Привратник 'Бездны'

      Я имел возможность чрезвычайно незамутненно созерцать, - и перед собою, и в любом отличном от нормального взора месте - лицо, фигуру и все превентивные действия неприятеля...
      Видимо, каким-то чудовищным усилием воли я сумел разбудить тот вечно нелегальный мифический искусный "третий" глаз, который докладывал моему рассудку неизмеримо больше, чем при обычном впередсмотрении неприкрытыми зрачками...
      Под тискающимися странно неутомимыми нечувствительными зубами я, наконец, почувствовал - вместо кислой мертвой лайки, - живую волглую приторно кровянистую плоть и кость...
      Притом, что я мучил правую руку магического униформиста, его левая ладонь отчего-то не делала попытки вмешаться в противоборство с моим ртом-капканом...
      И тут я почувствовал свою левую руку! То есть, я понял, что вполне властен распоряжаться и действовать ею...
      Все еще, не раздвигая плит-век, я сосредоточился и не без оторопи "узрел": мой, зверски терзаемый "униформист" свободными перепончатыми пальцами, освободив от ременных пут... не делая вполне естественных в его положении попыток, как-нибудь облегчить свою плененную участь, с невозмутимостью неодушевленного механизма потянулся и к правому моему мертво притороченному запястью, и...
      И через мгновение и вторая моя рука обрела долгожданную свободу!
      Оставались в ременных оковах обе лодыжки, до которых, мой странный избавитель не мог дотянуться, - ему мешала моя зловредная злополучно волчья челюсть...
      Однако почему же этот странный служивый не испытывает боли? Почему все его действия алогичны и не поддаются моему уразумению? С какой стати я до сих пор слюнявлю в своей интеллигентской пасти его странную полузвериную (полугусиную, полулягушечью?) лапу-кисть? Кто меня, в конце концов, заставляет этак зверски показательно усердствовать?
      Мою показательную челюсть стянуло судорогой, и без постороннего вмешательства, как я стал догадываться, она ни за что сама по себе не разожмется, и даже не ослабит безумного психопатического тисканья своего...
      Я ухватился освобожденными руками за индифферентную кисть униформиста, полагая вырвать ее безвольное скомканное тело разом, - и, только зубы заныли выворачивающей тянущей болью...
      Я замычал, часто (запыхалисто) перехватывая воздух ноздрями, причем каналы их оказались заложены вроде насморочной или аллергической промозглью, слизистые протоки ядовито набухли, и не позволяли просачиваться полноценной воздушной всасываемой струе, - премерзкая кляпная ситуация!
      Ухватившись обеими трясущимися паникующими ладонями за враждебную странно податливую неболючую, укрепленную обмусоленной лайкой, плоть, я одновременно парой же больших пальцев вторгся в собственное подушное напрягшееся пространство, отыскивая там болезненные специфические точки, отвечающие за удерживание в стиснутом положении моих знатных закапризничавших челюстей...
      Моя старательная запыхательная борьба с кляпом-ладонью происходила в положении партера, так сказать. Правда моя бездарная возня так и не затронула моих прижмуренных завлажнавевших век. И все-таки я умудрился пропустить нежданную внешнюю помощь, которая пришла с весьма сокрушительным вниманием и скоростью, сравнимой, разве что с движением и предупредительностью киношного гиперкопробота, - и...
      И случилась пощечина, легшая прямо посреди лба, там, где профессиональные античные и последующие компиляторы-физиономисты настоятельно изображали пресловутое мифическое циклопическое око...
      Вспомощной шлепок доморощенного тепиба обрушился настолько ударно профессионально, что пыхтящая голова моя, не испросивши хозяйского разрешения, вполне по-дамски завела (так и не показавшиеся) зрачки под лобную область, а затем и вовсе на непредсказуемое мгновение отключилась, видимо, окончательно удовлетворившись, сей средневековой анестезией...
      Еще копошась в потемках забытья, я стал готовить свою очнувшуюся психику к разного рода сюрпризам.
      Все-таки не первое дуреплавательное путешествие в мир бессознательности и отдохновения, в котором все текущие земные проблемы представляются настолько ничтожными и незначимыми, что возвратясь вновь в отвратительно знакомую, неуютную, недушегреющую действительность, какое-то спасительное время, позволяешь себе жить, игнорируя вековечные опостылевшие правила поведения существ, посмевших приравнять себя к образу Сына Человеческого...
      Я позволял себе многое из того, что нынешним моим соплеменникам и современникам казалось (и по сею пору кажется) анахроничным смешным и предательским... Предательским по отношению к их бедным рутинным жизненным потребностям выжить в этой сночародейственной действительности...
      Да, сейчас я иногда позволяю своему разуму не вмешиваться в мою личную жизнь.
      Боже, как же мы зависимы от настроения аппарата, который заключен в черепную коробку!
      Какие же мы, в сущности, подневольные подопытные существа... Ведь, истинный рабовладелец, от которого мы никуда и никогда не уйдем по доброй воле, - есть наше серое извилистое вещество, называемое мозгом.
      И поэтому до сих пор существует и благоденствует в человеческой немудреной природе особая доблесть, которая и толкает добропорядочного обывателя на странное непослушание, которое чаще всего оказывается вредным и бесперспективным для самого владельца сего нелогического недоброжелательства, - недоброжелательства, как бы к самому себе, к своей сущности, ко всему тому устоявшемуся, выпестованному...
      Бунт против всяческого рода порядков, регламентаций, устоев, конституций, - даже вековечной родной РПЦ!
      Этот бессмысленный бунт почему-то и, несомненно, присущ существу, испокон веку проживающему на территории издавна прозываемой Святой Русью...
      Не мириться с самим собою, - вот девиз наших доблестных пращуров дуралеев...
      Почему агрессивные всяческие внешние недоброжелатели и терпели (и будут терпеть!) повсеместные поражения и разгромы.
      Потому что мы, русские дурни, запросто, без раздумий призреваем личное мещанское счастье, в угоду идеальному, навеянному какими-либо заумными или простецкими мечтаниями о земном справедливом существовании...
      Причем, идеалы-то все от пришлых чужеземных блаженных или свихнувшихся мечтателей, которые оказались подзабыты или вообще маловостребованные там, у себя, на чужой стороне...
      Вот я, со своей сверхразумной башкой, занимался проблемами, которые исподволь оказались востребованы советским имперским ВПК, - военная промышленность стала нашим могучим покровителем (крышей по теперешнему) и одновременно же не скупердяйским спонсором...
      Но вскоре распалась советская империя, - распалась, в сущности, именно от нелогического дуболобства, которое внедрили в наши простодушные души наши же вожди-руководители-кормчии... Которые, в свою очередь, заразились, кто осознанно, а кто и по вековечной русской дурости, идиотскими мечтаниями о красивой буржуазной жизни, о сверхчудесной макроэкономике, о каком-то расчудесном Рынке, который всех по справедливости напоит, накормит и приоденет по самой распоследней моде...
      И кому я сейчас нужен со своими элитарными мозгами?
      Бандитскому россиянскому Рынку не нужны мои знания и откровения, этому монстру, в сущности, противопоказано иметь дешевые источники энергии... От дешевых не дорогостоящих сверхмощных экологически безопасных источников энергии, - один разор и никакой бандитской (первоначальной!) прибыли...
      В сущности, мои мозги нынче как бы законсервировались. И если, в первые недели отлучения от работы, от лаборатории, я полагал, что вскорости всенепременно же сойду с ума от ничегонеделанья, - оказалось совсем наоборот!
      Оказалось, что во мне давно жил некий самодостаточный индивидуум, которому наплевать на мой гениальный (или где-то рядом) мозг. Причем, этому существу жилось до последнего времени очень даже недурно.
      И жить бы и жить ему, да однажды посреди ночи заявились ночные гости-пришельцы...
      От того ночного кошмарного визита начался как бы второй виток жизни моего второго "я", с которым я только-только начинал мирно по обывательски общаться, - находить какие-то общие точки соприкосновения...
      Я ведь сейчас совсем не тот человек, который когда-то недосыпал, недоедал, вскакивал посреди ночи, и бросался на компьютерные клавиши, доверяя им нечто сверкнувшее, еще неосознанное...
      И я совершенно же не тот положительно серьезный парень, который играючи освоил несложную (но достаточно специфическую) оперативную и операторскую работу в Службе безопасности Банка "Русская бездна"...
      И Нинель Валерьевна, наш очаровательный вице-президент, я полагаю, не узнала бы сейчас в этом человеческом обмылке, того удалого сексуального пахаря-партнера, пред которым она с такой чарующей девичьей доверчивостью заголилась для обоюдной утехи-случки...
      ... То, что меня ожидало, после того, как я наконец-то решился окончательно очнуться...
      ... Я всего ожидал, - нежась в этом вязко дерьмовом, бесконечно тянущемся лазаретно-казематном интеллектуальном прозябании рядового индивидуалиста, имеющего отличие в виде нелегального псевдонима "первосвидетель", - но подобного превосходного мистификаторского преображения, в котором...
      Я имел честь общаться с самим собою, - именно с самим собою! во плоти и...
      И вновь я предстал в качестве главного с в и д е т е л я неизъяснимо прельстительной чарующей мистификации...
      С Е Г М Е Н Т - IV
      1. Провидческие случайности, которые ожидаешь
      "Господа, весьма презагадочные и престранные события, произошедшие с вашим покорным слугою, вынудили меня обратиться к несвойственному моей природе и призванию занятию: сделаться личным летописцем собственных недавних странствий-мытарств.
      Господа, спешу вас тотчас же уведомить, что, будучи воспитанным, в истинной православной вере, и, обладая природной смиренностью духа, тем не менее, с бесстрастием реагировать на (непредусмотренное, а по совести сказать, весьма преподлое) появление в моей почтенной благонамеренной жизни сих необыкновенных приключений, я полагаю научиться в процессе изложении сей душещипательной примечательной истории. Потому как зело еще кровоточит бессмертная душа моя...
      Обязуюсь, вести повествование, со всей возможною прилежностью и пунктуальностью, сообразуясь не важностью, но очередностью приключений и прочих незначительных происшествий, каковые всенепременно же дадут пищу для читательского умонастроения и умозаключения.
      Обязуюсь, вести данное повествование, соблюдая порядочную композиционную внятность и стройность, дабы облегчить усвоение излагаемых событий.
      Я льщу себя дерзкой надеждою, что все ниже упрежденные презанятные (презанятные, полагаю, по прошествии времени) приключения, кои произошли с вашим покорным слугою, кои же со всей устрашающей правдивостью запечатлелись моим разумом, и кои я осмелюсь пересказать в предельно субъективном (следовательно, доподлинном) виде, будут небезынтересны для моих любознательных приятелей и милосердных читателей.
      Этими, в сущности, сумбурными, нелитераторскими, но уверяю вас весьма правдивыми эпистолами русского человека, превратностью судьбы попавшего в иную неизъяснимую жизнь, я полагаю остаться (или, хотя бы задержаться) в благодарной памяти моих любознательных неравнодушных соотечественников.
      А посему, милостивые государи, извольте: вот оно порядочное первичное приключение, на подлое начало коего я желаю обратить ваше покорнейшее внимание..."
      ... Я вчитывался в пожелтевшие рукописные с дореволюционной самодержавной орфографией строчки велеречивого хроникалиста, желавшего, видимо, буквально с первых абзацев понравиться потенциальному читателю, привлечь его дражайшее внимание очередной графоманской безделицей...
      Впрочем, одолев первые страницы "Доподлинного повествования о необыкновенных приключениях русского мещанина в иных жизненных сферах", я уже не раздражался от манерной стилистики и прочих "нелитераторских" потугов давно почившего эпистолярщика.
      Однако, я остался равнодушным к всякого рода авторским отступлениям, рассуждениям, диалогам благополучно сгинувших, в сущности, мифических персонажей.
      Пространные и престранные внутренние монологи, бытовые мелочи и подробности, посреди которых довелось пожить заглавному персонажу-повестователю, который (не смотря на все его искренние эпистолярные ухищрения) все равно же виделся мне чрезвычайно надуманным, кокетливым с ненарочито убогим багажом умственных познаний...
      Эти исписанные, блекло лиловым утонченно чиновничьим уставом, листы были заключены в почерневший, местами, покрошенный и выеденный мышами, покоробленный давней влажностью, взятый антикварным тленом и прочими вещественными атрибутами неумолимого времени, переплет из ощутимо зернистой (схожей с солдатской пупырчатой кирзою) добротно толстенной свиной кожи.
      Сочинительский фолиант размером и емкостью с доброкачественный генеалогический альбом.
      Если бы не импозантная долговечная обложка, оснащенная витиеватыми зачернено бронзовыми застежками, я бы подумал, что имею дело с натуральной амбарной книгой из чудом сохранившегося семейного архива, какого-нибудь замоскворецкого русского купца-лавочника, некогда заносившего туда, с помощью грамотея приказчика всяческие сальдовые счета...
      Сей старинный рукописный том, был с доверительной доверчивостью перепоручен мне моим многоуважаемым многоученым соседом, Василием Никандровичем, в знак соседской приязни (и, видимо, моей не скаредности по части эпизодических займов до лучших времен) в день моих святых именин, еще в оные счастливые времена, когда я только осваивался с долгочаянным холостяцким одиночеством, оживляя своим (разумеется, и Фараоновым, в основном клозетным) духом подзабытые и позаброшенные (впитавшие в себя чужую арендную человеческую ауру) родные стены своей однокомнатной малогабаритной секции-крепости...
      Вжившись в манеру письма неизвестного давно почившего доморощенного сочинителя, вдруг обратил внимание, что мысли мои приобрели несколько утрированную многоречивость и этакую изящную двусмысленную невнятность...
      Правильно премудрые глаголют, - с кем поведешься, от того и наберешься!
      А я поводился с этими рукописными текстами достаточно плотно и длительно.
      И увлекся я этими странными староманерными записками по одной простой причине, - что-либо подобное мистификаторское до сих пор мне не доводилось штудировать.
      Хотя читатель я с матерым стажем, и помимо собственной вполне приличной библиотеки, интересуюсь и библиотечными спецфондами, - вернее, сказать, когда-то в глупой не ведающей времени студенческой юности злоупотреблял времяпрепровождением в читальных залах столичных библиотек...
      Если быть последовательным и привередливым, то автора записок, скрывающегося под многозначительной фамилией, скорее напоминающей псевдоним - господин Происходящев, - вполне допустимо заподозрить в глумливой беллетристической преднамеренности...
      Простодушный дореволюционный автор, дабы остаться в памяти потомков решил обзавестись собственносочиненной затейливой автобиографией, с тем, чтобы шокировать несведущую отечественную публику. А уж подготовленная публика всенепременно разнесет по всему белому свету вздорные слухи и прочие панагерические мифы об авторе презатейливого мистификаторского сочинения...
      Однако же до массовой читающей публики эти в какой-то мере искренние (в те же годы, вероятно, казавшиеся дурными, подражательными, фантастическими) отечественные записки к вящему сожалению давно почившего автора так и не дошли.
      Отечественным массовым читателям стало не до того, - публика ударилась в революционные перевороты... А сумевшие выжить и в последующей гражданской межусобице, нашли себе дело поважнее, чем штудирование чьих-то сумасшедших фантасмагорических откровений...
      И получилось, что, по всей вероятности, я оказался одним из первых современных читателей этого частично занудноватого, а частью странно занятного (поддельного?) манускрипта.
      Потому как, попытавшись выяснить, у недавнего хозяина этого рукописного раритета, откуда он сей, старинный "неподдельный" труд добыл, и проглядывал ли его сам? - неожиданно встретил в навечно умудренных глазах всегда благожелательного соседа, всего более поразившее меня: едва ли не враждебное равнодушие и пренебрежение, граничащее с подростковым, или напротив, старческим упрямством.
      Даже, так сказать, партитурно ознакомиться, мой многосведущий сосед не посчитал нужным в данный для него исторический промежуток времени...
      Нет, я давно догадывался, что мой премудрый сосед, совсем не из той странной породы вольных и бешенных белинских, которым чужая заслуженная слава так же сладка, как и собственная...
      Но зачем же тогда добывать и держать дома столь ненужную ему вещь?
      Впрочем, дядя Володя, с чего ты взял, что этот фолиант не приобретен им вкупе с кучей остальных раритетов, переплеты которых мой странный сосед, буквально реанимировал - реставрировал, для последующей перепродажи истинным ценителям - расплодившимся доморощенным коллекционерам старинных вещиц и антиквариата, всяческим скороспелым денежным тузам и чужеземным фон баронам...
      Я так и не получил никаких вразумительных ответов от Василия Никандровича, по поводу появления у него сего загадочного фолианта, - если не считать одну единственную, брошенную вскользь, по прошествии недели или двух, странную реплику совершенно неуместную по обстоятельствам, - сосед наведался, во время моего законного послеслужебного дневного отсыпа, с тем, чтобы одолжить "червонец салатовый на естественный прокорм"...
      Причем сама долгоречивая реплика была поучительно нудновата и как всегда приправлена благодушной предуведомительной дидактикой:
      - Есть предметы, Сергеич, которые несут в себе незавершенное прошлое... И завершить, поставить точку, - на эту безделицу может уйти и вся жизнь. И ты спрашиваешь: откудова, и читал ли? Я, брат Сергеич, жить еще намерен. И намерен, учти, со всей обстоятельностью и с нужным удовольствием...А ты другого поля ягодка, - ты рагадыватель божеских тайн по рангу своему ученому. У тебя, Сергеич, призвание есть! И впредь, уважь - не лезь в душу, когда на то нет моего разрешения... И не сочти за труд: выдай скромную сумму бедному труженику. Всего-то, Сергеич, прошу червонец салатовый на естественный прокорм. О запчастях и не упоминаю...
      Разумеется, будучи нескупердяйным соседом, я выдал требуемую сумму в отечественных казначейских билетах, эквивалентную десяти "салатовым" бумажкам. И даже не особенно обиделся на безуведомительный минутный визит моего странного и старинного возрастного приятеля. Тем более что с его стороны подобные некорректные вмешательства в мое отсыпательное времяпрепровождение случались чрезвычайно редко.
      Я даже полагаю, что этот запанибратский визит, был естественным образом связан именно с моим оставленным без удовлетворения вопросом, относительно старинных и странных записок некоего мещанина по прозвищу Происходящев...
      Видимо, моего Василия Никандровича, некоторым образом свербила таки некая тайна, связанная с приобретением этого рукописного талмуда. И, совершенно оставить меня наедине с моим неразрешенным недоумением, как-то было не в его учтивых правилах.
      В общем, неразгаданное "незавершенное прошлое" сего предмета, имеющего некий мистический хвост, не давало покоя душе моего трезвого прагматического самоучки, некогда забросившего свои вузовские дипломы и занимающегося черт знает чем, а именно: проживанием жизни со всем его положительным удовольствием и обстоятельностью...
      И все же, благодаря послепрезентному двусмысленному молчанию, и последующему не менее красноречивому монологу, я пришел к убеждению, что сей мистификаторский текст, был некоторым образом (так сказать, по диагонали) проштудирован моим милейшим профессиональным эпикурейцем.
      Именно подобравшись до чрезмерно опасной близости к зашифрованному смыслу откровений, рассредоточенных в старинных повествовательных предложениях, Василий Никандрович, и порешил от греха подальше передоверить мне, бывшему ученому клопу, этот занятный и по своему жутковатый рукописный труд...
      А передоверил, дабы самому избавиться от ответственности, - а то, что придется ответствовать, в этом гражданском подвиге мой эгоцентрический сосед не сомневался, потому, как был весьма умудрен опытом прожитых лет, помимо затверженных его пытливыми мозгами посланий мудрецов из канонических и апокрифических Книг и свитков...
      Мистификаторская фабула, представленная в рукописном сочинении господина Происходящева, разумеется, встречалась в этом подлунном мире. Но в мире не настоящем, - в мире аллегорическом, мифологическом, литературном, драматургическом, сказочном, в конце концов...
      "Рамаяна", "Дон Кихот", "Гамлет", "Тысяча и одна ночь", - это классические примеры, в которых странным неумышленным образом, - или напротив, умышленно, - главные персонажи в середине или конце повествования натыкаются на некие тексты-свидетельства, в которых действуют некие вымышленные персонажи из прошлого, - в которых они тотчас же признают самих себя, только уже познавших свое истинное будущее, и познание им пришло опять же из текстов, которые были выписаны еще в начальных главах сочинения-мифа-былины-сказки...
      Фантастическая необъяснимая обыкновенной житейской логикой цикличность жизненных картин и представлений, - изображение в зеркале отражающееся в соседнем, параллельно расположенном, - изображение, уходящее в бесконечный, все более и более сужающийся, видеотоннель, - изображение, уходящее в бездну, - бездну времени и пространства...
      Мой персонаж, то есть я сам, если довериться этой неизъяснимой мистической схеме, нынче находился именно где-то посреди бликующих отображенных существований...
      Но при этом, я (или мой персонаж) имел абсолютную свободу выбора возможность все время передвигаться в этом отраженном зеркальном временном тоннеле, - причем, перемещаться по любому вектору, - в будущее... в прошлое... и опять в будущее будущего...
      И одновременно бесконечное присутствие в настоящем...
      В настоящем временном неиссякаемом потоке Абсолюта, - вечном потоке инобытия...
      Следовательно, - это и есть человеческое бессмертие...
      И латинский иронический пассаж - живем, sub specie aeternitatis, приобретает совершенно иную окраску, - архисерьезную, удовлетворительную, космотеллурическую, - именно: мы в е ч н ы...
      Главное обнаружить и оседлать этот невещественный трансцендентный (и отнюдь, не эсхатологический) миграционный вектор времени...
      Если человек неизлечимо болен, если у него страшное горе, если ему настоящая жизнь немила, если его психика и вся его сущность стремиться к суициду...
      Нужно всего лишь на всего - вовремя пройти инициацию посвящения tabula rasa, и отразившись от ее чистой (очищенной посвященными) глади-поверхности перейти в следующее действующее отражение...
      И, - уже имманентно, обжившись (окрылившись, одухотворившись, сделавшись сознательно действующим) в ином зеркально-временном родственно подобном блике-облике, - вновь продолжать жить и радоваться иному звездному и солнечному миру, и, приносить благодарственные молитвы Создателю за Его бесконечную милосердность, за то, что именно тебе Он поверил новый Божественный смысл-помысел, заключенный в устаревшей чиновничьей каллиграфической кириллицы некоего, упраздненного потоком времени, господина, некогда исправно подписывающимся фамилией типично чеховского персонажа, - Типичнев...
      Вот именно, это порядочное, кстати, весьма нетипическое фамильное прозвище, я обнаружил в серединных главах сумасшедшего текста самодеятельного летописца, мещанина Происходящева.
      И Бог бы с ним с упоминанием моего прозвища, - мало ли в жизни нашей непредумышленных и при этом как бы явно сконструированных совпадений...
      Персонаж, действующий под моей славной родовой фамилией, носил вполне заурядную внешность, которая была до отвращения приблизительно скопирована с моего вполне ординарного во весь рост портрета!
      Срисована, следует признать, в несколько утрированном - улучшенном тридцатилетнем варианте. И потом, этот тип запросто владел моими привычками, даже самыми интимными и немудреными...
      Но самое непереносимо загадочное, - этого сочиненного фальшивого типа - моего двойника занимали буквально те же мудреные и житейские заботы и проблемы, что и меня, - сегодняшнего настоящего живого гражданина Типичнева?!
      И даже этими правдоподобными обстоятельствами можно было пренебречь, - но ведь этот весьма дурно прописанный персонаж имел прескверную привычку размышлять почти в том же ключе, что и я, причем думать - именно аналогичными мыслеобразами, впрочем, не только ими, но и моими эпитетами, вульгарными и литературными словосочетаниями, междометиями...
      И вообще сама манера уединяться в любом шумном толковище для достаточно элитарных мозговых упражнений была присуще именно моей созерцательной от природы натуре...
      То есть, в любой компании, на любой пирушке я чрезвычайно отзывчиво откликался на любые парения ума: научную ли гипотезу, политическую ли сплетню, светскую жареную весть, просто анекдот с палеозойским нафталиновым шармом, - и при этом же всегда оставался наедине с самим собою, со своими учеными, служебными, семейными, а затем и холостяцкими, думами...
      И все вышеназванное, и не названное со всеми нудными подробностями я вдруг - читаю, точнее, как бы подглядываю за самим собою, резюмирую свои действия...
      То есть происшествия, которые когда-то (а то совсем недавно) довелось (и еще доведется!) пережить мне, - лично мне! - оказывается, больше не принадлежат одному мне!
      Я не владелец своей прошлой, и главное будущей! - своей жизни!
      Эта (моя?!) жизнь уже была, как бы кем-то прожита, прочувствована и с крючкотворной тщательностью запечатлена на рукописных страницах совершенно незнакомым мне русским господином, плоть и мозг которого, я полагаю, давным-давно обратились в прах и тлен...
      А тут, пожалуйста, лично моим глазам, можно сказать подобострастно, докладывают про все мои будущие позорные трусливые замирания и потения подмышек... С чиновничьей учтивостью и дотошностью фиксируются все мои предполагаемые подлые и панические мыслишки, ознакомившись с которыми я тотчас же возмечтал выбросить их в утиль, забыть, стереть из памяти...
      С репортерской скрупулезностью прописанные эпизоды какой-то жуткой фарсовой ночи, в обществе тандема подонков-мазуриков, в которой я непременно же буду валяться полуголый, с отбитым причинным местом, - буду валяться профессионально продезинфицированный разбойничьей едучей мочою...
      Я возвращался мыслями к рукописным абзацам фолианта, и вдруг меня буквально до невротической кинжальной боли пронзила растерянная паническая догадка: о чем это я?! Как я могу судить собственные чувства, которые еще не пережил???
      Я ведь не прошел (и не пережил) всего унизительного действа, - оно еще только случится...
      Случится! Случится, по всей вероятности...
      Мною кто-то (прямо сейчас, именно в данную секунду) забавы ради играет, приспособив меня (мое земное недолгое существование) в виде заурядного пишущего канцелярского аксессуара - карандаша, который ускоренно тупиться, и тотчас беспечно затачивается, уменьшаясь с каждой написанной строкой еще на миллиметр, еще на год существования...
      С грифелем (сердцевиной моей индивидуальной жизни) этот бесцеремонный некто совершенно не церемониться, у него подобных карандашей в количестве мириады...
      Мною пишут мою же историю, мою индивидуальную биографию холостяка-индивидуалиста, имеющего тайное уведомительное прозвище "первосвидетель"...
      Верховный writer, - где же его сочинительский кабинет?
      На самом верхнем космически черном этаже, - в бездонных чердачных небесах...
      Или все же этот беспечный и беспечальный некто находится внутри меня...
      В любом случае этот некто все равно же всегда управляющий моей судьбою, моими поступками, моими желаниями...
      Я догадываюсь, что это не Создатель, не Всевышний, не Бог...
      Мне кажется, я начинаю понимать, почему порою до облыжного жутковатого недоумения восстает моя щепетильная память, - она говорит моему истинному Я: это уже было с тобою, б ы л о!..
      Получается, что я всю свою сознательную жизнь, буквально до самой последней секунды, как бы плетусь сам за собою, попадая с точностью до ядерной насечки в следы самого себя, уже ушедшего вперед, торопящегося...
      Сделать усилие, попытаться догнать самого себя, - это, значит, стать вечным путником Вселенной, стать одним из посвященных и приближенных к божественному алтарю Времени...
      Однако, что-то (или кто-то) мне подсказывает - это ничтожное усилие сравнимо по энергоемкости и энергонасыщености с взрывом заурядной звездной системы, - к примеру: Солнечной...
      Можно ли концентрацию столь мощного потенциала передоверить ничтожно мизерному пространству, - это странное не представимое жалким человеческим воображением пространство, оказывается, возможно, уместить, буквально на кончике швейной иглы...
      Астрофизики-теоретики нарекли сию таинственно малокалиберную невидимую невооруженным глазом область чрезвычайно художественным и абсолютно приблизительным двойным эпитетом - черная дыра...И нынче некие британские ученые практики пытаются в лабораторных условиях воссоздать сию космогоническую мистификаторскую идею, с тем, чтобы...
      Господин Происходящев, каким-то чудесным неизъяснимым манером будто бы завладел микроскопической долей сего могущественного вещества, - в рукописи об этом факте сказано вскользь и невнятно, - и поэтому оказался вовлечен, помимо своей воли, в авантюрное предприятие - путешествие "в иные сферы", попросту говоря, в иное измерение, в будущую Вселенную, в другое временное пространство...
      Попав в "иную" жизнь, в которой, впрочем, действовали вполне узнаваемые земные бесчеловеческие законы и отношения, он познакомился с неким существом мужского рода, служащего по какой-то литературной или журналисткой части, который и снабдил странного вечно умиляющегося путешественника неким рукописным раритетом, на титульном листе которого отличным удобочитаемым почерком было начертано: "Неубежденный циник, или Реликвия для коллекции", с подзаголовком: (ладные черновые записи здравомыслящего гражданина Типичнева)...