Над горящей землей

      На боевом курсе
      Летит фронтовое время. Уже позади служба в роте связи, рейсы с боеприпасами к линии фронта, маневры на автомашине под ударами Ме-109. Тамара добилась своего: вновь летает, служит в полку легких ночных бомбардировщиков. Ее уже научили водить машину в лучах прожекторов, показали пути к передовой. Фронт недалеко, и его горячее дыхание доходит сюда, к Новгороду, в районе которого расположен авиаполк. Докатывается глухими раскатами канонады, воем моторов наших и фашистских бомбардировщиков, зарницами пожаров, полыхающих на горизонте.
      Тамаре не терпится приступить к настоящему боевому делу, но командир полка майор Яковлев почему-то ее придерживает, не посылает на задания. При первой же встрече с ней он не скрыл своего недовольства, что в полк назначена женщина. "Лучше бы самолет прислали, - сказал он Тамаре, летчиков хоть отбавляй, а самолетов не хватает, за каждым закреплено по два экипажа, летают по очереди. Злые все ходят, недовольные. И вообще, не женское это дело - летать на бомбежку..."
      - С этого надо было и начинать, что не женское, - обиделась Тамара.Бомбить, значит, не женское, а возить снаряды и быть под бомбежкой женское?
      - Ладно, ладно, обижаться здесь нечего, - примиряюще говорил командир и вновь сердился: - Обидчивость, данную вам природой, при решении летных вопросов применять запрещаю. Учтите, полк здесь мужской, а не женский, поблажек не будет.
      Тамара на поблажки и не рассчитывала, напротив, она хотела лишь одного, чтобы ей разрешили ходить на боевые задания. С этим вопросом она однажды и пришла к командиру полка. Майор, до того веселый, приветливый, вдруг рассердился:
      - Константинова, не заставляйте меня командовать вам "кругом".
      У Тамары затряслись губы, но она сдержала себя, не расплакалась. Проглотив незаслуженную обиду, молча ушла с командного пункта, Обидно. Все летают к переднему краю, бомбят позиции вражеских войск, а она все в районе аэродрома, все тренируется: летает в прожекторах, пилотирует в зоне. Это нужно, полезно для обретения навыков, опыта, но должен же быть какой-то предел!
      Но вот тренировки закончились. Тамара идет на боевое задание. С ней Анатолий Гашков, лучший штурман полка, лейтенант. Тамара теперь иного мнения о майоре Яковлеве. Она от души благодарна командиру авиачасти. За чуткость, заботу, за доброе к ней отношение. И летать разрешил, и лучшего штурмана в экипаж назначил. А от штурмана зависит многое: и точность выхода в район цели, и поиск ее, и вероятность ее поражения: бомбы ведь сбрасывает штурман.
      - Главное, что от тебя требуется, - говорит лейтенант Гашков, - это выдержать заданный курс на маршруте и боевой курс перед бомбометанием. И еще: сумей сманеврировать, когда немцы откроют огонь. Но маневрировать на боевом курсе нельзя. Даже при самом страшном огне. Иначе я промахнусь, бомбы пойдут впустую.
      Мотор работает ровно, надежно. Тугая воздушная струя плавно обдувает кабину. Ночь безлунная, темная, и от этого только ярче кажутся огни из выхлопных патрубков. Они мельтешат перед глазами, мешают смотреть, но от них никуда не денешься. Тамара глядит на приборы. В темноте они светятся лучше, отчетливее. Высота тысяча двести метров, скорость сто километров, курс двести семьдесят. Наконец-то она летит на запад! Как долго Тамара ждала этого дня, как долго об этом мечтала!
      - До цели осталось десять минут полета, - предупреждает Тамару штурман.
      Нервы напряжены, но, как это ни странно, Тамара не чувствует страха, неуверенности. Она очень надеется на Гашкова, на его опыт, мастерство. Наслышана Тамара и об умении штурмана внезапно нагрянуть на цель, точно ударить по ней, быстро сориентироваться и подсказать летчику, как незаметно и быстро уйти на свою территорию. Поэтому летчики, с которыми летает штурман Гашков, не теряют ориентировку даже в самых сложных
      погодных условиях, меньше других попадают под огонь "эрликонов", а следовательно, и самолеты их меньше стоят на ремонте, больше других летают.
      - Газок прибери, - командует штурман, - снижайся до высоты восемьсот.
      Вот она, хитрость Гашкова, а что за нею скрывается - Тамаре уже известно. Еще на земле они уточнили, что ветер сегодня западный, то есть встречный. "Это и плохо и хорошо, - говорил Гашков еще на земле.- Встречный уменьшит путевую скорость самолета, увеличит время полета. Представь, пояснял Гашков, - нас обнаружили за пять километров до цели, открыли огонь. На какой скорости мы быстрее пройдем эти пять километров - на сто или сто пятьдесят?" Так ясно и коротко разъяснил он отрицательную сторону встречного ветра.
      "И все-таки отрицательного здесь меньше, чем положительного", толковал далее штурман. И пояснил, что при встречном ветре, когда звук мотора относится назад, можно скрытно выйти на цель, внезапно нанести удар. А это самое главное. Потом, если противник и откроет огонь, то он уже не так страшен. Когда сброшены бомбы, летчик может энергично маневрировать, уходить на свою территорию. Огонь страшен тогда, когда самолет на боевом курсе, когда штурман прицеливается, а летчик, боясь "пошевелиться", старается провести машину "по ниточке" - с точностью до градуса выдержать курс, до километра скорость, до метра высоту. Ошибка, неточность приводят лишь к одному - бомбы пойдут впустую.
      Уменьшив обороты мотора, Тамара ведет самолет со скижением. Мотор уже не рокочет, лишь приглушенно шумит. Высота восемьсот. Снижаться больше не нужно. Тамара переводит У-2 в горизонтальный полет, добавляет обороты мотору.
      - На боевом! - командует штурман, и Тамара, впившись взглядом в приборы, мелкими точными движениями педалей и ручки точно выдерживает скорость, курс и высоту. - Бросаю светящую бомбу!
      Самолет идет в темноте, а местность видна как на ладони. Тамара глядит вниз и на приборы. Впереди, за полусожженной деревней, - плавный изгиб речушки, на том берегу темные пятна кустарника, за ним цель артиллерийская батарея. Тамара не видит ее, но знает, что именно здесь она и находится и именно в это место бросит бомбы Гашков.
      - Бросаю!..
      И сразу ожили прожекторы, подняли свои лучи, зашарили по небу, стараясь поймать самолет. Но поймать его трудно: пока светящая бомба в воздухе, самолет почти невидим. Но дело не только в том, что его трудно увидеть, свет САБ морально действует на зенитчиков и прожектористов противника: в любую минуту их может накрыть авиабомба или пронзить пулеметная очередь. И тут им, конечно, не до поиска, не до стрельбы.
      Однако бомба горит недолго. Скоро она погаснет, и прожектористы снова начнут искать самолет. Но Гашков не ждет этой минуты, он быстро дает Тамаре курс на свою территорию.
      После посадки летчик и штурман пришли на командный пункт. Тамара должна доложить командиру полка о выполнении боевого задания. Командир сидел за столом строгий и озабоченный. Он просматривал какие-то документы, но, увидев Тамару, вдруг просиял, улыбнулся, как ей показалось, облегченно вздохнул. Поднявшись из-за стола, шагнул навстречу и, не дослушав доклада, крепко пожал руку, поздравил:
      - С первым боевым вылетом вас, Константинова! Как говорится, с боевым крещением! - посмотрев прямо в глаза, внимательно, испытующе спрашивает: Ну как? В прожекторы не попали? Под зенитным огнем не были?
      Тамара пожимает плечами и говорит совершенно не то, чего, как она поняла, ожидал командир:
      - Даже не верится, что все получилось так просто, обычно. Конечно, это все благодаря штурману. К цели подошли скрытно, неожиданно. Осветили ее, сбросили бомбы. Только тогда включились прожекторы, начали бить "эрликоны". Но уже было поздно, мы быстро ушли. Так что немцы ничего не успели...
      Командир улыбается ласково, задумчиво. А Тамара продолжает:
      - Боялась встретить ураганный огонь зениток, очень боялась прожекторов... А получилось - ничего особенного.
      - Зря, выходит, боялась. Разочарование полное! - шутит командир.Может, и не стоит больше летать? А? Зачем же, если нет никаких впечатлений? - И серьезно закончил: - Вы правы, Константинова, огонь миновал вас благодаря умелым действиям штурмана, его опытности, предусмотрительности. Подумайте, еще раз оцените этот полет, проанализируйте его, критически оцените свои действия. А теперь - на отдых, сегодня больше не полетите.
      - Нам запланировано два полета, - напоминает Тамара.
      Командир не согласен:
      - На сегодня хватит. Идите на отдых.
      Время еще не позднее. Гашков и Тамара неспешно идут к деревне, близ которой расположена их боевая площадка. В деревне они и живут, по два-три человека в избе. Тамара живет одна у многодетной хозяйки, муж которой сражается здесь же, на Волховском фронте.
      Наступает весна, под ногами хрустит ледок, затянувший перед вечером лужицы. В небе рокочет мотор. Экипаж, пришедший с боевого задания, проходит над стартом, мигая аэронавигационными огнями. Это сигнал - доклад о возвращении и запрос на посадку. Доклад - это понятно, но надо ли спрашивать разрешение на посадку. Оказывается, надо, поясняет Пашков. Научил и потребовал этого горький опыт войны, точнее, фашистские истребители Ме-110. Имея большой запас горючего и сильное пулеметно-пушечное вооружение, они ходят по нашим прифронтовым тылам, высматривают ночные аэродромы, подкарауливают и атакуют самолеты, когда те заходят на посадку. Иногда сбивают именно на планировании, когда самолет идет в створ полосы и внимание летчика приковано к земле.
      - Чтобы фашист не нагрянул внезапно, - говорит Гашков, - под шум наших моторов, в помощь руководителю полетов выставляются посты "слухачей". Три-четыре поста вокруг аэродрома. На них - солдаты, умеющие отличать звук немецких моторов от наших. Расположившись по границе аэродрома, они слушают небо.
      Летчик и штурман тихо идут по деревне, каждый занят своими мыслями, своими заботами, но получается, что и мысли и заботы у них общие, больше того, одни и те же.
      - Ты обратила внимание, как обрадовался командир, когда мы пришли на КП? - спрашивает Гашков.- Это он тебе обрадовался. И разговаривал обратила внимание? - только с тобой.
      Да, Тамара это увидела сразу, но вначале восприняла это как и положено: ведь она совершила первый боевой вылет. И она этому рада, и командиру должно быть приятно. Тем более показалась обидной и так больно кольнула фраза, произнесенная им в разговоре: "Может, не стоит больше летать?" И эта фраза не выходит из головы, хотя командир говорил вроде бы в шутку.
      - То, что командир обрадовался, я это увидела сразу, - отвечает Тамара, - но никак не пойму причину. Может, я ошибаюсь, но мне кажется...Тамара помолчала, подумала, советуясь с собой: говорить или не говорить, и сказала: - Мне кажется, что командир обрадовался не тому, что я сделала вылет, а что видит меня живой и здоровой.
      - Так это естественно.
      Но Тамара будто не слышит его.
      - Ты знаешь, слово "обрадовался" здесь не совсем подходит. Мне кажется, что командир не обрадовался, а скорее удивился. И мне понятно теперь, почему так долго он не пускал меня на задание, почему невзначай, будто в шутку обронил фразу: "Может, не стоит больше летать?"
      - Почему же? - недоумевает Гашков
      - Он не верит в меня как в летчика, - с обидой поясняет Тамара. Все-таки женщина...
      - Не сгущай краски, Тамара. - Остановившись, Гашков смотрит на проходящий вверху У-2. Самолет мигает огнями, просит разрешения на посадку. Отсюда не видно, но можно понять: разрешили. Летчик выключил аэронавигационные огни, пошел к третьему развороту для захода в створ полосы.
      - Счастливые вы, мужчины, - вздыхает Тамара. - Экипаж сейчас приземлится, снова подвесит бомбы, снова пойдет на задание. А я полетик сделала - и домой, на отдых. "Хорошего понемножку", - решил командир.
      - Так и я ведь тоже иду домой! Тоже выполнил только "полетик".
      - Верно. Но из-за кого? Из-за меня. Если бы ты летал со своим летчиком, а не со мной, ты сделал бы три-четыре полета, а то и больше. Разве не так?
      - Вообще-то, наверное, так, - помедлив, отвечает Гашков. - Нам ведь планировалось два полета, почему же один отменили? Непонятно.
      На следующую ночь Тамара выполнила два полета. Один в самом начале, второй уже в конце ночи, под утро. И оба полета с Гашковым. Но кроме нее он еще трижды летал со своим летчиком. И Тамара твердо решила, что командир полка не доверяет ей, сомневается в ее летных способностях, мастерстве, мужестве. Поэтому и не пускает ее с другим, менее опытным штурманом.
      Полк не летал три ночи - шли дожди, над районом висела низкая облачность. На четвертую ночь командир запланировал Тамаре три полета, но едва она выполнила первый, как случилась беда - один из экипажей был сбит зенитным огнем противника. Она узнала об этом сразу же после посадки. У нее заныло в груди, но она сдержалась, не показала, как ей тяжело, а когда ее самолет, пилотируемый другим летчиком, снова поднялся в небо, ушла в темноту и дала волю слезам. Она оплакивала и только что погибших товарищей, и себя, так внезапно осиротевшую с гибелью мужа, и дочку, оставшуюся без отца.
      Когда ее самолет возвратился и снова был подготовлен к полету, Тамара, соблюдая очередь, снова села в кабину с твердой решимостью выполнить боевую задачу. Она уже приготовилась к запуску мотора, но прибежал посыльный и сказал, что командир полка распорядился передать машину другому пилоту.
      Нет ничего обиднее, когда летчик получает распоряжение уступить свой самолет кому-то другому. Даже если более опытному, старшему, даже если кому-то из командиров. И действительно, на самолете Тамары полетел командир другой эскадрильи - его самолет из боя пришел неисправным. Но Тамара не обиделась, она обеспокоилась. Для комэска самолет могли отобрать у любого из летчиков, отобрали же у нее.
      На следующий день Тамара пришла к командиру полка. Надо поговорить, выяснить то, что волнует, не дает спокойно жить и работать. Оказалось, командир ее ждал,
      - Обязательно надо, - сказал он.- По душам. Откровенно. По-человечески.
      Они говорили долго, и последнее слово было за командиром:
      - Не могу, Константинова, сил моих больше нет. Посылая вас на задание, посылаю в огонь, а если точнее, на возможную смерть. Сколько людей погибло! И вчера не вернулось двое. Случись подобное с вами, всю жизнь буду казниться. У вас же дочурка. Она потеряла отца. Не могу, чтобы в нашем полку она потеряла и мать. Поймите, не могу. И не допущу!
      - Что же мне делать? - спросила Тамара в отчаянии.
      - Я созвонился с начальством, попросил перевести вас из полка. Мне обещали. Будете служить в эскадрилье связи, там тоже У-2. Все решено, Константинова, приказ о назначении будет подписан на днях.
      Эскадрилья связи - на том же Волховском фронте. В эскадрилье, как и в полку легких ночных бомбардировщиков, только мужчины, вернее, молодые ребята. И тот же У-2. Пожалел Тамару командир ночного полка, не хотел посылать под огонь, на риск и смерть, а получилось как в известной пословице: из огня да в полымя. На бомбежку она теперь не летает. Она развозит секретную почту, офицеров связи, иногда больших командиров, но все это близ линии фронта.
      Если раньше, летая бомбить врага, Тамара опасалась только зениток, то теперь за ней охотятся истребители. Если раньше она летала только в темное время и ночь была ее надежным союзником, то теперь, когда она летает лишь в светлое, день, особенно солнечный, яркий, стал ее недругом. Так же, как раньше, когда она возила боеприпасы. Только раньше, услышав гул моторов вражеских истребителей, она могла укрыться вместе с автомашиной в лесу, а теперь в лесу не укроешься и спасение только в одном - не попадаться фашистам на глаза. А как это сделать, если они на каждом шагу? Дважды она уже приходила домой на изрешеченном самолете.
      Доставить в назначенный час секретный пакет, избежав при этом встречи с истребителями, или, встретившись с ними, благополучно от них уйти - это искусство. Но Тамаре это искусство не по душе. Не по душе ей такие полеты, когда надо скрываться, маскироваться и прятаться. Не по душе ей и легкокрылый У-2. Она уже чувствует, что нужен ей боевой самолет, нужно оружие, чтобы она могла рассчитаться с врагом за все, что накипело в душе. За потерянного мужа, за погибших товарищей по эскадрилье, за разбитый родной город Калинин...
      Об этом она и сказала Мишуткину, своему товарищу, летчику эскадрильи связи.
      - Ты знаешь, у нас с тобой одни и те же заботы. Я тоже мечтаю отсюда уйти, - признался Мишуткин.
      - Куда же? И каким образом?
      - По разнарядке уйти в какой-нибудь учебно-тренировочный полк, там переучиться на боевой самолет, а оттуда - на фронт по назначению.
      - И это возможно?
      - Конечно.
      - А почему же ты раньше не использовал эту возможность?
      - Не знал. Разнарядки в эскадрилью приходят, но командир их скрывает, не хочет отпускать летчиков. Об этом мне сказал товарищ, который служит в штабе дивизии, он и предупредит меня, когда придет разнарядка очередная.
      - Мишуткин! - взмолилась Тамара.- Мы же друзья, неужели ты мне не поможешь?
      - Помогу обязательно, иначе какой же я товарищ, - пообещал Мишуткин.
      "Здравствуй сестричка! - пишет Владимир.- Наши полковые дела идут хорошо, это значит - победно. Отошло время, когда мы отступали. Теперь отступают фашисты. И не просто отступают, а порой и удирают. Да так, что наши войска не могут их догнать. Мы помогаем, нацеливаем их с воздуха, указываем направление преследования, а затем и ударов. Интересная работа! Никогда ничего подобного не испытывал. Представляешь!
      Рад за тебя, что снова летаешь. Знаю, что сейчас у тебя на душе. Молодец, своего добилась. Так и надо..."
      "А может, я не права, - думает Тамара, прочитав письмо брата, - может, поступаю не так, как следует? Возить снаряды на автомашине - не по мне. Хотя другие возят, и ничего, не жалуются. Возить на У-2 пакеты с особо важными распоряжениями - тоже не по мне. Хотя другие возят, и ничего, даже рады. Не слишком ли многого я хочу?
      Нет, не слишком. Мишуткин тоже воевать хочет по-настоящему, своими руками фашистов бить. И другие тоже. Поэтому и разнарядки комэск под сукно прячет. Скажи только о них, только обмолвись, как все станут требовать отправить их на переучивание. Все захотят летать на "илах", Пе-2. Спасибо тебе, братишка, что за меня радуешься, но я не радуюсь, я еще не добилась того, что мне нужно, чего душа требует. Но я добьюсь, Добьюсь обязательно!"
      В небе Донбасса
      Полк майора Калашникова, содействовавший прорыву Миус-фронта, помогает теперь наземным войскам в наступлении, бомбит отходящего врага на дорогах, станциях, в населенных пунктах. Откатываясь на запад, фашисты ожесточенно сопротивляются на земле и в воздухе. Самолеты приходят разбитыми, ранен летчик Воронков, погибли летчик Кулагин и его штурман Чалый. Чалый опытный, знающий свое дело авиатор. Но несмотря на это, всегда учился, всегда обращался за помощью к еще более опытным товарищам, чаще всего к Константинову. Дошел почти до Донбасса, до родных своих мест, и погиб недалеко от своего дома: до войны он жил в Красноармейске.
      Сейчас полк действует с аэродрома Николаевна, что в шестидесяти километрах севернее Мариуполя. Звено Бушуева бомбило разъезд Бельманка в пятнадцати километрах от станции Токмак. Через день бомбили Токмак. Затем разбили паром на Днепре. Когда подходили к цели, в облаках появились разрывы, и в лучах лунного света заблестела река.
      - Смотри, Дима! - воскликнул Владимир.- Днепр! Красота-то какая!
      - Вижу, - ответил Бушуев.- Но Днепр пока что немецкий. И переправы на нем - немецкие.- И вдруг запел: - "Из твоих стремнин ворог воду пьет..." Помолчал и жестко добавил: - Но недолго ему осталось...
      Наши войска приближаются к Запорожью. Там расположены сильный вражеский гарнизон, долговременные укрепления. Полки У-2 дивизии генерала Павла Осиповича Кузнецова должны помочь нашим наземным войскам громить врага. Но Запорожье прикрыто прожекторами, зенитной артиллерией среднего и крупного калибра.
      Звено в составе экипажей Бушуев - Константинов, Кухаренко - Сапрыкин, Шибанов - Маркашанский получает боевую задачу: обеспечить работу дивизии, заблаговременно нанеся удар по прожекторам и зенитным установкам.
      Задача сложная и очень опасная: экипажи должны вызывать огонь на себя и сами же подавлять его.
      Звено выполняет работу так, как предложил Бушуев. Майор Калашников с ним согласился. Впереди идет экипаж Бушуева, за ним с временным интервалом две-три минуты - экипаж Кухаренко, затем Шибанова. Каждый экипаж берет по шесть осколочных бомб и по три светящих. Кроме того, боекомплект для пулемета.
      Двадцать минут полета, и вот она, цель - прожекторы и зенитки. Высота тысяча метров. Бушуев идет, не сбавляя оборотов мотора. Немцы молчат, очевидно в недоумении: почему самолет подходит так открыто, даже не приглушив мотор? Может, это разведчик?
      И фашисты не выдерживают, включают прожектор. Пока один. Самолет заходит в его направлении, бросает бомбу. Прожектор погас, но тут же поднялись другие, заработали зенитки. Штурман бросает светящую бомбу, и дуэль начинается...
      К цели подходит Кухаренко. Огонь врага усиливается, только успевай поворачиваться. Но теперь они действуют парой, так надежнее. Чувствовать локоть друга в бою - большое дело.
      Подходит Виктор Шибанов, с ходу вступает в бой. Теперь их трое. Немцы ожесточились вконец. Снаряды зениток рвутся так близко, что заглушают рокот моторов.
      Бушуев и Константинов уходят. Два экипажа остаются. Потом остается только один. Можно было уйти всем сразу, но надо продлить пребывание советских машин над вражеской территорией, продлить воздействие на противника, нанести ему как можно больший ущерб. Наконец уходит и Шибанов, повесив над целью последнюю светящую бомбу - для экипажа, подошедшего во главе основных сил дивизии.
      Конец сентября. Бушуев и Константинов летят подыскивать площадку для полка в районе юго-западнее станции Большой Токмак, на северном побережье Азовского моря.
      Составили кроки на три площадки. А потом увидели четвертую, более подходящую. Бушуев спланировал, сел и... угодил колесом прямо в канавку след ручейка. Левый подкос шасси сломан, лонжероны нижнего крыла повреждены. Крылья опустились, будто у раненой птицы. Бушуев побледнел как полотно: авария!
      Постояли, подумали, заторопились в деревню в надежде найти какую-то помощь. Фриденсбург оказался селением немецких колонистов. Прямая улица, кирпичные дома под цинком и черепицей, широкие окна. На усадьбах большие кирпичные сараи, фруктовые сады. Но повсюду безлюдье, будто все вымерло ни души. В одном из домов нашли старого крестьянина.
      - А где же люди?
      - Немцы угнали...
      - Как же так, немцы угнали немцев?
      - Да, угнали силой, в фатерланд.
      Бушуев принял решение: добираться до полка будет сам. Владимир останется стеречь самолет. Посмотрел на часы, подумал и сказал:
      - Туда и обратно сто сорок километров. Пока доберусь, пока соберемся обратно... Завтра во второй половине дня буду здесь с техниками.
      И действительно, под вечер следующего дня к месту посадки прибыли две грузовые машины. На первой Бушуев, на второй инженер эскадрильи Бардин и трое механиков.
      Приступили к разборке самолета. Отсоединили крылья, шасси, мотор, погрузили на автомашину.
      - Не беспокойся, - говорит инженер Бушуеву, - спишем. Мотор пригодится, а самолет спишем, ему ресурс добавляли пять раз. Ты летал на старье и считай, что тебе повезло: самолет мог развалиться в воздухе.
      Бушуев молчит, понимает: инженер утешает его. Дело-то теперь не исправишь. Посмотрел на часы, заторопился:
      - Едем. К утру будем дома, отдохнем, а ночью пойдем на задание. Поломку оправдывать надо.
      Всем ясно, что торопиться незачем, что дорог в степи много и все перепутаны, что проплутаешь ночь понапрасну. Но и все понимают Бушуева, его состояние.
      Едут. Ночь звездная, светлая, а видимости нет, мгла стоит, серая дымка. Фары включать нельзя - можно попасть под огонь вражеского самолета. Остановились. Посовещались. Решили: на первой машине поедет Константинов; на второй, вместе со всеми - Бушуев.
      - Ты штурман, тебе и искать дорогу, - говорит командир.- Посматривай назад. Увидишь, что мы отстали, - жди.
      Тронулись. Едут. Трудность в том, что дороги на карте не сходятся с дорогами на местности. Много новых, уже военного времени - от танков, автомашин. Еще трудность: дорога неожиданно разветвляется на две, на три, а то и четыре. Остановившись у второго разветвления, Константинов поджидает Бушуева. Вот он подъехал. Посоветовавшись, решили, что общее направление штурман будет определять по Полярной звезде, что особенно пригодится на развилках, а детальную ориентировку восстанавливать в населенных пунктах.
      У Бушуева все время что-то не клеилось. Его шофер то отставал, то уходил в сторону, на другую дорогу. Владимир останавливался, сигналил, ждал. Машина появлялась откуда-то сбоку, то слева, то справа. Не вылезая из машины, Бушуев давал команду; "поехали", и движение возобновлялось.
      Но вот Бушуев отстал окончательно. Владимир остановился, надеясь, что машина вот-вот подойдет и они снова тронутся вместе. Машина не появлялась. Он стал подавать звуковые сигналы, включал и выключал фары - бесполезно. В его машине был разобранный самолет, в нем ракеты и ракетницы. Владимир стрелял, надеясь, что Бушуев увидит. Но все было напрасным. Первая машина в полк пришла утром, к завтраку.
      - А где вторая, где Бушуев? - спросил командир полка.
      - Сзади, - ответил Владимир, - скоро приедут.
      Но вторая машина приехала только после обеда. Владимир не находил себе места, уже решил, что с Бушуевым что-то случилось. А случиться могло. И "мессер" мог обстрелять, и "юнкерс" разбомбить. К счастью, все обошлось. Бушуев вышел из кабины живой, невредимый, но чернее тучи. Смерив Владимира недобрым взглядом, зло процедил:
      - Бросил... Если решил нас бросить, то хотя бы предупредил. Мы бы не надеялись...
      Владимир задохнулся от обиды, несправедливости, хотел что-то сказать, оправдаться, возмутиться, но Бушуев отвернулся. Оправдываться было бесполезно. Он ничему не верил. Три дня Бушуев молчал, не разговаривал, игнорировал своего штурмана. Владимир переживал, не знал, что делать. Нет слов как тяжело, если тебе не верят.
      Все эти дни они продолжали летать. Причем с того же самого дня, вернее, с той ночи, накануне которой вернулись после скитаний по степи. Бушуев даже не успел отдохнуть перед полетами, ведь он приехал во второй половине дня. Да и Владимир не отдыхал, дожидаясь Бушуева, беспокоясь за него. И за то, что они сразу пошли на задание, спасибо майору Калашникову. Анатолий Захарович понял состояние Бушуева, понял, как он будет терзаться, мучиться, думая, что ему не доверяют как летчику. Ведь после поломки машины ему надо было дать два-три контрольных полета по кругу, два-три тренировочных... Так положено по инструкции.
      Калашников с пониманием отнесся к Бушуеву и Константинову, и они вылетели на задание в ту же ночь.
      А в следующие ночи они летали с аэродрома подскока Копани, который они сами же подыскали несколько дней назад.
      Отношения между боевыми друзьями оставались натянутыми: Бушуев оставался непреклонным, непримиримым, и трудно сказать, сколько бы это продолжалось, если бы не случай. Однажды командир полка приказал вылетать немедленно.
      - Давай побыстрее! - бросил Бушуеву Владимир, и они побежали к машине. Техника рядом не оказалось, и Владимир, не теряя времени, сам взялся за винт, зная, как только мотор заработает, техник сразу окажется рядом, Бушуев, сел в кабину, командует:
      - К запуску!
      - Есть, к запуску! - отвечает Константинов.
      - Выключено. Провернуть винт!..
      Владимир поворачивает винт, подбирая момент, когда надо дать команду: "Контакт". По этой команде летчик, убедившись, что техник (в данном случае штурман) отбежал от винта, должен включить магнето, и мотор заработает.
      Но еще не остывший мотор дал самопроизвольную вспышку значительно раньше, когда штурман только еще проворачивал винт и еще не давал команду на включение магнето. Винт крутнулся и встал. Но это было достаточно: ударом в плечо Владимир брошен на землю, ошеломлен.
      Бушуев бросает краги, выскакивает из кабины, подбегает к нему, наклоняется. На лице, в глазах - растерянность, выражение беспомощности. И вдруг видит: живой штурман, живой.
      - Володька! - кричит сразу оживший Бушуев.- Володька!..
      Схватил, прижал к себе, но Владимир сдержался, на порыв не ответил обидно, три дня не разговаривал с ним Бушуев. Три дня, даже в полете. Крепясь, молча поднялся, молча шагнул на крыло, сел в кабину.
      Они бомбили мотоколонну. Потом, когда Владимир расстреливал ее из пулемета, Бушуев, как обычно, кричал: "Бей их, Володька! Бей! Кроши гадов!"
      А спасла штурмана шинель, что была поверх свитера и комбинезона. Она, родная, серая, самортизировала смертельный удар винта. Над ним еще посмеивались тепло ведь еще, сентябрь, - а он ничего, не обижался отшучивался: пар костей не ломит. И вот беда обошла его стороной.
      Немцы уходили за Днепр, и довольно поспешно. Полк майора Калашникова получает задачу: задержать их, не дать уйти. Для этого надо бомбить переправы в районе Никополя. Их здесь три: одна в самом городе и две неподалеку - у Довгалевки и Каменки-Днепровской.
      Первым на переправу в Никополе пришло звено Бушуева. Сбросили бомбы, осветили цель для других экипажей, взяли курс на свою территорию. Идут, а вокруг - сплошные пожары. Отступая, фашисты сжигают наши деревни. По злобе сжигают, из ненависти к набирающей все большую силу Красной Армии. Обычно деревни горят близ линии фронта, по пожарам летчики ее и определяют. А здесь горит все на многие километры. Зрелище вызывает в душе жутковатое чувство: пожары в кромешной тьме. Вверху черное небо, внизу, насколько хватает глаз, - огонь. Благодатный край превращается в пустыню. Владимир ведет ориентировку по контурам горящих деревень. Лежат на земле огненные буквы Г, П или прямые длинные стрелы, - когда в деревне всего одна улица.