Жили по соседству

      - Думаешь, такие принципиальные?
      - Убеждена, что такой подарок оскорбил бы их... Сергей Семенович задумался, потом ответил:
      - Пожалуй, ты права...
      После довольно долгого молчания разговор возобновила Лилиан.
      - Вот чего я не понимаю, папа: почему Карасевы - и не только они одни. но и многие - нас не любят?
      - Не любят? Ну и пусть себе не любят...
      Вопрос Лилиан как будто не удивил Сергея Семеновича.
      - Но за что?
      - Завидуют.
      - Помнишь, папа, когда Леонид из Москвы на машине приехал и мы к ним пошли? Все - и Карасевы, и их гости - разговаривали и смеялись, а пришли мы, все точно замерли.
      - Это тебе показалось...
      - Так было, папа! Мы им весь вечер испортили.
      - Выдумываешь, дочка.
      Снова последовало молчание. Сергей Семенович долго и пристально глядел на дочь. Потом медленно проговорил:
      - Тяжело тебе будет, дочка, когда я умру... Одна останешься. Уж хоть скорее бы замуж выходила.
      - Папа, не думай и не говори об этом. - Никто не вечен, а тебе жить. Такая красота, как у тебя, для большого счастья дается...
      Снова взявшись за иголку, Лилиан ничего не ответила: она не была счастлива, но не хотела говорить об этом.
      - Тебя большое счастье ждет! - повторил Сергей Семенович. - Только никогда, ни в чем, ни одному человеку не верь.
      - Ни одному? - спросила Лилиан.
      - Ни одному, - твердо ответил Сергей Семенович.
      ГЛАВА ПЯТАЯ
      Содержит рассказ о появлении таинственного незнакомца, о том, как паук вместо мухи поймал осу, и о другом, столь же правдивом
      1.
      На главной улице поселка появился незнакомец в шляпе, сером костюме, с самопишущей ручкой в нагрудном кармане пиджака. Уже по одному тому, как незнакомец следил за вывесками, нетрудно было догадаться, что в поселке он впервые. Впрочем, ориентировался незнакомец легко и быстро. Так, увидев вывеску "Парикмахерская. Мужской зал", он незамедлительно перешел улицу, свернул в гостеприимно открытую дверь и, повесив на вешалку шляпу, непринужденно занял свободное кресло. На вопрос мастерицы, что с ним делать, незнакомец во всеуслышание потребовал:
      - Верните мне былую молодость и красоту. Все шесть мастериц-парикмахерш и маникюрша (это была Доротея Георгиевна), как по команде, повернули головы в сторону небывалого клиента. Общеизвестно, что работницы парикмахерских за словом в карман не лазят.
      - Постричь и побрить могу, - ответила мастерица. - Но если у вас нос курносый, то ничто не поможет.
      - Жаль. А мне хотелось завить его книзу. Один виток его не испортил бы.
      - Это только у слонов хобот завивается... Затылок машинкой снять?
      - Пройдитесь комбайном. Стерню оставьте повыше и постарайтесь не повредить затылочной кости, она мне очень нужна.
      Давая понять, что на производстве шутки неуместны, мастерица так свирепо охомутала незнакомца салфеткой, что едва не свернула ему шею. Но и это не помогло. Заглянув в зеркало, он осведомился:
      - Откуда вы взяли это замечательное трюмо?
      - На фабрике заказывали.
      - Вот как? А я думал, из комнаты смеха. Я до сих пор не знал, что у меня целых шесть щек.
      Мастерица, которую давно подмывало расхохотаться, фыркнула, но быстро овладела собой.
      - Я работаю, а вы мне под руку подговариваете! Отрежу ухо, кто будет отвечать?
      - Вы.
      - Нет, вы сами ответите! Людей, занятых на производстве, смешить нельзя.
      - Кто вам это сказал?
      - Производственная дисциплина.
      - Это кто такая?
      - Самая главная начальница.
      - Будто она говорит, что смеяться нельзя?
      - У нас заведующий был, так такую установку давал: "Разговоры и смех с клиентами - отцы брака"... Виски прямые носите?
      - Прямые. А ваш бывший заведующий - порядочный остолоп.
      - Он недавно повышение получил: снабжением всей артели заведует.
      - Да ну?
      - Честное слово!
      - А я не знал! Вы уж ему не говорите, что я его остолопом назвал, боюсь, рассердится.
      - Товарищ клиент, я вас брею. Могу допустить брак! Мастерица на этот раз была права: на производстве, действительно, бывают минуты, когда смех неуместен.
      Я знавал одного забубенного весельчака, который до слез рассмешил мастерицу-парикмахершу, когда она водила бритвой по его кадыку. Шутка закончилась трагически: мастерица отложила в сторону бритву и категорически отказалась его добривать. Ему пришлось уйти недобритым.
      Но в данном случае все обошлось благополучно. Когда дверь за клиентом закрылась, он и его поведение стали предметом долгого и оживленного обмена мнениями. Последнее и самое веское суждение принадлежало Доротее Георгиевне.
      - Легкомысленный, но приятный молодой человек и, несомненно, артист! Сегодня во Дворце культуры концерт артистов эстрады, так кто-нибудь из ихних... Обожаю артистов!
      Продолжая путь по проспекту, предполагаемый артист посетил заводскую столовую, где сумел рассмешить видавших виды официанток. Он осмеял "фигурный овощной суп" - шедевр изобретательской мысли шеф-повара. Правда, он с большой похвалой отозвался о его вкусе, но, когда в тарелке попалась внушительная по размерам сделанная из моркови шестерня, он откровенно высказал вслух мысль о совершенстве холодной обработки овощей и назвал фигурный суп "супом с деталями".
      Забежав вперед, можем сказать: когда незнакомцу через некоторое время снова довелось приехать в Тавров и зайти в столовую, первое, что он услышал, был возглас:
      - На первое давай суп с деталями!
      Проследовав далее, незнакомец добрался до Дворца культуры. Полюбовавшись его колоннадой коринфско-тавровского ордера, он зашел внутрь и взял в кассе билет на картину "Она, моя любимая". Однако, поднявшись на второй этаж, он раздумал идти в зрительный зал. Дело в том, что в фойе он увидел две гипсовые статуи в полтора раза выше нормального человеческого роста - "Физкультурника" и "Физкультурницу". Физкультурник бездумно замахивался на посетителей диском, Физкультурница выбирала, кого бы хватить ядром. По мнению тавровского товарищества "Художник", фигуры эти должны были олицетворять силу, здоровье и красоту. Силы - той, которая была затрачена на втаскивание статуй по лестнице, - было израсходовано порядком, но и только! Несмотря на чудовищные шеи и гипертрофированные бицепсы, атлеты, поставленные у входа в зрительный зал, судя по открытым местам рук я ног, были больны какой-то злокачественной гипсовой болезнью: их кожа (если у статуи может быть кожа) была сплошь покрыта подозрительными волдырями и пупырышками.
      - Ну и монстры! - определил незнакомец, сокрушенно покачав головой, и в поисках других диковин прошел дальше, пока не заметил дверь с надписью: "Комната шахматню-шашечной секции".
      Первое, что он увидел, войдя в нее, была монументальная фигура толстяка, начальника заводского конструкторского бюро инженера Ляликова. На многих досках шла игра, но Ляликов сидел перед столиком над расставленными фигурами одиноко, в позе паука, подстерегающего неосторожную муху. Подстеречь же ее было не так-то легко. Шахматисты завода отлично знали, что в руки Ляликова попадаться нельзя: мало того, что обязательно обыграет, но и ехиднейшим образом посмеется над жертвой.
      Незнакомец, естественно, этого не знал, а Ляликов, увидев неизвестное лицо, возмечтал о пролитии крови и приветливым движением руки указал На стул против себя.
      - Легонькую партию? - невиннейшим тоном предложил он, прищуривая и без того маленькие, заплывшие жиром глазки.
      Незнакомец занял место. Играть белыми выпало ему, и он, не раздумывая, выдвинул вперед пешку, коротко осведомившись, как играет противник.
      - Неквалифицированный любитель, - еще более прищурившись, ответил Ляликов. - Играю в силу третьей категории.
      - Вот и я примерно так, - ответил незнакомец. В течение первых двенадцати ходов партия развивалась быстро, но наступил момент, когда Ляликов задумался: незнакомец не сделал в дебюте ни одной ошибки и прочно удерживал инициативу. Только переведя игру в миттельшпиль, Ляликов несколько облегчил свое положение, но удивительно: стоило ему построить какой-нибудь план атаки, сейчас же возникала контругроза. На двадцать четвертом ходу между противниками произошел многозначительный разговор.
      - Так вы, ягодка, утверждаете, что играете в силу третьей категории? спросил Ляликов. - Этакий вы плутишка, товарищ!
      Незнакомец был много моложе Ляликова и из уважения к его возрасту ответил вежливо:
      - Приоритет по части плутовства за вами! Я с первых ходов заметил, что вы - первокатегорник и знаете теорию дебютов.
      - Допустим! - проворчал Ляликов. - А вы?
      - Я - мастер.
      Ляликов крякнул. Положение осложнялось тем, что столик, за которым шла игра, стал центром внимания всех любителей, моментально побросавших свои партии и превратившихся в свирепых болельщиков. Некоторые из чувства заводского патриотизма болели за Ляликова, но большинство (уж очень он всем насолил!) явно благоволило к незнакомцу. В этот вечер инженер Ляликов пожинал то, что сеял в течение многих лет.
      После сорока восьми ходов "легонькая" партия перешла в сложнейший эндшпиль с малозаметным позиционным преимуществом у незнакомца.
      - Предлагаю ничью! - сказал Ляликов.
      - Согласиться на ничью мы успеем, - возразил противник. - У меня преимущество на ферзевом фланге.
      - Правильно, но оно нейтрализовано моей проходной пешкой "с".
      - Ее можно заблокировать.
      - Попробуйте!
      Партия, к великому удовольствию болельщиков, продолжалась и закончилась на восемьдесят втором ходу, когда незнакомец, заблокировав пешку, начал планомерный разгром шаткой позиции Ляликова на ферзевом фланге.
      - Сдаюсь! - заблаговременно заявил Ляликов, любивший "присобачивать маты" другим, но вовсе не хотевший видеть своего короля в положении загнанной собаки.
      Аудитория встретила его заявление гулом одобрения. Но вполне болельщики удовлетворены все-таки не были: им не терпелось узнать, кто победил непобедимого Ляликова. Тот же вопрос интересовал и самого начальника конструкторского бюро.
      - Теперь, дорогой мой ягодка, нам необходимо познакомиться... Александр Александрович Ляликов, начальник конструкторского бюро.
      Пожимая руку недавнего партнера, незнакомец отрекомендовался:
      - Петр Борисович Назаров, старший научный сотрудник...
      И он назвал научно-исследовательский экспериментальный институт станкостроения с таким заковыристым названием, что все присутствующие рты разинули. Не растерялся один Ляликов, быстро спросивший:
      - Это ваша была статья о конструкции ДЧМ-3174?
      - Моя.
      - Дельно написано. В наши края зачем, не секрет?
      - Ни малейшего. У вас на заводе устанавливаются станки нашей конструкции, и я хотел бы ознакомиться с процессом их освоения. Кроме того, меня интересует опыт передовиков-станочников. У нас есть своя база - экспериментальный завод, но, признаться, тесновато там, да и обстановка тепличная.
      - Ну уж у нас-то, ягодка, вы полный простор найдете! Целина!.. И климат довольно суровый... Рабочий, Знаете ли, климат... Долго пробыть думаете?
      - До конца освоения.
      - Вот и великолепно: будем встречаться. Поучите меня играть.
      Язык Ляликова говорил одно, глаза - другое. В них нетрудно было прочитать жажду реванша.
      Что касается последующего разговора двух конструкторов, то он завел бы автора в такие дебри технологии машиностроения, что он предпочитает сознаться в невежестве. Тем более, что главное он сделал: познакомил читателей с двумя новыми персонажами повести.
      1
      После пережитой тревожной ночи Игорь Куликовский испытывал некий душевный кризис. При всей своей трусости, доказанной столь наглядно, он был болезненно самолюбив. Чем больше доходило до него насмешек (а недостатка в насмешниках и особенно в насмешницах не было), тем более он озлоблялся, причем озлобленность эта странным образом смешивалась с ненавистью и завистью к Голованову, Татарчуку и Карасеву. Особенно к последнему. Сам Леонид Карасев, узнав об этом, был бы очень удивлен: он меньше других смеялся над Куликовским и искренне продолжал считать его приятелем.
      Происходило это от великой разницы характеров. Карасев легко и быстро забывал маленькие неприятности, Куликовский старательно, почти любовно хранил о них память. Не мудрено, что со временем они разрастались в его представлении до исполинских размеров. Особенно памятен был ему случай трехлетней давности, когда Карасев, освоив резание керамическими резцами, впервые переключил станок на большее число оборотов. Вышло чисто случайно, что Карасев довел число оборотов до 1100 в то время, когда около его станка стоял Куликовский. Все произошло молниеносно: от станка дохнуло жарким масляным ветром, стружка побежала с удвоенной быстротой, звук резания стал выше... Куликовскому показалось, что станок разлетается вдребезги. Неведомая сила так и отбросила его в сторону. Карасев улыбаясь, сказал:
      - Тебе, Горька, только по технике безопасности работать.
      С тех пор Карасев сделал много новых технических экспериментов, иногда удачных, иногда неудачных, а Куликовский шел издали по его следам, сзади Татарчука и Голованова. Частенько его опережали совсем молодые ребята, вышедшие из фабрично-заводского училища. Было обидно, но на собраниях Куликовский всегда оправдывался тем, что план перевыполняет, а за большим заработком не гонится. Не мог же он, комсомолец, сказать, что боится новаторства?
      Покупку машины Карасевым Куликовский принял как личное для себя оскорбление. Конечно, и он мог купить машину, а вот не вышло... Как-то (в отсутствие Леонида и Голованова) попробовал пустить слух: ему, мол, Карасеву, отец деньги на покупку дал... Получилось конфузно: все хорошо знали, что иной месяц Леонид зарабатывал больше самого Федора Ивановича.
      Только в одном Куликовский без труда превосходил товарищей по бригаде - по части франтовства и успеха у иных работниц "Плюшевой игрушки". Дурочки на слово верили красивому парню, что он всегда и во всем на первом месте. И вот, пожалуйста, на весь поселок прошел слух: пока Леонид Карасев задерживал и обезоруживал отчаянных хулиганов, он, Куликовский, сбежав от товарищей, отсиживался черт знает где! Другую насмешку можно мимо ушей пропустить (мало ли что треплют!), но на этот раз о поведении Куликовского говорилось (хотя, конечно, и вскользь) на суде. Встретил он как-то на Рабочем проспекте знакомых девушек с фабрики, хотел к ним подойти, а они в разные стороны. Визжат: "Ой, пахнет!" Одна из насмешниц даже нос зажала. Вот уж подлинно - кому венок, кому веник!
      Окончательно возненавидев Карасева, Куликовский был готов подстроить ему любую каверзу. Другой его целью было возвеличить собственную особу. Но каким образом? Как помнит читатель, в предыдущей главе мы уже говорили, что установка новых станков цеха заинтересовала Куликовского. Было ясно, что честь освоения новых машин достанется лучшим станочникам из числа опытных токарей и молодых новаторов. Куликовский не был в их ряду, но разве человечество не знавало случаев, когда недостойные проскакивали впереди достойных?
      Однажды, когда приезжий инженер Назаров, в силу своего характера быстро превратившийся из таинственного незнакомца в личность самую популярную, вошел в заводскую столовую, следом за ним прошмыгнул Куликовский. Свободных мест было много, но он облюбовал стул по соседству с Назаровым.
      - Разрешите? - вежливо осведомился он.
      - Конечно, - приветливо ответил инженер, успевший запомнить молодого красивого токаря, не раз интересовавшегося новыми станками
      О природе этой заинтересованности Назаров даже не задумывался, благодушно приписывая ее вековечному влечению молодежи к новой технике. Не было ничего особенного и в том, что разговор сразу зашел о монтаже станков. Сделав несколько дельных замечаний, Куликовский, неожиданно понизив голос, обронил:
      - К этим станкам да настоящих токарей - чудеса бы делали!
      - За хорошими токарями у вас дело не станет! - весело ответил Назаров, с аппетитом отправляя в рот очередную ложку с морковными и петрушечными деталями. - Мало ли у вас в цехе золотых рук? Костромин, Сысоев, Коваленко, Федоров, Карасев, Примаков, Татарчук, Голованов... Я, на что новый человек, и то с полсотни насчитаю.
      - Токари, действительно, хорошие, - отозвался Куликовский, несколько удивленный осведомленностью и памятью недавно приехавшего инженера. - Слов нет, очень хорошие, но... только, товарищ Назаров, не каждый человек с новым делом справится. Костромин - тот, конечно, в полной силе, а вот Сысоев и Федоров - староваты. Сысоев - слепой, а Федорову вовсе на пенсию пора... Коваленко справится, Татарчук тоже, может быть, справится, а Карасев - не знаю...
      - Лучший и способнейший из молодых токарей, - ответил Назаров.
      - Так оно считается. Не спорю: токарь хороший, "о только...
      - Что "только"?
      - Рекордсмен.
      - Я слышал другое.
      - Это про новаторство? Что он первый скоростное и силовое резание применил и пневматическое крепление деталей усовершенствовал?.. Так это все раньше его выдумано было... И перевыполнение норм у него ненастоящее.
      - Ненастоящее?
      Инженер Назаров с аппетитом обедал, что, однако, не мешало ему внимательно слушать собеседника. Куликовский был хитер, даже по-своему неглуп, но не проницателен. Внимание Назарова показалось ему хорошим признаком.
      - Как понять "ненастоящее" перевыполнение норм? - с любопытством переспросил тот.
      Куликовский оглянулся вокруг (этот трусливый жест не укрылся от внимания конструктора) и, наклонившись к своей тарелке, шепотом ответил:
      - Блат у него могучий.
      Как уже заметил читатель, Назаров был не только инженером и конструктором, но и человеком, как говорится, с живинкой. Сама его идея изучать работу новых станков не "в теплице", а на рядовом машиностроительном заводе была достаточно хороша. Вопрос о том, кто станет у новых станков, должен был решаться администрацией, партийной и общественными организациями завода, но он не мог не интересовать конструктора. Назаров хотел знать судьбу станков. Только поэтому он остался внешне спокоен и так же тихо спросил:
      - Кто же Карасеву... потворствует?
      - Отец! - сообщил Куликовский. - Он на заводе мастером штамповочного цеха работает и член партийного бюро. Понятно?
      - Понятно.
      - Когда керамику вводили, ни для кого пластин не было, а для Леонида Карасева всегда сколько угодно.
      - Верно?
      Назаров вытащил записную книжку, авторучку и быстро записал: "NB. Обяз. узнать, какими резцами пользовался Карасев. Марка, геометрия заточки, державка, крепление".
      Истолковав факт появления записной книжки как благоприятный для него признак, Куликовский продолжал:
      - Я, товарищ Назаров, рекордсменства не признаю. Работать нужно, понятно, с перевыполнением, "о аккуратно, чтобы и станок и инструмент всегда в порядке были...
      Как видно, подсаживаясь к Назарову и затевая с ним якобы случайный разговор, Куликовский, выражаясь языком дипломатов, преследовал "далеко идущие цели". При этом у него хватило ума, опорочивая лучших токарей и косвенно восхваляя себя, не удаляться далеко от истины:
      Сысоев слеп не был, но действительно обладал слабым зрением, "старику" Федорову было 55 лет. Даже сводя счеты с Карасевым, Куликовский допустил (помимо прямой клеветы на Федора Ивановича) только одну "неточность": Карасев, первым взявшийся за освоение керамики, получал "сколько угодно" пластин только в самые первые дни, когда все остальные токаря, побаиваясь хлопотливого нововведения, упорно держались за твердосплавные резцы...
      Но даже эта осторожность не ввела в заблуждение инженера. Берясь за стакан с компотом, он неожиданно для Куликовского повернул разговор в другую сторону.
      - Гляжу я на ваш поселок и не нарадуюсь: дома красивые, зелени много, молодежь нарядная, особенно девчата...
      Наблюдение было сделано верно. В часы отдыха центр поселка походил на живой цветник. Работницы "Плюшевой игрушки", большие мастерицы швейного дела, умели и любили хорошо одеваться. Глядя на них, не скупилась на наряды и заводская молодежь.
      "Девчатами интересуется, - по-своему истолковал слова Назарова Куликовский. - А что если..."
      И здесь он изобрел такую подхалимскую подлость, что...
      Впрочем, об этом изобретении Куликовского мы расскажем в другое время, в другом месте.
      ГЛАВА ШЕСТАЯ
      Наташа воюет со щитовкой. Гроза и пиво. Что слышали гипсовые статуи
      1.
      Лето выдалось знойное. Ради спасительных сквозняков дом Карасевых до глубокой ночи стоял с распахнутыми настежь дверями и окнами.
      В глубине сада Федор Иванович устроил душ, под которым поочередно обливались все обитатели усадьбы. Только один Хап отказывался от водных процедур. Зато Ивану Ивановну от душа нельзя было (отогнать. Кто бы ни пошел освежиться холодной водой, она уже тут как тут. Наташа не шутя рассказывала, что однажды сильная гусыня вытолкнула ее из-под душа и при этом прогоготала: "Моя вода, моя вода!"
      Когда Федор Иванович усомнился в возможности такого происшествия, Наташа заспорила:
      - Ничего удивительного нет, папа: говорят же скворцы и попугаи! Правда, Ивана Ивановна пришепетывает и картавит, но понять ее можно. Она очень умная.
      - Это хорошо, что умная и что ее понять можно. Вот бы ты и посоветовалась с ней, что после школы делать будешь?
      Наташа надула губы.
      - Ты только и знаешь надо мной смеяться! Пошутив над Наташей, Федор Иванович, как говорится, наступил ей на больное место: она никак не могла разрешить трудного вопроса о выборе жизненного пути. Кем только Наташа не мечтала быть! И врачом, и лейтенантом милиции, и экономистом, и... Как-то вечером она озадачила отца самым последним, а потому и "самым твердым" решением поступить на курсы иностранных языков.
      - Это ничего, что у меня по немецкому четверка. Я стану изучать языки: китайский и испанский.
      - Что же ты с ними делать будешь? По фестивалям разъезжать?
      - Хотя бы! Зная испанский язык, можно жить в Аргентине.
      - Можно. Только беда в том, что штатных туристов ни в одном учреждении не держат.
      - Переводчицы нужны везде, даже на нашем заводе, А потом, когда я буду очень хорошо знать языки, поступлю на работу в Министерство иностранных дел.
      - Вот оно что!.. В дипломаты податься думаешь?
      - Почему бы и нет? Разве девушки не могут быть дипломатами? Для этого нужно иметь патриотизм, знать языки, уметь одеваться и разговаривать.
      - И царя в голове, - дополнил Федор Иванович.
      - По-твоему, у меня царя в голове нет? - сердито спросила Наташа.
      - Может быть, и есть царишка, только маленький, да и тот пока спит.
      За шутками Федора Ивановича скрывалось его желание дать Наташе отдохнуть от школы и строгих экзаменов.
      "Пусть ее попрыгает. Аттестат - налицо, а зрелости пока не видно. Придет время - сама за ум возьмется".
      Но здесь Федор Иванович оказался не совсем прав. У Наташи, кроме головы, склонной к фантазиям, была пара хороших карасевских рук, умевших и любивших работать. Этим рукам и суждено было определить ее судьбу.
      После экзаменов Наташа под руководством Леонида легко и быстро научилась править машиной. Но увлечение автомобилизмом ничуть не мешало ей заниматься цветоводством. Никогда эта отрасль земледелия не поднималась на усадьбе Карасевых на такую недосягаемую высоту! Исчерпав все возможности небольшой территории своих клумб, Наташа перенесла кипучую деятельность в "зеленый цех" завода, где ее знали еще юннаткой.
      Пришла оттуда взволнованная, рассерженная и с места в карьер набросилась на Федора Ивановича.
      - Не понимаю, папа, куда ваша парторганизация смотрит!
      - Чем она тебе не угодила?
      - Парторганизация должна все знать, всех критиковать, а ваше бюро ни разу не удосужилось заслушать доклад Дмитрия Федотовича.
      - Есть дела поважнее.
      - Если дело, то всегда важное! Представь себе: все пальмы на заводе заражены подлой плющевой щитовкой!
      Любовь к растениям досталась Наташе по наследству от самого Федора Ивановича, и он озаботился:
      - Как же это Дмитрий Федотович допустил? Сильно заражены?
      - Сплошь. А пальмы большие и красивые. Я посоветовала лечить их эмульсией - знаешь, как мы делали? - мыльный раствор с керосином... Я уже две пальмы обработала и других никому не доверю! Обтирать нужно очень тщательно.
      Начатая Наташей в общезаводском масштабе война с подлой щитовкой и вывела ее на правильный путь. Узнав, что в кабинете директора завода стоят две пальмы, она, подговорив знакомую секретаршу, проникла в это святилище в отсутствие хозяина и рьяно взялась за дело. И нужно же было случиться так, что директор прервал обход цехов раньше положенного времени! Вернувшись в кабинет (ему потребовалось срочно поругаться по телефону с директором смежного завода), он прежде всего почувствовал резкий запах керосина.
      - В чем дело? - грозно спросил он стоявшую на лестнице-стремянке девушку.
      Директор был крутоват характером, и многие его побаивались, но у Наташи на права и обязанности администраторов был свой взгляд.
      - Дело в том, - без обиняков заявила она, - что вам, Владислав Яковлевич, из подхалимства поставили в кабинет самые лучшие и красивые пальмы. Входить в ваш кабинет все боятся, а пальмы больны щитовкой и могут погибнуть.
      - Гм! - озадаченно почесав затылок, сказал директор. (По множеству важных дел он не замечал ни красоты пальм, ни утонченного подхалимажа начальника административно-хозяйственного отдела.) - Вы, собственно, кто?.. Работница оранжереи?
      - Я Наталья Федоровна Карасева! - звонко отрекомендовалась Наташа.
      - Федора Ивановича дочь?
      - Его.
      - А что это за штука такая - щитовка?
      - Мелкое насекомое, паразитирующее на растениях. Вот посмотрите... Крохотное, но ужасная гадость!
      Директор посмотрел и согласился. Беседа о паразитах обещала перерасти в лекцию, но ее довольно скоро прервал телефонный звонок.
      И здесь Наташе довелось стать свидетельницей поучительного разговора, из которого выяснилось, что даже такие ответственные товарищи, как директора больших заводов, не застрахованы от личных неприятностей. Сняв трубку, директор некоторое время молча слушал, причем лицо его приняло скучающее, потом сердитое выражение.
      - Ты говоришь: звонила шесть раз? - наконец сказал он собеседнице. - Могла бы совсем не звонить, хоть на работе оставила бы меня в покое!.. Что?.. Захар Маркович советовал? Так он известный свинья и пролаза... Но послушай: тройки по математике, а теперь и по немецкому - непреложный факт, и доказывать, что черное - не черное, а белое, я не стану, ни в какой институт не поеду и никого просить не буду!.. Понятно?.. Что?.. Аллочка плачет?.. Ничего, поплачет и успокоится... Причем здесь бессердечие? Просто здравый смысл и уважение к себе... Ну, матушка, это уж ни в какие этические ворота не лезет!.. Не понимаешь?.. Поговорим дома... Что?.. К черту!
      Трубка сердито громыхнула о рычаги аппарата. Директор так расстроился, что забыл о Наташе, и был озадачен, услышав донесшуюся со стремянки реплику:
      - Пр-р-равильно, Владислав Яковлевич!
      - Что правильно? - повернулся он.
      - Что ваша Аллочка поплачет и успокоится... Я это понимаю: сама едва не ревела, когда по химии четвертую четверку схватила. В школе строго экзаменовали, а в институте... И сунуться туда страшно!
      И Наташа поделилась с директором сокровенной мечтой:
      - Вот если бы заранее знать, какие темы по литературе давать будут, тогда можно было бы попробовать...
      - Тоже об институте тоскуете?
      - О лесохозяйственном, - простодушно ответила Наташа, не расслышав в вопросе нотки ехидства. - Я ботаником хочу стать, Владислав Яковлевич.
      - За "зелеными друзьями" ухаживать?
      - Я очень это дело люблю. Обязательно стану ботаником!
      - Станете, а потом замуж, и диплом под вышитую скатерку? Знаю я вас!
      - Это только директорские дочери так делают. К чести Наташи нужно сказать, она сейчас же спохватилась, что в директорском кабинете так пренебрежительно о директорских дочерях отзываться, пожалуй, не следовало, и поправилась:
      - Не все, конечно, а некоторые. У нас девушка соседка есть, очень красивая. Она, правда, не директора, а замдиректора дочь (он на "Плюшевой игрушке" работает), так она строительный техникум окончила, а работать не стала, отец не позволил.
      - Ну и подлость!
      - А виноват отец!
      Впервые присмотревшись к Наташе, директор заметил то, что его удивило и смягчило. Несмотря на жаркий спор, Наташины руки ни на минуту не переставали быстро и удивительно ловко работать. Подумав, он сказал:
      - В сущности, если вы хотите поступить в лесохозяйственный институт - это дело осуществимое. Поработайте годика два-три на производстве... ну хотя бы в нашем "зеленом цехе" и... если не передумаете, ступайте в институт.
      Смоченная эмульсией губка выпала из рук девушки.
      - И верно! - воскликнула она. - Как же я, дурочка, раньше не сообразила!
      Начиная понимать, что разговор с Наташей дает ему крупный козырь для предстоящего домашнего спора, директор решил довести дело до конца. По его звонку в кабинет вошла взволнованная секретарша, имевшая основание побаиваться выговора за вторжение в кабинет "постороннего лица". Однако директор улыбался.
      - Попрошу вас, Галина Владимировна, поговорить с Николаем Петровичем насчет определения Наталии Федоровны Карасевой в наш "зеленый цех"... Туда, знаете, неплохо молодой закваски добавить... И потом распорядитесь от моего имени перенести эти пальмы... куда?
      - В верхнее фойе клуба! - решила за директора Наташа. - Там окна выходят на юго-восток, запрещено курить, и получится красиво.
      - Пусть будет так! - утвердил директор.
      Выслушав торопливый, но обстоятельный рассказ Наташи, Федор Иванович по обыкновению подтрунил над ней:
      - Птице-синице в самый раз пристало в лесу с ветки на ветку прыгать. Вот только как Министерство иностранных дел и милиция без тебя с работой справятся?
      После поступления на завод у Наташи прибыло чувства собственного достоинства и солидности.