоже ответ. И я прекрасно все пойму. Постараюсь, хотя бы. Никакой катастрофы. Разойдемся, как в море корабли...
      Вот возьмет сейчас прикроется какой-нибудь вежливой благодарной репликой, и... предоставит моим всю знающим перемудренным очам возможность любоваться ее сияющей спинкой на расстоянии, так сказать, печально вытянутой руки...
      А впрочем, старче, с какой стати это непорочное существо должно куда-то непременно бежать? Нашел, понимаешь, профессиональную динамистку... В самом деле, ей что полагается каждую секунду глазки тебе строить, пальцы жать, теребить? Да ты бы сам скоренько откланялся, заметив подобную прыть...
      Итак... А собственно, на какой мне это милое непорочное уличное знакомство? Разводить дружбы с этим юным созданием, - полнейшая чепуха! Некогда мне дружбанить ...
      - Что мне импонирует, Лидочка, в... в людях, скажем так: мало что. Потому как процветает в нашем самом справедливом обществе - самое обыкновенное хамство и жлобство. Наши доморощенные философы-идеалисты утверждают, что сия черта пережиток нехорошего дурного прошлого. Сей ученый оксюморон - натуральный клинический бред! А вообще, я всегда готов понять человека, нормального, запаханного службой, семьей, который мне нагрубил, сорвался, так сказать... И возможно ожидает ответа, полноценного... Понимаете, не сразу, разумеется, нет, - но мне становится жаль и его, и вообще... Какая-то ненужная, расслабляющая жалость... Черт меня знает! забавлял я самого себя ничего не значащими сентенциями, а впрочем, вполне искренними.
      - До почетного звания - альтруист, - вам, Володя, не дотянутся. Не хватает нахальства, да?
      - А знаете, Лидочка, вы опасный человек! Я вполне серьезно. В вашем прекрасном возрасте, и - такая проницательность. Мне остается единственное - стушеваться.
      - Слушайте, а что это за травку вы купили? Ну, она на "зы", что ли оканчивается...
      Я тотчас же ухватился за этот незамысловатый вопрос, точно за спасательный круг, не допуская мысли: что он всего лишь ненадежный поплавок...
      - Травка называется - кинза. Хорошо идет под жаркое. Этакий специфически пряный ароматец. Я полагаю, мы успеваем и на детский сеанс... Если не ошибаюсь: в Голубом зале комедию крутят, - мягко перешел я к своим баранам.
      Перешел, мне думалось - без нажима. Так, между прочим.
      Несмотря на некоторый внутренний, временами, подкатывающий, скепсис, я поймал себя на давно призабытой привычке: подглядыванием за лицом очередной моей попутчицы, - попутчицы в этом своеобразном мире уличных ничего не обязывающих отношений...
      Простодушные и забавные вещи творились с объектом моего (все-таки исподволь) пристального внимания: вот ее юную головку затуманивают какие-то недовольные думы, которые ей непонятны, и ее глаза в этот момент слегка, как бы напрягаются, отчего ресницы быстро-быстро хлопают, - точно соринка в глаз попала.
      Или, как вот сейчас, она запросто соорудила на милой физиономии значительную внимающую маску примерной ученицы, которой не все до конца ясно и понятно, но доброжелательному, чуточку ироническому преподавателю это знать совершенно не обязательно, потому что с не уясненным уроком она разберется дома, на досуге, наедине, а то и сметливые мозги подружки подключит...
      Моя попутчица полагала, что она совсем незаметно и тактично водит за нос уличного педагога, но, будучи не истинной профессионалкой-лицидейкой, не догадывалась, и, скорее всего и не следила за своей очаровательной девчоночной, напрочь не разведчиской, мимикой...
      А ее милейший подбородок, абсолютно не портила (напротив, подчеркивая индивидуальность) едва приметная нежная ямка с мизерной каплей родимого пятна...
      И вновь порхающий танец плотных природно выправленных ресниц...
      Пока я умиленно любовался своей нафантазированной примерной ученицей, реальная девочка, не без решительности отобрала свою руку, и, уцепившись за натянутый ремешок своего изящного в меру увесистого туба, и как бы блюдя вежливость, продолжала подыгрывать моим воображательным помыслам насчет своей послушности и примерности, - поэтому мы без помех двигались в сторону недавно отстроенного роскошного кинотеатра "Сириус".
      Я продолжал о чем-то занимательном разглагольствовать, а пушистую голову моей новоявленной приятельницы продолжали занимать вполне житейские девичьи недоумения:
      "Вот привязался, голубь. Пора, пора бы отшить, и... Не хватало еще переться куда-то. Нужна ей киношка эта!"
      Я понимал: мою хорошенькую спутницу уже несколько утомило кокетливое возбуждение. Прискучило и поднадоело мое ненавязчивое внимание. Но, полагаясь на свое стократ выверенное обаяние, я мнил себя нехимерическими надеждами...
      Я явственно наблюдал, как неприязненное девчоночное чувство, питаемое усталостью, плутало где-то совсем рядом со мною, но, попадая под пресс обаяния энергичного сопроводителя, сникало, теряло вредоносную первоначальную мощь.
      И потом, я надеялся на обыкновенное девчоночное самолюбие, которое подгоняло хозяйку, не позволяя раскваситься и раскапризничаться вот тут, прямо на моих всепонимающих приветливых глазах, - глазах, наверняка, интересных, возможно, даже забавных для юной парии...
      Я осведомлен: у этой девочки очень даже "вреднющий" характер, и полагаясь на него, моя спутница на все сто процентов уверена: ежели она захочет, то в любую секунду спровадит с глаз долой лощеного уличного кавалера...
      В полумраке "голубого" кинозала, моя вреднющая попутчица, вяло грызла дорогущие буфетные конфеты, и все норовила откачнуться в сторону от моего горячего шоколадного дыхания.
      Признаюсь, я несколько поутратил корректность и сдержанность, присущую мне на улице.
      Я то и дело нависал над невнимательным, скрытым пушистой шевелюрой, ухом, пылко дышал в него, с глубочайшей осведомленностью сообщая перипетии личной жизни актеров фильма. Впрочем, сообщив необходимое, не спешил отвернуться, по свойски жался к ее плечу, комментируя очередные комедийные финты несдержанным подхахатыванием и касанием ее неуступчивых рук.
      Я вел себя вполне разнузданно простодушно, не желая вникать в ее явно нелицеприятные мысли:
      "Какие ползучие пальцы... Не-ет, нетушки, все! Дай бог дождаться конца киношки этой... Господи, какие телячьи нежности у этого маминого сынка... Как же его, козлика, развезло... Благодарствуем, скажу, и... к едрене фене, милок, как теть Вера говорит. Ох, и поднадоел же, господи! Потащилась, дура!"
      Такие вот малонежные, почти ругательные раздумья-эпитеты кипели в белобрысо отсвечивающей девчоночной голове, морщили юный ее лоб, переносицу, заставляя лишний раз смаргивать с глаз "соринку".
      Да, дорогой гражданин, говорило мне мое прагматическое здравое второе Я, - да, старче, плохи твои дела. Совсем никудышными, устарелыми оказались твои ясновидящие усмешки...
      Но мое романтическое первое Я, без боя сдаваться ни за что не желало. И как бы в след и в укор своему занудному второму Я, вторило несколько неожиданное (рассудительное) даже для собственного Я:
      "А почему бы этой милой девочке, с ее-то женской, неразгаданной, неизъяснимой интуицией и не попытаться вслушаться в тоны и ритм сердца своего соседа, слегка контуженного ее близостью, а? И чем черт не шутит, а вдруг этот лощеный тип не эрудицию свою глупую выпячивает, а нежданную сердечную (возможно впервые в подобном качестве) взволнованность, давным-давно не ощущаемую им, не очень умело придерживает? Ну почему этим милым неопытным девочкам обязательно мерещится одно непременно звериное, сальное, похотливое..."
      Да, - соглашалось со мною мое второе Я (которое прагматическое), все верно. Бедная испохабленная человеческая физиология: - ау! Где ты? Именно, именно эта самая физиология она всегда тут, всегда рядом, всегда в готовности... Но боже, до чего же она неприглядна и потаскана, несмотря на все навздрюченные чужеземные суперодежки... И поэтому, юное непорочное сознание, априори ни во что порядочное сердечное не верит, и следует одному примитивному понятному желанию: с маху припечатывает, приземляет, так и не уяснив кто же перед ним...
      А перед ним, то есть, перед нею: я, собственной растерянной персоной, Владимир Типичнев, точно юнец-салажонок, только что на берег сошедший...
      5. Забытые забавы ясновидящего персонажа
      Когда-то, давным-давно, во времена приснопамятные, легендарные, завзятоискренние, малообеспеченные я существовал в прекрасном престранном неправдоподобном мире. В том древнем мире человеческие отношения большею (здоровой жизненной) частью не были замешаны (помешаны!) на сугубо прагматических шкурных сиюминутных интересах...
      Я жил с удовольствием и беспечностью в том странном мире. Жил и привыкал к знанию, которое утверждало, что некие доброжелательные ангелы в один преобладающе солнечный осенний день поселили в меня сумасшедшего.
      Я почти свыкся с этим убедительным неопровержимым немедицинским фактом.
      Впрочем, это знание совершенно не трогало мою суть. Оно - это знание, - походя привнесенное извне все-таки не мое личное открытие.
      Следовательно, мое объявленное сумасшествие - это все равно лишь чужая субъективная оценка моего Я. Вернее, поведение моего главного изначального Я, в предлагаемых жизнью обстоятельствах.
      А предлагаемые обстоятельства чрезвычайно неомерзительны и недурны с любой субъективной ангельской точки зрения.
      И тут вдруг Я!
      Я, который имел свою личную точку зрения на факт своего присутствия здесь, сейчас...
      Я, который напрочь перечеркивал и отвергал тусклый унылый нашептанный (суперсвободными супернезависимыми западными радиоголосами) общепринятый взгляд на ужасную мрачную застойную советскую (совковую!) нецивилизованную действительность...
      Я с недавних пор не просто принципиально игнорировал, - я отвергал какой бы то ни было пессимистический взгляд на то, что происходило во вне моих ощущений, во вне моей души, во вне моего сердца, которое по странному стечению жизненных обстоятельств вдруг почувствовало себя освобожденным от злобы буден, рутинных, нескончаемо малоуютных, бесперспективных, заполненных прозябательным времяпрепровождением, - прозябанием существа, дрожащего за свое, в сущности, незатейливое пигмейское существование. Хотя природному доисторическому образу миросозерцания натуральных африканских пигмеев я всегда отдавал должное...
      Меня Создатель одарил редким таинственным волшебным земным недугом сумасшествием влюбленного...
      Пораженное любовью существо, испокон веков считается не от мира сего.
      И если порядочный сумасшедший не догадывается о своем анормальном поведении среди сонма себе подобных, полагая, что как раз окружающие безнадежно неоперабельны. То влюбленный дурень, вроде меня, натолкнувшись на дне собственного лотка-сердца заскорузлым оциниченым пальцем на солнечно бликующую фракцию, тотчас же прилепившуюся к его холодному ногтю-разуму, попытался в начале попросту иронически проигнорировать сие чужеродно-весеннее странно увесистое искрящееся вкрапление...
      ... Советская (конца семидесятых), уютно застойная, Москва, неторопливо облачась в мягко-серую прохладу, по вечернему подшумливала, фырчала спешащим личным автотранспортом (разумеется, прежде всего, отечественных марок: "жигули", "москвичи", малолитражки, редкие частные "волги", изредка "нивы"), пестрела ненавязчивыми неоновыми вывесками, - по субботнему слегка нервничала, примеряя галстуки и прически, улыбки и вздохи, пиджаки-блузки и надежды на... на что-то, пусть и привычное, но ожидаемое очень долго - целую рабочую осточертевшую неделю.
      Осеннее шафрановое яблоко солнца, несшее прощальное светоозарение скоротечному столичному дню, не задерживаясь на починенных, подкрашенных, подлатанных маловысотных крышах, унизанных рогульками телеантенн, катилось, милое, торопилось дальше к европейским братьям по социалистическому лагерю.
      Хилый, в сущности, химерный барьер-кордон в виде жилищ и жителей праславянского и прокоммунистического блока перед сытыми, сплошь благоустроенными, сплоченными, упорядоченными минилегионами капиталистических обывательских минидержав...
      Сгущались сумеречные столичные переулочные тени, незаметные и почти бесшумные, вроде кошки бродячей... ласково урчащей у самой бровки тротуара, зазывно не смаргивающей изумрудным зраком, призывно поблескивая освеженным, еще не пропыленным, только-только выгулянным туловищем... таксомотора.
      Насчет примерещившегося зеленоглазого уличного существа я подумывал уже и вслух пошутить, как уличный мягкий мрак проглотили враз и не спеша, кобры холодных уличных фонарей. В предупреждающей стойке приклонили они свои ртутно-тяжелые расплющенные головы и негреющим холодным светооком обозревали оживленное, при выходном параде, выгуливание "выходных" москвичей, многочисленных гостей, и просто транзитных пассажиров.
      Моя юная спутница, слегка поеживалась, и, приподняв ладное неразношенное плечо, придерживала узкий ремень сумки с "дарами" колхозными. Другую руку, вяло подергивая, пыталась высвободить из пригретой, в меру мужественной, ладони сопроводителя.
      А сопроводитель не поддавался, и вел ее, - ну совсем как свою старинную подружку! И вдобавок продолжал спокойненько пудрить симпатичной студентке мозги собственными киноведческими эссе о сто лет назад просмотренных импортных фильмах!
      Впрочем, я почти физиологически ощущал озябжесть моего милого неверного капризного товарища, которого я желал бы согреть сейчас же, а вместо этого, стоически припрятывал вроде как призабытую нервную молодецкую дрожь. Или, все-таки и меня пробрал свежий, приправленный бензиновыми выдохами, столичный вечерний воздух...
      Да, давно не наблюдал за собою подобного бессердечия и мальчишеского нахальства...
      И, разумеется, невоспитанно сникшая спутница решилась на решительный разговор, который, разумеется, я предвидел, но который все равно довольно ощутительно покоробил мое дуболомное самолюбие. В особенности, после того, как она, собравшись с духом, вновь попыталась выдернуть свою прелестную лапку, одновременно негодующе приостановившись:
      - Послушайте, Владимир! Вам не кажется... Вас дома не потеряли?
      - Что? Ах вы полагаете... Так можно позвонить, предупредить. И потом, вечер только начинается. И меня никто не ждет. В нашем распоряжении целый субботний вечер...
      Придерживая вышеупомянутое не сдвигаемое самолюбие, я с профессиональной легкостью сотворил на лице нечто улыбчивое, располагающее к доверительности.
      А вот с глазами моими дело обстояло посложнее. Я почти не смаргивал, и в них наверняка проскакивали от проезжающих авто холодные зеленые искры.
      Мои глаза тянулись к незнакомке и совсем по-юношески потрухивали.
      И, видимо вследствие этой амбивалентности, через них просачивалась неуместная сейчас усмешливасть, делавшая мои умудренные очи, несмотря на их положительную статичность (вынужденную припрятываемую пришибленность, растерянность), вальяжно покачивающимися, зыбковатыми...
      Я видел эти мужские, с тяжеловатой поволокой, глаза как бы со стороны, - весьма немужественное, глуповатое зрелище представляли они. Уж очень они были себе на уме...
      Странно, но я ожидал благожелательной ответной реплики.
      И, разумеется, отыскать в этих уверенно колыхающихся бутылочных глазах, какую-либо моральную поддержку, моя незнакомка не захотела, не сочла нужным. Она просто отвернула взгляд на проезжую, равнодушно спешащую часть улицы, и, пристукивая цельнолитым каблучком, сотворила отменно вежливый монолог-отлуп:
      - Вы там звоните, предупреждайте, пожалуйста. У вас впереди целый вечер. А мне, знаете, пора. Вот. И спасибо за ваше шефство...
      И вернувшись взглядом ко мне, вальяжному остолопу, не преминула совершенно по-девчоночьи заметить:
      - Что вы смотрите, как на маленькую? - и снова безуспешно попыталась выдернуть плененную ладошку.
      - Слушайте, отпустите, мне больно! И вообще, я не привыкла так. Вот, наконец-то... И таких разглядываний не люблю.
      И, скользнувши отвердевшими чужеватыми зрачками по нижней части моего портрета, почти благожелательно проронила:
      - Ну, до свиданья, - и, не дожидаясь благовоспитанной ответной реплики, легко зашагала прочь.
      ... И вновь безумный безуведомительный провал в бездонный временной разъем. Вновь утянула меня неисповедимая будущая новейшая реальность в некую свою магическую мертвящую щель, в которой живут-жируют живые Ба...