Над горящей землей

      - Позади, товарищ генерал, откуда заходили на посадку.
      Генерал молча идет в темноту, в направлении, куда указал Мелешков. Бушуев подходит к Константинову, говорит:
      - Или генерал здесь впервые, или это не Мало-Ивановка.
      Владимир оглянулся вокруг. Хоть бы кто-нибудь пришел сюда из деревни! Кто-нибудь! Сам он уверен, но чтобы уверились летчики, штурманы, надо, чтобы кто-то сказал, подтвердил, что это Мало-Ивановка. Неужели здесь нет воинской части? Есть, безусловно. Не просто же так, не в деревню прилетел генерал. Кто-то должен сюда приехать, встретить его.
      И точно, ночную тьму прорезал свет фар автомашины. Она приближается. Подъехала. В легковушке, кроме шофера, сидят два человека.
      - Где генерал Никишов? Вы привезли его?
      - Привезли. Он напрямую пошел, в деревню.
      - А полковник?
      - Здесь, сейчас подойдет.
      Вопросы приехавших были ответом на главный вопрос. Осталось последнее. Владимир шагнул к машине, спросил:
      - Почему нас никто не встретил, не обозначил аэродром, место посадки?
      Вместо ответа последовал вопрос:
      - Сколько времени вы летели до Мало-Ивановки?
      - Два часа тридцать шесть минут, - ответил Владимир.
      - А должны были сколько?
      - Сорок пять...
      - В том-то и дело. Команда вас не дождалась...
      Пришел полковник, и машина уехала. Экипажи разошлись по самолетам. Владимир достал из фюзеляжа чехол, расстелил его под крылом самолета, сел, прислонившись спиной к колесу. Шумело в голове, все болело: руки, ноги, плечи, спина. Подумал: "Будто всю ночь землю копал". Подошел Мелешков, сел рядом.
      - Спасибо, Володя, выручил. До чего же ты все-таки цепкий.
      Приятно, конечно, когда тебя хвалят, благодарят, но что на это ответишь? Ничего. Владимира интересует начало всех неприятностей, сложностей. Почему Мелешков отстал от группы сразу же после взлета, почему Потапкин и Томашевский, ведущий экипаж, потерял ориентировку, как только встали на маршрут.
      - Друг мой! Так ты же ничего не знаешь! Все было иначе, все по-другому.
      - Как по-другому? Поясни.
      Оказалось, что Потапкин, взлетевший первым, попал под обстрел противника. На самолете была повреждена маслосистема, и летчик вынужден был приземлиться на своем аэродроме. Но Мелешков этого не видел. Потапкин, попав под огонь, выключил аэронавигационные огни. Когда к Мелешкову, взлетевшему вторым, пристроились два самолета, он волей-неволей оказался ведущим. Но вести группу не мог, у него не было штурмана. Поэтому роль ведущего он передал экипажу Бушуева. "Знал, что ты приведешь туда, куда надо", - убежденно говорит Мелешков Константинову.
      - А как же Потапкин? - спрашивает Владимир.- Он же сел на свою точку, почему же оказался здесь, в Мало-Ивановке?
      - Неисправность была небольшая, - отвечает Мелешков, - трубку заменили, и все, экипаж пошел по маршруту. На Мало-Ивановку они вышли не сразу, не пошли. Покружившись в этом районе, решили пойти на Волгу, а от нее, от какого-нибудь характерного ориентира - на Мало-Ивановку. Уже было пошли, но увидели вашу иллюминацию и подоспели как раз к моменту посадки. Ты, Володя, всех выручил... И меня, когда я отстал в момент разворота.
      ...Резковато Бушуев пошел в вираж, Владимир это заметил. Оторвавшись от строя, Мелешков заметался, надеясь увидеть огни самолета. Увидел и понесся вперед. Но далеко не ушел, вовремя заметил ошибку - крупную звезду принял за выхлопные огни из мотора. Посмотрел на компас и обомлел: летит курсом на запад, к фашистам.
      - Представляешь, куда бы я увез генерала. В пот бросило, так перепугался. Сколько раз в прожектора попадал, под огонь зенитных установок, но такого страха, как в этом полете, никогда не испытывал. Развернулся я и обратно, на восток. Иду и... глазам не поверил, вижу ракеты. Понял: меня ищете.- Мелешков помолчал и добавил: - Большое мы дело сделали, ответственное, и главная роль в этом деле твоя, Володя. Представляешь, несколько сот автомашин с минами, снарядами, с пополнением ждали, когда им дадут команду...
      - Что здесь, Саша? Почему именно сюда надо было доставлять генерала?
      - Точно не знаю, но, кажется, здесь один из узлов связи Сталинградского фронта, а генерал Никишов - начальник штаба фронта.
      Мелешков говорил что-то еще, но Константинов его не слышал. Сморенный непомерной усталостью, он засыпал, и ему виделось какое-то здание - клуб или школа, и что он стоит у этого здания, у полузакрытой двери, и видит большую ярко освещенную комнату. В комнате стоит генерал и что-то диктует девушке-телеграфистке. Тот самый генерал, которого они привезли в Мало-Ивановку: лицо его строго и сосредоточенно, в руках телеграфные ленты. К нему то и дело подходят военные, что-то ему докладывают, показывают какие-то бумаги, он их просматривает, отдает распоряжения, приказания и снова диктует. Аппарат стучит, стучит, и стук этот постепенно переходит в рокот сотен моторов автомашин, в рокот идущих автоколонн.
      Владимир видит их с высоты. Он летит над вьющейся лентой реки и видит дорогу. Дорога идет по бугристому берегу, то приближаясь к ней, то удаляясь, и по всей ее длине, насколько хватает глаз, то опускаясь в овраги, то появляясь на склонах холмов, идут колонны автомашин. Идут к Сталинграду.
      Сталинград
      24 августа 1942 года полк перебазировался в Новоникольское, на площадку, расположенную в пятидесяти километрах северо-восточнее Сталинграда, на левом, то есть восточном, берегу Волги.
      - На новом месте начнем и работать по-новому, - сказал командир полка.- Я имею в виду порядок докладов и донесений о выполнении боевых заданий. Как у нас это делается? Возвратившись из полета, экипаж докладывает: "Создал очаг пожара..." А если пожара не видели? Получается, что докладывать нечего. Вышестоящий штаб требует конкретных докладов. Например: уничтожен прожектор, автомашина, орудие; подбит или сожжен танк, рассеяно до взвода пехоты.. То есть мы должны докладывать о действительно нанесенном уроне.
      Как и ожидал Владимир, Бушуев не промолчал:
      - Главное, как я понимаю, это доложить. А сжечь, подбить, уничтожить...
      Хороших знает своих летчиков, знает, кто чем дышит, кто на что способен. Он уже знал, что первым возмутится Бушуев, именно потому и возмутится, что главное для него не доложить, а уничтожить. А вот как это установить, он пока что не ведает, и это злит его, выводит из равновесия.
      - Главное, товарищ Бушуев, не фиктивный доклад, - поясняет майор Хороших, - а строгий отчет о боевой деятельности и строгий контроль. Об организации контроля нам и надо подумать, а вам с Константиновым в первую очередь.
      - Почему именно нам?
      - Как наиболее опытным, имеющим большее, чем у других, количество вылетов.
      Идею майора Хороших подхватывает старший политрук Николай Аркадьевич Остромогильский, новый заместитель командира полка по политчасти.
      - А что, это мысль! Пусть подумают, посоветуются и вам, товарищ командир, доложат. Мы тоже подумаем, обсудим, и наиболее приемлемые варианты вынесем на партсобрание. Проведем его через два дня, ибо дело не ждет.
      Идет открытое партийное собрание. И коммунисты здесь, и комсомольцы. Майор Хороших выступил с докладом. Он напомнил о требовании вышестоящего штаба, отметил, как глубоко, по-партийному восприняли вопрос о контроле летчики и штурманы, как активно, с пониманием дела обосновывали свои предложения.
      - Теперь все это вылилось в определенную систему, правила, о которых мы сейчас и поговорим, обсудим. На наш взгляд, наиболее приемлемым является совместное предложение летчика Бушуева и штурмана Константинова. Кроме того, у Бушуева есть отдельное предложение, с которым я не согласен. Не буду их повторять, надеюсь, товарищи выступят сами и все нам расскажут.
      Выступает Константинов. Суть его предложения: сзади идущие экипажи контролируют работу впереди идущих. Этот вариант контроля он считает наиболее приемлемым, целесообразным.
      - Что у нас получается? - говорит Владимир.- Представьте, я пришел на объект, осветил его, обнаружил цель, запомнил ее место в системе характерных ориентиров, расположенных здесь же. А бомбы бросаю уже в темноте. Почему? Потому что, пока летчик совершает маневр для выхода на боевой курс, пока я прицеливаюсь, САБ уже гаснет. Что я увижу в темноте после бомбометания? Только очаг пожара, если он создан. А может, я уничтожил орудие, прожектор или подбил танк, может, мои бомбы попали в скопление техники, но ничего не зажгли. Кто это может увидеть? Экипаж, идущий сзади. Осветив местность для поиска цели, он может увидеть ущерб, нанесенный мною. Если при подходе к переправе меня ловили три прожектора, а его только два, могу я сказать, что один уничтожен мной, если я стрелял по нему? Могу. То же можно сказать о зенитках, о другой технике...
      Владимир говорит, что для этого надо установить твердый порядок очередности вылетов. Каждый должен знать, за кем он летит, кого контролирует. Результаты записывать, а после посадки докладывать их экипажу, работу которого контролировал.
      Для освещения целей Владимир предлагает применять более крупные светящие бомбы - САБ-15, САБ-25 - и бросать их с большей, чем обычно, высоты. Они имеют большой конус света и дольше горят. Еще лучше, если освещение целей будут выполнять специально выделенные для этого экипажи. Это даст возможность заранее увидеть цель, заранее, с ходу, без лишних маневров встать на боевой курс, точно прицелиться, точно отбомбиться и увидеть результаты своей работы. Правда, это потребует большего наряда и сил и средств, но это и окупится результатами.
      Это было глубоко продуманное выступление. Чувствовалось, говорит зрелый штурман, мастер своего дела. Больше того, человек, умеющий думать, умеющий решать сложные проблемы. Это все поняли. И поняли то, что именно так должна решаться задача, поставленная вышестоящим штабом. В поддержку Константинова выступили штурман Герман Смирнов, комиссар эскадрильи Борлаков, заместитель командира эскадрильи Субботин, другие летчики, штурманы.
      Выслушав всех, командир полка сразу подвел итог.
      - Считайте, - сказал майор Хороших, - что предложение Бушуева и Константинова утверждено. Еще до собрания, после предварительного обсуждения этого варианта, я говорил с командиром дивизии, он одобрил и сказал, что опыт будет распространен во всех полках. Мы, как говорится, первооткрыватели, и, признаюсь, мне это очень приятно.
      Выступает Бушуев. Он предлагает новый тактический прием поражения цели. Слушая своего командира, Владимир вспоминает предысторию этого приема. Однажды экипаж получил задание нанести удар по скоплению вражеской техники, сосредоточенной на окраине небольшого леска. В таких случаях, когда цель расположена на определенной площади, бомбят прямо по площади, рассчитывая на большую вероятность попадания. Однако Бушуев был иного мнения:
      - Не резон бросать бомбы куда попало. Бить будем только по цели: по танку, орудию, автомашине.
      И так было нередко. При подсвечивании площадного объекта бомбового удара Бушуев требовал разыскивать отдельные цели, снижаться, бомбить с малых высот. Это было очень опасно - принимать весь огонь с земли на себя, но зато, выполнив боевое задание, Владимир чувствовал удовлетворение, знал, что врагу нанесен реальный ущерб. Однако об этом, как они договорились, никому ни слова. Знали: командир запретит этот, может, и оправданный, но очень рискованный прием. И вот теперь, воспользовавшись сложившейся обстановкой, Бушуев решил, что его тактический прием может стать официальным, узаконенным. Он доказывает необходимость бомбить с малых высот, с бреющего полета, применяя взрыватели замедленного действия, расстреливать противника в упор из пулемета.
      Майор Хороших молчит, только лишь хмурится. Молчат летчики, штурманы. Понимают, с каким это связано риском. Но есть и такие, которым идея понравилась. Командир это видит по их оживленности, по огонькам в глазах. Чувствует, промолчи он, самый старший из командиров, и у Бушуева найдутся последователи. Встает, выходит из-за стола. Видно уже, он не хочет сказать: "Запрещаю". Опытный воспитатель, он понимает: нельзя рубить инициативу под корень, нельзя бить по самолюбию, если дело имеешь с людьми, да еще такими, как Дмитрий Бушуев. Его не очень любят в полку. За резкость суждений, за прямоту не всегда и не всем приятную, но его уважают как умелого летчика, командира (он уже возглавляет звено), и Хороших подходит к делу дипломатически, осторожно.
      - Ничего не скажешь, предложение бить противника с малых высот заманчиво, оно обещает большой эффект, точное поражение цели, - говорит командир полка, - но будем говорить прямо, не всем это под силу, не всем по плечу такая задача. Экипаж Бушуев - Константинов - опытный экипаж, но сколько таких, которым еще надо учиться. И тактика, предложенная Бушуевым, для них просто гибельна. А опытные от случайностей застрахованы? Нет. Пули не щадят никого, и если каждый полет и так связан с риском, опасностью, зачем же рисковать беспредельно? Зачем терять людей, если в этом нет особой нужды?
      Бушуев молчит - сердитый, несогласный, непримиримый. Владимир, глядя на него, понимает: он не отступится, он будет делать по-своему.
      Аэродром Новоникольское расположен близ села того же названия, на заливном лугу, между основным руслом Волги и речкой Соленый Ерик. Далее на восток идут солончаки и озеро Баскунчак, тоже соленое. Чтобы лужок, занятый стогами сена, сделать аэродромом, стога расположили в определенном порядке, как с целью маскировки от воздушных разведчиков, так и с целью освобождения площади для летной работы. Самолеты расположили севернее аэродрома за старицей - узкой протокой, укрыв их в небольшом лесу. Перед наступлением темноты экипажи выруливают из леса, взлетают и, "перепрыгнув" старицу, сразу же приземляются на аэродроме. Закончив боевую работу, снова "прыгают" за старицу.
      Чтобы отвлечь внимание воздушных разведчиков, невдалеке от основного аэродрома оборудовали ложный. Там находится боец-наблюдатель. С наступлением темноты он зажигает плошки, изображающие посадочный знак, и, слушая небо, передает на основной аэродром данные о воздушной обстановке. Получив информацию о том, что "самолет противника идет от меня к вам", на основном аэродроме финишер прикрывает плошки, самолеты, находящиеся в воздухе близ аэродрома, уходят в зоны ожидания, выключают аэронавигационные огни, а те, что на земле, временно задерживаются со взлетом.
      Услышав гул немецких бомбардировщиков, наблюдатель, стараясь привлечь их внимание, стреляет ракетами. Нередко немцы "клюют" и попадаются на удочку - бомбят ложную точку.
      Когда немецкие бомбардировщики Ю-88 стали донимать полк своими налетами, экипажи стали работать с площадок, расположенных восточнее аэродрома Новоникольское. Площадки ровные, обширные, садись и взлетай в любом направлении. Только найти их трудно. Местность безориентирная, не за что зацепиться глазу. Особенно трудно в мглистые ночи. Но вот пришло облегчение. Каждый полк получил зенитный прожектор-маяк. Установленный в четырех-пяти километрах от аэродрома, он дает определенный сигнал покачивание луча, круговые движения, мигание. Сигналы подаются через определенные промежутки времени. Экипажи, выйдя на луч прожектора, легко потом находят свою полевую площадку.
      Обстановка все сложнее, труднее, накаленнее. Немцы прорвались к Центральному аэродрому, заняли авиагородок. Целью для своих же бомб стал Сталинград. Город горит. Это видно от Новоникольского, с расстояния пятидесяти километров. Экипажи, летя на задание, проходят над горящим Рынком и Спартановкой. В них наши войска. Рядом, чуть севернее, - немцы. Оттуда поднимаются лучи прожекторов. В них попадают СБ, ДБ-3, Р-5, У-2. По ним бьют зенитки. Они отстреливаются. Видны трассы, идущие снизу и сверху навстречу друг другу.
      На земле, там, где фашисты, - непрерывные вспышки ракет. Ракетами немцы обозначают себя, оберегаются от ударов своих бомбардировщиков. Ракетами дают направление на наши войска, наводят на них свою авиацию. Видно, как самолеты бомбят сериями по шесть - восемь бомб. Наши тоже бомбят, определяя место противника по его же ракетам. В небе почти постоянно горят светящие бомбы. Наши горят белым цветом, немецкие оранжевым. Непрерывно идет перестрелка.
      Экипажи У-2 пролетают над городом. Горят дома. Языки пламени рвутся из окон. Рушатся крыши - всплески огня и дыма, будто разрывы бомб. От кирпичных домов остаются только коробки. Огонь ведут дивизионы "катюш". Трассы идут с левого берега, из-за Волги, смерчем проносятся мимо летящих машин. Мелькают выхлопные огни моторов своих и чужих самолетов. В небе тесно. Как-то раз в свете САБ Владимир насчитал девять бомбардировщиков. В одну из ночей видел, как в воздухе столкнулись два самолета. Сцепившись намертво, летели они к земле огромным, ярко пылающим факелом.
      На правом высоком берегу Волги гитлеровцы зажгли нефтеперегонный завод и нефтехранилище. Горит страшно, со взрывами. Столбы пламени поднимаются на триста-четыреста метров, дыма - до тысячи. Летать в этом районе трудно: машину бросает, как в сильную болтанку, гарь разъедает глаза, мешает дышать, смотреть. Когда взрывались цистерны, горящая нефть потоками устремилась с высокого берега в Волгу, и продолжает гореть на воде. Все в огне: земля, вода, небо.
      Линия фронта местами проходит по городу. Нейтральная полоса - одна из улиц. На одной стороне наши войска, на другой - гитлеровцы. Летчики бомбят отдельные дома, площади. Летают, пользуясь не картой, а планом города. Бросая бомбы, снижаются до минимально безопасной высоты.
      Если посмотреть поденную запись летной работы Владимира Константинова, то можно увидеть, что в течение каждой ночи больше был в воздухе, чем на земле.
      18 сентября вместе с Бушуевым бомбили скопление танков, живой силы и техники врага на станции Гумрак. Совершили пять вылетов, в воздухе пробыли шесть часов.
      19 сентября летали на разведку войск противника, движущихся от донских переправ к Сталинграду. Летали большую часть ночи. Помешал дождь. До своего аэродрома не дошли, сели на ложном. В воздухе пробыли четыре часа.
      20 сентября бомбили скопление танков в районе населенного пункта Городище. Совершили шесть боевых вылетов. В воздухе пробыли семь часов.
      21 сентября бомбили скопление живой силы и техники на северо-западной окраине Сталинграда. Совершили шесть боевых вылетов, в воздухе находились шесть часов.
      И вот новая задача. В полку ей дали название: "Операция "мешки".
      В конце сентября, когда начались заморозки, немцы, выйдя по реке Царица к Волге, расчленили находившуюся здесь нашу группировку войск. Южнее и севернее Царицы возникли изолированные друг от друга участки обороны. По обычным дорогам к ним уже не проедешь, их контролируют немцы. По Волге тоже, она под обстрелом артиллерии и ударами авиации. А людям нужно и продовольствие и боеприпасы. Так возникла проблема снабжения. На транспортных самолетах ее не решишь. Днем посбивают вражеские истребители, а ночью - зенитки. На бомбардировщиках тоже ничего не сделаешь. Для сброса мешков у них велика скорость. Они не могут действовать с малых высот, а с больших грузы не попадут на плацдарм ограниченных размеров.
      И командование сделало выбор, остановилось на 709-м полку легких ночных бомбардировщиков. Майору Хороших сказали:
      - Если сегодня ночью вы не подбросите бойцам продовольствие, завтра они будут сражаться голодными.
      И вот уже идет митинг. Выступает комиссар Остромогильский.
      - Там, на плацдармах, стоят бойцы 62-й армии. Стоят насмерть. Они сказали: "За Волгой для нас земли нет". Они погибнут, но слово свое сдержат, не отступят. Им тяжело. Положение осложняется с каждым днем. Гитлеровцы получили приказ во что бы то ни стало взять Сталинград. Они мечтают о зимних квартирах и яростно рвутся вперед. Но Родина нам приказала: "Ни шагу назад! Стоять!" В Сталинграде решается судьба Отечества, и сейчас самый ответственный момент. Враг измотан, обескровлен, и недалеко то время, когда он выдохнется окончательно. Это понятно всем, и именно поэтому бойцы в неимоверно трудных условиях проявляют величие духа, показывают чудеса храбрости. И мы их поддержим!
      Чтобы выполнить задание, полк с Новоникольского
      перелетел на аэродром Средняя Ахтуба, расположенный в двадцати пяти километрах восточнее Сталинграда. Этот аэродром ближе, чем Новоникольское, от центрального склада, кроме того, здесь лучше дороги.
      Транспортировка мешков дело не новое - этим полк занимался еще под Харьковом, - но все равно проблема: груз очень тяжелый и плохо обтекаемый. Мешки будто огромные бочки. Длина - два метра. Для жесткости каждый мешок охвачен дубовыми досками и железными поясами. Когда мешки подвесили на бомбодержатели, командир полка покачал головой, подумал и распорядился:
      - Первыми полетят Бушуев и Константинов...
      Так уже в полку повелось: везде, где трудно, - там Бушуев и Константинов. Они полетели, когда надо было найти аэродром противника под Россошью. Полетели одни. Они полетели в составе звена, когда надо было найти Мало-Ивановку и доставить туда генерала Никишова. И не будь они в составе звена, задача не была бы выполнена. Они выступили первыми и тогда, когда встал вопрос о контроле боевых действий экипажей...
      - Если при взлете, пробежав с километр, не оторветесь, взлет прекращайте, - наставляет их командир.- Если оторвались и увидите, что самолет может набрать высоту хотя бы двести метров, помигайте огнями: это будет сигналом для взлета других экипажей. Круг над аэродромом не делайте, время не теряйте, сразу становитесь на курс. Если самолет высоту не набирает, садитесь, сделаем пересортировку мешков, уменьшим их вес.
      Еще указания - их дает штурман Морковкин: заход на плацдарм для сброса мешков - от острова на Волге, высота шестьсот метров. Высота сбрасывания четыреста. Ориентирами будут служить костры в нишах берега.
      - Ясно, - сказал Бушуев, и экипаж направился к самолету.
      Штурман проверил крепление мешков, летчик опробовал мотор, и машина пошла на взлет. Грузно бежит, тяжело, долго. Вот она начинает "проситься" вверх, но летчик не пускает ее, прижимает к земле, ждет, когда увеличится скорость. Наконец самолет плавно отошел от земли, постепенно пошел в набор высоты.
      Дав нужный сигнал готовым для взлета самолетам, экипаж встал на курс. Медленно, с трудом поднялись на четыреста метров, и вот она, Волга. В воде отражаются блики огня, полыхающего на западном берегу. Штурман внимательно смотрит в том направлении, ищет.
      - Есть, командир! - кричит он наконец.- Вижу!
      На узкой песчаной полоске, между водой и высоким обрывистым берегом, светятся три костра. Отсюда их видно отлично. А немцам, находящимся на том же берегу, но в отдалении, не видно. Справа проплывает большой остров, рассекающий русло Волги. По команде штурмана летчик доворачивает машину к тому месту, над которым надо сбрасывать груз. Рука штурмана нащупывает в темноте кабины шарики - окончания тросовой проводки, за которые нужно дернуть, чтобы открыть замки бомбодержателей.
      Вода под крылом. Приближается берег. Видна высокая насыпь железной дороги, идущей по берегу. За насыпью начинаются пожары. Горит город. Дымы закрывают дорогу. Сквозь их мглу вспыхивают взрывы снарядов. Мечутся лучи прожекторов, лихорадочно обшаривают темное небо.
      Волга осталась позади. Под самолетом береговая черта. Точка сбрасывания груза все ближе и ближе. Высота шестьсот метров. Все хорошо. И вдруг обжигающая сердце мысль: упадут ли мешки куда нужно? Вдруг упадут к фашистам? Место, на которое надо их сбросить, - узкая полоска земли у самого берега Волги, темная небольшая полоска с тремя кострами. А там, чуть дальше, уже вспышки огня, идет перестрелка, - там линия соприкосновения.
      Бомбометание для Константинова - дело привычное. Он уже так стал чувствовать траекторию падения авиабомбы, что мог, соразмеряя высоту и скорость полета, положить бомбу рядом с движущейся по дороге автомашиной. А однажды он поразил машину прямым попаданием. Но сейчас под крылом самолета висели не бомбы, а мешки. Неуклюжие, плохо обтекаемые мешки, снабженные парашютами. Траектория их полета зависит от направления и скорости ветра.
      А каков сейчас ветер? Его направление можно определить по дымам, но от множества пожаров возникает множество воздушных потоков. Их хаотическое движение не совпадает с направлением расчетного ветра.
      Что делать? Развернуться и зайти снова? Но если фашисты откроют огонь, с таким грузом маневрировать будет трудно, почти невозможно.
      - Дима! Повторим заход! - принимает решение штурман.- Не с четырехсот метров будем бросать, а с двухсот.
      - Это другое дело! - одобряет Бушуев.- Это наверняка.
      Летчик уменьшает обороты мотора, плавно, со снижением идет в разворот. "Эрликоны" пока не бьют, за гулом артиллерийской стрельбы немцы не слышат шум самолета. Середина реки. Опять разворот. Опять курс на костры.
      - Дима, планируй!
      Свистит ветер в лентах-расчалках. Высота падает. Уже двести метров. Костры приближаются. Вот они, под крылом. Вот насыпь железной дороги.
      - Бросаю!..
      Самолет делает прыжок вверх: от такой тяжести освободился, так легок стал и послушен! Бушуев бросается в сторону от несущихся к самолету огненных трасс. Прижимается к земле. Ведь они над плацдармом, над своими войсками, и чем ниже идет самолет, тем труднее в него попасть от дальней границы плацдарма.
      Штурман, несмотря на резкие броски самолета, повернулся назад, следит, не спуская глаз, за мешками. Два мешка, две белые шапочки-купола отчетливо видны на фоне зарева. Они падают у самой насыпи, там, где и положено.
      - Дима! - кричит Владимир.- Так и надо бросать. Двести! Нет, сто метров надо держать! Сто! И точность сброса отменная, и попасть в нас нелегко.
      И вдруг он видит другой У-2, именно в тот момент, когда его экипаж сбросил мешки. Сбросил с высоты четырехсот метров. Самолет идет над плацдармом, а к нему уже тянутся трассы вражеских зениток. На фоне зарева хорошо видно мешки. В них тоже стреляют. "Зачем? - думает штурман.- Они и так упадут не туда, куда нужно!" Он не ошибся, мешки упали в воду.
      Что это? В кого стреляют фашисты? Цепочки трассирующих пуль летят к середине реки. По катеру бьют! Но трассы проходят выше. Немец-стрелок вводит поправку, трассы немного снижаются и... встретив преграду - выступ высокого берега, рикошетом уносятся вверх.
      - Идея! - кричит Владимир.- Дима! Сделаем пробный заход.
      Бушуев понял. Развернувшись влево, он снижается к самой воде и несется вдоль берега, прикрываясь им, как стеной. Через минуту, развернувшись и опять прижавшись к воде, идет в обратном направлении, на костры. Вот они мелькнули под плоскостью.
      - Отлично, Дима! В следующем вылете так и зайдем, по береговой черте.
      Штабная землянка. Шум, говор. Экипажи делятся впечатлениями. Входит майор Хороших. Спрашивает:
      - Как дела, товарищи? Бушуев здесь?
      - Здесь, товарищ командир, - отвечает Бушуев, - Задание выполнено, но высота сброса мешков неподходящая, надо уменьшить...
      - Ты опять за свое, Бушуев? - недовольно говорит командир.
      - Да, за свое, - твердо отвечает Бушуев, - ибо видел своими глазами, как пара мешков упала в воду. Это подтвердит Константинов.
      - И я тоже за снижение высоты сбрасывания, - говорит штурман Сафонов. Мы с Воробьевым бросали мешки с высоты двести метров. Выше нельзя, а ниже можно. Ветер наверху сильный, крутит, сносит мешки.
      - Там сто ветров...
      - Плацдарм очень мал...
      Майор Хороших молчит. Слушает. Вот он поднял руку, и все сразу затихли.
      - Смирнов, сколько пробоин в вашей машине? И в вашей, Бушуев?
      - Пробоины есть, - отвечает Бушуев, - но как их миновать, если огонь противника плотен до предела?
      - Миновать можно, - говорит Маркашанский, - если на костры заходить так, как заходил один из экипажей. Он шел, прижимаясь к самой воде, прикрываясь высоким берегом.
      Командир удивленно молчит. Долго. Потом спрашивает:
      - Кто сбрасывал мешки таким образом?
      - Маркашанский видел мой самолет, - отвечает Бушуев, - однако этот заход был пробным, уже после сбрасывания. Но в следующем вылете я хотел бы зайти именно таким образом. Так мы решили со штурманом. Такой заход обеспечивает и точность доставки груза, и безопасность от огня противника.
      Командир принимает решение:
      - Согласен, Бушуев. Пусть будет по-вашему. А вы расскажите товарищам, поделитесь опытом. И вы, Константинов... Но через Волгу идти не на бреющем, не над самой водой, а повыше, на сто пятьдесят - двести метров. Не ниже. Близость воды опасна.
      Константинов облегченно вздыхает.
      Мешки - это не операция, это эпопея. В течение месяца с площадок, расположенных близ Сталинграда, работает дивизия У-2, возит боеприпасы, медикаменты и продукты на три плацдарма, на которых зарылись в землю и твердо стоят герои 62-й армии. Причем доставка продуктов оказалась более трудным делом, чем доставка боеприпасов. Мешки с боеприпасами подвешивали, как бомбы, а мешки с продуктами пришлось укреплять на крыле самолета: на бомбодержателях, под крылом, они просто не умещались. Пришлось подумать над тем, как их укрепить и как сбросить. Решили привязывать мешки так, чтобы штурман, сидя в задней кабине и держа концы натянутых веревок, идущих к узлам крепления, мог, когда нужно, отпустить их и сбросить мешки.
      Когда летчики увидели первого штурмана, сидящего в кабине и держащего в руках веревки, протянутые к плоскостям, они невольно рассмеялись. Штурман напоминал извозчика с вожжами. И тем не менее люди гордились своей выдумкой: система действовала. Впрочем, действовала не безотказно. Были случаи, когда веревки, сбитые встречным воздушным потоком, запутывались, и мешки не срывались. И штурман, рискуя свалиться с крыла, сталкивал их рукой или ногой.
      Нечто подобное случилось и у Бушуева с Константиновым. Правда, мешки были на бомбодержателях, а не на плоскости, не сверху, а снизу. Воздушным потоком мешок развернуло, самолет резко накренился, и летчику стало не под силу удерживать его в горизонтальном полете.
      - Володя, бросай! - приказал Бушуев.
      Константинов, поняв, что случилось, схватился было за тросы, но под самолетом была Волга, мешки могли упасть в воду.
      - Попробуй дотянуть до берега! - закричал он.