Это все равно, что подслушивать шепот нынешнего вешнего дождя, который вот-вот прекратит свое майское рокочущее шебуршание...
      И, слава Богу, что я сумел вовремя, почти по-английски ретировался из сегодняшнего странноватого тягомотного сновидения...
      В этом милом, несколько затянутом, по-лондонски пунктуальном сне я занимался престранной автодорожной деятельностью: служил в качестве начинающего (точнее сказать, одноразового) палача-давильщика...
      И в качестве нежданного презента за мою, все-таки, не продолжительную некровожадную любознательность у моих ног сейчас притаилось, - а можно сказать: притулилось, - вполне осязаемо земное, прельстительно зазывное, и явно младовозрастное...
      Юную мадемуазель, скорее всего, еще не осчастливили личным аусвайсом - книжицей с двуглавым имперским символом...
      Или вновь мое воображение нагло врет мне, и предо мною не очаровательное русопепельное гимназическое существо, облаченное в хрустально призрачный медсестринский мини-хитон, а профессиональная травести-чародейница, имеющая в возрастном активе полновесную циничную четверть века...
      Описывать смазливый фасад малолеток, - не весьма-то благодарное занятие. Потому как, - имея ценз взрослого дяди-мерина, - для меня нежные особы, имеющие стаж жизненный не выше двадцати, почти все на одно лицо. Разве что масть шевелюры, форма носопырки и обширность очей могут, слегка разнится...
      Именно - слегка, в каких-то незначительных - конституционных, косметических, - деталях.
      И лично для моего несведущего восхищенного глаза все эти прелестницы, - аккурат с подиума, на котором, изящно гарцуя, бьются за единственную позолоченную тиару очередной местной или вселенской принцессы, - все они на одну модельную колодку.
      То есть, по моему дилетантскому холостяцкому заблуждению, любая гарцующая телетелочка (разумеется, не только в телевизоре), достойна покрасоваться в сем малокалиберном хрупком эксклюзивном кокошнике...
      В ногах у меня восседала именно подобное эфемерное (или - эфирное) создание - с отвратительно пленительным двуствольным воздыхательным аппаратом, еще детскими губешками, профессионально отрихтованными и окольчужными слоями чужеземной лакированной помады...
      Как я догадывался, - милая юная леди была приставлена к моей болезненной особе для исполнения маловразумительных капризов, которые могли заинтриговать мое нездоровое воображение в любую выздоравливающую минуту...
      Впрочем, провоцировать всякого рода малозначительные интрижки, - это особая вековая привилегия подобных маловозрастных (и переваливших через оный рубеж) полубогинь...
      - Я тут не очень, это... Наверное стонал, да? Сон такой, понимаешь, дурацкий... Я вроде как палач... То есть исполняю обязанности, что ли. Очень профессионально казнил профессионального палача. В клумбу, цветочную вдавливал до смерти, этим... Ну, им дороги ремонтируют... А на щитке управления небольшой такой уютный дисплей, чтоб я - палач, - подглядывал за мучениями этого, которого приговорили к высшей мере... перевоспитания. Малосимпатичный сон, и главное все никак не проснусь!
      - Это был не сон. А сейчас вам нужно спать. Нервы хорошо восстанавливаются сном.
      Мои глаза с нормальной неприкрыто платонической мужской удовлетворенностью исследовали смазливо сконструированную мордаху юной сиделицы. Однако, смысл ее односложных предложений, все-таки добрался до моего истерзанного эмпирическими нервотрепками сознания...
      - Как ты говоришь? Мы не спали, оказывается... Мы, стало быть, в настоящем виде служили... Мы, выходит, убили этого... Я задавил живьем живого человека! Барышня, ну зачем же так врать? Я что, по-вашему, сумасшедший? Я не могу отличить сон от яви?
      - А здесь нет сна. Здесь всегда настоящая жизнь. Сон есть - жизнь. И наоборот. И потом, я никогда не лгу. Лгать запрещено параграфом №3. Вы переутомились, и поэтому обижаетесь. Вам следует поспать крепко. Часа три-четыре.
      - Ага, вы мадемуазель, меня очень успокоили. Значит, я все еще здесь, в гостях у него, у родственничка, у хозяина... Предлагаете, все-таки мирно прикемарить... Чтоб проснуться в новом сне. В котором меня непременно уговорят заняться какими-нибудь полезными мертвецкими делишками! Успокоила, дяденьку, мерси боку!
      - Вы не должны сердиться. Вам вредно сердиться. Захотите, и я исполню ваш каприз. Я хорошо его исполню. И вы хорошо успокоитесь.
      - Ну вот, значит, я не ошибся, когда представлял тебя себе будущему... Себе, который еще не родился. Но, все равно, он родиться в нужный срок. Родиться, - а тут для него сюрприз: барышня - для исполнения холостяцких капризов... Да, дружочек, и какой же будет мой первый каприз? Если не затруднит, поставьте в известность, так сказать...
      - Я не должна придумывать капризы. Я должна их исполнять, согласно параграфу №7.
      - Мадемуазель, вы меня не сбивайте, я знаю свои права! Она не придумывает... Значит придумай! Неужели не понятно? Пусть это подразумевает мой законный каприз. Можно в таком ракурсе поставить вопрос, а, дружочек?
      Дружочек, оставаясь нагло невозмутимой живоговорящей куклой, со всей старательностью таращила свои наведенные очи of model на занудливого капризника, и похоже, не собиралась баловать его какими-либо умственными отступлениями-вопросами.
      Этой тренированно пристывшей младовозрастной сиделице, видимо не позволялось думать и выражать свои какие бы то ни было хилые детские недоумения...
      - Ну же, напряги свои извилинки. Задай тупому дяде вопрос. Ну придумай нормальный женский кокетливый вопросик...
      - Я исполню ваше интимное мужское желание. Если качество исполнения не удовлетворит, вы имеете право требовать от меня повторения, до момента естественного завершения процесса.
      - Та-ак, суду все ясно! Ты, дружочек, запрограммирована исполнять пошлые мерзкие просьбы временно гостюющих, так сказать...Так, ладно! Значит, во-первых, будьте любезны удалите все эти химические, - пардон, за прозу, - удобрения с ваших свежих младенческих уст, да-с. А во-вторых... А потом будет... потом! Ну же!
      Слегка замедленным, но отнюдь, не механическим движением, невозмутимая маловозрастная барышня-рабыня, добыла из единственного нагрудного кармана-нашлепки мизерный кружевной наглаженный полотняный клок, и, с той же заученной безучастностью, вернее, бесчувственностью взялась возить им по густо навощенным рисунчатым девчачьим губам...
      Послушная методическая процедура освобождения от блескучей химической мишуры-штукатурки, странным образом затрагивала мои небрежно настроенные (перетянутые!) грифным барашком нервические струны, - их сейчас с профессиональной бережностью щекотали неким невидимым заканифолеиным смычком...
      Я никогда не подозревал за собой ханжеской фобии, - рефлексии подпольного моралиста и нравственника-педагога никогда не досаждали моему эгоистическому миросозерцанию...
      Впрочем, мое антипарфюмное диктаторское времяпрепровождение весьма тактично вскорости же и прервали. Прервали, следует отметить, как всегда специфически скудоумно...
      Хлестко превентивный удар электрожезла, пришелся прямо по темени...
      О дальнейших свободных репликах перевоспитательного электрошокового безмолвного монолога меня не уведомили.
      Впрочем, моему конвульсивно задергавшемуся организму, наверняка, были глубоко безразличны всякого рода партитурные режиссерские ремарки-указатели...
      Через положенные мучительно парализующие мгновения мозг отдал отчаянную, но чрезвычайно своевременную команду: господин любитель-правовед-капризник, будьте так любезны, посетите наш обморочный транс-офис...
      Когда я впадал в очередное спасительное полукоматозное забытье, - за доли секунды до этого нравоучительного фарса, - я успевал шепнуть своему бесстрашному, все равно же слегка паникующему, мозгу: "дружище, все будет путем, - до скорого рандеву"...
      Нет ничего приятнее, чем rendezvous с самим собою. В особенности, в полуночную пору, когда никакая прельстительная малолетка-сиделка не пялит на вас свои газельные лживые полнолунные очи, не провоцирует на глупые противоестественные мечтания, финал которых невообразимо мелок, мерзок, сиюминутен, и душевно нечистоплотен...
      Болтаясь уже который день между бытием и инобытием, которое, в сущности, все-таки подразумевает не нежизнь, а нечто совершенно иное неизъяснимое, невообразимое, непредставимое нашим тщедушным человеческим мозгом, - путаясь в этих временных божьих вселенных, оказываясь в какой-то из них, я вновь находил незначительные причины порадоваться этому вновь обретенному жизненному, житейскому, человеческому пространству (или инопространству)...
      Пространству, в котором ничего такого сверхнеобычного не существует, - в нем чаще всего превалирует заурядная и всегда же сказочная обыденность, которой я, точно восторженный простодушный язычник всегда же буду поклоняться до конца своих рутинных бесконечных дней...
      - Вы бы, молодой человек, не занимали свою голову пустыми патетическими мыслями. А пока живы, поклоняйтесь живым нужным людям. А покланяться какому-то абстрактному пространству, - это удел убогих, сумасшедших и прочих неудачников.
      Полагая, что в этой лазаретной ночной полутьме я нахожусь в полнейшем одиночестве, я отреагировал на первые звуки участливого родово-нейтрального отчетливого голоса, вполне адекватно психопатически: меня буквально всего перетряхнуло какой-то неизведанной до селе внутриполостной судорогой, которая тотчас же отпустивши свои перистальтические обжимания, оставила психастенический тремор, поселившийся в кончиках пальцев рук, которыми я попытался смахнуть с охладелого чела неизвестно откуда взявшиеся клейко льдистые раздавленные капсулы влаги...
      - Я вас не вижу! Представьтесь, черт вас подери! Опять ночные сюрпризы, опять...
      - Вы, вероятно, забыли давний разговор с известным вам человеком. Вы всегда под нашей опекой. Мы никогда не сдаем своих людей. Все идет по плану. По штатной инструкции, которую вам зачитывали, вы ничему и никому не должны не доверять и не удивляться. Никого и ничего не боятся. Вы забыли эти пункты. Но хочу вас успокоить, вы не нарушили генеральные параграфы инструкции. И поэтому вы вправе рассчитывать на нашу помощь.
      - Помощь... Скорая прескорая помощь! Набрал - 03, и все, и можно успокоиться. Знайте что, если честно мне надоело вся эта неопределенность. Хотелось бы вернуться в недавнее мое прошлое. Мое холостяцкое уютное идиотическое мещанское прошлое...
      - Да, мы превентивно учли вашу просьбу. Вы поживете в прошлом. Именно из прошлого мы набираем наши профессиональные кадры. Индивидуум без прошлого - робот. Для людей-роботов у нас своя работа. Этим существам прошлое противопоказано. Знание прошлого, - это знание избранных. Избранных - Провидением.
      - Провидением, привидением... Мне, стало быть, опять повезло! Я опять вытянул нужный билет... Благосклонность случая, или же, все-таки стечение обстоятельств? Вот кто я сейчас? Хотя я читал, - читал записки мелкого авантюриста мещанина Происходящева, - и читал весьма внимательно... Я должен знать почему ваше провидение выбрало, вытащило меня из сонма мне подобных... Прочитал, и все-все забыл, - точно кто-то очень заботливый стер... Да, именно этот файл моей памяти уничтожил. И это не какой-нибудь пошлый вирус, выструганный крекером-студентом, - это...Это не медицинская халатность, это - преднамеренная манипуляция с моим сознанием. Это...
      - Да, вы правы. В роли божественного Провидения выступили мы. А мы это конкретные люди. С конкретными задачами. Мы решаем конкретные проблемы.
      - Решатели проблем... Это очень мило. Если не военная тайна, уточните: какие такие проблемы?
      - Демографические, фондовые, правительственные, геополитические, экологические, космические, медицинские... И тому подобные. Конкретные люди, отобранные и профессионально подготовленные нами, решают повсеместно, повседневно вышеперечисленные глобальные и частные проблемы человечества и отдельных индивидуумов.
      - Понял! Я есть единица конкретная, единица человеческого вредного рода... Такая, знаете, эгоистическая, мелкая, ничтожная, но... Следовательно, так называемая машина времени существует. И это, отнюдь, не беллетристический факт. Впрочем, порядочные ученые головы давно догадывались о сем не зарегистрированном, не запатентованном факте...
      - Вам что-нибудь говорит название - Кайлас?
      - Не знаю... Что-то такое смутное... Впрочем, поделитесь, если уж приспичило.
      - Тибетские зеркально-пирамидальные комплексы, высотою от трехсот до семисот этажей. К ним когда-то подбирались личные маги вождя третьего рейха. В наши дни, некие энтузиасты путешественники, подданные России, достигли подножья этих мегалитических искусственных сооружений. Сделали снимки, зарисовки. Местные монахи-ламы убедили путешественников не сходить с тропы, и поэтому путешественники остались живы. Эти каменные зеркала хранители Земного времени. И всуе тревожить эту сомати-местность не позволят хроностражи. Гора Кайлас - это главная гора Тибета. Кайлас - это главная пирамида Земли. Долгожительство землян и Земли - именно там. Приручение тонких энергий Абсолюта позволено лишь особо посвященным. Мы располагаем набором космогенных технологий, для того чтобы в нужный момент сконцентрировать - сжать нынешнее время, чтобы избежать неизбежной глобальной мировой катастрофы.
      - Ага, - по-вашему, все-таки Апокалипсис неминуем? Все-таки древние тексты составлялись провидцами, так сказать...
      - Особо посвященные обязаны переждать всемирный катаклизм в асимметричном пространстве. И ключи от входа в иное пространство у нас есть.
      - Поздравляю! Приятно иметь дело с людьми, у которых все хорошо, все налажено, все отмычки припасены. Когда все предопределено...
      - Мы понимаем вашу иронию. Это похвально. Ирония, - это удел уверенных в себе. Самоирония - это привилегия посвященных. Позволить самому себе усмехнуться над собой, - это могут себе позволить волевые, умудренные и перспективные индивидуумы Пятой Расы. С подобными индивидуумами всегда приятно контактировать, вести дело.
      Никогда не понимал психической природы льстивых людей, но этого, невидимого, льстящего с таким бесподобно бесстыдным профессионализмом...
      Подобных человеческих особей я вообще не подпускал к своей особе, особе нынче стократно униженной, поверженной... Здесь же приходится выслушивать...
      Я не верил, что по настоящему, по большому счету я кому-то надобен, именно как индивидуальная личность, - Я: Владимир Типичнев, сорока пяти лет от роду, в данную минуту разведенный, и, похоже, что вдовец, и меня исподволь грызла забота: как там наш сын, вернее - мой, - уже только мой и больше никого?..
      Но... Но неужели мне вновь примерещилось?
      Видение ее - это когда застрял в трубчатом коридоре, и в страшной пустой перспективе его мелькнул тандем смутных силуэтов, две слившиеся фигуры: одна - это в точности милый гостеприимный дальнородственный хозяин, а в другой, мне кажется, я сумел распознать ее - мою бывшую суженную, которая, если мне не изменяет память, сверзилась на меня мертвым шматом сырого остывающего трупного мяса...
      - Итак, господин первосвидетель, вы согласны обернуться? Здесь потребуется устная ваша виза.
      - Я, кажется, господин Некто, давно твержу вам: верните меня в мое идиотское холостяцкое прошлое. Именно в ту ночь, но, разумеется, без прелюдии того пошлого треньканья дверного звонка... Любоваться на милые интеллигентские физиономии моих ночных пришельцев, знаете...
      На последних словах моей сумасшедшей раздражительной просьбы мое "посвященное" сознание вдруг неизъяснимым препротивным образом преобразилось в некий слоистый вязкий корж, одновременно удалясь, отторгаясь от моего волевого Я...
      ... И, сознание, в конце концов, почти оставило меня. Причем никаких внешних вредных членовредительских раздражителей я не успел приметить...
      В моей голове точно образовалась черная смрадная воронка, из которой настоятельно заструился, потянулся застоявшийся, прело формалиновый морозильно-могильный сквозняк, и...
      И не успев, как следует ужаснуться очередному умопомешательскому круизу, еще пребывая в чарующе обморочной черноте, я услышал многочисленную неразборчивую человеческую речь, на которую наложилась более внятная, как бы официозно благожелательная пристойная (вернее, застойная) репродукторно-дикторская, - уже чуждая моему окапиталистиченному слуху:
      "Это случилось осенью, на тлеющем предпоследнем году десятой пятилетки страны Советов.
      У распахнутых по-субботнему ворот одного из столичных колхозных рынков, в застекленной будке трудился над срочным ремонтом обуви чернявый мужчина, инвалид.
      Оранжевая пластиковая дверца будки открыта, видны припыленные полки с аккуратно расставленной обувью. И, тут же, в углу прислонился безропотный спутник сосредоточенного хозяина - крепкий кряжистый костыль"
      Я спешил на рынок.
      В поле зрения моих глаз нечаянно попало и двигалось яркое пятно. Оно постепенно насыщалось цветом, красочным объемом, превращаясь в невысокую, стройно и стремительно идущую девушку. Ее ярко бордовая куртка, прямо-таки слепила своим кожзаменительным шиком. Кружевное узорочье коричневой юбки, едва касалось высоких сиреневых сапожек, в гамму им, только темнее, у бедра покачивалась на плечевом ремне сумка-туб, ничем не отягощенная, пока.
      Любознательным взглядам встречных бросалась в глаза лупатая, в малиновый горошек, косынка. Радуясь воле расстегнутой куртки и легкому ветру, она все норовила своими пожарными языкатыми концами лизнуть, чуть различимую ямку на подбородке хозяйки, то, ластясь, раскидывалась и приникала к сияющим багряным погончикам, а то и совсем прильнув к невысокой, укрытой белой водолазкой груди, смиренно пошевеливалась.
      К "любознательным взглядам" я, прежде всего, относил свою поспешающую особу.
      Причем моя особь изначально (с рождения) была наделена каким-то особенным зрением (которое я, однако, считал вполне естественным, органичным и присущем, исключительно тонким, впечатлительным, художественным натурам) - то есть интересующий меня предмет, я имел возможность лицезреть и оценивать совершенно под разным углом, а именно в объемном голографическом цветном исполнении.
      И ко всему прочему фантастическому - для заурядного обывателя, - я обладал способностью частично считывать (или, если угодно - угадывать и предугадывать) мысли объекта, с которым контактировал чисто эмпирически, еще даже на уровне созерцания...
      Стрижка у девушки короткая, так называемое - каре, но чрезвычайно густущая пушистая, наверняка поутру отменно промытая каким-нибудь отечественным цветочным или яишним шампунем. От ветра, от спорого шага шикарная шевелюра шевелилась, подрагивала в такт цоканью, отливая очищенной медью проволоки.
      Мои наблюдательные очи в этом рыжеватом ухоженном каскаде обнаружили едва приметную метину от защипа, а возможно от резинки. Вот тебе и раз, следовательно, волосы мадемуазель не проходили прополоскательную процедуру...
      Обмишурился молодец, кичась своей приметливостью!
      Но все равно я зачем-то продолжал приглядываться, оценивая принаряженный грациозный уличный силуэт.
      У сапожной будки девушка остановилась. Постояла, заглядывая в запашистое нутро ее. Обувной властелин трудился, не собирался баловать вниманием. Тогда она, чуть улыбнувшись, решительно обратилась:
      - Здравствуйте! Скажите, вы можете, вот тут пряжку укрепить? Только саму пряжку...
      - Отче нельзя, ласковая, попробуем. Моть и справимся, - усмешливым прокуренным басом успокоил мастер, зыркнув по сапожку, по золотистой пряжке, еще державшейся.
      Но его цыганистое, в сизокудреватой запущенности, пухловатое лицо, точно оттаяло, стоило ему взглянуть в приглядные юные глаза клиента.
      - Тока, ласковая, погодить малость придется. Присаживайся покуда. Гостем будешь.
      Гостеприимный властелин снова ушел в свой сапожный мир. Несуетливо манипулируя клещами, тесачком из ножовочного полотна, молотком, гвоздочками и набойками, клеем и красками-кремами, щетками и фланельными надрайками, прямо вот тут, на глазах, волшебно возвращая здоровье, надежность, даже былую щеголеватость подношенной обувке.
      При этом обувной мастер, что-то гундосил ретро романсовое, виртуозно перешлепывая тлеющий окурок по углам губастого беспечного рта, щуря то одно, то другое жизнерадостное око, привычно косоротил свое прилохмаченное обличье, вольготно обнажая порой крепкопалевую тесноту зубов.
      Между тем моя случайная подопечная, торопливо поблагодарив, присела на стул, обтянутый прозрачной клеенкой, примяла на коленях сумку, сняла нарядный сапожек, и ее ножка, исходя капроновым сиянием, спокойно приютилась на нежной коленке другой ноги.
      Окружающий осенний субботний день в прозрачной солнечной благодати. И я почти осязал теплый гуталиновый фимиам, настоянный на сопутствующих волшебной технологии приправах, который царил в полустеклянном теремке сапожного властелина.
      И я догадывался, что непривыкшему, к этому несколько гвардейскому аромату, носику клиента несколько терпко и душновато, он бы и чихнуть не прочь...
      Но про прошествии минуты изящный, приемлемо курносый, нежный аппарат, мужественно притерпелся, свыкнулся с участью, при том, что его приглядная хозяйка, освоившись, сдернула свою пожарную рябящую косынку, и не без интереса-участия, посматривала на склоненную, гундяще-посапывающую клокастую голову одиночки-трудолюбца, на замазуристые толково торопкие толстые пальцы его, поглядывала и на возбужденную, деловитую и смешливую толчею у ворот рынка.
      Я не ошибался: настроение у девушки - элегическое, можно даже утверждать - доверчивое, мечтательное, самую малость.
      А мечтательность оттого, что в притиснутой на коленях сумке долгожданная финансовая наличность: "степка". И поэтому, денек-другой, прекрасным манером, разрешается покутить, а там...
      "Там свои из дому подкинут. Папочка ее, ого, сколько зашибает на своем лесовозике! Да и мачеха, тетя Валя, не жадная совсем, смешная крадучи от отца, - обязательно пришлет двадцатку-другую... Эх, и поваляюсь завтра... Скажу, чтоб не будила на Утреннюю почту. И потом, ну куда денется моя тетечка Вера? Ну, поворчит, ну покряхтит, вроде, как воспитывать-то меня нужно: "Ох, Лидка, экая ж ты растратчица! И куда, матушки мои, такую прорву просвистела? Ни отец, ни напасется, ни..."
      Но, если потребуется кругленькая сумма, - приспичит, бывает со всяким, вот, и тогда: "Ну, теть Верочка, ну сами посмотрите - такую кофточку, ни в жизнь у нас не отыщешь! Ни в какой комиссионке! Что я врать буду, что ли? Дали примерить, только на сегодня..."
      И понятно - не сразу, но тревожит покой рассохшегося комода-бегемотика теткина рука, выдвигает нижнюю тяжело набитую его челюсть-ящик, и выуживается бессменный ее ридикюль с потрескавшимися лаковыми боками, - и чего только не храниться в этих комодных залежах... "Бери, бери, говорю, все равно все твое. От, судорога, экая... Чего губы-то дуть. Сама знаешь - мне ничего не надо. На похоронку свою накопила... все по-людски приготовлено".
      Дальше, по обыкновению, судорога-племянница не дает тетке распространяться на эту тему, обвивает ее короткую шею, горячо просит: "Перестань! Ну, перестань же, теть Верочка!"
      В общем, как я полагал, не дурно живется на белом свете этому юному человеку. И, день такой пресолнечный, и любят-потакают кругом, и снуют туда-сюда эти люди. Нет, честное слово, просто здорово в этом незатейливом мире...
      Впрочем, досужие глаза юной особы вот уже несколько добрых мгновений безуспешно пытались оторваться от гладко-объемистых кожаных плеч некоего свободного гражданина, застрявшего у щита с объявлениями, в устоявшемся достоинстве покачивающего обжитой спортивно-элегантной чужестранной сумкой у светло-брючной ноги.
      Культурной выправки гражданин, прикипевший к щиту - это я, собственной телепатической персоной.
      Понимаете, спешил по овощной надобности на рынок, и, нечаянно воспылал любопытством, идучи вослед за нарядным пятном, оказавшимся вблизи - весьма и очень даже, но, к сожалению, пока, исключительно - со спины...
      В этой незамысловатой советской действительности я - журналист. Вернее, редактор литературного отдела одного почтенного и все еще популярного еженедельника "Новости недели". Товарищ я, естественно, занятый, погруженный с головой в свою канительную, частично творческую, частью заполошную и где-то, возможно, престижную службу.
      Сейчас же, уступив прихотливости настроения, я время от времени обращал свой льдисто-неторопливый взор в дверной проем сапожной малокалиберной мастерской, в котором незнакомая нежная полуобнаженная ножка немудряще жуировала: покачивалась, отдыхала, дышала, заставляя все тщательнее, сосредоточеннее изучать пестроту бумажек на щите...
      4. Рыночные злоключения советского ловеласа
      Анкетные биографические данные мои, как ни странно, вполне совпадали с моим улично-деловитым парадом, поэтому перечислять и выпячивать какие-либо подпункты вроде бы еще рано.
      Для подтверждения догадки, что я, Владимир Сергеевич Типичнев холост и о здоровье особо не пекусь, скорее всего, не потребуется аналитического, телепатического или иного пророческого склада мышления.
      Однако же, одновременно складывалось впечатление, что особи нежного пола не только не оббегали меня, - даже напротив, увы, - несколько прискучили нынешними подпорченными добродетелями. Мне казалось, что видно и невооруженным глазом, - по этому упорядоченно интеллигентному лицу, довольно бережно прошествовало не более тридцати лет.
      Правда, на крупной моей голове уже присутствовали, хозяйничали некие возрастные лакуны, в просторечии - залысины, их кофейно-атласные клинья не камуфлировал, а скорее выпячивал, темный чуб, - короткий, жесткий, достаточно не редкий покамест.
      Светло-табачное обрамление воротничка хранило-подчеркивало южную нагулянную стать не жилистой, но и не худой шеи.
      Ну, а неброский шелковистый удлиненный галстук, завязанный свободным левым виндзорским узлом, привычно изящно завершал повседневный "парад" сего холостого индивидуума, в пиджаке из черной не ломкой кожи, по всей видимости, чужеземного империалистического ширпотреба.
      Впрочем, полагаю достаточно о моей вполне заурядной внешности, тем более, что я вновь оторвался от щита с бумажками, - окаянная ножка на месте! И, немало дивясь накатившему капризу, снова внимал пестроте объявлений. Суетливые мягкие складки пиджака покорно разглаживались, спина благородно строжела.
      Да, деланно прищуренные глаза мои явно теряли свой благоприобретенный холодок, явно снисходили видению из запашистого "салона".
      Я точно знал, что мои короткие сдержанные взоры забавляли незнакомку, и наверняка чуть-чуть тешили ее девчоночную кокетливость. Обыкновенную юную кокетливость, скорее всего подпитываемую устойчивым вниманием сокурсников. Да, да, эти благорасположения вызывалось без специфических искусительных усилий с ее стороны, и поэтому не особенно утомляло, и уж совершенно не влияло на усвоение наук в каком-нибудь техникуме.
      Подобные юные сердца, ежели и страдали, то - недельной, от силу, месячной влюбчивостью.
      Неужели я собрался поразить это случайное уличное сердце по-настоящему? Внести необыкновенную смуту в его неведомые покои... Но почему я так уверен, что поколебать покой этого неопытного сердца не удавалось ее сверстникам молодцам, и прытким, и не очень, так сказать, охальным, и обаятельным, и...
      И откуда вдруг во мне этакая самонадеянность проклюнулась? Владимир Сергеевич, вам непременно захотелось приключений на задницу?
      Обладательница незнакомого мне сердца, по всей видимости, тоже полагалась на какие-то свои сугубо девчоночные телепатические данные. Она с неподражаемой взрослой независимостью щурила ироничные, все примечающие глаза...
      В плотно прибранном частоколе ресниц, зрачок их, янтарно медово высветлялся, плавился, манил. Да-с, Владимир Сергеевич, опасные у дитяти глаза...
      И разве не доблесть перехватить их взгляд, приманить, на миг прижать, - все равно, что с горки "американской" сверзиться... Уу-уох!
      Но я пока, так сказать, не имел возможности проявить, выказать свою доблесть. И поэтому, как истинный джентльмен довольствовался малым: лицезрением ножки, нежной, неразношенной, сияющей...
      А ведь я еще не имел чести, точнее, возможности созерцать вблизи еще одного непременного милого девичьего атрибута - носа! Как я заметил выше: не совсем безупречной российской лепки, в меру задорный, он, весьма гармонировал чуть удлиненному смешливо подвижному рту, свободному от химической красоты, но розовому от избытка молодости, глупости, и видимо, оттого, что в не слишком обремененной головушке девы уже во всю прыть резвились, корчились зловредные бесенята, типа:
      "О! О! - растаращился, растаращился... Горе, просто горе мне, - ведь шею, шейку бедный начисто вывихнешь! Отвечай потом за тебя... Совесть заест. Ну дает, обратно зыркает. И чего молодцу приспело? Чует, чует сердце: увяжется, побежит ведь: разрешите, простите, чудная погода, а он одинок абсолютно, и только ее глаза! Такие глаза - вернули ему надежду... Смешные эти мужички. Хуже наших усатеньких птенчиков. Вечно строят из себя, непонятых гениев... А вообще дядя ничего, будь здрав: на значок на серебряный по ГТО потянул бы... Такой симпатичный... загарец. Смехотура, Лидка, может он меньше всего... убивается. Может, человек, машинально крутит головой. Или обувку дожидается, или место, когда освобожу... чтоб подковку поставить... Та-ак, что-то там узрел, записывает. Ишь, деловой какой! Нет, дурочка ты, Лидка. Совсем фулюганистой стала, - точно теть Вера говорит. Ну, ничего, воспитаемся..."
      Надеюсь, не очень погрешил против истины, приписывая этой прелестной незнакомке, сей внутренний мило ернический монолог. Хотя, как знать...
      Порядком, налюбовавшись на элегантные развороты моих старательно несуетливых плеч, незнакомица, начала доставать деньги из сумки, чудесник, с театрально-разбойничьим обличием, укрепил пряжку и критически осматривал остальное форсистое хозяйство за кордонном выточенной обувки, расплатилась, улыбнувшись, еще раз поблагодарила. Втиснула ножку в сапог, и, не оглядываясь, зашагала к воротам рынка.