И, находясь во власти этого неодолимого человечески животного отправления, совершенно доверился моему, видимо, чересчур любознательному, поверхностному, взору, от которого, однако, не укрылась одна деталь... Деталь, скорее медицинского характера. Ранее, в былые наши встречи ничего подобного не бросалось мне в глаза...
      Около ушей, в резких носогубных складках проглядывали какие-то странные образования, в виде шлифованных, мастерски сделанных штопок. Я бы, скорее всего не остановил на них внимание, если бы...
      В каком-то лакированном журнальном издании меня заинтересовала статья одного нашего ведущего хирурга по пластическим операциям неудачливых и попорченных физиономий. Статья (а возможно, интервью) была проиллюстрирована несколькими фотографиями фрагментов человеческого лица: до вмешательства маститого кудесника, и - после...
      У мирно прикемарившего соседа явно читались искусственные, не до конца зашлифованные скобки. Неужели, Василий Никандрович, побывал в какой-то отчаянной переделке, а затем попал под искусный хирургический нож...
      Занятый пристальным разглядыванием, слегка разъехавшейся обмякшей физиономии соседа, я не сразу обратил свой слух на методичное поскребывание в прихожей. Правда, прислушавшись, точно определил, - скрытно аккуратный звук находился за порогом, прямо за бронированной дверью. То есть, на лестничной площадке.
      Пойти разве что, поглядеть в личный военный перископ...
      Слава Богу, что меня подвел мой забывшийся слуховой природный аппарат - уши, и я, так сказать, проворонил посторонние ночные едва слышимые шумы за дверью.
      А расположились мы в моей кухне так, что я оказался спиной к прихожей. И поэтому, когда обернулся на равномерное жужжание, - звук, доносящийся от двери, очень живо напомнил полет чудного полевого шмеля (но, отнюдь, не из музыкальной миниатюры), - я не поверил собственным глазам...
      Прямо посредине входной двери шевелился неизвестно откуда взявшийся черный жутковатый шмель-волдырь, вспухающий буквально вослед моему участившемуся пульсу...
      - Что за чертовщина, ядреная сила! - только и успел я проскрипеть внезапно севшим голосом, как живо пульсирующий нарыв, с треском рвущейся джинсы треснул, и в образовавшуюся прощель пролезло-впало ослепительно червонное пополуночное солнце...
      Каким таким чудом отнесло меня за угол к мойке, - этого мне не понять.
      Я с непонимающим ужасом таращился в пространство, которое за мгновение до видения огненного "шмеля" занимал мой живой организм, размышляющий над глобальными вопросами бытия, сейчас спасительно скрючившийся на полу...
      Я таращился в то место, которое за мгновение до этого "видения" занимал мой холодильный импортный шкаф, на который вольно облокотясь предавался подлым сновидениям, оживший Василий Никандрович...
      Оживший, чтобы сгинуть на моих глазах в отменно жутком, огненно напалмовом (уж не ведаю, каком еще) столбе, в доли секунды преобразившим механическое и живое тело в обугленные дымящиеся головни...
      2. В присутствии себя сумасшедшего
      Я веду непривычный полуклошарный образ жизни.
      Сие времяпрепровождение не впечатляет меня на оптимизм.
      В сердце, как и на улице, сырая удушливая непреходящая промозглость. Все время хочется чаю. Нормального, домашнего, - заваренного своими руками, из собственных крупнолистовых чайных припасов.
      Я скрываюсь неизвестно от кого. И, главное, - зачем? Зачем, я шатаюсь по Москве неприютным раздражительным топтыгиным? Шарахаюсь от собственной нервической тени в общественном ватерклозете... Бытие незадачливого несостоятельного (или несостоявшегося) нештатного агента по кличке "первосвидетель"...
      Вся штука, что для всех моих родных, знакомых, приятелей, сослуживцев, в числе которых и отзывчивая вице-президент, - для всего этого малочисленного войска добро- и недоброжелателей - я мертв. Не просто умер от какой-нибудь экзотической заморской заразы, - а основательно, точнее, до основания, до самых ногтей выгорел...
      А выгорел, по причине профессиональной огнеметной атаки одного странного самострельного снаряда, который, скорее всего, не числится на вооружении нашей доблестной президентской россиянской армии... И обуглился до такой непотребной и неприемлемой для опознания степени, что кроме смешливых судмедэкспертов моими останками никто не заинтересовался.
      Наличных родимых у меня в портмоне оставалось всего ничего. И самое премерзкое: при мне никаких документов, удостоверяющих мою блудную индивидуальность, ни сберкнижки, ни электронно-пластиковой заначки, - ни чего! И поэтому приходилось думать о дальнейшем серьезном местожительстве.
      Две дивные ночи провел у одной старинной замужней приятельницы, разумеется, в отсутствии ее рыбака-охотника - мужа. А на третий вечер, меня прямо от порога эта милая домашняя дама... совершенно не признала, и натурально чужим, обращенным в глубину квартиры, голосом сухо ответствовала:
      - Извините, услуги полотера... У нас, сами видите, ковролин сплошной!
      И даже, заговорщически не подмигнув, все с тем же постным верносупружеским выражением обезмякияженной физиономии, захлопнула перед моим понурившимся носом тяжелую стальную калитку.
      У добропорядочных москвичей какое-то поветрие в последние годы. Вместо любования добротными обыкновенными деревостружечными дверями, домовладельцы навешивают натурально крепостные: монолитно-железные, сейфовые, замаскированные под нежную сучкастую жердину или солидный мореный дуб, или же привычно обтянутые рядовым зернистым дерматином.
      В общем, не вовремя заявился домой путешественник-супруг. А возможно, как раз в нужное время моего отсутствия. Бог их знает этих вольных рыбаков-стрелков... Подвесил бы какое-нибудь светящееся грузило под глаз, или насолил дробью какую-нибудь незагорелую филейную часть организма...
      Конечно, мне теперь оставалось только туповато неспешно и не смешно шутить по поводу своего элитарного бомжовства.
      А точные данные о собственной гибели я узнал у моего давнего спасителя и заслуженного советского чекиста, товарища Бочажникова. Когда на его принципиальную, безо всякой усмешливости мембранно-телефонную реплику:
      - Будучи убежденным материалистом, со всей ответственностью заявляю вы недобрый шутник, товарищ. Присвоение чужой фамилии, и заявление от имени погибшего молодого человека - карается судебными органами. Но мне, моя совесть старого кадрового офицера подсказывает: если вы явитесь сюда явочным порядком: я приведу в исполнение высшую меру наказания: расстрел!
      Я ответил односложно вопросительно:
      - По-вашему выходит, Нил Кондратьич, мое дело швах...
      И безо всякого перехода, все тем же отчужденным тоном, тертый чекист врубил в мое ухо:
      - Володечка, я вас тогда год назад пожалел. Признаюсь, допустил непростительную слабость. Возраст, пакостник, дает о себе знать. Шурка, опять же, влезла со своей девичьей дряблой сентиментальностью...
      - Да, плохи мои дела. И никакая Шурочка не подсобит...
      - У трупов не бывают, плохи дела. А ваш труп, я, как первый свидетель, - сразу же опознал. К вашему сведению, вы уже предостаточно намозолили мне глаза вашим вечно мертвецким видом. Шурка, дура, и то заметила мне этот медицинский факт. Зря, я с вами, Володечка, знаком!
      После такого, мягко говоря, неудобочитаемого послесловия, уважаемый товарищ Бочажников, носотрубно подышал в собственную мембрану трубки, так что даже мое ухо защекотало, и без дальнейших оперативных пояснений, инициативно прервал связь.
      Этот ветхий чекист, видимо, наконец-то впал в (полагающийся ему по всем видам на долгожительство) маразматический склероз. Шурочка его, понимаешь, сантиментальный эксперт по интеллигентным мертвецам! Ясно и болвану, откуда обидчивые ноги растут, - пренебрег таким роскошным могутным девичьим тылом...
      А кстати, и в самом деле, - осел и догматик! Такие чарующие слоновьи воспоминания добровольно отверг... Разве не подлинный психопат с ярко выраженной интеллигентской шизоидностью...
      Разумеется, дедушка-соседушка и приберег (затаил) мелкую обидчивую месть, - скоренько признал в обугленной человеческой головешке сопредельного малоуважаемого соседа, полыхнувшего от собственной пожаронестойкости, в момент очередного водочно-многолитрового заплыва... Оттого и взялся живым факелом...Обыкновенное рутинное самоубийство тихого холостякующего одиночки-алкаша.
      После таких непредусмотрено меланхолических картинок зажглось внутри моего обиженного несправедливостью и наветами одно единственно красочное рекламное клише: "Винно-водочные продукты".
      Самое горькое и отвратительное: у меня отсутствовала нужнейшая информация: что поделывает мой чернобокий товарищ и любимчик... Ведь это прирученное мистическое существо абсолютно не приспособлено для решения простейших жизнедеятельных проблем: добыть пищу (и не абы какую) и отыскать проточную водопроводную воду, поспать в приличных условиях и ласку получить традиционную - мученическую ласку от сумасшедши соскучившегося хозяина...
      Где ты, мой дружок, Фараончик? За что тебе-то всякое жизненное непотребство достается? Если я, непонятно каким образом выбрался живым из обложенной огнем квартиры, - почему бы и моему любимцу не спастись?
      Есть, правда, у меня на примете дикое подозрение: кто-то невидимый и не узнанный, можно сказать, бесплотный, умеючи спас всего меня от нелепого, но явно кем-то запрограммированного, возгорания.
      Исчезновение положительно любых всполохов сознания произошло через считанные мгновения после лицезрения ужасающей фантасмагорической картины шевелящегося смрадно пахучего фонтана огня... Я впал в какое-то исключительное беспробудство, до селе неиспытанное.
      И еще меня безостановочно мучит одна догадка: я точно знаю, что являться в свою исковерканную жаром и жирным пряным пеплом квартиру мне строго настрого воспрещается. То есть, вновь кто-то посмел залезть в мои индивидуальные мозги и дал хладнокровную установку, которая запрещает вернуться на пепелище...
      Наслышан и давно о всяческих волшебствах в психиатрии и способах электронного, торсионного и прочего зомбирования, которые представлялись мне всегда натуральной мило-обывательской бульварной чертовщиной... Все эти доморощенные колдуны и маги, приличные денежные суммы собирают с добродушного теледичающего народонаселения, давным-давно превращенного в электоратную послушную телестадомассу...
      Но я, - я, типичный, ни во что дьявольское не верующий, индивидуалист! Как же я попался на такой глупый, в сущности, пустой крючок... Впрочем, там была нанизана бесхитростная наживка вроде девочки-малолетки, Настены...
      В моих мозгах случилось настоящее озарение! Как только в моей дырявой, растревоженной памяти всплыло это сказочное девичье имя, - в голове тотчас же вспух едва видимый ряд цифр. По мере восстановления портрета этой вульгарной девицы, перспективного агента Братства, набрякшие цифровые линии-штрихи становились контрастнее, отчетливее... Вот они! - с е м ь цифр!
      Телефон срочной связи с диспетчером виртуального Ордена "посточевидцев", в котором я должен, еще числится под псевдонимом "первосвидетель"...
      В эти чудесные минуты мозгового просвещения, все предыдущие прилипчивые мысли о злозомбировании сами собой отстали, отвалились ненужной перхотной шелухой. В моих, разом просветленных, точно охлажденных импортным кондишем, извилинах поселился неизъяснимо божественный покой.
      Я понял, что мне нечего страшиться грядущего, - часа, дня, года, десятилетия, столетия, тысячелетия.., - все обойдется. Все сложится, как и следовало тому быть.
      Чтобы освоиться и слегка освободиться от безумных прозрачных помыслов, чтобы не сойти с ума от переполняющего (все мое, до селе, словно отбитое, душевное нутро) созерцательного райского упокоя, я каким-то невероятным усилием остатков злой былой воли двинулся в направлении ближайшего кафе, в котором непременно должно присутствовать старинное божественное снадобье от умопомешательства: в ы п и в к а...
      На мое идиотское счастье, буквально за углом от телефонной будки, призывно приятельски ощерился трактирный электронный трафарет - "Русский пьяница".
      Я до ощутимой боли комкал пальцы в кулаках, моя физиономия, не скрываясь, лучилась непотребным благожелательством к себе подобным: женщинам и старикам, юным фуриям и нахальным, смачно цвыркающим жевательной резинкой, пацанам и прочим джентльменам.
      Я нес свое, изъявленное неземным сердечным благополучием, лицо, точно собственный оживший барельеф...
      Я пребывал в мифологическом уединении от переизбытка блаженства, неизвестно каким образом (и главное, за какие заслуги?!) свалившегося на мою голову, - именно, свалившегося, точно сказочный золотой кирпич...
      Очухаться от этого оглушающего подарка-презента мне поможет известное скоропомощное средствие, имеющее полновесные горячительные градусы... Причем, странное дело! Мои ноги отказывались исполнять команду: шагать, и пошустрее в сторону "Русского пьяницы"...
      Поэтому пришлось, прямо на (очень медленном) ходу выдумать способ воздействия на завредничавшие органы передвижения. Я передвигался в нужном направлении незнакомо пьяным маневром: корпус мой норовил выскочить вперед вместе с одурманенной от счастья головой, а ноги поневоле вынуждены были подтягиваться...
      Вследствие чего производился механический шаг, другой. И дело мало помалу подвигалось. Вероятно, со стороны я выглядел не окончательно оправившемся от контузии, а то и сбежавшим от диетической лазаретной кормежки...
      Уличное вечернее столичное народонаселение между тем жило по своим суетным сутолочным законам. И каким-то чудом, я не оказался грубо затертым и затоптанным в очередной тротуарной неровности...
      Скорее всего, мою натужливо устремленную фигуру подразумевали, как идущую с какого-то приятельского фуршета, дружеской конторской посиделки.
      В сущности, мне были глубоко безразличны соболезнующие мимолетные взгляды прохожих, слегка недоумевающих увиденному контрасту: беспечная светлоликая физиономия, источающая Бог знает какие флюиды дауновского благодушия и почти приблатненная походочка, одинокого господина, по всей вероятности, принявшего лишнюю дозу горячительных напитков, или употребившего чудных сушеных грибов, которыми издавна морят мух...
      Впрочем, и головной убор, соответствовал гипотетическим дурманящим краповым красавцам: революционный чегаваровский берет, без знаков принадлежности к каким-либо спецназовским группировкам, глубоко, по брови, насажан на звенящую от дуроломного неизъяснимого счастья голову.
      Волочащиеся собственные ходули удобно болтаются в антрацитных турецких слаксах. А непослушный магнитно притягивающий асфальт скребут едва разношенные бурые ковбойские казакины.
      Туловище забрано под плотно-кольчужный малиновый французской вязки свитер, поверх его черная на шотландской подкладке джинсовая жилетка, которую укрывает объемная альпинистская канадка цвета слякотной проезжей части, по которой упорно продираются подзаляпанные частные, служебные и прочие бандитские авто, в основном иноземного конвейера.
      Я не предвидел, что на одоление этого короткого отрезка пешеходного пути, уйдет такая прорва драгоценного времени, которое по каким-то внеземным законам остановилось во мне, с момента приземления на мою бедную башку кирпича-счастья, - или счастливого кирпича...
      По моим подсчетам, я находился в счастливой дурацкой прострации уже бесконечное число часов... Бесконечные часы столбнячного счастья!
      Но главное, черт меня возьми, я должен, во что бы то ни стало добраться до этого спасительного трактирного крыльца...И главное, - помощи ждать мне неоткуда.
      Но самое наиглавнейшее - мой мозг до счастливой органистической боли прожигали семь цифр, - номер известного только мне (мне!) телефона...
      Однако каким-то чудом я сумел избежать жутко сладостного желания: набрать нужные цифры и говорить, изливаться, делиться тайной радостью озарения...
      В конце концов, не выдержав искуса счастья, я лишился сознательных чувств, но эта мелкая напасть не помешала моей второй фанатично трезвой скептической натуре дотащить мое тело до вожделенной высокой стойки, и тотчас же влить в счастливое беспамятливое нутро не разбавленных никакой фруктовой и прочей гадостью двести граммов "Столичной".
      Минут через пять, я стал более-менее осмысленно существовать в этой странной квазипраздничной жизни. Натуральная грешная жизнь в очередной раз вытащила меня буквально за шкирку из нектарного блаженнейшего болота могильной неги...
      Окончательно спустил меня на грешный земной (вечно грешащий!) материк чужой женский взгляд. Еще не вполне освоившись на местности, не отрывая проясняющихся глаз от оголенного толстого донышка стакана, я понял, - меня исподволь (мимоходом) изучает некая особа. Я давно заметил за собой этот невеликий дар: ощущая чей-то взор, сразу определиться с полом любознателя.
      Точно, - эти выразительно гиацинтовые с профессиональными холодинками глаза принадлежали барменше. В упор, столкнувшись с ненавязчиво подведенными янтарно-кошачьими глазами, я тотчас же обнаружил в сердечном предбаннике щемящую тахикардию... Щемящее чувство усиливалось в геометрической прогрессии...
      Я уже желал, - жаждал обладать этим чужим женским животом, не модельно-плоским, не обряженным в чревоугодные жгуты сала, а чарующе подчеркивающим не обрюзгшие светло-брючные бедра.
      - Вы, сударыня, простите, сегодня до скольки? - начал я с предварительной конной разведки.
      - Наш бар открыт до пяти утра. Не боитесь опьянеть?
      - В каком смысле? По-вашему я много выпил?
      - Двести граммов не разведенной водки - норма на целый вечер. А вы сразу... У нас чудесные горячие блюда. Пожалуйста, меню.
      - Я не голоден, благодарствуем. Сударыня, двести граммулек для вашего покорного... Для меня - это только разбег!
      - Вы, профессиональный пьяница? Шли бы лучше домой.
      - А ваше милое заведение посещают исключительно - трезвенники? А я желаю соответствовать доблестному названию вашего нескоромного учреждения...Впрочем, перед вами, сударыня, отнюдь, не профессиональный любитель зеленого змия. А во-вторых, я нынче, в некотором роде - бездомный. Трагически сложились обстоятельства...
      - Жена выгнала... - вскользь съязвила прекрасная русокосая барменша, занимаясь какими-то своими специфическими делами, впрочем, публики рядом не наблюдалось.
      - Увы! Я милая сударыня, некоторым образом - погорелец. А еще прежде разведенец. Обстоятельства...
      - ...сложились не в вашу пользу, - холодно закончила за меня шарман-плотская служительница коктейлей.
      - Увы... Как раз, в мою пользу. Иначе бы я здесь... У вас, сударыня, чрезвычайно обширный обручальный обод. Значит, замужем. И, догадываюсь, муж любит. И могу предположить, - обожает! Есть за что...
      Эту мою фривольную фразу шарман-барменша, вроде как проигнорировала, не пожелала продолжить. Значит, здесь, дядя Володя, ты чуть перегнул палку. Нехорошо...
      - Вам, что, совсем негде ночевать? - деловитым будничным тоном регистраторши поликлиники проронила барменша.
      - А это, в сущности, вас, сударыня, не касается! - ни с того ни с сего выперла из меня хамская подростковая реплика.
      Я быстро отыскал чужие, вполне равнодушные глаза коктейльной миледи, и не обнаружил там ни обиды, не заслуженного легкого презрения. Эти спокойные нефритовые глаза принадлежали взрослой, знающей себе истинную цену, женщине.
      - Это вас касается. Еще грамм сто, и вам обеспечена ночевка в ментовской.
      - Пардон, а милиционеры, что не люди? И вообще, сегодня, я намерен надраться до состояния риз, так сказать. Потому что у меня в мозгах сидят и ждут своего подлого часа семь горячих циферок... Я желаю их забыть! Залить водкой. И забыть...
      - Я живу в этом доме. На третьем этаже, - глядя, куда-то мимо меня в зал, все тем же будничным тоном доложилась странно заботливая барменша.
      Интересный поворот темы, дядя Володя, а?
      - Поздравляю. Очень удобно. Для начальства. Чуть что - подавальщица всегда под боком, - вновь вклинился я с каким-то идиотским ерничаньем.
      - Я - бармен. "Подавальщицы" работают в зале.
      - Ладно, товарищ бармен, еще сто безо льда. И без содовой. Мы, все-таки вышли из русских пьяниц. Ну вот. И смотреть на клиента таким призывным взором во время несения службы, - чревато... А потом, пойду гулять и месить вечерние столичные прошпекты, и... Авось, кто и подберет, милосердный...
      - Вы бы шли домой. Выпили прилично. И пришли сюда, - уже не сухой... Или вы мелкий... любитель мелких скандалов?
      Я только сейчас обратил внимание, что некоторые предметы в виде шеренг ярких бутылок приобрели киношно-красивую гнусную зыбкость. А начальница бара, - грубиянка и зануда...
      - Я любитель великих... женских форм. А на формах что? Ничего! Абсолютно... И это правильно. А вы, чудачка! Интересное явление, я точно в море, в симпатичном ялике, - и никого на сотни миль вокруг. Только я - и, ваши чудесные телесные телеса...
      Боже, неужели я так пошло самовыражаюсь...
      ... А потом со мной, видимо, случился вполне очевидный обморок на почве перебора "столичного" злачного снадобья. Каким образом (и в каком виде!) я отключился, не упомню. Или во время собственных идиотских разногольствований... Или во время отправления естественной невеликой нужды в трактирном сортире...
      Никаких положительно субъективных воспоминаний моя память не сохранила. Впрочем, подобные провалы во времени стали настолько привычны и необходимы моему организму, что чрезмерно длительно недоумевать этим эпизодическим отключкам я уже давно прекратил. Жизнь моя непутевая давно уже преобразилась в некий пунктирный след.
      Вот и сейчас, размежив налитые неподдающиеся веки, пытаясь сориентироваться, так сказать, на новой местности, я больше всего обрадовался, что тело мое, слегка отдающее чужеватостью, принадлежит в данную минуту лично мне.
      И мгла перед глазами не сплошная иррациональная чернота, но с проблесками какого-то далекого свечения... И нахожусь я, скорее всего в постели.
      Чтобы в точности удостовериться, что мои чувства не надувают меня, я приложил некоторые самостоятельные усилия. Для чего, выбросив перед собою руку, с приятным ощущением следопыта попытался отыскать предполагаемую родную стену, - и уткнулся...в нормальную пустоту, ничем особенно громоздким не заставленную.
      Этим же правым щупом без излишней суетливости принялся обследовать спальную местность вокруг, относительно своего нынешнего беспамятного местопочивания.
      Предметы, которые попадались под чуткие пальцы, не оставляли никакой надежды, - местопребывание мое, более чем незнакомо, хотя и по-барски обширно. То есть до такой степени обширно, что куда бы ни забредала моя ищущая длань, - краев постели не достигала...
      - Ядреная сила, - не кровать, а натуральный аэродром! И куда меня черти занесли? Вот еще причуда судьбы...
      Причем, в голове преобладала чрезвычайно мыслительная ясность, - ни один мало-мальски серьезный сосуд не напоминал о своем существовании. Такой прозрачной, можно сказать, дошкольной безоблачной ясномыслительности, - в своей, эпизодически мучимой мигренями, голове тренированного выпивохи, - я что-то не припоминал.
      Однако, ощущая волшебную отчетливость мыслей, и при этом, абсолютно не чувствуя присутствия хронически паникующих мозговых меридианов, я не мог сосредоточиться и припомнить: каким же таким чудесным ветром занесло меня на этот необъятно опочивальный лежак... И тщетно бродя ищущей ладошкой по шелковому лоску покрывала, - метра за полтора влево от меня, изыскателя, пальцы мои, окунулись во что-то топкое, липкое, напоминающее остывающий негустой кисель...
      Подтянувшись вослед брезгливо замершей руке (хотя, видимо, следовало сделать противоположное, более привычное - поднести запачканные в неизвестной клейковине пальцы к носу), я точно собака опустил лицо к липучей хлюпающей луже, и еще на полпути к ней, понял, что вновь попал (влез, втяпался!) в скверную невразумительную историю...
      Откуда-то снизу на меня дохнуло специфическим приторно-пряным ароматом свернувшейся крови... Оказывается, я всей простодушно любознательной растопыренной пятерней вляпался в чью-то разлившуюся (вылившуюся!) кровь, которая вероятно еще недавно циркулировала, бегала, лилась по чьим-то венам, артериям, - по всем обширнейшим кровеносным руслам человеческого организма...
      Я изо всех сил напрягал глаза, надеясь в предполагаемом месте кого-либо рассмотреть, - все было тщетно. Надежная бархатная мгла, точно сажевая кисея, висела на моих бедных, впустую лупящихся, глазах.
      Ломкие нити свечения - и те напрочь растворились в чудовищно безмолвной, сплошь незримой, вдоволь насыщенной расползающимися парами человеческой крови, пустоши... В глубине глотки, помимо моего желания возникло, вначале неуверенное, затем по мере приближения к выходу гортани, все более решительное жутковатое звериное завывание...
      И если бы я вдруг не поперхнулся от судороги, схватившей голосовые связки, - мои уши услышали бы нечеловеческий зов отчаявшегося, ослепленного "посвященного" постиндивидуалиста.
      И я перехватил инициативу у запаниковавшего горла. Не давши ему даже прокашляться, с хриплой отчетливостью, отрывая каждое произносимое вслух слово, я заизрекал:
      - Все господа! Ваши игры скучны. От них одна изжога. Я намерен избавиться от вашей помощи. Я намерен уйти в одиночество. Пожалуйста, сделайте милость, уйдите по-хорошему. Я не обижусь. Я сам как-нибудь...
      - Вам чаю, или предпочитаете кофе? - откуда-то пролились в мои уши обыкновенные домашние ласковые слова, произносимые женским, будто бы знакомым теплым голосом.
      - Кто здесь?! Отчего я не вижу вас? Откуда здесь кровь?! - слегка вибрирующим, по-дамски нетерпеливым, тоном, завопрошал я, таращась перед собой, полагая на слух распознать место, откуда только что исходили эти теплокровные спокойные звуки. - Довольно играть в идиотские прятки! Нашли, понимаешь, забаву...
      - Значит, будете кофе. Со сливками, или без? - опять проникли в мои настороженные ушные силки участливые женские милые слова.
      Пошевелив в полнейшей темноте слипающимися, перемазанными животворной пастой, перстами, не решаясь почему-то вытереть их атласным скользким покрывалом, я пытался сообразить: что все-таки э т о значит... Этот, можно сказать, родной голос, который проникал в мою голову как бы одновременно со всех сторон. Именно, - извне... А не из самой (малость) спятившей головы.
      - Я бы не прочь рюмку коньяка. Хотя бы "Арома"...А прежде, не плохо бы руки сполоснуть.
      - Здесь, Владимир Сергеевич, не трактир. Здесь пьют отборные сорта вина.
      - А позвольте, голубушка, полюбопытствовать, - где это "здесь"? И хорошо бы дать свет. Какой никакой, - хоть свечной.
      - Здесь не трактир. У нас не полагается свет. Свет вреден.
      - Что вы говорите! - попытался я съехать на свою привычную ироническую лыжню.
      - Я спрашиваю: со сливками, или без сливок? Выбор вина, - по усмотрению хозяина.
      - У вас, оказывается, и барин-хозяин обитает! Все, как у людей. Это обязывает, так сказать, гостей... - я помусолил липучими, чрево пахучими костяшками подзатекшей руки, и решительным жестом взялся елозить ими по шелковистой непроглядной местности, полагая, хотя бы частично счистить с них кровянистый кисель...
      - Пальцы, рекомендуется облизать. Здесь эта гигиеническая процедура прижилась, - вошла в традицию.
      - Барышня, хватит пудрить неопохмеленному человеку мозги. А не то, за себя не ручаюсь. Сойду с ума, прямо здесь! Прямо посреди этой спальной жилплощади. И никакая тьма не поможет. Все-таки, где я? Куда меня занесла нелегкая?
      - Вы в гостях у хозяина. Я дежурная помощница. Какие распоряжения будут еще?
      - А как я, по-вашему, доберусь до сортира, до ванной. Может, фонариком снабдите гостя? - продолжал долдонить я известный мне занудный этикетный диктант.
      - Здесь туалетные комнаты отсутствуют. Это наше завоевание. Здесь люди свободны от предрассудков плоти. Желаете облегчиться, - делаете это в любом месте.
      - Любезная "помощница" предлагает ходить под себя?! А как же...
      - Еще раз объясняю. Вы вольны, справлять малую и большую нужду, там, где ваш организм захочет.
      - Ага! Значит, кто-то прямо сюда - на мою постель! - излил из себя менструальные, так сказать, воды, а я, стало быть...Мне позволено вылизывать чужое дерьмо?!
      - Ваше кофе здесь. Сливки добавите сами. Сахар, тоже по вкусу. Здесь, в розочке.
      - Боже мой, боже мой! Что за напасти на мою холостяцкую душу... Наконец-то обрел свободу, так сказать, срать, где моя душенька пожелает, ура!
      - Да, это одно из первых наших завоеваний. Мы этой традицией гордимся, и дорожим ей. Поживете, узнаете много других достойных традиций. Тоже будете гордиться ими.
      Я несколько поперхнулся в душе в отношении благожелательного предложения - "поживете"... Как и полагается настоящему русскому пьянице-фаталисту, запросто проигнорировал сие милое женское небрежное домысливание моего дальнейшего ближайшего существования...
      - Значит, освещения, лучины, наконец, - вы, милая невидимка, не обещаете дорогому гостю? А если - на миг, на секунду дать свет... А потом, черт с вами, гасите! Хотелось бы удостоверится, что глаза мои при мне, и что...
      Я не успел докончить болтливой своей просьбы, которую плел так от нечего делать, теша остатки былого злого отчаяния, которое, стушевавшись, особенно не досаждало... В мои глаза точно вставили видео проектор с малиновым светофильтром, - я увидел...Увидал представшую предо мною местность всего на ничтожный миг, - на мгновение фотовспышки...
      ... Старинный дворцовый зал, сводчатый потолок которого терялся в багрово-черном поднебесье, высоченные викторианские черные витражные стекла, мозаичный мраморный пол - весь в каких-то отвратительных напластованиях, натеках, - и посреди этого устрашающего пространства мой вельможный необъятный, безо всякого подобающего балдахина, лежак с полированными инкрустированными спинками...