Так получилось, что все это время, с первой же легкой ночи, ветер на аэродроме Портянкин был западным, поэтому и взлетали на запад. На восточный старт не обращали внимания. Да и что обращать, место ровное, открытое; впереди, по линии взлета, - поле. Единственное, что привлекало внимание немецкая зенитная пушка. Брошенная в поле далеко за границей аэродрома, она не мешала ни посадке, ни взлету.
      И вдруг помешала. Самолет был перегружен бомбами, листовками, САБ - а мотор старенький, слабый, работающий на пределе ресурса. Самолет бежал очень долго, наконец оторвался, но скорость была еще недостаточной, и летчик Бушуев, прежде чем перейти в угол набора, придержал его у земли. Это и явилось причиной катастрофы. Зацепившись шасси о пушку, самолет упал, скапотировал и загорелся. Летчика из кабины выбросило, а штурмана придавило к земле.
      Очнувшись после удара, Бушуев бросился на помощь товарищу. Неистово, спешно стал разгребать под ним землю. Но много ли сделаешь голыми руками, много ли успеешь. Тогда он попытался поднять хвост самолета, чтобы штурман выбрался из кабины, но сил не хватило. Он снова начал рыть, а пламя, возникнув под капотом мотора, приближалось уже к кабине, начало схватывать плоскости. Раньше других прибежал врач полка Сергей Чижов. И тоже стал помогать. Потом прибежали все. И все, не подозревая об опасности, движимые чувством сострадания, стремлением спасти человека, бросились к самолету, к задней кабине. В этот момент и раздался голос майора Хороших:
      - От самолета! Немедленно от самолета!
      И люди поняли. Все сразу отпрянули. Побежали. Но едва отбежали метров на двадцать, послышалась новая команда:
      - Ложись!
      В ту же секунду ухнула "сотка", за ней вторая. Начали рваться светящие бомбы, патроны.
      - Никто еще не погиб? - спросил Константинов.- Отбежать все успели?
      - Успели, - ответил Слепов.- Сейчас все вернутся сюда. А Бушуева отправили в госпиталь. Обгорал, контужен. Он был вне себя и не слышал команду майора Хороших. От самолета его оттащил Чижов, но недалеко, не успел. Поэтому и контузило.
      Владимир обессиленно прислонился к крылу самолета. Перед глазами Бибиков. Худощавый, остроносый, энергичный... Учитель до армии, до войны. В полку выпускал стенную газету. Хорошо ее делал, с душой. Вспомнилась бессонная ночь перед вылетом в Подмосковье. Тихие, перевернувшие душу всхлипы штурмана Бибикова: "Доченьки мои... Родные мои... Милые..."
      И еще вспомнился случай. Это было недавно. Полк получил новую боевую задачу: произвести разведку тыла вражеских войск: выяснить движение резервов по шоссейным и железным дорогам, места скоплений, количество самолетов на аэродромах. Одновременно бомбить их, обстреливать. До этого летали близ линии фронта, теперь надо лететь в глубину до семидесяти километров. А там и прожекторы, и зенитки. Их наблюдали пока еще издали...
      - Задача ответственная, сложная, связанная с риском, опасностью, поясняет майор Хороших.- Полеты, которые выполнялись до этого, могут показаться прогулкой в сравнении с предстоящими. Требуется три экипажа. Но я не хочу назначать их, хочу, чтобы люди шли добровольно. Добровольцев прошу выйти из строя!
      Все замерли. На несколько бесконечных секунд. И вдруг, четким уверенным шагом из строя вышел летчик Бушуев.
      - Я полечу!
      Сразу же вслед за ним вышел и Бибиков, штурман экипажа Бушуева. Доложил не громко, но твердо: "Я полечу!" И опять тишина, молчание. Затем вышел еще один экипаж. И еще.
      - Спасибо за вашу решительность, мужество, - поблагодарил их командир и распорядился: - Первыми пойдут на разведку Бушуев и Бибиков...
      Они слетали успешно, командир объявил им благодарность, поставил в пример другим, и Владимир завидовал штурману Бибикову, ругал себя, что не вышел из строя, не нашел для этого силы, как нашли Бушуев и Бибиков.
      "В связи с катастрофой, с гибелью штурмана полеты теперь прикроют, подумал Владимир, - будут разбирать происшествие, будут искать виноватых, организовывать похороны, изучать летные документы..."
      - Первая эскадрилья, становись! - раздается команда.
      Построились. Загнули левый фланг. Получился треугольник. У его основания встал комэск Николай Бекаревич. Выступает:
      - Жаль Бибикова, хороший был товарищ, хороший штурман. Но войны без жертв не бывает. Особенно тяжко, обидно, когда люди гибнут вот так, не в бою, а по недосмотру, неорганизованности. Видели мы эту проклятую пушку, видели, а убрать ее не догадались. Но переживать не время, надо работать, летать, фашистов бомбить. Командир полка решил продолжить полеты. Очередность вылетов прежняя, по плану.
      Бекаревич на секунду умолк, очевидно, давая людям собраться с мыслями, перестроиться психологически, и скомандовал:
      - По самолетам!
      Идя к самолету, Владимир с благодарностью думал о майоре Хороших, о принятом им решении. Почувствовал, как тяжесть переживаний свалилась с плеч, как снова все его существо пронизала мысль о предстоящем полете, о боевом задании.
      Вместо аэродрома подскока хутор Портянкин полк получил другой Куриловку, площадку в районе Купянска. Семьдесят километров юго-западнее Валуек. Приземлились уже в темноте. Вместо бомб к самолетам привезли необычные мешки - длинные, до двух метров, и очень тяжелые. На стоянку приехали общевойсковые командиры. Обступили майора Хороших, стали о чем-то говорить, советоваться.
      - Что-то случилось, - сказал Константинов Жукову.- Или случится. На душе муторно.
      - Устал ты, и все - пояснил Жуков. И успокоил: - Погода сегодня плохая, полеты, очевидно, сорвутся. Отоспишься, и все будет в порядке.
      Но полеты, несмотря ни на что, состоялись. Обстановка потребовала. Наступательная операция наших войск под Харьковом, так успешно начавшаяся, вдруг сорвалась, захлебнулась. Часть войск изюм-барвенковской группировки попала в окружение. Войскам нужны мины, патроны, медикаменты, продукты питания. Все это в мешки и упаковано. Их надо сбрасывать близ села Лозовенька, расположенного в ста пяти километрах юго-западнее Купянска. Точное место сброса: три костра, расположенных треугольником.
      Полеты состоялись, но лишь во второй половине ночи. А вначале шел дождь, совершенно не было видимости. Погоду ждали, сидя в кабинах. Под чехлами. "Спи, - сказал Константинову Жуков, - пользуйся случаем. Первыми полетят Бекаревич со Слеповым, затем Ломовцев с Косаревым, и только потом мы. Не проспим. Услышим. Не услышим, техник разбудит".
      Сказал и уснул. А Владимир не смог. Он действительно очень устал. Летают все время вместе, уже сделали более тридцати вылетов, но Жуков и спит хорошо, и ест с удовольствием. Константинов напротив - и аппетит неважный, и бессонница. Характеры у них разные. Для Жукова полет на боевое задание - работа обычная, для Константинова - работа напряженная. Жуков переживает опасность только тогда, когда он в воздухе, когда по нему стреляют, Константинов - и до полета, и после полета. Жуков на пробоину в плоскости смотрит с усмешкой: "Техникам работы прибавилось". Константинов с опаской: "Еще бы три сантиметра и пуля попала в кассету, могли подорваться на собственных бомбах..."
      Жуков проснулся, слушает, спит или не спит Константинов. Убедился - не спит. Спрашивает:
      - Бодрствуешь? - в голосе недовольство. Владимир вздохнул вместо ответа.
      - Не вздыхай, твое настроение зависит только от тебя.
      Владимир молчит, он знает, о чем пойдет разговор. Жукова это бесит, но он сдерживается, говорит спокойно, убедительно:
      - С точки зрения друга твое настроение меня, конечно, интересует; с точки зрения командира меня интересует не настроение, а работоспособность. Откровенно скажу, твоя работоспособность меня беспокоит. Претензий пока еще нет, но если ты сегодня не съел свой ужин, а ночью не спал, и завтра не съешь и не будешь спать, твоя светлая голова будет плохо работать.
      - Не беспокойся, Алеша, этого не случится.
      - Где гарантия?
      - Завтра я хорошо поем и даже выпью свои фронтовые сто граммов. Говорю вполне серьезно, слово даю.
      - Ну вот, это дело другое, - удовлетворенно говорит Алексей.
      После той ночи, когда погиб штурман Бибиков, Владимира будто подменили. Он затосковал, загрустил, стал плохо есть, спать. Выматывала и напряженная боевая работа, полеты под огнем противника. "Ты выпей, говорил ему Жуков, - и все напряжение как рукой снимет. И поешь хорошо, и поспишь. А сон, сам понимаешь, лучший отдых". Раз сказал, второй. А в третий раз упрекнул: "Все люди как люди, только ты как красная девица". Причем, сказал это в столовой, в присутствии всех. Владимир обиделся: "Я от кого-то слышал, что немецкие солдаты в атаку ходят пьяными..." Жуков спокойно разъяснил:
      - Правильно, ходят, я тоже где-то читал. А вот сравнение, прямо скажу, неудачное. Их поят перед атакой, перед боем. Дурманят, чтобы храбрее были, безрассуднее. Нам же дают после полетов, после боев и только сто граммов. Чтобы снять нервное напряжение, возбудить аппетит. Улучшить сон. И не просто так дают, а па приказу наркома обороны.
      Дождь постепенно утих, поднимается облачность, улучшается видимость. А ночь уже подходит к концу, скоро забрезжит рассвет. И вдруг ракета: сигнал на вылет. Сразу все ожило. Послышались команды, зарокотали моторы, на старт порулили самолеты. Первым взлетел экипаж Бекаревич-Слепов, затем Ломовцев Косарев, третьим Жуков и Константинов. Временной интервал между самолетами пять минут.
      - Курс двести десять! - командует Владимир.
      Временами мимо кабины мелькают одиночные трассирующие пули, пулеметные очереди. Самолет идет низко, высота облаков всего четыреста метров.
      Проходит двадцать минут, и вот уже видна линия окружения, внутри которой находятся наши войска, а с внешней стороны - немецкие. Между ними идет перестрелка, Трассирующие пули и снаряды фейерверком летят с той и другой стороны.
      И вдруг впереди, там, где идет перестрелка, начинают бить "эрликоны". Трассы тянутся вверх, к невидимому в темноте самолету.
      "Эрликоны" - страшный враг самолетов до высоты двух тысяч метров. Спаренные и счетверенные, смонтированные на турельных установках, приводимые в движение небольшим, но сильным мотором, они легко вращаются на триста шестьдесят градусов и бьют очень кучно и точно. Снаряды калибром двадцать миллиметров, снабженные самоликвидаторами, взрываются, пролетев две тысячи метров. Даже не встретившись с целью, но разорвавшись невдалеке, они поражают ее своими осколками, имеющими большую убойную силу.
      В отличие от снарядов других зенитных орудий снаряды "эрликонов" трассирующие, разноцветные, чаще ярко-оранжевые. Ведя огонь по самолетам, немцы используют трассу для прицеливания. Применяют "эрликоны" и в сочетании с прожекторами: направляют огонь по лучу, "схватившему" цель. Но на этом участке фронта прожекторов, очевидно, нет, и самолет, по которому в эту минуту бьют "эрликоны", не виден.
      - Что это, Володя? - беспокоится Жуков.- Неужели кто-то из наших?
      До невидимого в темноте самолета еще пять-шесть километров. Судя по направлению трасс и по тому, как они все больше клонятся к земле, можно понять, что самолет идет на нашу территорию и при этом резко снижается. Но вот трассы угасли. Очевидно, самолет или ушел от обстрела, или упал.
      - Больше некому, Леша, - отвечает Владимир.- Скорее всего Бекаревич, а может, и Ломовцев, сейчас трудно сказать.
      Владимир смотрит вперед и вниз на линию соприкосновения наших и вражеских войск. Наиболее интенсивный огонь - прямо по курсу и справа. Слева, на юге, огня значительно меньше. Местами нет вообще. С высоты эти места будто темные коридоры. "Очевидно, там кольцо окружения еще не замкнулось", - думает Владимир и принимает решение: оттуда, с юга, и надо заходить на костры.
      - Леша, держи левее, обойдем эту огненную карусель, на цель выйдем с юга.
      Они вышли в район цели. По пути их обстреляли, но издали, со стороны. Они не сразу нашли место сброса мешков. Пришлось походить, поискать. Три костра - условный сигнал - оказались в лощине, и с малой высоты, когда обзор ограничен, увидеть их было непросто. Начинался рассвет, и Владимир обнаружил их по уже заметным дымам.
      Сбросив мешки с высоты около ста метров, экипаж развернулся на северо-запад, в направлении, где меньше огня, где не так интенсивна перестрелка между нашими и вражескими войсками. И все-таки их обстреляли. Самолет был заметен на фоне начавшего светлеть неба, и трассы огня шли прямо в него. Пришлось маневрировать, бросать самолет по высоте и курсу. Возвратившись на свою полевую площадку, Владимир спросил подошедшего техника:
      - Бекаревич и Ломовцев пришли с боевого задания?
      - Бекаревич пока еще нет, - ответил техник.- Ломовцев пришел. Ранен. Отправлен в госпиталь.
      Ломовцев и Косарев пришли на избитой до предела машине. На подходе к линии соприкосновения попали в огонь "эрликонов". Маневрировать было трудно, мешал плохо обтекаемый груз. Самолет был изрешечен. Один снаряд, пробив центроплан, разорвался над кабиной летчика. Осколки изранили ему грудь, руки, выбили левый глаз.
      Но Ломовцев не дрогнул, не повернул вспять. Он понимал, как трудно нашим бойцам без боеприпасов, медикаментов, продуктов. Истекая кровью, он все же вышел на костры. И только тогда, когда штурман сбросил груз, Ломовцев взял курс на свою территорию. Когда самолет проходил над линией соприкосновения, немцы вновь обстреляли его. Но Ломовцев уже не маневрировал, не было сил. Он направил машину вниз и шел по прямой до бреющего. Это и спасло. Ему помогал Косарев, он немного умел пилотировать. Так, помогая друг другу, они дошли до Куриловки, приземлились, подрулили к командному пункту. Собравшись с силами, Ломовцев вышел из кабины, доложил генералу о том, что боевое задание выполнено, и упал без сознания.
      - Значит, это их мы и видели, - говорит Константинову Жуков.- Знаешь, почему мы вернулись живыми и невредимыми? Потому что на цель выходили не прямо, не с востока, а с юга. Благодаря тебе, Володя.
      На следующую ночь они опять возили мешки. Теперь уже с минами. Зениток и прожекторов не было, но огонь "эрликонов" был очень плотным. Спасала темнота, кроме того, экипажи ходили высоко, около тысячи метров. Снижались спиралью непосредственно над кострами. Мешки сбрасывали с высоты сто метров. При свете луны хорошо было видно окопы, траншеи.
      И еще одна ночь, третья, последняя, когда возили мешки. На этот раз в них были снаряды. Опять били "эрликоны". Прорвавшись сквозь огонь, экипаж Жукова вышел на Лозовеньку, затем на костры. Мешки сбросили с высоты пятидесяти метров, даже немного пониже. Они упали у самых костров. Выпустив ракету, Владимир увидел, как туда бежали наши солдаты.
      - Держитесь, друзья! - крикнул он что было силы.
      Это был их последний полет на транспортировку грузов. Через несколько дней стало известно, что войска из окружения вышли.
      "Дорогая сестренка, - пишет Владимир Тамаре, - вот я и воюю. Совсем по-иному все себе представлял. Фронтовики, встречаясь до этого с нами, говорили прежде всего о тактике - и правильно делали, - но никто ничего не сказал о чувствах и нервах, о том, как надо бороться с самим собой и долго ли продлится такое состояние, когда ничего не идет на душу - ни сон, ни еда. Конечно, не все одинаково чувствуют, одинаково переживают. Например, командир мой на задания ходит, как на работу, - спокойно, уверенно. И я в воздухе не теряюсь, соображаю, и делаю все что положено, и даже неплохо, а после полетов ни поесть не могу, ни уснуть.
      Троих уже потеряли. Это ужасно, терять товарищей. Сегодня ты видел его, вместе с ним завтракал, и сегодня его не стало... Воюем мы хорошо, нас хвалят, объявляют нам благодарности".
      Аэродром Тимоново по-прежнему остается основным для полка майора Хороших. Хутор Портянкин - аэродромом подскока. В Куриловке сидеть уже небезопасно, немецкие войска наступают. Направление - Донбасс. Через Изюм, Славянск, Краматорск.
      Полку поставлена задача: разведать дороги восточнее и юго-восточнее Харькова и прилежащие к нему населенные пункты: Рогань, Чугуев, Печенеги. Там противник скапливает силы, оттуда началось его наступление.
      - Идем в самое пекло, - говорит Жуков.
      Владимир молчит, только согласно кивает. Молча кладет в кабину четыре светящие бомбы и четыре осколочные. "Леша, я готов..." Жуков взлетает, выходит на участок дороги Котовск - Старый Салтов - Непокрытая - Харьков. Владимир внимательно смотрит вниз. Пока ничего особенного, отдельные автомашины, идущие к линии фронта и обратно. Ночь лунная, видимость хорошая, высота семьсот метров.
      Подошли к восточной окраине Харькова. Здесь темнее - с запада натекает облачность, прикрыла луну. Владимир бросает светящую бомбу. На участке дороги Непокрытая - Харьков видны отдельные автомашины.
      Осветили шоссе Харьков - Рогань, увидели колонны автомашин и танков, идущих из Харькова. Подойдя к Рогани, попали будто в огненный ад. Шары "эрликонов" мелькают мимо машины, взрывные волны зенитных снарядов швыряют ее с крыла на крыло.
      - Маневрируй, Леша! - кричит Владимир. Просто так кричит, на всякий случай, ибо Жуков уже маневрирует, резко меняет курс и высоту. Владимир бросает светящую бомбу, за ней летят четыре осколочные, листовки. Освободившись от груза, Владимир хватается за пулемет, начинает стрелять.
      Потом он осветил дорогу между Роганью и Чугуевом, обнаружил колонны моторизованных войск. И снова, несмотря на огонь с земли, считал и записывал количество машин, направление их движения, время...
      Подошли к Чугуеву. Облачность все ниже и ниже. Высота четыреста метров. Темно. Жутковато: вдруг подобьют. С такой высоты далеко не спланируешь, тут и упадешь, - прямо в лапы к фашистам. Но на сердце уже полегче: Харьков позади, огонь вроде бы поутих... И вдруг перед самым мотором - трассы красных шаров "эрликонов". Жуков, чтобы не ткнуться в трассу, непроизвольно убрал газ - сработал инстинкт самосохранения, - но так резко, что мотор чуть не заглох. В тишине Владимир услышал резкие, будто удары бича, хлопки: невдалеке от машины рвались снаряды.
      Когда прошли Чугуев, сзади ударили лучи прожекторов. В ярком, слепящем свете засверкали плоскости, воздушный винт, межкрыльевые стойки, расчалки. Даже сам воздух. Кажется, все охватил огонь. Но ни летчик, ни штурман не растерялись. Жуков, дав мотору полную мощность, пошел со снижением. Владимир, повернувшись в кабине навстречу слепящим лучам, схватился за пулемет, начал стрелять. Уходя от прожекторов, внезапно попали в зону разрывов снарядов "эрликонов" - ярких, сверкающих, как фейерверк, вспышек. "На Чугуевский аэродром выскочили", - догадался Владимир и пожалел, что не было больше светящих авиабомб. Но ничего, раз аэродром защищен, значит, на нем есть самолеты. Так он и доложит после разведки.
      Выйдя из зоны зенитных установок и прожекторов, взяли курс на Печенеги, пошли с набором высоты. Населенный пункт, оказавшийся на линии фронта, горел.
      Результаты разведки Жуков и Константинов доложили начальнику штаба полка. Возвратившись к самолету, осмотрели его вместе с механиками. В плоскостях, фюзеляже, хвостовом оперении насчитали более десятка пробоин.
      - Легкие ранения, - пошутил летчик, - жизненно важные места самолета не задеты. Можно сказать, отделались легким испугом.
      - Новая боевая задача: воздушный налет на центральный харьковский аэродром Сокольники. Временной интервал между самолетами - три минуты. Первым взлетает сержант Панферов со штурманом младшим лейтенантом Гаркушей, вторым - Жуков с Константиновым...
      Так сказал командир полка, и Владимир почувствовал, как засосало под ложечкой, а по спине побежал холодок. Сокольники - это огненный ад, это кольцо прожекторов и зениток вокруг аэродрома. Там лучи постоянно шарят по небу, постоянно стреляют зенитки, подкарауливают наши бомбардировщики, совершающие налеты на фашистский аэродром. Владимир не раз видел их горящих и падающих. Думал: неужели и нам придется летать в это пекло? И вот пришлось...
      Получив задачу, они идут к своему самолету. Идут не спеша, думают.
      - Леша, - говорит Владимир, - заберемся повыше. Запас высоты не помеха. Чем выше, тем меньше сила света прожекторов, тем меньше вероятность попадания зениток. Наберем тысячу метров, на цель зайдем с приглушенным мотором. После бомбежки сразу пойдем на массив леса, зениток там, наверное, нет. Потом возьмем курс на восток. Возьму пару светящих авиабомб. Для освещения цели они не понадобятся, я сброшу их, когда нас осветят прожекторы.
      Жуков молча кивает: согласен.
      И вот они в воздухе. Высота тысяча метров, а до Харькова еще километров пятнадцать.
      - Леша, давай повыше. Набери еще метров двести.
      До цели осталось полтора-два километра. Владимир видит аэродром, видит на нем огни - фары снующих автомашин. Идет работа, подготовка к вылетам. Поспешно через борт выбрасывает листовки. Пусть их читают немецкие солдаты, одурманенные Геббельсом!
      - Леша! Держи немного правее... Так, хорошо. Планируем!
      Впереди вспыхнул прожектор, поднялся яркий луч, зашарил по небу. За ним второй, третий, четвертый... В одном из лучей вдруг засветился У-2. "Машина Панферова", - подумал Владимир. К ней потянулись другие лучи, и вот она уже в их перекрестии, вокруг засверкали взрывы снарядов зенитных орудий.
      Владимир видит, как маневрирует летчик, как штурман сбросил светящую бомбу, но бесполезно, прожекторы держат цепко, "эрликоны" бьют точно. Самолет идет уже по прямой, со снижением, его сопровождают огнем.
      - Куда он пошел?! - кричит Жуков.- Почему на запад?
      - Леша! Он не идет, он падает...
      В самом деле, самолет планирует все круче и круче, вот он уже пикирует, кренится влево. И не видно, чтобы летчик пытался вырвать его из падения. Все ясно: пилот или убит, или ранен. Самолет ушел во тьму, будто в воду канул, - ни вспышки, ни дыма.
      Владимир смотрит вперед. В лунном свете вырисовывается овал аэродрома, угадываются самолетные стоянки, капониры, в которых укрыты машины.
      - Леша! Левее держи. Левее...
      Владимир бросает бомбы. Серией - четыре ФАБ-50 одну за другой. Внизу, там, где стоят машины и мелькают огни, полыхнули четыре взрыва. И сразу поднялись прожекторы, зашарили по небу.
      - Леша! Разворотом вправо на север!
      Владимир одну за другой бросает светящие бомбы. Самолет, резко снижаясь, несется курсом на север, во тьму. Скорость растет. Гудят ленты-расчалки. Вибрируют плоскости. Лучи машину было настигли, но сразу же потеряли. "Эрликоны" стреляли мало.
      - Вот она, Леша, тактика! - кричит Владимир.- Кстати пришлась, помогла.
      Верно, тактика помогла. Когда экипаж уносился курсом на север, над фашистским аэродромом появился еще один самолет, третий после Панферова и Жукова. Он и отвлек внимание зенитчиков. И это была тактика, прием, продуманный майором Хороших. Так экипажи и помогали друг другу: второму третий, третьему - четвертый...
      Однако во втором вылете ранее взятый ритм не выдержали, принцип беспрерывного воздействия на противника нарушили. Кто-то, идущий перед экипажем Жукова, или взлетел ранее назначенного времени, или держал большую, чем положено, скорость, и когда Жуков с Константиновым подошли к аэродрому, над ним никого уже не было. Понятно, что внимание прожектористов и зенитчиков было приковано к восточному сектору, к тому самолету, который должен оттуда появиться. И только случай помог экипажу выйти на цель раньше, чем их осветили прожекторы, сбросить бомбы раньше, чем открыли огонь зенитки.
      Этот случай - взлетающий с аэродрома фашистский
      бомбардировщик. Гул его мощных моторов заглушил слабый рокот самолета У-2, подошедшего с востока. Владимир, увидев огни, бегущие по взлетной полосе, решил по ней и ударить, вывести ее из строя, помешать взлетать очередным самолетам. Но едва он успел сбросить серию бомб, как все вдруг заблестело, слепящие лучи ударили, будто физически, ошеломили. И тут же послышались взрывы снарядов зениток, замелькали шары "эрликонов".
      Страх сжал сердце, парализовал волю. Но лишь на мгновение. Владимир сразу взял себя в руки, сосредоточился. "Леша! Разворот вправо!"
      Штурман четко ощущал маневры машины: влево, вправо, вниз, вверх... И вдруг что-то новое, непонятное. Его то вдавливает в сиденье, то отрывает от него, то прижимает к борту... Луна появляется то справа, то слева, то снизу...
      Догадка сжимает сердце: летчик потерял пространственную ориентировку, самолет беспорядочно падает. А вокруг мелькают шары "эрликонов", приглушенно хлопают взрывы снарядов. Бьется в созании: "Сейчас попадут... Сейчас загоримся... Сейчас..."
      - Леша! Держи на север!
      Владимир знал, что их самолет находится на окраине аэродрома, знал, что дальше, на север, прямо от границы аэродрома, простирается спасительный лес, там нет зениток, и считал, что именно туда и надо уходить от огня, от прожекторов. И надеялся, что летчик удержит машину, не даст ей упасть, выведет ее из зоны обстрела Но летчик был ослеплен, и неуправляемый самолет то неуклюже лез вверх, то скользил вниз, то вращался через крыло, неотвратимо снижаясь...
      Их спас случай. Немцы, очевидно, посчитали, что с ними покончено, что летчик убит и самолет вот-вот разобьется. По мере его снижения прожекторы гасли, сначала отдаленные, потом и те, которые были ближе. Вот наконец последний луч погас, самолет оказался в темноте. И летчик "прозрел", садаптировался. Владимир вдруг почувствовал, как заходили педали ножного управления, как ожила и двинулась в сторону ручка, увидел, как самолет постепенно выровнялся, пошел по прямой, набирая скорость.
      В горизонтальный полет они вышли над самыми верхушками деревьев...
      "Мы спасены", - подумал Владимир, постепенно приходя в себя, оправляясь от потрясения. До последнего мгновения он ждал удара о землю.
      s Володя, ты жив? - слышится голос Жукова.
      - Жив, - отвечает Владимир, - а ты как, не ранен?
      - Да нет, вроде бы все нормально, - говорит Жуков и предполагает:- А самолет у нас, наверное, как решето.
      Когда они возвратились, в самолете не оказалось ни единой пробоины.
      Кончилась весна, пришло лето. Полк продолжал совершать налеты на харьковский аэродром. В первую июньскую ночь Жуков и Константинов сделали три вылета. В первом что-то подожгли, самолет или бензозаправщик. Горел сильно, ярко и долго. Так говорили прилетающие экипажи. Огонь зениток немного ослаб, стал не таким интенсивным и плотным. Очевидно, часть боевой техники ушла с наступающими войсками фашистов.
      Налеты на аэродром чередуются с вылетами на разведку - нужны данные о продвижении войск противника, с полетами на бомбежку его живой силы и техники, складов с горючим и боеприпасами. В район Кочеток, Пятницкое, Тетлега Жуков и Константинов сделали три вылета, взорвали склад боеприпасов.
      В ночь на 4 июня с боевого задания не вернулись два экипажа: летчик Дунин со штурманом Михеевым, другом Владимира, и заместитель комэска Заплаткин со штурманом Кувичко...
      10 июня полк распрощался со старым, обжитым аэродромом хутор Портянкин, к нему приближалась линия фронта. Утром после ночной работы собрались в столовой. Вспоминали погибших: Панферова и Гаркушу, Дунина и Михеева, Заплаткина и Кувичко. Ничего не известно о Шибанове и Маркашанском. Может, погибли, а может, еще придут... Настроения не было. Есть не хотелось. Косарев отодвинул на середину стола свои фронтовые сто граммов, предложил:
      - Пейте, кто хочет...
      Все промолчали. Никто не хотел. Владимир улыбнулся: "Жаль, Слепова нет, он бы это дело так не оставил. Но он еще придет. Он еще выпьет... Поднимет нам настроение...".
      - Слепов уже не придет, - тихо сказал Косарев.
      - Как это не придет? О Бекаревиче и Слепове ничего не известно. Или уже известно? - спросил Константинов.
      Он действительно все эти дни ждал, что Слепов вот-вот появится, и именно к ужину. Войдет и скажет своим хрипловатым басом: "Привет, друзья! Признавайтесь, кто все это время пил мои фронтовые?"
      - Давно известно, Володя, - сказал Косарев, - они же сгорели. У меня на глазах. И Ломовцев видел...
      После ужина, когда пришли на стоянку, начался дождь и продолжался до рассвета. Надо улетать, спасать самолеты, а облачность опустилась до верхушек деревьев. Утром дождь немного утих, улучшилась видимость, и командир принял решение: лететь. Летчики и штурманы полетели, а техники и все, кто не летает, пошли пешком. Их повел штурман Морковкин.
      - Встретимся в Тимоново, - сказал ему командир и пожелал доброго пути.
      В сердце - горе и гнев
      Беда пришла неожиданно. Из части, в которой служил Василий, прислали письмо. Сообщили, что политрук Лазарев при посадке на подбитой машине потерпел аварию, в тяжелом состоянии отправлен в госпиталь в Пермь.
      Тамара едет в Пермь. Поезд идет медленно, подолгу стоит на разъездах, пропуская воинские эшелоны. Мимо окон вагона проплывают лесные массивы, станции, переполненные народом. Война... Воспоминания о прошедшем и греют, и холодят, и бередят все наболевшее.
      ...Осень 1940 года. Василий учился в авиашколе, писал, что очень скучает по дому, по Верочке, а больше всего по Тамаре. Хорошо, если бы она была рядом. Теоретические занятия у него закончились, экзамены сданы, теперь он летает. Полеты идут через день, чередуются с днями предварительной подготовки. Вечерами он свободен, если не назначен в наряд или на дежурство. Может, Тамара приедет? В аэроклубе сейчас особенно делать нечего. Группу она выпустила, новый набор будет заниматься теорией. Полеты начнутся в мае. А до мая она свободна. Командирские занятия? Они же проводятся не часто, от силы три раза в месяц. Потом наверстает упущенное. Пусть Тамара поговорит со своими начальниками, писал Василий, может, пойдут навстречу, отпустят.
      Тамара пришла к командиру отряда, показала письмо. Мельников помолчал, подумал, оценивая сложившуюся ситуацию. Тамара не проронила ни слова, зная, убеждать бесполезно, просить тоже. Как он решит, так и будет. А решит он обязательно правильно. Вот уже и решил: разгладились складки на лбу, залучились в улыбке глаза.
      - Надо, Константинова, ехать. На два-три месяца. Потребуешься раньше, вызовем.
      И Тамара поехала.
      Недели две она жила безмятежно, счастливо. Осень была уже поздняя, но погода стояла хорошая, сухая. Вечерами Василий и Тамара бродили по городку, говорили о доме, о Верочке, Чувства добрые и светлые, навеянные тишиной и покоем, охватывали душу, будили воспоминания. Конечно, если муж и жена летчики, если оба не мыслят жизни без неба, то разговоры о полетах и самолетах не сходят с уст, нескончаемы. Вспоминали старых друзей, говорили о новых, Тамара - о тех, с кем вместе летает в Калинине, Василий - о тех, кто здесь, в авиашколе.