Жили по соседству

Шубин Алексей
Жили по соседству

      Алексей Шубин
      Жили по соседству
      ГЛАВА ПЕРВАЯ
      Автомобильный человек и его родные
      1.
      Погожим весенним днем по шоссейной дороге из Москвы на юг неслась новая темно-зеленая машина "Москвич".
      Сам по себе факт непримечательный. Зеленые, серые, синие и прочих цветов машины в великом множестве снуют то большим и малым дорогам Советского Союза, но этот "Москвич" по многим причинам достоин внимания читателя.
      Тот, кому доводилось много ездить на машинах, не мог не заметить, что все они ходят неодинаково. Одна, старательно объезжая малейшие рытвины, делает хитрые зигзаги, другая идет более прямолинейно, пренебрегая солидными колдобинами, а третья носится себе чертометом, не считаясь ни с ухабами, ни с дорожными знаками, и будет так носиться до тех пор, пока автоинспекция не возьмет за шиворот лихача-шофера. Короче говоря, у каждого водителя свой почерк.
      У водителя темно-зеленого "Москвича", если так можно выразиться, был почерк каллиграфический. Самый привередливый работник автоинспекции не нашел бы, к чему придраться, и в то же время любой седок сразу определил бы, что машину ведет новичок, сдающий экзамен автодорожного чистописания.
      Так оно и было на самом деле. И водитель был молод, и документ на право вождения не успел помяться в его кармане. В минуты появления дорожных знаков живое и веселое лицо молодого автомобилиста становилось крайне сосредоточенным и серьезным, зато, когда впереди виднелся участок прямого и гладкого пути и представлялась законная возможность "газануть", молодой водитель газовал с наслаждением. И вообще он, по-видимому, был очень счастлив, потому что пел. Пел для самого себя, ибо, кроме него, в машине никого не было. Пел непрерывно, от Москвы почти до самого города Ефремова.
      Звали этого счастливого путешественника Леонидом Карасевым, а темно-зеленый "Москвич" был его только что приобретенной собственностью. Ведя его, Леонид Карасев переживал то, что должен был переживать герой волшебной сказки, первый раз взлетевший на ковре-самолете.
      - Мы люди... большого полета... - запел он очередную песню, но сразу смолк: на бровке дороги, несмело подняв руку, стояла пожилая колхозница.
      Мягко сработал новый тормоз, и машина остановилась.
      - Садись, бабушка, подвезу!
      Старушка была приятно удивлена. Печально, но факт: легковые машины редко останавливаются перед бабушками.
      Дальше случилось нечто совершенно малоправдоподобное. Как всем известно, лучшее в легковых машинах место (справа от шофера) по неписаным правилам всегда бронируется за женами начальников. Старушка попала на такое место и испугалась.
      - Да как же я с тобой, милок, расплачусь? В ее руках оказалась новенькая пятирублевка. Скомкав бумажку, она конфузливо сунула ее в карман водителя. Леонид Карасев вытащил хрустящий комочек и вернул старушке.
      - Мне, бабушка, твои деньги не нужны.
      - Задаром везешь? - ахнула старушка.
      - Задаром. Ты, бабушка, куда едешь?
      - В самый город Ефремов, у меня там дочка в роддоме. Зять телеграмму дал, вот я и поторапливаюсь... Машина-то у тебя чья?
      - Моя.
      - Понятно, твоя, коль ею управляешь. Я про то спрашиваю: какой организации?
      - Никакой, моя собственная.
      - Сам купил?
      - Сам, бабушка, за свои деньги. Старушка внимательно посмотрела сначала на большие и сильные руки, крепко державшие руль машины, потом на молодое и веселое лицо Карасева. Должно быть, и то и другое ей понравилось, потому что, помолчав, она с хитрецой повернула разговор в другую сторону.
      - Видать, зарабатываешь, если автомобильным человеком стал.
      - Я, бабушка, на заводе "Сельмаш" работаю, заработок у меня достаточный.
      - Вон что...
      Снова поглядела старушка на соседа, и он ей понравился еще больше. Молодой, здоровый, видный, приветливый и, по всему, непьющий. Вот бы Дашке жениха такого!
      Мысль о любимице-внучке так ее обеспокоила, что она повела разговор почти напрямик.
      - Женатый или холостой?
      - Холостой. Мне, бабуся, всего двадцать три года.
      - Вовсе молодой. При твоих обстоятельствах вполне можно о невесте подумать... Девушку на примете имеешь?
      Бабкин вопрос заставил Леонида Карасева слегка покраснеть Дорога впереди была прямая и гладкая, но лицо у него стало такое, будто он вел машину по краю пропасти. Ответил серьезно и честно:
      - Имею, бабушка. Очень хорошая девушка. Старушка вздохнула, но, подумав, сказала:
      - Ежели есть по сердцу, то ладно. Только не прошибись. Нынче они разные бывают, невесты-то.
      За разговором незаметно подъехали к Ефремову. Когда началась первая городская улица, старушка хотела сойти, но Леонид Карасев, наведя справки и сделав крюк по незнакомому городу, с почетом доставил ее к подъезду роддома.
      Вылезая из кабины, довольная пассажирка предложила:
      - Может, возьмешь все-таки?
      В руке у нее зашуршала злосчастная пятерка.
      Карасев даже рассердился:
      - Ну тебя, бабушка!
      - Как знаешь... Благодарствую за доставку. Старушка уже с крыльца оглянулась на отъезжавшую машину и в глубоком раздумье покачала головой. "Не мне бы, старой, а Дашутке в машине рядом с таким парнем сидеть".
      Легко было Леониду Карасеву отказаться от бабкиной пятерки, но, говоря по правде, и рубль не был бы для него лишним! Выехав на проезжую улицу города, он остановил машину у киоска с газированными водами, тщательно обшарил карманы и нашел в них одиннадцать копеек.
      - Два стакана газировки без сиропа! - заказал он, щедро выбрасывая на мокрый прилавок весь наличный капитал.
      Пообедав таким образом, он для большей сытости прибег к средству, известному со дня изобретения первого пояса, - затянул потуже живот. Средство это, по-видимому, себя оправдало, потому что, выбравшись на широкое шоссе и пустив машину на полный газ, он снова запел. На этот раз о том, как зацветает в поле лен и как по полю ходит девчонка с такими косами, что в них можно влюбиться.
      Кроме степного ветра, Леонида Карасева никто слышать не мог, но автор повести готов поклясться, что Карасев пел именно эту песню.
      2.
      Быстро ездят по хорошим дорогам новые автомашины, но есть скорости во много раз большие, и ничто не может помешать автору и читателю оказаться в рабочем поселке под областным городом Тавровом на несколько часов раньше темно-зеленого "Москвича". За это время мы успеем кое с кем познакомиться. Прежде всего с Наташей Карасевой, младшей сестрой нашего героя.
      В то самое время, когда он обедал газированной водой, Наташа сидела на крыльце небольшого домика Карасевых и с ожесточением зубрила химию. Не учила, а именно зубрила, по сто раз твердя одно и то же.
      - Газ метан це аш четыре... Имеет большое применение как топливо и сырье для ряда отраслей химической промышленности... Метан... це аш... имеет значение, как применение... Нет не так!.. Имеет сырье, как применение... Опять не так! Удивительно противный газ!
      Чего только не делала Наташа, чтобы усвоить качества коварного метана! Она морщила лоб, сжимала указательными пальцами виски, щипала себя за подбородок все напрасно! Наконец она решила, что химию лучше всего усваивать босиком. Чулки и чувяки полетели в сторону, но и это не помогло. Даже стало хуже: вместо метана в белокурую Наташину голову полезла несусветная чушь:
      - Метан, металл, метка, метание...
      Рядом с Наташей, блаженствуя под солнечными лучами, сидел толстый рыжий кот. Наташа постучала карандашом по его лбу. Он прижал уши, недовольно задергал кончиком хвоста, нехотя приоткрыл светлые глаза с узкими черточками зрачков и лениво потянулся.
      - Слушай, Хап, только очень внимательно слушай - обратилась к нему Наташа. - Формула метана - це аш четыре. Это означает, что молекула метана состоит из одного атома углерода и четырех атомов водорода... Ты, Хап, пожалуйста, не щурься, а слушай внимательно! Газ метан находит применение в химической промышленности и используется как топливо. Понял, Хап?
      Хап, может быть, кое-что и понимал, но предпочел скрыть свои познания. Он зевнул, и глаза его слиплись.
      - Лентяй и тупица! - сердито сказала Наташа, и в ее голову снова полезла ерунда: - Метан, метла, отметка, сметана...
      Услышав последнее слово, Хап снова приоткрыл глаза, и стало ясно, что его интересовали преимущественно сложные химические соединения, особенно жиры и белки животного происхождения.
      - Обжора! - пристыдила его Наташа и, решительно отложив в сторону учебники и тетради с записями, отправилась на кухню, где готовила обед хозяйка дома Анна Степановна.
      - Мама! - решительно заявила Наташа. - Послезавтра я провалюсь на экзамене по химии.
      - Не болтай чепухи, - спокойно ответила Анна Степановна, не прерывая работы над гестом.
      - Говорю совершенно серьезно, - повторила Наташа. - Я провалюсь по химии и притом с ужасным треском и громом!
      В доказательство того, что ужасный громовой провал - дело твердо решенное, Наташа стукнула кулаком по филенке двери.
      Анна Степановна слегка обеспокоилась.
      - Меньше четверок не получала и вдруг провалишься? - недоверчиво спросила она.
      - Обязательно! И виноват в этом будет мой братец Леонид Федорович со своей машиной! Не мог подождать с покупкой до конца экзаменов!
      - Не нарочно же он так сделал. Подошла очередь получать машину, вот взял отпуск и поехал.
      Но успокоить человека, который собрался провалиться на экзамене по химии, не так-то легко.
      - А эта нелепая телеграмма, которую он прислал из Москвы!
      Злосчастная телеграмма, посланная Леонидом при выезде из Москвы, гласила: "Купил еду собственным ходом ждите вечером".
      Бесспорно, самый короткий телеграфный текст можно рассматривать как литературное произведение, а таковое, как известно, подлежит критике. Но можно поручиться, что ни один многотомный роман не был раскритикован так, как сумела раскритиковать телеграмму брата Наташа Карасева.
      - Во-первых, ему стало жаль рубля, и он не поставил ни одного знака препинания, - кипятилась она. - Это не экономия, а неуважение к адресатам! Во-вторых, что, собственно, он купил?.. Можно только догадываться, что речь идет о машине, но о какой? Я говорила ему, чтобы он брал машину цвета кофе или, в крайнем случае, бежевую, и вот, пожалуйста, ни полсловечка о цвете!.. А выражение "еду собственным ходом"? Даже неграмотно: ехать ходом" - нельзя! И, наконец, что значит "ждите вечером"? Вечер - понятие растяжимое: шесть часов вечер и десять часов - тоже вечер... Кстати, мама, он отправил телеграмму в пять утра, наверное, перед выездом. Если он едет со скоростью сорок километров, то скоро должен приехать. Я побегу к проходной, встречу Зину и скажу, чтобы она обязательно приходила к нам. Верно, хорошо получится?
      - А химия? - улыбаясь, спросила Анна Степановна.
      - Химию за меня пусть сдает Хап! Он знает, что молекула сметаны, то есть не сметаны, а метана, состоит из атома углерода и четырех атомов водорода или наоборот. Хап решительно все знает, только не сознается Неужели сегодня вечером у нас будет своя машина?!
      - Вот легкомысленная девчонка! - скажет иной читатель.
      Что ж, пожалуй и так! Но что поделаешь? Стопроцентно изжить легкомыслие или, как говорят журналисты, "вырвать его с корнем" пока еще не удалось. И хотя автор признает, что легкомыслие принадлежит к числу отрицательных человеческих качеств, выдергивать его нужно умеючи, чтобы не выдернуть заодно здоровых ростков непосредственности, молодого задора и веселья.
      3
      До 1930 года на том месте, где расположился рабочий поселок, стояла деревушка Церковная, такая малолюдная и тихая, что зимними ночами на ее улицы забредали степные волки. Жители Церковной по малоземелью хлебопашеством не занимались, а, пользуясь близостью города, промышлял сбытом овощей и молока. От великой бедности велся в Церковной женский кустарный промысел - шитье тряпичных кукол. Из старых, собранных в городе тряпок сошьют подобие маленького человечка, размалюют ему лицо и обрядят в лоскуток пестрого ситца. Продавали этих кукол в базарные дни приезжавшим в город крестьянам по гривеннику, а то и по двугривенному. Иная семья тем и жила.
      Но близилось иное время. В годы первой пятилетки началось в городе Таврове новое промышленное строительство, да такое, что земли не хватало, и потянулся город через реку Тавру в степь, в сторону Церковной. Стремительна и тверда была его каменная поступь! Далеко в степь выбежали серые полотнища мостовых будущих улиц, длинными шеренгами зашагали столбы электропередач и уличных фонарей. Потом появились красные корпуса новостроек, вокруг них зазвенели молодые парки, а еще дальше, в самой степи, выросли исполинские цехи красавца завода сельскохозяйственного машиностроения.
      Старожилы вспоминают:
      - Легли спать в деревне, проснулись в городе.
      Но это они приукрашивают: строительство завода и нового района было делом тяжелым и трудным.
      Молодым колхозам страны нужны были сотни тысяч мощных машин, и партия не жалела ни забот, ни сил, чтобы их создать.
      По се зову в числе нескольких ленинградцев приехал на новый завод для монтажа оборудования молодой путиловец, штамповщик Федор Иванович Карасев.
      Разместились приезжие во временных бараках, по частным квартирам: думали не об удобствах, а как скорее и лучше выполнить партийное поручение.
      И получилось, что, сами о том не ведая, привезли они с собой в Церковную нечто никогда здесь не виданное и небывалое. Как-то, возвращаясь поздним вечером с работы, Федор Иванович услышал отрывок разговора двух хозяек.
      - Даже не поймешь, что за люди. Идет на работу - бреется, спецовка на нем чтобы всегда была чистая, с работы придет - вымоется, оденется в костюм и за книжку берется, а то в кино идет.
      - Мой-то что учудил! С клопами и тараканами войну затеял! Порошка какого-то добыл и давай сыпать. Кровать на двор вынес и кипятком ошпарил. Умора!.. И уж больно вежливый: всегда "вы" да "вы". Намедни мой мужик сбасурманничал, а он за меня обиделся: "Не имеет, - говорит, - права при женщине скверные слова говорить".
      Услышав такой разговор, Федор Иванович усмехнулся, но вечером за шахматной партией до ссоры поспорил с одним из товарищей-ленинградцев.
      - Скорее бы с монтажом развязаться да к Исаакию! - вздохнул тот.
      - Неплохо бы! - вырвалось у Федора Ивановича, но, подумав, он сказал: Оборудование мы смонтируем, а на кого оставим?
      - Это уж не наша забота. О кадрах пусть другие думают.
      - Для такого завода высокая производственная культура нужна.
      - Тебе-то что? На Путиловском культуры хватит.
      - А здесь что будет?
      - Нас это не касается. Наше дело - временная командировка. Сказать по правде, надоела мне эта Церковная хуже горькой редьки!
      - И завод?
      - Плевать я хотел на Церковную!
      - И на завод плевать?
      - Если он в Церковной, то и...
      - То и на него? Так!
      Оставив партию шахмат недоигранной, Федор Иванович поднялся и молча вышел, хлопнув за собой дверью.
      С этого дня у него появился интерес к Церковной и к окружавшей его жизни.
      Бескультурья вокруг и впрямь хватало. Водилось оно и в избах старожилов, и в бараках строительных рабочих, и даже в новом, только что выстроенном клубе.
      Раньше с квартирной хозяйкой и ее детьми Федор Иванович почти не разговаривал: был вежлив, приносил ребятам гостинцы - и только. Теперь его заинтересовал быт семьи... Как-то вечером он разговорился с молоденькой дочерью хозяйки Анютой.
      Она сидела на кухне и проворно шила. Свет небольшой керосиновой лампы блестками рассыпался по ее белокурым волосам.
      - Что это вы мастерите? - спросил Федор Иванович. - Всегда я вас за шитьем вижу.
      Девушка смутилась и спрятала под стол работу.
      - Так, Федор Иванович, пустяки...
      - Секрет?
      - Не секрет, а просто вам смешным покажется.
      - Работа смешной не бывает.
      - Ваша работа, конечно, не смешная, а очень даже серьезная, а моя вовсе глупая... Даже сказать стыдно: куклу шью... У нас многие женщины и девушки этим занимаются. И бабушка шила, и мама...
      - Почему же вы думаете, что это пустяк? Сделать игрушку для ребенка хорошее дело.
      Взяв со стола ножницы, Федор Иванович машинально повертел их в руках. Это были старинные ножницы фирмы Зингер, тупые, разболтавшиеся в шарнире. Предложил:
      - Давайте я их вам починю. На другой день принес ножницы. Остро наточенные, скрепленные, отшлифованные, они сверкали, как новые.
      - Большое вам спасибо, Федор Иванович! На этот раз, беседуя с Анютой, Федор Иванович успел рассмотреть не только ее пышные волосы, но и глаза, большие, карие и, как показалось ему, грустные. Вспомнил: и песни Анюта пела всегда печальные. Чаще всего про бедную девушку.
      Хороша я, хороша, Да плохо одета. Никто замуж не берет Девушку за это.
      Грустная и вместе с тем глупая песня. Грустное редко бывает глупым, а тут так. Не оттого ли, что звучала в этой песне отжившая свой век, ставшая нелепостью правда?
      - Завтра в клубе кино будет. Пойдемте со мной, Анюта?
      - Ой, что вы!..
      - Не хотите со мной идти?
      На личике у Анюты румянец, на глазах слезы.
      - Хочу, но... как же я пойду?.. Нет, не пойду!
      - Почему?
      - Вы вон по-городски одеты, а мне одеться не во что. Как есть деревенская, юбка, кофтенка да маринетка старенькая.
      - Вот беда! Зато у вас душа хорошая.
      - Какая у меня душа! Я ведь вовсе малограмотная...
      - Грамоте научиться недолго.
      - Кто же меня учить станет?
      - Я!
      Это "я" вырвалось у Федора Ивановича само собой. Но не было потом в его жизни случая, чтобы он о том пожалел.
      И еще было...
      В самый день пуска завода, когда Федор Иванович вечером возвращался домой с торжественного собрания, он рассмотрел в темноте стоявшую у калитки девушку.
      - Пустили, Анюта! - весело сообщил он. - Теперь нам, монтажникам, делать больше нечего.
      - В Ленинград уедете? - тихо спросила она. Стояла пора, когда отцветали яблони. Темное южное небо, усеянное частыми мерцающими звездами, казалось совсем близким. С полей веяло пряным запахом весенних трав. И напоминало это Федору Ивановичу совсем другое, далекое: белые ленинградские ночи, застывшую широкую гладь Невы, бесчисленные огни великого города... Где лучше - сказать невозможно, но не в том главное: где счастье искать? Анюта всхлипнула.
      - Завод пустили, а... наш дом сносить будут!
      - Тут школу поселковую станут строить, - объяснил Федор Иванович. - За дом заплатят, а участок под застройку выше отведут, там, где семейным рабочим дома строят...
      Неожиданно девушка заплакала горько и неудержимо, прижавшись лицом к рукаву Федора Ивановича. Совсем не о доме плакала она! Понял это Федор Иванович и утешил Анюту как мог: расцеловал ее мокрые глаза и щеки.
      - Никуда я от тебя, Анюта, не уеду... Дорогая моя, любимая!.. Сам сказать об этом собирался, да как начать, не знал...
      Куда слезы делись! Застыла Анюта в объятиях Федора Ивановича, и слышно ему стало, как сильно и быстро бьется девичье сердце.
      Так вот оно где, счастье!
      Но стоит ли так долго старину вспоминать? Не давнему прошлому, а сегодняшнему дню посвящена эта повесть, и если автор позволил себе такое отступление, то только потому, что темно-зеленый "Москвич" Леонида Карасева не успел еще домчаться до дома.
      4.
      Вернувшись с работы, Федор Иванович прочитал телеграмму сына и, как будто ничего особенного из нее не вычитал, взялся за обычные дела. Вымылся, надел свежий парусиновый костюм и вышел к обеду. Посыпая перцем щи, спросил Наташу:
      - Ну, как у тебя, птица-синица, с химией? Наташа, скромница-скромницей, опустила глаза в тарелку.
      - Думаю, как-нибудь выдержу...
      Отец - не мать: ему не скажешь, что экзамен по химии поручено сдавать Хапу. Не то чтобы Федор Иванович не любил шуток, но на шутки умел отвечать шутками, а их Наташа имела основание побаиваться.
      - "Как-нибудь" - это значит на тройку, - прокомментировал ответ дочери Федор Иванович. - Не жирно планируете, Наталья Федоровна.
      - Дело в том, папа, что мне ужасно мешает заниматься Ленькина машина. Учу, а сама все время про нее думаю.
      - А ты на время про нее забудь.
      - Пробовала, но ничего не выходит... Со мной происходит в точности то же, что со Львом Толстым...
      - Не так плохо! Какую главу "Войны и мира" дописываешь?
      - Ты смеешься, папа, а я говорю серьезно. Когда Лев Толстой был маленький, он играл со своими братьями "в белого медведя". Нужно было стать в угол и не думать о белом медведе, а у него ничего не получалось, потому что он все время думал о том, что нельзя думать о белом медведе, и, значит, все-таки думал о нем. Понимаешь?.. Так и я думаю о Ленькиной машине...
      Федор Иванович улыбнулся.
      - Хочешь, совет дам? После обеда стань в угол и думай о том, что тебе нельзя думать о химии
      - Вот ты опять шутишь, а мне не до шуток! После обеда Федор Иванович по обыкновению прошел в сад.
      Маленькая усадьба Карасевых и состояла из одного сада, причем плодоводством заведовал Федор Иванович, а декоративным цветоводством - Наташа. Деревья плодоносили, а цветы цвели на славу. Что касается животноводства, то оно велось Карасевыми крайне своеобразно И, как говорится, себе в убыток. Живность, населявшая их усадьбу, смело могла быть отнесена к категории мелкого безрогого и совершенно непродуктивного скота.
      Белая с черным пятном на носу собачонка Клякса была заведена в качестве сторожа, но за короткое время пребывания у Карасевых разъелась и впала в такое благодушие, что разучилась лаять. Ее благодушие заходило столь далеко, что, когда в карасевский сад через забор наведывались соседские ребята (делали они это в пору созревания яблок и отнюдь не для юннатских наблюдений), она, приветливо посалютовав им хвостом, спокойно свертывалась колечком и делала вид, что спит. Если бы не Ивана Ивановна, добровольно взявшая на себя обязанности сторожа, худо пришлось бы яблоням и грушам!
      Что касается Иваны Ивановны, то странным прозвищем и самим существованием она была всецело обязана Наташе. Несколько лет назад, придя в гости к одной из своих подруг-соклассниц, Наташа увидела большое гусиное семейство, в стороне от которого жался хилый и забитый птенец. На Наташин вопрос, почему он такой, хозяйка дома сердито ответила: "Такой уродился. Давно его добить надо, да все руки не доходят". Наташе стало жаль заморыша, и она выпросила его себе. И что же? Через каких-нибудь три месяца на вольных карасевских кормах при заботливом Наташином уходе жалкий комочек пуха превратился в крупного, удивительно умного гуся. Тогда-то на семейном совете ему в честь известного персонажа "Каштанки" и была присвоена кличка "Иван Иванович". К кличке все привыкли, но ко всеобщему конфузу скоро выяснилось, что Иван Иванович... гусыня! Возник было спор о новой кличке, но Наташа сразу его прекратила, заявив:
      - Совсем ничего менять не надо! Только раньше мы звали его.., то есть ее, Иваном Ивановичем, а теперь будем звать Иваной Ивановной.
      По хозяйственным расчетам Анны Степановны прожорливую Ивану Ивановну следовало зарезать если не к Октябрьским праздникам, то к Новому году, но против этого дружно восстали остальные Карасевы во главе с Наташей. Решающее слово принадлежало Федору Ивановичу, сказавшему:
      - Птица ручная, мы к ней привыкли, пусть живет. А битых гусей на базаре достаточно.
      С годами Ивана Ивановна выровнялась в большую, жирную гусыню с отвратительнейшим характером. Из всего человечества она признавала Карасевых, почтальоншу и часто приходившую Зину. Плохо было тем, кто не внимал ее предупреждающему шипу! Приятель Леонида Семен Голованов, получив от Иваны Ивановны огромнейший синяк, шутя посоветовал:
      - Добрые люди предупреждают, когда держат во дворе злую собаку, и вам следовало бы написать на калитке: "Без звонка не входить. Во дворе гусь-людоед".
      Не в пример чревоугоднику Хапу и заболевшей благодушием кляксе, Ивана Ивановна приносила хозяйству известную пользу. Встретившись с ней несколько раз, соседские ребятишки утратили всякий интерес к карасевским яблокам.
      А яблоки и впрямь были хороши. Навсегда оставшись в поселке, Федор Иванович заложил сад еще в год постройки дома, а потом так увлекся садоводством, что прослыл на улице Строительной заправским мичуринцем. Заболеет у кого деревцо или захочет кто новый сорт привить, зовут консультантом и хирургом Федора Ивановича.
      Впрочем в тот самый день с Федором Ивановичем происходило почти то же, что и с Наташей. Обманывая себя, он только делал вид, что осматривает сад, мысли же его неотступно вертелись вокруг другого.
      Покупка машины не была уж таким удивительным событием. Многие инженеры, мастера и старые кадровики завода успели обзавестись автомобилями раньше, но эта покупка наглядно свидетельствовала о том, как быстро и твердо стал на ноги Леонид. Над этим стоило поразмыслить.
      Лет семь назад, при переходе в девятый класс, Леонид получил две двойки. К великому удивлению Анны Степановны Федор Иванович отнесся к этому вполне спокойно, но разговор с сыном у него получился серьезный.
      - Либо учиться, либо работать, - сказал он ему. - Зря место в школе занимать нечего!
      Из дверей, где стояла Анна Степановна, сцена разговора очень напоминала известную картину художника Ге "Петр I допрашивает царевича Алексея Петровича в Петергофе" с той разницей, что Леонид держался куда смелее и увереннее царевича.
      - Я, папа, на завод хочу! - решительно, молодым баском ответил он.
      Анна Степановна всплеснула руками, но Федор Иванович не был этим ответом ни рассержен, ни обескуражен. Некоторое время он молча разглядывал высокую фигуру сына, дивясь, как быстро возмужал парень.
      - На заводе, брат, тоже учиться и работать нужно, - ответил он. - Там в цехах голубей не гоняют, в футбол не играют, мороженого не едят.
      - Знаю, папа.
      - Какой же ты для себя цех облюбовал?
      - Сборочный, а еще лучше токарно-механический... Туда станки новые ставят - ДИП-200 и ДИП-300. Знаешь: "Догоним и перегоним"?
      - Как не знать! Губа у тебя не дура!.. Только вот беда: к новым станкам ветрогонов и сорванцов не подпускают...
      - Небось, если ты попросишь... Здесь-то Федор Иванович рассердился! Так рассердился, что изо всей силы бахнул кулаком по столешнице.
      - Такого дела, чтобы я за тебя просил, не было и не будет! На всю жизнь на носу заруби! Дома я тебе отец, на заводе - однофамилец. Понял? И в отдел кадров с заявлением сам пойдешь... Но запомни, если ты на производстве нашу фамилию осрамишь, то... - Федор Иванович подумал и рубанул: - Своими руками голову оторву!
      Здесь произошло то, чего художник Ге не предусмотрел бы: подсудимый улыбнулся.
      - Ты, папа, как-то странно говоришь: то мы с тобой однофамильцы, то, если я твою фамилию осрамлю ты голову оторвешь? И если я в отдел кадров приду, то Николай Петрович первым делом спросит: "А тебе отец позволил?"
      Федор Иванович сообразил, что действительно был не совсем последователен.
      - Николаю Петровичу скажешь, что позволил... Но об этом еще завтра утром поговорим, утро вечера мудренее...
      Когда Леонид после треволнений дня заснул крепким сном юности, Федор Иванович завел не менее серьезный разговор с опечаленной Анной Степановной.
      - Знаю, мать, о чем горюешь. Мечтала, что сын профессором будет, а он вон к станку просится...
      Это была правда: мечтала Анна Степановна для своего сына о многом. И больше всего удивляло ее сейчас спокойствие мужа - человека, которому она безгранично верила.
      - Сядь, Анюта, рядом... Расскажу тебе, о чем думаю... Перво-наперво ответь: кем я был, когда ты за меня шла?
      Анна Степановна с ответом не торопилась, да Федор Иванович на нем и не настаивал. Ответил сам:
      - Был я, Анюта, простым рабочим. И отец мой рабочим был, и дед, и прадед... Мы, Карасевы, из рода в род рабочие-путиловцы. И прямо тебе скажу: хочу, чтобы мой сын по этой дороге пошел. О почете мечтаешь... так где он, почет? Хорошая работа - вот почет! Мало ли больших деятелей по прямой дороге от станка шло?.. Уважаешь ты Петра Тихоновича?
      Пример был убедителен. Старинный друг Карасевых, Петр Тихонович Нестеренко, мастер инструментального цеха, был отозван на большую работу в Москву: министр - не министр, а около того. Впрочем, Анна Степановна знала другой пример, более близкий. Сам Федор Иванович, пришедший на завод штамповщиком, давно уже работал сменным мастером, был членом бюро заводской партийной организации и депутатом областного Совета. Имел он и награды и, что главнее всего, пользовался общим уважением. Вспомнив обо всем этом, Анна Степановна улыбнулась:
      - Ладно уж, знаю, что ты уговаривать умеешь. На другое утро Леонид стал учеником токарного цеха. Время показало, что ни отец, ни сын не ошиблись. Через четыре года Леонид Карасев числился одним из лучших токарей, а в пору, когда цех переходил на скоростное резание металла, оказался в ряду новаторов.
      Редко бывают долговечными номера торопливых газет, но все-таки бывают. Заботливо, на самое дно заветной укладки, спрятала Анна Степановна номер "Тавровской правды" с портретом сына. Портрет был невелик и не слишком схож, но кому из матерей не свойственна маленькая гордость?
      5.
      В тот момент, когда Федор Иванович, сидя на скамейке в саду, размышлял о судьбе сына, а Наташа доказывала самой себе, что ни белых медведей, ни "Москвичей" в природе не существует, издали донесся долгий и веселый сигнал легковой машины. Сразу забыв про химию, медведей и даже про чувяки, Наташа опрометью кинулась на улицу.
      - Папа, мама! Ленька приехал!
      Выскочив из машины, Леонид по-мужски, троекратно расцеловался с отцом (при этом Федор Иванович сделал вид, что приезд сына на собственной автомашине дело обыкновенное), а затем загреб в свои широкие объятия мать и сестру. Он так крепко сжал их, что Наташа закричала:
      - Что ты делаешь?! Ты так маму задавишь! Железное кольцо разомкнулось, и Леонид заявил:
      - Мамочка, родная, хочу есть, как семьдесят семь тысяч голодных волков! Ни маковой росинки сегодня во рту не было.