Эти островки относительного благополучия, предполагают некую защищенность от раскиданных там и сям бездонных - "окон", ступить (плюхнуться) в одно из которых, рано или поздно, все равно же придется, потому что заставят, подведут, укажут, чтоб уж вляпался как бы по своей доброй воле...
      Угрузнуть сразу, по самую макушку - не дозволят специальные видимые и нелегальные, - всегда бдящие стражи бездн. Им приказано проследить за твоим правоверным поведением, - чтобы ты перед бесславным окончательным утоплением помучился, порыдал, и проклял бы всех и вся...
      Именно в подобной страшной болотной безымянной бездонной луже со всем своим удовольствием расположился я сам.
      Хотелось бы, разумеется, уточнить: мол, расположили некие злосчастные всемогущие товарищи...
      А я, все-таки, располагаю свои извилины в иное русло, - доморощенно философическое, слегка блаженное, слегка не от мира сего...
      Никакие могучие "посвященные" козявки никогда не сумеют заставить нормального богочеловека плясать под мелодию своей богомерзкой дудочки-свирели...
      Лишь ч е л о в е ч и ч к и, которые полагают себя людьми и царями земных пространств, лишь эти млекопитающие существа всегда готовы превратиться-преобразиться во всесильные марионетки, которых нынче легионы.
      Эти богопротивные легионы уже давно освоили параллельную с человеком вселенную, - вселенную от предтечи Дьявола - вселенную всемирной электронной сети - Интернет, - виртуальные метагалактики господина Антихриста...
      Эти марионеточные виртуальные миры-мирки вот-вот окончательно поселятся в бедных мозгах сладостно безумствующих человечков...
      И в этом, явно нелогичном, нематематическом повороте-вираже, видимо, и кроется Высший (по-человечески иронический) Божественный посыл Творца, нам, человекам-дуралеям...
      И нынче, отправляясь в очередную свою кошмарную ночь, совершенно некстати ощутил, облапил приятно скользкие шары коленей, палисандровые ляжки, полированные, в виде рекламного амурного сердца, холодящие ягодицы, Нинель Валерьевны, в смачно червонную прорезь которых, едва не погрузился со всеми своими поношенными потрохами, носками, пуговицами и японским, прелестно увесистым, серебристым хронометром...
      Тугие, зло-беспамятные толчки ее прекраснодушного кофейно-литого лика-зада, до сих пор помнят и мои волосатые родные бедра, и мое приемлемо твердое незапущенное подбрюшье...
      Если у живого организма есть-существует память на подобные незамысловатые, - и всегда же, как бы первозданные, как бы впервые, упражнения плоти, то, что же говорить о наиболее возвышенной его области области серых мозговых извилин? Полагаю, отыщется там, в каком-нибудь укроме надежное место для сохранения всего того безобразия, которое творит моя дурная квазиволя...
      Возможно, я чересчур самонадеян относительно своей рядовой особы. А, скорее всего, недостаточно самонадеян, - поменьше бы этих интеллигентских дерьмовых рефлексий!
      Потому что никому они не пригодятся (уже не пригодятся!), не понадобятся. Эти как бы умственные личные послания нынче имеют единственно верного адресата - п у с т о т у.
      И только овладев профессиональными навыками общения с этим н и ч т о, только тогда можно претендовать на обладание собственной, - с болью выношенной, - и с т и н ы, - только тогда мой монолог станет истинной собственностью моего испохабленного, униженного, пригибаемого - Я.
      И будучи весьма (до чрезвычайности тесно!) знаком с новозаветной христианской всепрощающей личиной-шкурой человечка, - я надеюсь (очень надеюсь) не впасть в тупое беспросветное могильное уныние.
      Примерив и поносив для собственного удовольствия (и, разумеется, для общественного) эту жутковатую тогу блаженного, я наконец-то сообразил (или, хотя бы приблизился к пониманию), что смысл обыкновенной человеческой жизни состоит в том, что не стоит искать в ней какого-то изначально божественного мистического помысла, - потому что он (смысл-промысел) изначально не предусмотрен Создателем.
      И статистика (вот здесь-то и пригодится математика) подтверждает мою, безусловно, немудрящую, - но вполне откровенную для меня - догадку, что человечество век за веком, год за годом приближается к черте, за которой умственно полноценных людей можно будет пересчитать по пальцам (а здесь уже арифметика).
      И, следовательно, звание мое нелегальное (пока) - "первый свидетель", - это своего рода ВИП-пропуск в некое близкое будущее, в котором я буду приписан к этим арифметически-мизерным субъектам, обладающим божественным мыслительным аппаратом...
      ... Зачем же все-таки я понадобился моей вице-давалке?
      ... Я любовался на ущербные зефирные блики отморозного резака, и нехотя вспоминал: а куда же подевался мой товарищ-наган? Куда он, паршивец, запропастился...
      ...Я наглаживал чернильно-черный бугорчатый хребет Фараона, приговаривая с издевкой:
      - Нинель Валерьевна, а ведь вы дочь моя! Всякое в ночи случается... Совместно грешим в ночи, дочка...
      ... Под утро температура спала до 37,2.
      То есть кризис, я пережил более-менее доблестно.
      Прохватило на днях сквозняком, и, как закономерный итог обыкновенной русской (полагающейся на авось) лени, - ОРВИ (острая респираторно вирусная инфекция). И вдогонку за едучей капелью из носа - взбунтовались миндалины: отвратительная детская боль в глотке, затем сотрясательный озноб, приличный скачок температуры - за тридцать девять! И...
      ...И бред, - мучительный, о д и н о ч н ы й, болючий...
      В общем, скучные мелочные частные страдания всеми подзабытого индивидуалиста.
      И сейчас, в эти утренние, затяжно пасмурные часы, в странно просветленных мозгах единственно детское желание - чего-нибудь перекусить, - а лучше всего откушать горячего чая! Целую фуру горячего чая, настоянного на мизерной щепотке, своедельской мяты, китайского жасмина и крупных чайных индийских листках...
      На мне еще довольно влажные - трикотажная пижамная майка, цветастые богатырского габарита трусы, - все затрапезные постельно-холостяцкие атрибуты волка-одиночки.
      И уже на осветленной из улицы кухне, прихлебывая вожделенный круто заваренный напиток из фиолетовой узбекской толстостенной пиалы, я с некоторой оторопью присматривался к своим памятливым мыслеобразам, в которых запросто фигурировала - обнаженная, изготовившаяся к соитию, прекраснодушная женская попа, в обрамлении поясной элитной сбруи - черных интригующих подтяжек...
      Прельстительно умело колыхающееся загорелое гузно, моим жадничающим глазам было совершенно незнакомо...
      Выходило, что меня этому шафрано-чарующему "ренато-гуттузовскому" натюрморту никто не представлял...
      Но видение заголенной задранной в позицию задницы было настолько ясным, дотошным и обаятельным, что своей очевидной субъективностью повергало мое пробуждающееся сознание в некий конфузливый и одновременно победительный шок...
      Этим доступно-причинным, стильно выскобленным, окропленным благовонной смазью, местом я обладал, - владел! и совсем недавно, и совсем не в будуарной домашней обстановке...
      Но припомнить полное имя-отчество хозяйки этого янтарно пропеченного, шаловливо шевелящегося шедевра, - этого умственного упражнения, мои, слипающиеся от ночного жаростойкого бреда, извилины не могли осилить, или позволить...
      А еще меня, диктатора моих мозгов, занимало другое побочное недоумение. Опорожнив вторую пиалу целительного напитка, вызвав в кожных протоках и порах некоторую слабосильную дурь-влагу, я вновь доверил вопросительную работу собственному серому веществу, - с белоснежной холодильной крыши "BOSCH" свисал бронзово-узорчатый кожаный темляк, явно здесь посторонний, явно черт знает чей...
      Этот чужой джигитский кушак, теребил прихворнувшую волю, не дозволяя полностью понежиться, побарахтаться в неге, - мне, пережившему какой-то затейливый, обрывочно памятливый болезненный температурный кризис...
      После четвертой, абсолютно неспешной пиалы, я обнаружил буквально во всех членах утомительную пренеприятную слабину, - этакое позорное штилевое провисание всех поднятых парусов.
      Мертвая предательская зыбь перетрудившихся нервов, чаяний, желаний...
      Боже мой, что за чертовщина со мною творится? Новое уведомление судьбы - курьезный зигзаг здоровья. Зачем он? Я абсолютно не готов болеть. И тем более защищаться от слабосильности, почти стариковской...
      Оставив в покое недоопорожненную подостывшую чайную посудину, с некоторой неприязнью покрутил перед чуть замутившимся взором собственную руку, увитую светлым негустым выгоревшим волосом. Под нестойким столичным загаром кожи пряталось вполне достойное мускулистое хозяйство, вполне стойкие, не дряблые жилы и кости...
      Однако кожа проблескивала росным дурным токсикозным потом, и демонстрировать ее во вскинутом положении оказалось довольно затруднительным упражнением. А тут еще эта, неизвестно откуда взявшаяся, изукрашенная ременная утварь, видимо, предназначенная для носки меча или сабли...
      С брезгливостью, бросив на стол обессилевшую обмоченную немочью длань, я перевел, утерявший всяческий праздничный (еще минуту назад!) пиетет, взор в сторону кухонного проема, - там обнаружилось родное египетское видение...
      Под видом спасительного привидения, красиво выпендривалось, выхвалялось существо роскошного ночного колера, имеющего собственное отличительное мистическое прозвище - Фараон...
      Фараон, собственной субстанционной персоной, - ухоленный, с умасленною и смазливой угодничающей мордахой, топорща усы и исчерни блестящий веник хвоста, - пристыжено пристыл в дверном окоеме, будто бы не решаясь переступить-нарушить одному ему ведомую (или видимую) границу-черту, словно ожидая от меня отменного запоздалого нагоняя: где, мол, тебя Фарик, черти носили-таскали?!
      Получалось, - так сигнализировали мне мои скисшие мозги, - мы с моим сотоварищем и соквартирником не виделись почти год... Или я опять что-то путаю?
      - Дружбанчик, а ты знаешь, твой любимчик прихворнул. Да. И приочень скверной болезнью... Амнезия - вот как эта сволочная болячка прозывается. А ты, понимаешь, того... Исчез с горизонта. Смылся без разрешения верховного командования, - ушел в наглую самоволку. Портить кошек... Так, вроде бы это никак невозможно...Мы же тебе подпортили портилку... А, Фарик? Невозможно тебе...
      И Фараон не стал медлить с ответом.
      Правда, вместо своего благозвучного мяуканья, мой верный дружок, запросто позаимствовав, чрезвычайно моим ушам знакомую, приблатненно светскую сипловатость, самодовольно промурлыкал, совершенно не свойственную его трусоватой интеллигентской особе, лагерно-лапидарную, выдержанную в духе нашей новопросвещенной эпохи, речугу-спич:
      - В этом пропизном мире, пидер, все можно! Вован, прикинь в натуре мне, можно! У Длинного, - тоже всегда двадцать одно! А тебе, гнилому пропизранцу, нельзя! Живешь, потому не по понятиям. Затверди эту мою маляву по жизни, и проглоти в кишки!
      С Е Г М Е Н Т - I I I
      1. Престранные происшествия странника
      Обожаю передвигаться пешим ходом.
      Ни с чем не сравнимое естественное упражнение, разогревающее не только скелетные мышцы (в сущности, их всегда можно размять любым другим способом: перетаскиванием застоявшейся мебели, чувственными игрищами с очередной малознакомой вакханкой), но главное, подающее свежие сквозняки в слежавшиеся мозговые извилины.
      Добрый школьный знакомец - мудрец Аристотель, - предпочитал передоверять свои древнегреческие философские и метафизические откровения исключительно в моционном (перипатечиском) варианте. А кто не поспевал, кто лелеял свои слабосильные рабовладельческие икры, тот, безо всякого унижения и принуждения со стороны у ч и т е л я, вскорости удалялся из привилегированного Л и к е я. И всю оставшуюся недоученную жизнь, знатный недоросль недоумевал: отчего благородный ученик должен тратить впустую физические усилия, таскаясь вослед знаменитому ритору, чтоб только бы затвердить на память какие-то престранные скучнейшие мудрецкие к а т е г о р и и...
      Уж и не припомню, с каких разумных лет, путем волевых эмпирических шагов усвоил формулу превосходной работы мозгового аппарата, - все самое лучшее, оптимальное, благомудрое рождается в момент преодоления своей законной человеческой ленивости.
      Во время сегодняшнего вечернего променада обнаружил в районе лопаток странное беспокойство, временами исчезающее, но в какие-то мгновения становящиеся настолько назойливыми...
      Я наконец-то сообразил: меня кто-то чрезвычайно профессионально "ведет".
      За все время непродолжительной предполуночной прогулки, какая-то скотина тайным подлым образом отслеживала каждый мой, так сказать, чих.
      Слава Богу, я пребывал в отличной физкультурной форме, чему, кстати, способствовало и мое немудреное хобби - ходьба.
      Пару раз, по киношному (по шпионски) проверился: резко наклонившись, теребил, якобы, развязавшийся шнурок кроссовок, а между тем, обозревал местность позади себя. Хотя и в несколько непривычном (перевернутом) ракурсе подозрительных филеров, - негласное их присутствие нигде не наблюдалось.
      Правда, вдалеке маячил привычный ночной силуэт: человек, удерживал на длинном прогулочном поводке какую-то породистую псину, которой так и не доверили полноценной долгожданной сногсшибательной пятиминутной свободы, свободы домашнего прирученного раба...
      Направляясь, к родному подъезду, решил еще раз удостовериться, что никакая "легавая" не висит на моем "хвосте", - для чего вдруг круто свернул в плотную шеренгу кустарника, нырнул в их неприветливые колючие объятия. И с позиции корточек, вновь попытался обозреть все подходы к моему холостяцкому логову.
      Никаких новых необычных объектов в поле моего зрения не попадало, как ни призывал я свои глаза таращиться в неуютные осенние прохладительно слякотные сумерки.
      Я, было, успокоился, чертыхнувшись пару раз про себя, и собирался оставить свой разведчиский схрон, как мое подозрительное внимание привлекла некая долговязая, неуверенно двигающаяся тень. Она, то пропадала, то отчетливо силуэтно очернялось на узкой асфальтовой пешеходной дорожке.
      Причем, прежде всего мои неприветливые глаза запечатлели именно отсвет как бы крадущейся фигуры. Фигура, явно не желала, чтобы ее признали или ощупали какие-нибудь любознательные доброжелательные взоры.
      Скорее всего, подразумевался мой схоронившийся допытливый глаз, который я непроизвольно зло прищурил, полагая помочь ему доподлинно установить личность владельца конфузившейся тени...
      Долговязая фигура, чрезмерно тщательно искала укромную темноту, которой не доставало для укрытия его природного саженого роста.
      Крадущийся силуэт с каждым мгновением приближался к месту моей малонадежной дилетантской засады. Оказавшись вблизи ее, он, наверняка заподозрит неладное в чернеющем покачивающемся комке темноты (затекшие икры предательски подрагивали), и один черт знает, что можно ожидать от этого подозрительного приятеля...
      И поэтому при достаточном приближении долговязого субъекта, я резко выбросил свое затаившееся тело, и, перемахнув низкий барьер оградки, оказался лицом к лицу с... Цимбалюком!
      - Василий... Василь Никандрыч! Ты ли это?! Чудное видение, ядреная сила...
      - Сергеич!! - прошипел буквально в упор тайно запропавший, якобы убиенный, - тише, Бога ради и всех святых его...Угомонись! И поспешим в твой укром. У меня до тебя тайное собеседование.
      И подхватив меня под руку, не отодвигая своей впритирку приближенной заговорщицкой физиономии, точно полагая спешно скрыться в тени моей, недоуменно вопрошающей, остолбенелой.
      - Уж куда тайнее, Василь Никандрыч! Это ж надо - ты, и целиком живой! Я тут можно сказать, целый год опознаю тебя в качестве первого свидетеля...Знал бы ты, дорогой сосед, какой бред я за эти месяцы пережил!
      Не позволяя мне докончить, любезного долгомучимого монолога, чудесно воскресший сосед, увлек меня в подъездные расшатанные двери.
      - Потом, все потом, Сергеич! Имей малейшее терпение. Год терпел, а уж теперь... Не нужно лишних добрых глаз нам!
      После того, как запер на все запорные сейфовые механизмы входную дверь, и пригласил нежданного (но очень ожидаемого) дорогого гостя на родную кухонную территорию, я наконец-то окончательно уверовал, что глаза мои не лгут, и напротив меня собственной (на год состарившейся) персоной восседает мой таинственно испарившейся любезный сосед, - гениальный дилетант, самоучка, эгоцентрист и бессеребряник, обладатель дипломов о высшем образовании и еще Бог знает, каких корочек, ремесел и познаний...
      В сущности, ничего путного я не знал об истинной подлинной прожиточной и житейской сути непутевого многоразведенца, господина Цимбалюка.
      - Я гляжу у тебя, Сергеич, и дверь знатная, и запоры ай да ну! Все, как у порядочных коммерсантов. Неужели в торгаши подался? Не верю! Ты нашей дурной крови - бесшабашной... - меланхолично приговаривал Василий Никандрович, как-то болезненно поутихнув, точно притомившийся путник гор, оказавшийся на нежданном уютном привале.
      - Василь Никандрыч, тут без тебя такого довелось...Не приведи господи! Если все рассказывать по порядку, мозги непременно с катушек съедут, уверяю тебя. Иного приемлемого сравнения не выдумаешь. Понимаешь, Василь Никандрыч, в тот раз, когда мы столкнулись - днем - у мусоропровода... В общем, в тот день вечером, вернее, - глубоко заполночь в эту мою хибарку проникли пришельцы... Не делай больших глаз! Если бы небесные гости, черт с ними - было бы даже любопытно. А то ведь: отъявленная погань в человеческом обличии. После милого общения с такими, с позволения сказать, людьми - мне стыдно, что я принадлежу к роду человеческому...
      - Сергеич, и ты, наконец, уразумел, кто есть ч е л о в е к...- с нехорошей тусклой печалинкой, отозвался мой таинственный визави, так и не пожелавший разоблачиться из, видавшего виды, драпового долгополого грязно-пепельного пальто.
      - Вот именно! Унижений претерпел, знаешь, таких необыкновенных. И если бы...В общем, сам видишь - живу! И даже вечером вывожу себя на оздоровительный моцион. Честно сказать, никогда не наблюдал за собой такой физкультурной тяги - выгуливаться перед сном. А в последние вечера, точно кто-то ласково и требовательно нашептывал: нужно выйти и подышать свежим воздухом, для полноценного сна. И вот, хожу на эти идиотские прогулки. И знаешь, Василь Никандрыч, понравилось. Вошел можно сказать во вкус. А сегодня вдруг чувствую какое-то тревожное неудобство в лопатках...Мне, если откровенно, очень непонятна эта детская слежка... Отчего, Василь Никандрыч, сразу-то не подошел? К чему эти следопытные опыты? Впрочем, я не следователь, можешь не отвечать. Сразу, так сказать...
      Выговариваясь можно сказать, взахлеб, я все равно, самое важное придерживал, оставляя как бы на десерт. Потому, как поделиться всем пережитым я решил только сейчас, и именно с этим человеком. Человеком, имеющим прямое (или косвенное) отношение к той нелепой бесконечной осенней ночи, протянувшей свои холодные мертвящие пальцы в вечер сегодняшний. Вечер, который неизвестно чем еще кончится...
      Болтая, посмеиваясь, поглядывая на точно окоченевшую ссутулившуюся странно родную фигуру, я между делом гоношил немудрящий холостяцкий ужин.
      Зная о малоутонченном вкусе гостя, подлаживаясь под него, стараясь дружески угодить: соорудил в емкой фарфоровой миске свой фирменный салат "холостяк".
      Четвертушки помидорин, крупные кольца свежих огурцов, разнокалиберные геометрические фигуры "докторской" колбасы, пара порубленных резиновых холодных яиц, иссеченные метелки укропа и петрушки, строганина из "Российского" малость окаменевшего сыра, толченая мешанина из грецких и земляных орешек, упругие ломтики "антоновки" и...
      ...И все это подозрительно аппетитное "столичное" добро обильно полито парой конвертов "провансаля" и ополовиненным корытцем сметаны.
      Загогулину "краковской" напилил толстыми колесами на хлебной пластмассовой решетке, и рядом же расположил увесистые полукружья черного хлеба и ресторанные угольники ржаного.
      На горячее - самое ходовое любительское блюдо: яишенка.
      Десять коричневых кумполов распрощались со своей целостностью, и, перемешав их золотисто-белое студенистые тела с плитками розовой ветчины, переправил подсоленную густоту на нагретую чернющую чугунную сковороду с заранее растопленным сливочным ломом и ложкой подсолнечного масла. Для ужаривания прикрыл эмалированной крышкой.
      В центр стола водрузил исконно российский нектар - в ледяной испарине "Столичную" кристалловскую.
      Жаль, не отыскалось в пустынных холодильных закромах пупырчатого зеленобокого дружка и его атлантической бочковой подружки...
      Ну да ведь не в трактире чай, - в обыкновенной холостяцкой берлоге на малометражной кухне под неусыпным подозрительным прижмуром-приглядом черно-мастного существа, профессионально дремлющего, но всегда готового на гибкий неуловимый рывок, куда-нибудь в безопасную щель-нишу...
      Вот именно, сторож-страж из мурлыки Фараона совсем никудышный, прямо скажем.
      Мой сгинувший и нечаянно воскресший сосед, вдруг перехватил меня за локоть, приостановил:
      - Сядь, Сергеич. Не мельтеши. Ты под колпаком. И я тоже, как ни брыкаюсь... Хреновы наши дела, Сергеич. По горлышко в дерьмо вляпались. А кто из нас зачинщик этого смешного марафона, длинною в целый земной год... И нет его - этого года! Больше не предвидится! Украли его у нас. Умыкнули подлые лихие люди. Выхватили из жизни, прямо на ходу...
      - Василь Никандрыч, яишница, чувствую, на взлете. Как бы не перекалилась...- и, освободившись из цепких, вроде как подрагивающих пальцев, актерски причитающего соседа, вовремя таки подхватил сковороду и разделил горячее парящее великолепие поровну, по-братски на плоские стародавние тарелки, взятые трещинками-паутинами.
      Через непродолжительное время смачная гильза "столичного" напитка опорожнилась более чем на половину. Причем, употребляли, как-то странно не по-русски, с какой-то торопкостью, - без произнесения непременных патетических тостов. По-деловому чокались, и вливали "кристалловское" содержимое внутрь.
      Сосед производил это священное действие весьма занятно.
      Удерживая граненый пятидесятиграммовый лафитник на весу, демонстративно отворачивался от забористого зелья, шумно выдыхал воздух, и, сурово приклонившись, не затворяя приоткрытого щелистого малокровного рта, махов вставлял туда питейный прибор. Секунду выдерживал в разверстых устах хрустальную хрупкость, незаметным змеиным движением - полоскал кончик языка в сорокоградусной охлажденной слезе. И, не вынимая дегустационного жала, опрокидывал голову навзничь, после чего явственно слышался короткий всхлипывающий звук, - это луженный соседский пищевод пропускал целительно-отравляющую влагу...
      Но ритуал имел и собственное завершение.
      Выхватив изо рта опорожненный полстаграммовник, Василий Никандрович, тотчас же совмещал блеклые полосы, подразумевающие губы, причем с проворством и силой, точно крепостные тайные ворота, проникнуть в которые невозможно без известного пароля...
      - Хорошо, милаха, легла, - выдыхал я заветные парольные слова, целясь вилкой в призывно курящийся яишный торос.
      - Твоя правда! - размыкались неприступные уста соседские, их трогала выразительно брезгливая дрожь-гримаса. - Как будто, милая, всегда там прописку имела... - и губы его вновь округлялись, точно восстанавливали удобистый для пития призывной бледный окаем, в который решительно выдыхался спиртонасыщенный пых.
      Впрочем, до полагающейся запивочно-закусочной процедуры еще было не близко.
      Для полноценного завершения священнодействия, левая рука соседа держала на изготовку ржаную треуголку кирпичного позавчерашнего хлеба, которая, дождавшись своей очередности, с торжественной медлительностью придвигалась к устрашимо заросшим пещеристым ноздрям хозяйским. Остановившись на микроскопическом рубеже от чернеющих фиордов, ржаной треух служил для старинного повода - занюхивания водочных эфиров.
      После нескольких показательных, смотрящихся чрезвычайно органично (отнюдь, не показушно), злоупотребительных упражнений, мой любезный сотрапезник, не заставил себя уговаривать.
      И мой немудрящий мужской ужин начал убывать буквально на глазах.
      Не мною замечено: скелетистые, в смысле поджарости, организмы, запросто могут безо всякого ощутимого ущерба (для себя) за раз употребить массу всяческих незамысловатых (или немыслимо экзотических) пищепродуктов. И в моем случае, сия житейская притча предстала воочию.
      Пока, я, по-хозяйски чинясь, ковырял свою порцию яишницы, изредка ныряя вилкой в семейную общедоступную миску с внушительным курганом "холостяка", выуживая поодиночке то зеленеющий обод огурца, то неровный ломоть томата, - мой, занятно пьющий визави, самостоятельно раздобыл стальное нержавеющее приспособление под названием: столовая ложка, - и уписывал своедельский салатный конфитюр с проворством, живо напомнившим мне казенную трапезу натуральных беспризорников из старого доброго советского киношедевра "Республика ШКИД".
      Меня от подобного незастенчивого аппетита прошиб - собственный. И, еще окончательно не покончивши с яишней, жуя на ходу, сообразил добавочное горячее блюдо: "валдайские" пельмешки.
      И, уплетая, - но уже с остановками, передышками, разговорными паузами, которые заключали в себе лишь одно: произнесение обоюдно благожелательных тостов, - уплетая эти духовитые, набрякшие соком, на славу политые густоватой с кислинкой сметаной, меня вдруг как бы изнутри прожгла очевидная мысль: поведать милейшему Василию Никандровичу всю сакральную подноготную моего "посвящения", или то, что я понимаю под этим, - поведать, даже частично, я не вправе.
      И не то, что пропал некий тяготеющий внутри меня запал. Нет, здесь открывалось иное, - и даже не осторожничание, не предусмотрительная обывательская трусоватость...
      Я, точно охотничья легавая, почуял некий странный, непривычный, не свойственный моему разлюбезному соседу, запах запечатанности, этакой духовной броневой кольчуги, пробиться через которую мне никто не позволит.
      Причем, не сам добросердечный обладатель этой невидимой непробиваемой личины, а те, не присутствующие сейчас существа, самовольно и настоятельно облекшие его в эту изотерическую непрошибаемую униформу.
      А это маловразумительная, брошенная мимоходом, вскользь фраза после очередного основательного занюха ржаной корочкой: "У настоящей головы обязательно должны быть личные свободные руки...", - и что сия иносказательная недомолвка обозначала?
      - Сергеич, ну что, вроде чуток и заморили червячка, да? Можно и малость обмозговать наши неутешные жизни. Или как там грамотнее, складнее сказать... Можешь ты начать. А могу - и я. Впереди - целая ночь. Ты вроде выходной завтра? Хотя, нет - уже сегодня...- и запропавший сосед по-свойски, без испрашивания, зачадил столичной забористой "Примой".
      Запропавший Василий Никандрович, которому, кстати, шло его полное имя отчество...
      Причем, точного доподлинного возраста моего соседа я не знал. Прикидывал, - где-то ближе к полтиннику, а то и больше - лет на пяток.
      Маскировал паспортные года-лета его, постоянно свежевыбритый фасад.
      И даже в этой за полночной посиделки его твердые сухие щеки-скулы отливали полированной гранитной синевою, отдавая родным "тройным" ароматом. Похоже, только что из цирюльни соседушка... Отчего же так голоден, точно промышлял без толку по улицам весь день?
      - Завидный аппетит, Василь Никандрыч! Я вроде специально по вечерам нагуливаю, - так сказать, к завтраку. А тут такая приятная оказия, бесследно пропавший объявился...
      - Ах, Сергеич, угомонись. Дай пищеварению взяться. Да, верно приметил, - проголодался чуток. Потому что на ногах целый божий день. А перекусить все недосуг, вот. А насчет приятной оказии, - уж не знаю, как оно сложится. Жизнь такие колдобины под колеса расставляет... А колеса бедные такие уж отчаянные зигзаги крутят. Мудреные времена для простого люда наступают. Ох, мудреные и загадошные...
      - Василь Никандрыч, а кого нынче загадками удивишь? Все разгадки давным-давно утеряны. Странная и суетная жизнь, можно сказать, преобладает среди квелого трудящегося мирного народонаселения. Его, болезного, за милую душу обманывают, грабят, взрывают... Конечно, у каждого порядочного индивидуя - свои мелкие индивидуальные загадки, Которые, по мере сил и решаем, пытаемся отгадывать.
      - Сергеич, брось лепить вареники! Тошно и так, а тут еще красивые слова сочиняешь. Опростись, милый, ты же унижение, какое претерпел! Зачем тебе всякие прилагательные, эти причастия? Возьми, как Пушкин - русский коренной глагол и жарь свою жизненную линию. Уж извиняй, наперед лезу, упреждаю твой личный доклад. Есть грех, - осведомлен частично, да, - о твоих канительствах с гадкими ночными людишками. Им бы тюремные нары греть, а они вон, как вши плодятся, расползаются во все стороны... Угнетают чужие жизни. Коверкают судьбы. А кто прогнется перед ними, хвост меж ног прибережет, тот уже конченный, никуда не пригодный человек. И участь по жизни у такого переуниженного героя - не позавидуешь... Жертва и палач, одна сатана. Одна страшная медалька! И повесили эту жуткую медальку на грудь трудящемуся люду под циничные фанфары. Вот такие вот отгадки, Сергеич.
      Укротив в блюдце, третий мизерный окурок, мой разговорчивый гость, внезапно прикрыл белесоватые маловыразительные глаза натруженными морщинистыми веками, и сделался как бы внезапно уморенным обильной трапезой.
      Отшлифованные скулы сомкнулись, слегка поигрывая желваками, давая передых бесцветному хозяйскому тонкогубому рту.
      И Василий Никандрович, безо всякого интеллигентского уведомления придремал. Впрочем, погрузился в сон самым правдивым образом. Доселе малоподвижные глазные яблоки, беспокойливо заметались, явно отыскивая сновидческого недруга или какого другого пошлого персонажа...
      С какой-то дамской тщательностью мои глаза производили обзор внешности чудесно воскресшего гостя-соседа.
      И именно эта, в сущности, несвойственная мне дотошность помогла выявить одну неизъяснимую странность в знакомом облике человека, который, совершенно не рефлектируя, предался на моих (чужих) глазах чрезвычайно интимному времяпрепровождению - с н у.