Привратник 'Бездны'

      Причем, продырявили (или продырявила, все-таки) до такой степени шустро, что мое обоняние не успело среагировать подобающим образом на присутствие самопального демона смерти - Аставидад-дива, и не перебросило моим самооборонительным силам оперативную информацию, дабы те привели бы себя в готовность, - какую никакую...
      Потолкавшись пальцами у волосистого пупка, я едва нащупал просочившуюся сукровицу, которую сперва обследовал на аромат, затем, не побрезговал - и на вкус...Все сходилось, - на влажные подрагивающие подушечки нацедилась моя ценная животворная жидкость, изойдя которой, я более...
      А, поелозив свободной рукой по спине, в районе левой здоровой почки обнаружил ту же кровянистую натечь...
      Невидимая интеллигентная бабуська продернула через меня, громогласного губошлепа, свое смертоубийственное приспособление, точно я всю жизнь мечтал быть аккуратно пропоротым и вздетым в виде ценного жужжащего жука в этом трупно-черном гербарии...
      - Мадам! Вы чудесно освоились на этих войнушках... Вы, бабуля, молодчина... Так ловко приколоть, когда ни зги не видать... Полагаю, санитаров здесь не полагается...
      В ответ изо всех черных углов этого боевого самодеятельного полигона на меня, наверняка, безнадежно затаращились рассредоточенные безмолвные жертвы и палачи, - среди которых и моя интеллигентная с пенсионерской биографией мадам-палачка, любительница ароматов насу...
      Собственно, после экзекуции протыкания полагалась бы следующая стадия, - отпиливание какой-нибудь неудачливой неосторожной конечности, скорее всего, верхней, в особенности, правой, которой я все норовил сцапать кого-нибудь или что-нибудь в этой предупредительно тишайшей пустоши...
      - Сударь, - я это к вам, голубчик, который нынче с пилой двуручной жертву приискивает. Я к вашим услугам! Пилите, если уж так приспичило...Бог вам в помощь...
      Нехорошо, дядя Володя, всуе Создателя поминать в сем адском урочище... Не зачтется сия бравада твоей грешной душе. Не зачтется...
      А, в сущности, какая теперь мне разница, - от искусного прободения, которое свершили с моим глупым телом, все равно долго не протянуть, внутреннее невосстановимое и неостановимое ничем кровотечение, - гнуснее поражения не бывает, если верить медицинским талмудам...
      Но надеждам моим куражливым на встречу с убивцем-пильщиком суждено было не оправдаться, потому как вместо второго вооруженного гладиатора, которого сулил мне мой доморощенный самодержец-родственник, по ходу безумного спектакля был введен совсем иной, более жутковатый персонаж, которого я давно знал, - и ведал о нем, кажется все...
      Это оказался...
      Это оказалась моя разлюбезная...
      Свою бывшую суженную я угадаю в любой столичной толчее. Угадаю, благодаря натренированному многолетней осадой обонятельному аппарату, который помимо моих волевых команд, в любое время суток обречено, отрапортует: в пределах досягаемости рукой находится любимый объект...
      Специфическую ароматическую ауру моей бывшей возлюбленной супруги я не спутаю ни с какой другой. И не то, что она (аура) тошнотворно забивает все остальные присутствующие запахи, - отнюдь, вполне цивилизованно одуряющий дамский синтетический парфюм-букет, который собирался ею столько лет, - и, наконец, собранный, окончательно подвиг меня на дезертирство из любовно обустроенного семейного гнездовища...
      И минуло всего-то года полтора с моего джентльменского самоустранения с брачного поля боя, в сущности, не прекращавшегося во все предыдущие ударные пятилетки качественного семейного жития, - и вот нате вам, встретились на нейтральной чудовищно благоухающей непроглядной территории... Территории сумасшедшего мизантропа и в придачу родственника.
      - Голубушка, а тебя сюда кто зазвал?! Чего тебе-то здесь надобно, Лидунчик?
      - Не хами так громко! Вот отпилят твой подлый язык. Не пришьешь обратно.
      Этот родной (до отвращения) сварливый голос вроде как вернул меня к этой мистификаторской действительности, в которой по какому-то чудесному стечению мы так чудно пересеклись...
      Странно, а почему Лидуня не трусит и запросто выражается вслух? Почему не боится засветиться голосом? Она что, не ждет нападения? Или вооруженные подданные рабы (а моя бывшая стерва, стало быть, - рабыня) по устному вердикту самопального диктатора освобождаются от страха смерти...
      - Лидунь, а меня уже весьма изящно ранили... И ранение, уверяю, тебя, совершенно не опасное. От подобной контузии умирают через сутки. Целых двадцать четыре непроглядных часа! Ежели, только ваша милость не отпилит мне какую-нибудь важную самоходную деталь...
      Не знаю почему, но вместо родственных плаксивых приветствий, меня потянуло на дешевое гусарское красноречие. Хотя вместо красивых псевдородственных речей, остро захотелось совершенно иного, - захотелось обыкновенного человеческого соучастия. Вернее, именно женского. Именно...
      Захотелось обыкновенного старозабытого, стародавнего фамильярного ерошиния моей подзапущенной давно не мытой шевелюры...
      - Надо же! Точно на час отлучился! Мне твой солдатский юмор...Я его просто слушать не могу. И не желаю! Я свободная женщина! Что ты ко мне лезешь?
      - Я к тебе лезу?! Ни хрена себе заявочка! Я к ней, видите ли, лезу...Вы забываетесь, сударыня. Это вот вы ко мне прилезли зачем-то! Впрочем, пардон! Какой же я балда! Вы, сударыня, - охотник, а я, так сказать, загадан на вертел, на общепещерский шашлычок-с... Очень, доложу вам, изящная затейка. Вполне в духе вашей новейшей гуманитарной морали. Полагаю, Лидунь, ты до сих пор вице-координатор благотворительного Фонда "Отечественные милосердники"...
      - Не твое, Володечка, собачье дело кто я сейчас. Твое дело остаться живым в этой войне. И не полагайся, пожалуйста, на мою жалость. Я совсем не та женщина, которую ты, подонок, бросил. Оставил с сыном, которому, в эти годы нужна... Ну что от подонка и эгоиста ждать? И ты, мелкая сволочь, мою мораль не тронь. Ты сперва придумай свою. А на мою нечего зариться!
      Откуда-то, чуть ли не сверху ронялись звуки женского неудовлетворенного жизнью голоса. Голоса, отнюдь, не ответственного работника скромно-помпезного полугосударственного учреждения, в иерархии которого, моя бывшая половина занимала, черт знает какой начальственный, сверхвысоко оплачиваемый, пост...
      Нынешний голос принадлежал какой-то мстительной нецивилизованной фурии, вознамерившей содеять какую-то милосердную пакость ближнему, - а в недавнем прошлом, - страстно (возможно, не страстно, но чрезвычайно собственнически) любимому супругу...
      - Милая, позволь реплику? О какой морали речь ведем? Чего-то я не просекаю в этой тьмутараканьей темноте, - где она тут ваша личная мораль спряталась, схоронилась... Дайте мне ее пощупать... Определить, так сказать, фактуру... Органическая, природная, так сказать, или опять сплошной партийный проперлон?!
      - Только и способен на реплики! Ребенка, в его летние каникулы не удосужился свозить куда-нибудь заграницу! Я же знаю, у тебя деньги есть! Жмот! Такого как ты и пилить, и дырявить не жалко. Потому что ты!.. Ты - не достоин человеческой жалости. Потому что ты, самовлюбленный подлец и трус!
      Родные восклицательные знаки вроде как поменяли дислокацию. Теперь, подзабыто родственные сварливые звуки доносились вроде как с противоположного конца... Или это я успел зачем-то развернуться, и потерял едва-едва нащупанную ориентацию в этом склепно предмогильном пространстве...
      Интересное дело, из каких таких психоаналитических соображений эта милосердная женщина догадалась, что мое затраханное эгоистическое существо не чуждо, - вернее, - ждет, чтоб его пожалели, точно обыкновенного всеми забижаемого мальчишку-двоечника, лодыря и созерцателя...
      - Говоришь, не достоин обыкновенного человеческого соучастия, Лидунь... Не прошвырнулся с наследником по заграницам, - в виду чрезвычайной жмотной натуры...А то, что я берег вас от всякой чертовщины, от мальчиков-налетчиков... А то, что я, как натуральный погорелец и бездомный шлялся по улицам...
      - По бабам, по чужим бабам шлялся наш доблестный погорелец! Если бы ты шлялся по улицам, сюда бы никак не забрел. А то видишь, родственничка моего вспомнил!
      - Господи! А ведь точно - этот сумасшедший царек - твоя кровь, твоя родовая... А я-то думаю откуда, с какого генеалогического сучка свалился этот постнеандерталец? Слушай, а может хватит дурочку валять? Скажи своему кровожадному родственничку, - мне опротивело толкаться в этой черной мертвецкой... И потом, меня на самом деле ранили, проткнули, точно жука... Я ведь точно знаю, что я не сплю! И твой голос... родной такой голос, - век бы не слышать вас, сударыня Лидия... Я прошу прекратить эту комедию. Я очень прошу... Иначе... Ну кому нужен сумасшедший продырявленный мужик? Ты ведь не примешь, так сказать, на постой...
      - Ни целый, ни дырявый, - ты мне никакой не интересен. Неудачники, эгоисты и придурки интересны только в кино.
      - Спасибо на добром слове, сударыня. А ты где, собственно, находишься? На потолке, что ли застряла, прилипла? В спецкабине с иллюминатором ночного видения, - угадал?
      - Владимир Сергеевич, на тебя только сейчас будет начата охота. Ты хоть собери свои интеллигентские сопли. Сосредоточься. Попробуй хоть раз в жизни сыграть в настоящего мужика. Да, я имею возможность видеть тебя во всей твоей ублюдочной красе. И мне тебя абсолютно не жаль. Умрешь, значит так угодно провидению.
      - Ошибаешься, милая, - твоему кровожадному родственничку угодно...Ну да черт с ним. Значит, говоришь лицензию на отстрел твоего бывшего возлюбленного выдали... А как же ты? А то давай, матушка, сразимся! Могу, впрочем, поспособствовать, - позволю отпилить часть любимого органа... По старой, так сказать, дружбе. Медальку, или какой боевой жетон заслужишь...
      На последнюю мою детскую дерзость почему-то никто не откликнулся.
      По мере продолжении паузы, черный мешок пространства (чудесным образом, в момент нашего милого семейного диспута, игнорируемый моей собственной приемопередаточной системой) вдруг объявил о своем бездонном присутствии противоестественной затишью, утяжеленной моим слегка истеричным дыханием...
      Моя недавняя куражливая балагурность как бы враз растворилась в этой чернотно-кислотной густой тиши...
      Даже очевидное вроде бы желание завыть, заголосить, попытаться хотя бы на мгновение разодрать этот мрак щелкой живого измученного человеческого присутствия, - на мгновение же зародившись, тут же стушевалось, под влиянием какого-то престранного оцепенения, точно на все мои адреналино вибрирующие нервы набросили невидимую, неощущаемую, но оттого не менее подлую мелкоячеистую сеть-кокон...
      Даже заурядная интеллигентская матерщина и та застряла на самых подступах к горлу, - не сумела прорваться, оповестив близлежащую местность, - вернее, выдав мое отчаянное местонахождение, с тем, чтобы покончить с этим затянувшимся фарсом как можно скорее...
      Мое проткнутое контуженое тело устало притворяться, устало суетиться, чтоб как-нибудь да приспособиться, - чтоб как-нибудь, но выжить в этой глупейшей новейшей historic единоличного of misery.
      До недавнего времени, вроде как выживал.
      Или, все-таки помогали выживать. Незаметно, ненавязчиво, или, напротив, с излишней прямодушной прямолинейностью, таща за упирающийся рукав, подсовывая в виде спасительного круга, то беспардонную лолитку-стажерку Настену, то душистую кофейно-глянцевую задницу некой вумен-дамы, которая...
      - Лидунь, - с превеликим трудом протиснулся я в эту не сдвигаемую многотонную черноту, - а ведь я не забыл твоей попы. Твоей рахат-лукумной... мерзкой задницы.
      - Эгоист, очнись! Прямо перед тобой охотник. Уклоняйся, или бей сам! И хватит болтать языком! Сосредоточься!
      Вновь болезненно пробили мои слуховые перепонки родные стервозные нравоучения. Но сейчас эта боль опустилась на другой уровень ощущения, боль призабытого сладострастия. Она когда-то присутствовала в моей интимной мужской жизни, - во времена глупой счастливой молодоженности. Боль, от которой я давным-давно отказался, в пользу спокойного обывательского метасуществования, - существования на уровне пленочном, не дозволяя проникнуть самому себе, внутрь собственного я...
      Прекрасное шкодливое время молодых полуидиотов, полуидеалистов, один из которых любил воображать себя начальником, почти - рабовладельцем, а другой, с удовольствием подыгрывая, вживался и оживлял более характерный гоголевский персонаж - дрожащего подчиненного, почти раба, лакея, холопа...
      И тот и другой получали от этого незамысловатого полудетского представления всяческие психоудовольствия, соответственно собственной незатейливой фантазии. Им, молодым, простодушным дуралеям, хотелось думать, что непременно - испорченной, порочной, полулегальной, не принятой в наших социалистических семейных ячейках...
      Не успев, как следует побаюкать призабытое полуигровое унижение, я обнаружил, что мой обонятельный орган буквально заложило от чуждо медоточивого плотского аромата. С моих рецепторов, словно содрали, до сей секунды фамильярно уцепившийся, противно пряно-гвоздичный родной запах потеющих жениных подмышек...
      И почти мешком я плюхнулся на холодно лягушечий линолеум. Именно плюхнулся. Не пригнулся, не среагировал на смертоносную невидимую (лично мне) чужеродную отмороженную опасность, в виде...
      Просто в момент этого якобы нелепого, бесформенного, совершенно не героического приземления, меня успела догнать волна сдвинутого, яростно потревоженного застоялого воздуха, - заунывно нежно пропевший ветерок запоздало коснулся моей разом взопревшей удачливой макушки...
      Зато в следующее мгновение мой вдруг оживший организм не заставил себя понукать, - я, точно бывалый спецназовец, двойным перекатом, и вроде бы не особенно гремя костями, оказался достаточно далеко от места недавнего позорного (оказавшегося своевременным, спасительным, единственно верным) приземления.
      - А говорил, не можешь! Прямо - кино! Эгоистическая порода подскажет, как вывернуться. Не упал бы, - лежал сейчас с половинкой черепушки! Нюхай воздух, милый, и ангел не оставит тебя.
      У меня закралось недоброе подозрение: мой ангел хранитель заодно с моей бывшей суженной. И тандем этот очень даже вовремя зародился...Очень своевременный и полезный контакт. Небольшой такой взаимовыгодный союз на время "z"...
      То, что мне этот старинный тандем выгоден, - это понятно. А ей? Этой дамочке, какой резон спасать мою шкуру? Впрочем, резон самый обыкновенный, - я ей понадоблюсь в ближайшем будущем. И понадоблюсь в качестве живого и здорового персонажа.
      Следовательно, следует разрушить эти подлые дамские иллюзии относительно моего добровольного сотрудничества.
      Черта с два! мадам, - мне на ваши долгоиграющие планы наплевать...
      Если суждено, мне выжить в этой чертовой черной войнушке, то исключительно вопреки вашей многомилосердной воли, мадам!
      Но, уж если не повезет...
      Вроде до последнего времени везло. И даже, так сказать, чертовски везло! Постараемся и дальше уповать на мое индивидуальное квазивезение...
      В положении лежа, предавался я мстительным детским мечтаниям, не помышляя, однако, двинуться в какую-либо черную сторону, чтобы вновь попытаться поспорить с собственной судьбою, доверившей всего меня этим "выколи глаз" занятным приключениям.
      - И долго ты собираешься, бока отлеживать? - вновь донесся до моего тренированно настороженного слуха родной ехидный вопросительный знак.
      - Хорошо, сударыня, устроились! Подрядились главным надсмотрщиком у родственничка... Мужа, опять же, бывшего, по блату опекаете. Ну, чтоб не сразу зарезали. Чтоб подольше помучился.... Или еще, какую меркантильную выгоду про себя затаили, ась?
      - В дешевые игры, милый, играешь! Лучше бы о сыне подумал! Что оставишь после себя. Жалкая жизнь жалкого неудачника. Шевелись, милый! Шевелись! Нюхай воздух!
      Несмотря на всю свою лелеемую внутреннюю детскую вредность, я помимо собственного желания со всей тщательностью принюхивался, доверчиво полагаясь на обонятельные ноздревые антенны, полагаясь на их упреждающую команду...
      Мое тело, все его хитроумные мышцы и связки действовали чрезвычайно согласованно и без особой паники.
      Разумеется, все эти суетливые маневры совершались не без участия главного штаба, который располагался в спасенной черепной коробке. Но опять же все тактические команды спускались оттуда, как бы минуя мою заартачившуюся, точнее сказать, полупарализованную волю...
      Волю обыкновенного усталого пассажира несчастной отечественной "шестерки", пробирающейся по российскому черноземному полубездорожью, пассажира, которого то и дело просят выйти вон из задышанного угарного тепла, с тем чтобы он доблестно выступил в роли обессиленного толкача, упершегося взопревшим чубом в замызганный липкий бряцающий багажник, отчаянно буксующего подержанного пожилого авто...
      И все равно все мое глупое интеллигентское существо надеялось на благопристойный исход из этого затянувшегося юмористического вояжа по непроглядным территориям-губерниям-полигонам сумасшедшего минисамодержца и родственника моей ненаглядной, нынче зорко следящей и высматривающей профессионального агрессора пенсионерку...
      На самой середине этих убогих бренных размышлений мое тело, затаенно чего-то ждущее, как бы блюдя наработанную интуицию воина, крадучись поползло куда-то (черт его знает куда!), затем переместилось на нижние конечности, и внагибку двинулось по какой-то малопонятной заковыристой дуге...
      И куда я собственно поперся, - никаких положительно разъяснительных ответов от недремлющего мыслительного органа я так и не дождался. Покуда...
      Покуда не случился вполне рутинный, но почему-то проигнорированный моим волевым я, естественный конфуз...
      Благодаря всем вышеупомянутым физическим перемещениям плоти, в ее полостной системе произошла полезная раскрепостительная деятельность, накопившееся органические газы выдавились в нижний отдел кишечника, - и в рефлекторном просвещенном режиме горючая смесь вырвалась наружу...
      Причем стравилась, сия смесь с такой одушевленной ядрено сердечной благозвучностью, что даже я, недавний владелец сего боезапаса, вздрогнул и отпрянул от выбранного слепого маршрута, - и, свернувши в сторону, тотчас же утерял первоначальную схронную ариаднову нить...
      В порядочном цивилизованном обществе подобной метеористической деятельности чужого кишечника, совершено не придается никакого, так сказать, оскорбительного значения, - в подобные непредосудительные мгновения общество отдает предпочтение натуральным напиткам, вкупе с упорядоченной светской болтовней...
      Но откуда же в этой искусственной "черной дыре", в этой чертячьей, кикиморной всенародной русской сказке взяться упорядоченному светскому обществу?
      - Володечка, что ж ты пукаешь-то так, а! От страха, что ли? Ты бы злость-то приберег для дела! Для спасения жизни своей дурацкой, эгоистической, а!
      И темнота иногда, оказывается, играет положительную полезную предохранительную роль, - предохраняет от родственных чрезвычайно милосердных любознательных очей, а то бы...
      - Шла бы ты куда... Лидок! Мне твоя забота, как все равно что... Ну дура-баба, а что с дуры возьмешь? - почти бесстрастным академическим тоном сплюнул я в темноту благовоспитанную ответную реплику.
      - Володька, - сзади, берегись, дурак! - точно эхом колыхнуло мои перенапряженные ушные локаторы.
      И мой организм, безо всякого умственного анализа привнесенной извне истеричной информации, сделал безумствующий рывок в очередную ямищу черноты, затем куда-то вбок, одновременно ища растопыренными пальцами какую-нибудь преграду, в виде стены, переборки или живого супротивника-гладиатора-раба...
      И по паучьи раскорячившись, опершись дрожащими перстами о лед линолеума, затих, затаился, утихомиривая постмохмельное дыхание, слыша пару тукающих сердец, пребольно расположившихся в мокрых височных долях...
      Опять вроде бы избегнул катастрофического поражения, - а зачем? Почему, с какой стати мое тело подчиняется каким-то подлым ехидным подсказкам? Мое бедное тело соскучилось по другому, которое вроде бы до мельчайших папиллом изучено-переизученно, - неужели соскучилось...
      В сущности, по каким таким женским деталям можно тосковать, мне, бывшему полновластному хозяину этой женщины, этой очень недурно сохранившейся деловой мадам. Причем выглядит эта навязчиво блондинистая тетенька моложе меня лет на десять, - а ведь сверстники...
      А потому что порода, заверенная личным столбовым гербом!
      А потому что, - диетологом выверенная, - тщательная и неустанная слежка за употребляемыми калориями.
      А потому что - еженедельные посещения элитарного "Петровского" фитнес-клуба с его гимнастическими (робото-шейпинго-аэробическими) залами, тренажерами, янычарскими и суомскими парилками.
      А купания-заплывы в "Олимпийском", - вроде постоянного любимого десерта...
      Всепогодные, всенепременные, всегодичные шлакогонные процедуры, которых я терпеть не могу, по причине... Впрочем, неважно! И, разумеется, в разумных дозах - сексуальные игрища.
      Черт меня разберет, может быть и присутствует сейчас, так сказать, некоторая доля тоски-печали.
      Почему бы и не соскучиться по родным атласным ляжкам, по душистой упружистой местности, расположенной между изящной выемкой пупка и мастерски прибранным английским лобковым газоном...
      Или я совсем растерял последние остатки нормальной мужицкой ревности...
      Неужели - окончательный не собственник этой дуры-женщины, которую можно сказать выпестовал, вывел в люди. Без моего непосредственного и морального участия, - заправляла бы сейчас какой-нибудь мелкой, вечно на ладан дышащей, фирмой-конторкой... Перебивалась бы с аванса, на получку.
      А тут, пожалуйста, уже и мэрия не брезгует, приглашает на такие солидные обязывающие телетусовки, - только бы голова у милой разведенной дамы не закружилась...
      - Лидунь! А знаешь, а я точно дубина и подлец! Знаешь, не было и дня, чтоб... А потом случилась эта ночь... В общем я боялся за вас! Я боялся даже звонить... Надо же, оказывается, я все-таки люблю тебя... И вот, пожалуйста, встретились, голубки... На какой-то идиотской войнушке...Скажи мне кто-нибудь, года два назад, что я... Я, нормальный ученый недотепа, превратился черт знает в какую-то... Нет, наверное надо было попробовать пожить там... Ведь как приглашали! Какие перспективы эти капиталисты сулили... Нет, уперся точно тупой теленок. Собственный русский, российский собрался капитализм осваивать. Целину, видишь ли, новейшую решил поднимать, - идейный идиот и простофиля...
      И как бы в подтверждение упомянутого последнего эпитета, на весь мой распаленный, распяленный, раскоряченный, разгоряченный мерзкими трусливыми перебежками, организм обрушилась плита...
      Плита жаркого животного желеподобного женского жира, - эта женственно пахучая стопудовая туша, вероятно, сверзилась на меня прямо с верху... Из чернично-черного бесконечно беспечного чердака.
      Слава Богу, сознание мое не подвело меня, и почти тотчас же, после оглушительного секундного осознания происшедшего, свернуло свою позитивную мыслительную деятельность, тем самым, позволив потрясенному (и психологически, разумеется) организму взять тайм-аут на оздоровительно неопределенный период...
      Садистическое сравнение - побывать под дорожным катком, - попадало в моем случае в самую сердцевину его. Все мое тело: кости, мышцы, жилы, отдавленные селезенки и печенки, и даже собственные, частично опломбированные зубы, - все это сложнейшее человеческое хозяйство ныло с такой заунывной тягомотиной и неуступчивостью, что хотелось...
      Прежде всего, я недобро (вернее - не бодро) обрадовался факту присутствия в этом удивительно оптимистическом земном юдолище, - болит, следовательно, я все еще существую...Я здесь? И, следовательно, есть надежда на лучшую долю, на справедливую...
      Вообще, следует отметить, несмотря на всяческие маложивотворные передряги в последние месяцы-часы-мгновения, мое присутствие духа всегда притулялось где-то по-братски рядом, отчего большинство жутковатых и неудобопонятных вещей, я представлял, видел, ощущал, слышал в каком-то облегченном - шаржированном жанре черной комедии...
      Черной, но все равно же комедии!
      Вот и сейчас, с неторопливой основательностью ощупывая собственное тело, - не расчлененное, не распиленное на аккуратные стейки, - я благодарил Бога за Его нескончаемую милость ко мне, грешнику и...
      И впервые почувствовал, что весь мой человеческий организм, оказывается, пребольно нанизан на неверно эластичный, малоустойчивый позвоночный столб-хребет, - это, когда я попытался приподняться и разведать относительно целостности нижних дурно соображающих конечностей...
      То есть, с первой жалкой попытки мне не удалось добыть разведанные, и с томным бабским кряхтением я возвратил себя в первоначальное распростершееся положение.
      Со второй попытки мне почти удалось коснуться кончиками полуонемевших перстов склизкого шерстистого бедренного покрова, - и вновь с дрянным жалостным стоном я отвалился навзничь на нагретую линолеумную проплешь.
      Ладно, сказал я собственному поверженному отдавленному телу, - что поделаешь, терпи. Бог терпел, и нам велел... В сущности, ничего такого предосудительного со мною не сотворили. Ну проткнули слегка, ну приплюснули чуть-чуть, ну... Ведь жив вроде, все вроде на месте, чего же паниковать зря...
      - Верно, Лидунь? Зачем слишком жалеть себя? И мне вот стало любопытно, а куда ее, эту милую даму-молот подевали? Меня что, ею просто стукнули, или как? Я ведь успел...Успел включить на полную мощь обонятельные рецепторы... Эта плюхнулась она, которая интеллигентная пенсионерка... Эту даму, полагаю не лишне на диету посадить. На яблоки с кефиром...
      - Владимир Сергеевич. Эта дама - моя троюродная сестрица. И ваша жена. Она покончила жизнь самоубийством. И вы этому причина. Она пыталась вас подстраховать. Она нарушила основной параграф нашей локальной войны, - не вмешиваться в ход боевых действий. Пришлось ей напомнить этот важный параграф. Это она припечатала вас. Вы легко смотрю, да и слышу, отделались. Видимо ваш ангел хранитель не дремал. В отличие от вас. Что ж, вам на этот раз повезло. Вы отделались легкой необременительной контузией. В ближайшие минуты вами займутся специалисты-доктора. Лечитесь, поправляйтесь, отдыхайте. Привыкайте к нашей правильной черной жизни. Отныне вы под моим попечительством. Вы мой поданный. Я ваш - хозяин.
      - ... ?!.
      5. Изыскание предыдущего смысла
      Подвергаться всяческим казуистическим (или иезуитским) унижениям, подвергаться безо всякого с моей стороны позитивного ответа... То есть, добровольно соглашаться на все те (и эти, и будущие, вероятно) эмпирические малоувеселительные упражнения с моим не геркулесовым организмом, - это значит прослыть нетипичным героическим персонажем из какой-нибудь греческой мифологической новеллы...
      Нося всю жизнь нынешнее свое фамильное прозвище, я как-то притерпелся к всякого рода типичным малоуютным ударам и шлепкам судьбы. Впрочем, эти болезненные знаки-символы, уже давно стали частью моего обывательского существования, моего нехитрого миросозерцания, в сущности, вполне типичного, распространенного среди мужского народонаселения моей малоотзывчивой странной родины, носящей ныне прозвище: Российская федерация...
      Причем, по-моему, обывательскому разумению, типичный российский обыватель - это такое яркое нетипичное героическое явление природы, вернее даже - Божьего космоса, - понять, уразуметь которое никакому западному интеллектуалу-обывателю не по силу.
      И поэтому, хочешь, не хочешь, а приходиться постоянно, вопреки своей воли, примерять (а то и без примерки влезать) шкуру и доспехи непобедимых былинных сказочных персонажей.
      И с горем пополам влезши, порою чувствуешь всем нежным городским тактильным своим прикровом, до чего же эти волшебные личины узки, тягомотны, омерзительно зловонны, неудобоносимы...
      И разгорается в моем обидчивом холостяцком сердце мстительное желание отвергнуть все эти предусмотрительные причуды судьбы, - отвергнуть самым преднамеренным образом...
      Вывернуться как-нибудь по благородному, по джентельменски, блюдя, так сказать, мужественную мину лица героического российского обывателя, - увы, не получается.
      Потому что в реальных немифологических обстоятельствах все гораздо проще и страшнее, - а именно меня, все эти милые предупредительные (объективные!) обстоятельства толкают на нарушение шестой Христовой заповеди, которая гласит: не убий...
      Во имя сохранения собственной тленной оболочки я обязан отбирать и рушить близкие, родственные и чужие оболочки, - во имя...
      И поэтому, чтобы не преступить сие Божественное предписание, я вынужден нарушить другой христианский постулат, - я личной своей волей вынужден предать себя смерти...
      Оказывается, чтобы я выжил, моей бывшей полуразлюбленной жене пришлось распрощаться с собственным, так, ею, нежно, лелеемым, дамским, существованием, которое, она умудрялась заполнять какой-то псевдоблаготворительностью и прочим бутом феминистской активности...
      В сущности, кто дал мне право судить образ жизни женщины, с которой столько лет-зим делил спальное вконец опостылевшее супружеское ложе?..
      С какой такой стати я возомнил, что моя единоличная персона главнее (или - ценнее, нужнее Божьему промыслу) в этом земном вполне грешном тленном недолговечном существовании?
      ...Мою, видимо не окончательно проснувшуюся физиономию согревало некое чрезвычайно знакомое (и знаковое!) с детства праздничное утреннее ощущение...
      Я страшился разорвать еще отяжеленные сновидческими осколками веки, я не хотел вновь упереться своими истосковавшимися жадными зраками в жуткую топкую темь, - в искусственную черноту...
      Однако сквозь неотжмуренные нежные кожные створки пробивался кумачовый сказочный жар, - солнечный жар детства...
      Не знаю, сколько бы я еще трусил, но в носовой полости, в самой ее обонятельной глубине зародился предательский прохладительный сквозняк, - и вместо степенного невозмутимого хладнокровного отмыкание верхней части век от паникующих нижних, они напротив еще плотнее притиснулись друг к дружке, и - случился непредусмотрено пошлый сочный чих...