И вообще, всяческие послепробудные кошмары мне уже стали приедаться, - хотелось незамутненного обывательского покоя.
      Хотелось обыкновенной гражданской досаждающей скуки-мороки...
      И открыв вновь глаза, удостоверившись, что муляжное безмимическое видение не растворилось, не аннигилировалось, - напротив, чудодейственно пригожая физиономия брюнетистой пришелицы-марионетки выражала терпеливую покорность и профессиональную доброжелательность продавца супермаркета: мол, я вся к вашим милостивым услугам, только мигните и прикажите, исполню все в наилучшем виде...
      - Раздевайся... И это, чтоб... Это... И - сюда... Залазь... Будем, это... Играть...
      Поиграться в привычные полноценные плотские игрища, к моему сожалению не удалось. Ну, какие такие плотские подвиги можно ожидать от истинного природного полутрупа, - то есть, от меня, разумеется?
      Так, некоторое машинальное поползновение полудохлого приморенного воздержанием червяка, которого вполне по-женски мастерски нанизали на крючок, - а благородный выползень, сосредоточенно сопя, чем-то там вяловатым пошевелился, подвигался, и - благополучно зачах в болезненно потной истоме...
      А ведь, до этого полупозорного постельного флирта, жил в порядочном сновидении, в котором удовлетворял живую акварельно-блеклую Нюру, с такой чудесно сердечной бешеной обязанностью, что чуть игральный предмет не переломивши, и уж запыхавшись-то...
      ...Я недвижимо лежал, мои глаза привычно черпали чернильную черноту, прошиваемую желтоватыми безмолвно шевелящимися кружевами, - видимо, заоконные заголенные кроны, укачиваемые дерзкими, предзимними порывами непогоды, кому-то тщетно жаловались на неустроенность, покинутость и озябшесть...
      Откуда взялись эти обнаженные древесные тени? До моего домашнего окна еще не дотянулось ни одно хрупкое белесое тело березки, посаженные на одном из последних посткоммунистических субботников... И странная вяжущая бессильность всех моих достаточно не дряхлых членов, - и вроде не били меня, и я не отбивался ни от кого ... Или отбивался, все-таки?
      - Фарик, дружба, иди сюда! Почему в окнах чужие патлатые тени, а? Какое-то идиотство, точно дом подменили... Фа-арик, просыпайся, давай!
      Кошарик мой не желал откликаться. Или застрял где-нибудь в своих солено-хрупчатых сновидениях, или...
      Или может, я болел долго, а дружок мой от голода и тоски...
      А может, я с ума сошел? Почему я не сплю среди ночи? Зачем чувствую во всем теле эту дрянную слабость? Кто...
      Да нет же! Какой дом! Дядя Володя, ты, похоже, нарочно все забыл! Забыл...
      А ведь, на самом деле забыл. Я забыл, - зачем я родился...
      Забыть, в сущности, такую малость: для какой такой надобности я существую...
      Следовательно, если я потерял смысл собственного существования в этом мире, - значит, никакого мира в действительности не существует! А все эти разлапистые ночные тени, странные бессонные ночи, - чье-то больное сумасшедшее воображение...
      - Фараон, вот по твоей милости я тут, точно барышня какая-нибудь истерическая психую... И давай лучше выходи! Иначе уморю голодной смертью, - ты, - предатель!
      Никакая живая предательская кошачья душа не отзывалась на мои ласковые призывы. Тишина в моих ушах застряла намертво.
      - Ладно, ладно, дружбанчик! Раз ты такой... Значит, ты мне не товарищ и даже не дружбан! Так, случайные соседи по жилплощади. И ты даже не прописан у меня, черт тебя задери! И не мяукнет, - партизан нашелся...
      ...- Ох, милкин, ты и напужал бабку! Рази, так мужчинки делают? Ты, милкин, совсем здоровехонек. Токмо, куража маловатось. Заговариваеся, точно умопомешанный! Ты б лучи спал беспросыпу, а, милкин? До утреца-то. А? И всякие речи до утреца прибереги, милкин.
      - А-а, это вы голубушка... А я-то своего кота зову... Так, значит, я все еще в гостях у родственника. На излечении. Значит, ум еще при мне. Ладно, как-нибудь... А вы, голубушка, спите. Я - ничего. Я засну. Все идет как надо. Все по плану...
      - Да уж, милкин, изволь спатеньки. Скореича и поправися, а как жа! А я уж тутака, рядышком, охраню тебя, милкин.
      - Да уж, голубушка, сделай милость, поохраняй. Может, и пригожусь... кому еще.
      Что же это с тобой сотворили, дядя Володя? Для какой-то медицинской надобности продезинфицировали всю полостную изнанку, а затем на место установили... Вполне может быть. Вполне. И в подобном милом состоянии - на кого-то покушался, - требовал пошлой плотской сатисфакции... С ума сойти! Точно на стиральной древней доске утехам предавался, подлец...
      Через некоторое (непродолжительно бессонное) время мой слух стал занимать посторонний почти театральный ритмичный звук, напоминающий скрип-всхлип старой распахнутой палисадной дачной калитки, колышлемый ветром, - этой мой верный убаюкивающий охранник, самым бессовестным образом предавался сну, - отважно похрапывая.
      Это очень даже меня устраивало. Это очень даже здорово, что живут и служат такие добросовестные охранники-сиделки. Без таких положительных жизненных персонажей невозможна никакая нормальная сумасбродная задумка...
      Я лежал и портил себе уютное безопасное лежебоканье безумным планом побега из лазаретного каземата...
      Впрочем, все известные планы бегства из неволи, всегда отличались чрезвычайным умопомрачительством. Потому как, если бы они были построены сугубо на здравых позициях, - то до сих пор томились в темницах и специзоляторах всем известные натуральные, литературные и киношные безумные герои и антигерои.
      Свою тысячекратно и подло униженную особу я не относил ни к первой подражательной, ни ко второй сугубо отрицательной категории социальных типов.
      Хотя нынче, довольно затруднительно объяснить: что есть положительный персонаж, а что есть натуральный беспримесный подонок. Все перемешалось в датском королевстве. И нормальное щепетильное благородство выдается (или подразумевается) за трусость, а разнузданное лицемерие и хулиганство почитается за примерный образ повседневного бытия супермужчины...
      Я довольно ловко выпростал голые залежалые ноги из-под одеяла (и когда его успели поместить на меня, не посоветовавшись?), - ага, разумеется, никаких шлепанцев рядом не наблюдалось!
      А по нужде, - как же, - босиком, прикажите?
      Но самое примечательное в моей дерзкой ситуации - я не чувствовал никаких нормальных органических поползновений, как-нибудь освободиться от естественных шлаков... Весьма положительно все это, и странно... И все равно неудобные пустяки занимали мои обессиленные мозги: а ведь придется, "милкин", совершать побег босиком. Впрочем, все равно у кого-нибудь разживусь обувкой и обмундированием...
      Из госпитального гардероба на мне присутствовал гигиенический неширокий полотняный пластырь, цепко удерживающийся прямо посреди живота, напрочь скрывая пупочное углубление.
      Понятно, место ранения нужно оберегать. Какая-то сноровистая сволочь продырявила... Господи, использовали вроде загнанной крысы... И где же эта жуткая черная комната?
      Не убили почему-то, - тоже, весьма положительно и странно... Неужели кому-то нужна моя ничтожная микроскопическая жизнь? Жизнь полураздавленного червя... Выпытать из меня информацию о знании, о существовании которого я только подозревал...Да, в моих мозгах существовал особый депозитарный чулан... И при этом я не понимал его истинного предназначения... Так, некоторые дилетантские догадки-гипотезы.
      Сколько же в беспамятстве болтался? А почему не допустить крамольную мысль, что из меня все более менее ценное вытрясли, выпотрошили... Тогда зачем держат здесь? В качестве родственного ценного сувенира-гостя...
      Моя скрипуче посапывающая сиделка никаким образом не подавала признаков умственной жизни, - почивала, как порядочный профессиональный страж...
      Поворотившись спиной к уютно прикорнувшему стражнику, я пытался из одеяла сотворить некоторое подобие человеческой фигуры, которая предпочитает спящую позу в виде сломанного коромысла, - возможно у дорогого прихворнувшего гостя некоторая холодность в членах, оттого он и затих в скрюченном расположении...
      Обессиленное, детренированное сердце шибалось в ребра с предательским маршевым парадным грохотом, резонирующим во все пульсы...
      А между тем тишина присутствующая вокруг, - как пишут в готических романах ужасов, - стояла кромешная - с к л е п н а я. Точнее внутрисклепная...
      И мирное домашнее сопение пожилой милосердной сиделицы как бы усугубляло искусственность ночного умиротворения, украшенного едва шевелящимися бесшумными кружевами бесформенных мрачных теней обглоданных непогодой крон деревьев...
      Ощупывая подошвами мраморно холодящий полированный пол, который норовил уплыть, прогнуться, я, отчетливо ощущая микровибрацию всего, взявшегося липкой испариной, тела продвигался по направлению к двери, не занимая разум естественными прозаическими здравыми думами об абсолютной авантюристичности своего нынешнего ночного мероприятия, - побег в античном олимпийском неглиже, в состоянии спонтанного полутрупа, - побег в - н и к у д а...
      Литая скользко металлизированная в виде самодержавного восьмилучевого ордена ручка, точно влипла в мою скомканную ладонь, - дверь не поддавалась...
      Догадался повернуть вельможную рукоять-заслугу по часовой стрелке, и пропихнул, протиснул всего себя в скудно образовавшуюся прощель...
      Вырвавшись на коридорный простор, в который раз бездарно попытался ухватить на шиворот паникующие мыслишки, оптимистически уверяя свою, обляпанную влажными миницыпками, трепетную особу, что все сейчас происходящее с нею - обыкновенное назойливое похмельное круизное полубдение, полусновидение...
      Милая интеллигентская привычка - списывать все неудобопонятное, на некие неизъяснимые не подвластные человеческому уразумению природоведческие, космические или Божественные импульсы, - которые есть суть вселенские и единоличные кармические законы.
      И поэтому всего лучше не тщиться, не вымучивать из себя знатока собственных психастенических комплексов, - а всего же лучше сразу разрешить - приписать все эти малоуютные вещи к посталкогольному, наркотическому, невропатическому и психопатическому галюцинированию. Одним словом - все непонятное и странное, - есть заурядная домашняя прикольная экзерсистика...
      ... Видение просвещенного полудохлого индивидуума, в полумертвецкой задумчивости застрявшего посреди длинного коридора, подсвеченного чем-то знакомо сизым скрытным, вероятно, вызвало бы у случайных приблудившихся или казенных свидетелей нормальную живую сардоническую усмешку, и уж ни как не гомерическую истерику, которая приключилась со мною после мизерного перемещения по казематной каменно пластикой квадратной трубе, в перспективе которой примерещилась (или вернее, перемещалась) знаковая фигура минисамодержца, придерживающая под руку некую знакомую мадам...
      Этот непредусмотренный (и непредсказуемый по своим последствиям) хохот нахально перервал не только блаженно санаторную (или, все-таки прозекторскую) тишь, но и некоторые жизненно важные жилы, вздувшиеся на шее главного гомерического фигуранта, - главного witness-поручителя кошмарных обывательских повседневных буден...
      Хлынувшая кровь, мультяшно эмалевая, топленая, липуче ластясь у голых холодеюще вяловатых стоп, вмиг затопила ровное беловато-сиреневое подножье, уходящего в подсиненную льдистую бесконечность безлюдного трубчатого пространства...
      Фиалковый каменный пол грациозно привстал на дыбы, и с неотвратимостью весенней сталагмитовой стокилограммовой сосульки обломился о липкое интеллектуальное чело полудохлого горемыки путешественника, уговаривая последнего возвратиться в привычную для его гостевого статуса санаторно-горизонтальную ипостась-плоскость...
      Слава Создателю я не причислял себя к богам, и поэтому вытекшая из меня кровавая жижа не являлась магической лимфой-ихором, - и, оставаясь обыкновенным земным обывателем, я вновь с фаталистической русской безропотностью обрел свое законное полноценное предмертвецкое реанимационное существование...
      7. Превентивные странности самоубийцы
      Все начинающие суицидальные индивидуалисты одинаковы.
      И все равно у каждого существует свой особенный почерк ухода в другую соседнюю вечно потустороннюю действительность.
      Потому что суицидальный народец по своей природе непременно одарен какой-нибудь индивидуальной закавыкой.
      ... Я лежал, не делая попытки как-нибудь пробиться на белый свет, как-нибудь отыскать куражливые силы для открывания, сведенных странной судорогой, век...
      В этом мире существовало единственное принадлежащее мне, моей индивидуальности - мое сознание... Сознание того, что я живой, - живой не по своей воле, а по желанию чужому чуждому чужеверному чужеродственному...
      Мое сознание бесстрастно докладывало мне лежащему, ослепленному: я опутан какими-то проводами, в ноздрях торчат пластиковые интубационные трубки, в исколотых набрякших венах - толстые шприцы капельниц, специфические присоски тянутся от моего обезволенного тела к индикаторам, датчикам, осциллографам, на шее слева внушительный ватный тампон, прихваченный куском марли, пропитанной какой-то липучей дрянью...
      Я зачем-то все продолжал жить. Видимо, моя скромная эгоистическая персона все еще кому-то чрезвычайно нужна, интересна, занимательна.
      Я осведомлен, что недавно некими любознательными учеными мужами открыт ген, который напрямую ответственен за суицидальное поведение человека. Причем, сей микроскопически-дьявольский элемент, оказывается, хранится в хромосомном хозяйстве не у всякого разумного существа, а исключительно у отдельных индивидуумов, которые, однако же, до поры до времени не осведомлены, о сей смертоносной мине-заначке...
      К чему я веду, разглашая свои дилетантские познания? Не проходя генный тест, я, тем не менее, вполне уверен, что не являюсь собственником сего самоубийственного НЗ...
      Я, скорее всего, обладатель благоприобретенного синдрома хронической усталости, - цивилизаторского психофизического малоисследованного недуга, который поражает глупое самодовольное человеческое существо в самом расцвете его всяческих мелких и божественных расталантов...
      Несмотря на все свои отпущенные Провидением способности, я так же отлично осведомлен о собственной самовосстанавливающейся (и потому безграничной, бесконечной) недалекости по части разрешения житейских, а в сущности, именно коренных жизненных проблем.
      И это весьма дурно. Весьма непривлекательно во всех отношениях. И гордиться своей природной (для меня как бы всегда органичной) неразвитостью, все-таки не следовало в такой бесшабашно плебейской манере, которая свойственная опять же моей снобистской натуре...
      Отнюдь, отчетливо сознавая свою всегдашнюю не предприимчивость, я всегда же уповаю на везение, на некую провидческую справедливость, которая как бы полагается мне по рангу, в виду моей неординарности, в связи с моей...
      В общем, всяческого зазнавательского мусора в моих мозгах по мере продвижения по этой чрезвычайно короткой и бессмысленной спирали, которая называется ж и з н ь, накопилось более чем...
      Добровольно же очиститься, расстаться с этими сомнительными горделивыми блесками - не получается.
      Мне кажется, я порою бываю даже упоен этими сусальными духовными золотниками, которые представляются мне в виде неких полновесных банковских слитков, которые машинально складирую в собственных душевных запасниках, полагая их неким истинным невещественным эквивалентом за свои добросовестные некорыстные поступки...
      В детские мифологические годы мне никогда не было скучно оставаться наедине с самим собою. Как же я играл в собственные придуманные (непременно же взрослые, такие интересные, приключенческие) ж и з н и!
      В тех детских жизнях кем я только не побывал: и благородным Робин Гудом, и жутковатым гестаповцем, и Спартаком, и Чапаевым, и Маресьевым, и прехрабрым космонавтом, впервые ползущим по необжитой человеками сказочно чудесной планете, ловко пробираясь между ножками стульев, которые были всего лишь живыми свирепыми стволами кровожадных деревьев...
      Видимо та, оставшаяся (вернее даже, доставшаяся из детства) неукротимая любознательность, любовь к непознанному и привели меня в мою знаменитую столичную альма-матер, а затем и в закрытую номерную лабораторию, в которой разрабатывались извечно волнующие человеческие умы фундаментальные проблемы: что есть время, - что есть энергия, - что есть пространство...
      Я и мои коллеги были, в сущности, обыкновенными советскими учеными, которые, разумеется, не забивали себе головы: кто оплачивает наши фантастические многомиллионные сметы...
      Впрочем, все знали: деньги исключительно бюджетные, то есть, государственные.
      То есть, мы всегда были уверены, что служим государству, державе, российской империи, советскому народу... И уж никак не родной КПСС, лучшие представители которой, чрезвычайно талантливо, отстроив свой частный коммунизм и доморощенный нелегальный "цеховой" капитализм, стали тем самым органическим удобрением, которое и поспособствовало росту ядовитого, жутко кривоватого дерева-мутанта, которому ученые партботаники, партпочвоведы, партдемократы-селекционеры присвоили парткличку - "перестройка"...
      И вот уже которое четвертолетие доверчивое население бывшей советской державы трапезничает макетно-глянцевыми плодами сего иноземного дерева-сада.
      А начинение человеческой требухи черт знает чем подвернувшимся в экзотически броской фольге, - сказалось чреватыми последствиями для всего дурного простодушного россиянского и прочего организма.
      Еще на заре христианской веры, византийский поэт и диакон собора Святой Софии в Константинополе Георгий Писид высказал весьма злободневную и поныне мысль: что единственно глупцам набивать желудок усмотрительно...
      Впрочем, если бы только набиванием чрева ограничивались сии глупые поползновения захмелевшего от вольности, блуда и пустой повсеместной печатной и иной говорильни...
      Ведь божественную мыслительную мозговую росу отравили непотребствами и излишествами, - и где же теперь добыть вселенского нектара, который бы очистил Землю от скверны суетного материального тлена?
      Предопределение предательства, - Иудино торжество вселившееся в народные массы, - и массы обратились в толпящийся анархический сброд, который в этом непотребном виде пригоден лишь в качестве закланной жертвы...
      И кто-то всесильный выхватил меня из этого сырого дурно пахучего прокисшего человеческого теста, - выхватил, всласть поуничижал и, заскучавши, обронил в "иную" давильню - кадушку для "посвященных"...
      Вот и сейчас - чувствую: перекачивают в меня чью-то чужую бесценную кровь-плазму, - перекачивают в мои опорожнившиеся сосуды-вены часть чьей-то жизни, совершенно мне незнакомой, возможно даже враждебной и чуждой, но нынче чрезвычайно нужной моему обескровленному полудохлому телу, - телу, когда-то абсолютно послушному мне, моему эгоистическому сердцу, моему плывущему куда-то мозгу... Плывущему в спасительный призабытый укром детства...
      ... Городская июльская плывущая и плавящая теплынь-благодать...
      ... И уже близок шепелявый шероховатый шквал...
      ... Порывистое безжалостное штормящее ветрило...
      ... Вдалеке за чужыми крышами синеющая страшная тучная туча, - ее очень пучит чернильной чернотою и белыми беззвучными чижами-зигзагами...
      ... Шебутное шатающееся шевеление за окошком...
      ... И - вдруг - ухающее обвалистое бабаханье, - и - жарящий ш-шу-ум с наружи...
      ... С бесстрашным мальчишеским наслаждением вслушиваюсь в ужасный грохочущий шорох сплошного шквального дождя...
      ... Дождь - убывающий, убегающий, уменьшающий свой размашистый перешаг, - неистовый грозовой...
      ... Жутковатый шум превращается в нестрашное накрапывающее шушуканье-шуршание-шебуршание, - заоконное мерное мелкодробное...
      ... Я совсем еще малец, и поэтому, подставив стул, дотягиваюсь до собачки форточки, и - распахиваю ее, и...
      ... И в комнату с фамильярным шутовским шиком врывается свежая озонирующая и резонирующая дождевая жизнь проезжей жилой улицы...
      ... Шумливо шуруют ручья по обочинам, солнышки-лужи радужно оживляются и смешно лопаются резвыми шинами спешащих машин и шагами встревоженных прохожих...
      ... Ноги некоторых осторожно перешагивающих не защищены калошами и глянцевым желатином женских и девчачьих ботиков...
      ... Ишь, осторожным прохожим хорошо, их не заперли дома, они совсем свободные, как эти шныряющие шустрики-воробушки, задорно цвиркающие на всю бликующую летящую улицу...
      ... Вместе с солнышкиным шумом мои уши и щеки получают причитающийся мне заряд дождевой шипучей щипающейся шальной шрапнели!..
      ... Я тут же соскакиваю со стула, чтобы через мгновение вновь запрыгнуть и заполучить новенькую бодрящую нежадную прощальную горсть грибного городского дождя-дождика!..
      ... Летние хулиганские брызги мальчишеской жизни...
      Именно во время видения этого кипучего шумящего бреда, я без суеты и истеричной возни, с аккуратной медлительностью вытащил из набухшей одеревеневшей вены стальную иглу, через которую в меня методично вливали чью-то проданную (а, скорее всего - отнятую) чужую кровь...
      ... И вроде бы тотчас же и очнулся.
      Очнулся в привесьма неудобном положении, - и правая и левая кисти оказались изолированными от свободных сумасшедших проявлений, - их прямо у запястья прихватили кожаными ремнями по обеим сторонам госпитального лежака.
      Я лежал, - ж и л...
      Я лежал натуральным голышом, неприкрытый, - безо всяких реанимационных игл, трубок и присосков.
      Я вновь безо всякого удовольствия и вдохновения вдыхал продезинфицированный лазаретный воздух несвободы...
      И - никчемное преподлое ощущение полнейшего неучастия в собственной судьбе.
      Как бы существуя в собственном теле, которое, в сущности, давно уже не принадлежит мне, я, тем не менее, с идиотской, а скорее, детской нелогической непокорностью не мирился с этим феноменальным заговорщическим фактом.
      Единственная отрада в моем преподлом полоненном положении, мыслительное содержимое моей отуманенной головы все равно принадлежало исключительно мне.
      И мне же испокон веку принадлежало эксклюзивное право на владение мигреневой аурой, нынче весьма плотно прилепившейся к моему мозговому вместилищу.
      Инквизиторский миражный жаркий жирный обод-колпак-венец, - и все это препошлая всеми нелюбимая и отвергаемая головная немочь-боль...
      И ее, разлюбезную, я имел счастье лицезреть буквально вблизи - в виде праздничных елочных звездочек-блесток, игриво искрящихся и коварно пухлящихся, точно разноцветные новогодние бенгальские огневые фонтаны...
      А вот тщательно хранимый (кем-то) мой организм, который я в данную минуту совершенно попустительски игнорировал (потому что начисто не осязал!), похоже, давно передоверился чьим-то ученым цинично безжалостным рукам...
      С медлительностью и неохотностью расцепив веки, неспешно повращав скованные распирающей налитостью глаза, я не обнаружил ни родного облупленного светового плафона, ни своей привычной странноватой словоохотливой бабушки-сиделицы, почти сроднившейся со мною...
      Палата не имела окон. Впрочем, дверных проемов было пробито аж три. Причем, все двери представляли какую-то странную помесь эпох, конфигураций и фактур. Цивилизованная казематная эклектика...
      Правый крайний угловой вход состоял из пары квазикостелских узких витражных створок.
      Почти напротив моего оцепенелого взора - рыжая инкрустированная цветистыми петухами калитка, - именно, калитка, потому как ростом вышла незначительным, где-то на уровне метра с четвертью.
      И третий вход-выход помещался за моей спиной. Визуально цепко оценить ее (дверь) было довольно затруднительным занятием. Но даже при огляде скользяще запрокинутом, сразу чувствовалось, что сии кровянистые монолитно саженные дубово-лаковые запоры, подразумевали вход в прибежище бюрократического вельможи...
      А почему бы ни в кабинет моего гостеприимного милейшего родственничка - хозяина сего уютного казематного хауса?
      Не успел я основательно домыслить мучительное подозрение, как именно эти солидные малиново сочащиеся двустворчатые створы отворилась со сновидческой бесшумностью вовнутрь моего лазаретного каземата, и какой-то изящно дылдастый человек в кожисто бликующей траурно военизированной униформе прошествовал, не задерживаясь прямо к моей любопытствующе запрокинутой голове.
      Руки пришедшего были снаряжены черными в обтяжку перчатками, которые, безо всякого с его стороны уведомления, зависли над моим лицом, раздвигая пикообразные пианистические персты...
      Между пальцами не оказалось ожидаемого просвета, - там помещались премерзкие перепонки... Перепонки нежного телесного колера, прорезанные пульсирующими голубоватыми веточками-венами...
      И надо же! - мой разум не подвергся обстоятельному недоумению видением сих мистически-кинематографических ладоней.
      Адекватная растерянность заместилась побочным вопросом: отчего все-таки не застрял мой мыслительный, баюкающий боль, механизм на истинном недоумении: отчего же во мне не встрепенулось обыкновенное обывательское любопытство: пальцы-то не человеческие - перепончатые, а перепонки-то живые с тикающим подсиненным пульсом?..
      Напротив, мои глаза вообще не выразили никаких запоздалых восклицаний, - как будто им каждый день приходиться общаться со столь исключительными веерообразными руками-дланями...
      Одно усталое потрепанное любопытство: скорее чего-нибудь, что ли свершили со мною...
      Я все еще жаждал пошлой человеческой определенности!
      Определенности - в этой насквозь фальшивой скоморошечьей ситуации, справедливые идиллические чаяния "посвященного" сумасшедшего... Сумасшедшего подчиненного "первосвидетеля".
      Рядовой Армии дурно законспирированных сумасшедших "первосвидетелей"...
      Всегда в подчинении чьего-то чужого и во всех случаях неслабосильного мозга, - первый признак нормального рутинного "посвященного" сумасшедшего...
      Одно из наиболее примечательных квазиэкономических определений, которое, в сущности, приравнялось к закону, гласит: уровень подготовленности, квалификации любого подневольного (раба, лакея, холопа, агента, работника, спичрайтера) определяется умением последнего составлять разнообразные отчеты-рапорты-доклады для непосредственного, прямого и верховного начальства, которое собственную профессиональность показывает (доказывает), именно в случае адекватного прочтения и понимания подготовленных челобитных и речей: спичрайтеров, советников и прочих верноподданных служащих.
      Получается, что ежели рабовладелец (работодатель в нынешнем, цивилизованном понимании) не сумеет вникнуть в сущность проблемы, которую ему предоставил и расшифровал, в меру собственного рабского умения и понимания, его подчиненный, или,напротив, все предоставленное-преподнесенное так переврет, испортит, извратит, - то он (который владетель раба, или результатов чьего-то подневольного труда) не достоин, носить высокое божественное (не дьявольское же!) звание - н а ч а л ь н и к...
      Начало всему в этом бренном иерархическом мире, - он, который начальник!
      Отнюдь, если следовать ученой логике, то любое начало как раз принадлежит всегда и поныне подневольному-подчиненному, потому что в отсутствии рутинного начального дела-ремесла, - которым владеет исключительно он, который подневольный, - никогда не быть (и не стать) владетелю - в л а д е т е л е м...
      Но в начале было Слово, говорит Библия, а первое слово всегда говорит он, который владетель...
      В сущности, все вышеизмышленное чистой воды идиософизм.
      То есть к подобным ученоподобным умозаключениям могут снизойти исключительные индивидуумы, владеющие истинной... сумасшедшинкой.
      Пока я занимал свои серые извилины пресными доморощенными выкладками, - занимал, впрочем, для одной немудрящей цели - не утерять контроля над своим тленным (и, в сущности, давно подневольным) разумом, над которым молчаливо ласково колдовали черные незнакомые лайковые пальцы, стянутые омерзительно тикающими розовыми перепонками, - произошло некое событие, недобровольным участником и созерцателем которого мне пришлось стать...
      Траурный униформист, с ритуальной отстраненностью, без устали совершал некие загадочные пассы над моей безрадостной оцепенелой физиономией, как вдруг...
      Вдруг, со всей отчетливостью, - со всем животным телепатическим (разбуженным) чувством загнанного зверя-шатуна, - я понял: если и дальше не посмею сопротивляться - быть мне инвалидом умственного труда, постоянным местожительством которого станет - желтый дом, палата №6 и прочие желтые "кукушкины" гнездовища-стационары...
      И я отдался на волю чистого звериного чувства, в котором, оказывается, преобладала атавистическая маловразумительная бесчувственность неандертальца...
      То есть, я обнаружил внутри своей, закомпклексованной (вернее, частично укомплектованной человеческой культурой), натуры одного из тех половозрелых индивидуалистов, которые числятся по психиатрическому корпусу - маньячные наклонности и психоаномалии...
      А в этих приятелях, в минуты отчаянной опасности, просыпается куражливая фантасмагорическая мощь, помогающая носителю сего скрытого подспудного резерва выжить там, где нормальному приличному и почтенному обывателю не представляется возможным...
      Не открывая глаз, полагаясь лишь на чутье, я изготовился и...
      И черно-розовая пульсирующая перепончатая длань униформиста оказалась частично поглощенной моей внезапно (якобы) взбесившейся пастью...
      Не разжимая осатанелых челюстей, по-волчьи перехватил растерявшуюся напрягшуюся кисть поудобнее... Поудобнее, разумеется, не для чревоугодного удовлетворения, - всего лишь, для нехирургического ампутирования-отрыва ее от основной затрепетавшей человеческой десницы...
      Проминая зубами кожаные лайковые покровы, погружаясь клыками в полоненную ладонь, я все еще медлил с отворением собственных глаз, и медлил не в связи с отменной куражливостью, или, наоборот, в виду возникшей боязливости, - оказалось, что при затворенных веках мое зрение чудесным сакральным (прокловским) образом обострилось, границы видения расширились необозримо!