- Значит, так, - сказал он ожидавшему в сторонке Зыкову. - Вы свободны. Спасибо за содействие. Но одна просьба: будут вести от этого Саши или Мити и вообще если что - звоните старшему лейтенанту Шустову. И деньги ему сдадите.
      Басков вырвал из блокнота половинку листка, переписал в него телефон Шустова и отдал Зыкову со словами:
      - А теперь всего хорошего.
      - До свиданья, товарищ майор, будет сделано. Басков повернулся и зашагал прочь. Пообедав в кафе, он отправился в отделение милиции. Шустов уже был там.
      - Ну что? - спросил Басков.
      - Двадцатого июля он работал с шестнадцати до двадцати четырех.
      Так, значит, Зыков отпадает.
      - Хорошо. Сумею я на "Стреле" сегодня уехать?
      - Устроим.
      - Тогда еще одна просьба, Шустов. Нужно держать связь с почтовым отделением. Если будет что для Шальнева - забирай. Зыкову пусть доставляют, но ты поинтересуйся у него - от кого. Он скажет. И не удивляйся - деньги принесет, четыре сотни. Прими, оформи.
      - Понял.
      Было десять часов утра, когда Басков пришел к себе на Петровку, Скучный Марат сразу повеселел, встретив его в коридоре.
      - Как съездили, Алексей Николаевич?
      - Кое-что есть. У Шальнева как дела?
      - Еще без сознания, но вроде лучше. Басков открыл кабинет.
      - Заходи.
      Марат сел к окну. Басков достал из сейфа папки.
      - Вот что, Марат. Возьмешь фото Брыся и Чистого, подберешь портретики посторонние и поедешь... - Басков заглянул в свой блокнот, - ...поедешь в четыреста сорок восьмое отделение связи... Позвони, где это находится.
      Марат позвонил.
      - Улица Глаголева, дом восемь, Алексей Николаевич.
      - Глаголева, Глаголева... Это же по проспекту Жукова?
      - Точно. И от ресторана "Серебряный бор" рядом.
      - Интересно. А родной дом Чистого у нас где?
      - На другом конце, на Таганке.
      - А сынок Шальнева на проспекте Жукова живет. - Это Басков сказал как бы самому себе, потому что о семейных обстоятельствах пострадавшего Шальнева Марат еще ничего не знал. - В общем, дело вот какое. Восемнадцатого июля из этого отделения был отправлен телеграфный денежный перевод на триста рублей в Ленинград Зыкову Константину Васильевичу. Отправитель - Балакин. Предъяви фото девушке, которая этот перевод принимала. У тебя рука легкая, вдруг признают...
      Марат порывисто вскочил.
      - Нет, ты совершенно безнадежный, - сказал Басков. - Сядь, еще не все... Возьми это. - Он вынул из папки обрывок телеграммы, найденный в кармане у Шальнева. - Спроси, пусть посмотрят - должен быть оригинал. Послана тоже восемнадцатого и по тому же адресу, только на имя Шальнева...
      - Все, Алексей Николаевич?
      - Да... И звони мне сразу, как там... Редко когда нетерпеливый по природе Басков ждал звонка с таким нетерпением, потому что он был уверен: сообщение с почты или подтвердит версию, возникшую у него после Ленинграда, или еще больше все запутает.
      Узлом был денежный перевод. Когда Зыков у троллейбусной остановки подтвердил, что Брысь подарил ему сто рублей, Басков будто бы вмиг прозрел. Так бывает, если разглядываешь загадочную картинку, на которой в сплетении древесных ветвей надо найти охотника: крутишь туда-сюда минут десять, и вдруг глаз схватывает нужные контуры, и ты удивляешься, что потратил столько времени на розыски, потому что охотник со своим ружьем просто кричит с дерева, кроме него, ничего уже и не видишь.
      Действительно, что же получается?
      Брысь хотел отблагодарить Зыкова за услуги - дал сотню. И вдруг ему вздумалось послать еще триста рублей. Можно это хоть мало-мальски убедительно объяснить? Вряд ли.
      Будем считать, что деньги послал не Брысь. И телеграмму тоже. Тогда кто?
      Ответ напрашивается.
      Человек, пославший телеграмму и деньги, должен быть знаком с Балакиным, Шальневьш и Зыковым, знать ленинградский адрес. Он также должен быть осведомлен о семейной драме Шальнева и о том, что его сын Юрий живет в Москве.
      Таким человеком мог быть Чистый.
      Если же вернуться к преступлению на бульваре Карбышева, принять во внимание все выяснившиеся обстоятельства и спросить: кто мог положить в карман Шальневу паспорт Балакина? - вполне естественный ответ: Чистый.
      Раз так, все концы сходятся. Правда, эта версия оставляет темными два вопроса: ради чего Чистый хотел убрать Шальнева и зачем столь сложно готовил преступление? Но тут ответить мог только сам Чистый...
      Марат позвонил в половине двенадцатого.
      - Порядок, Алексей Николаевич.
      - Выкладывай.
      - Перевод послан в десять тридцать. Но не Балакин деньги посылал. Я фото предъявил, девушка категорически заявила: не видела таких.
      - Значит, Чистый? Марат замялся.
      - Видите ли, какое дело... Насчет Чистого у нее уверевности нет... Сначала я в числе трех его показывал - не узнала, а одного показал - вроде знакомое лицо.
      - А что с телеграммой?
      - Отсюда, из четыреста сорок восьмого, в Ленинград восемнадцатого июля не посылали.
      - Слушай, Марат, спроси там: есть почта на проспекте Жукова, поближе к началу?
      - Минутку.
      Баскову вспомнились все его выкладки на этот счет, и ему пришла мысль: человек, посылавший телеграмму от имени Юры, чтобы вызвать Шальнева в Москву, для вящей убедительности должен был послать ее из отделения связи, ближе всего расположенного к дому, где живет Юрий Мучников. Надо полагать, Шальнев, знавший адрес сына, знал и почтовый индекс этого адреса. А получив такую неожиданную и такую желанную для себя телеграмму, он, наверное, сто раз разглядывал, не веря глазам, каждую букву, каждую цифру...
      - Алло, Алексей Николаевич, - послышался в трубке голос Марата.
      - Да.
      - Есть. Триста восьмое отделение, проспект Жукова, три.
      Значит, дом, где живет Юрий Мучников, всего метрах в ста от почты.
      - Поезжай туда. Проверь все, как сделал с переводом. Я жду.
      Через час Марат снова объявился.
      - Я из триста восьмого, Алексей Николаевич. Такая же история. Отправлено в одиннадцать двадцать. Балакин - наотрез нет, Чистый - может быть.
      - Оригинала нет?
      - Есть. Но печатными буквами.
      - Изыми...
      По рукописному тексту, исполненному печатными буквами, очень трудно установить, кому принадлежит почерк, зато по двум таким текстам можно определить, писал ли их один и тот же человек.
      Марат привез оригинал телеграммы. Басков положил рядом оба бланка, поглядел на Марата и сказал:
      - Мы с тобой не графологи... Но похоже?
      - Похоже, Алексей Николаевич.
      Басков сунул бланки в конверт.
      - Отдай графологам...
      Баскову очень не нравилось в людях то, что он называл шаманством. Самую обыкновенную свою работу, за которую ему выдают зарплату, шаманствующий человек обставляет такими сложными мнимыми трудностями, что со стороны это смахивает на магию и волшебство. Чаще всего так делается с целью пустить пыль в глаза менее опытному коллеге или завоевать симпатии женщины. Но, как правило, это только вредит делу, а иногда и самому шаману.
      Простой здравый смысл заставлял Баскова принять то, что само собой напрашивалось, хотя дознавательская практика ясно говорит: очевидное - отнюдь не самое вероятное.
      Он пошел к начальству, доложил добытые данные и сказал, что считает наиболее правдоподобной и перспективной версию, согласно которой на Шальнева покушался Чистый. Начальник МУРа спросил, какие специальные розыскные мероприятия в отношении Чистого он может предложить. У Баскова таких предложений не было. Он мог добавить лишь кое-что из примет, полезных для розыска: преступники одеты в чехословацкие костюмы такого-то и такого-то цвета.
      Поскольку ведется всесоюзный розыск Брыся и Чистого и поскольку они, так сказать, в одной связке, оставалось ждать результатов. Для оперативного работника нет ничего хуже такого пассивного состояния, но тут приходилось мириться...
      Минуло почти две недели, а на след Брыся и Чистого напасть все еще не удавалось. По-видимому, они отсиживались в укромном месте.
      Девятого августа ожидание наконец кончилось. Баскову из Ленинграда позвонил старший лейтенант Шустов.
      - Есть письмо, Алексей Николаевич, - будничным голосом сообщил он, не подозревая, как празднично звучит это для Баскова.
      - Кому? От кого?
      - Шальневу. Подписано: "Саша".
      - Откуда?
      - В письме обратного адреса нет.
      Праздник моментально померк.
      - А штемпель? - почти крикнул Басков. - Почтовый штемпель на конверте есть?
      - Есть, Алексей Николаевич. Послано из Харькова.
      - Ну ты большой драматург, Шустов, - облегченно вздохнул Басков. - Вези письмо в городское управление пусть по телетайпу передадут сюда. А оригинальчик вышли. - Басков подумал секунду и добавил: - И заодно вот что: купи конверт, попроси начальницу почты, где мы были, тиснуть штемпель... Ну, скажем, одиннадцатого августа. И тоже вышли.
      Через два часа Басков прочел короткое письмо, переданное по телетайпу:
      "Игорь! Почти месяц прошел, пора что-то получить от тебя. Как все устроил? Срочно напиши. Город - сам знаешь. До востребования, Зыкову К. В. Не удивляйся, после объясню. Буду здесь до 25 августа. Привет. Саша". И в приписке - номер почтового отделения.
      Так, значит, паспорт Зыкова все-таки оказался у Брыся, но каким путем выкрали его или Зыков отдал сам? И значит, Брысь заранее наметил, куда отправится из Ленинграда, раз сообщил Шальневу город еще у него в гостях. И если уж он такой завзятый конспиратор, что не называет этот город в своем письме, то вполне возможно, что харьковский штемпель на конверте ничего Баскову не даст - Брысь мог попросить кого-нибудь бросить проездом в Харькове письмо в почтовый ящик. Но харьковский вариант необходимо отработать.
      В пятницу, 10 августа, из Ленинграда пришел пакет. Рукописный оригинал письма мало что говорил Баскову, но мог пригодиться графологам, потому что хоть и редко, но иногда все же удается идентифицировать скоропись с текстом, выполненным печатными буквами.
      Конверт со штемпелем ленинградской почты Басков повертел в пальцах н подумал, что, пожалуй, с этим конвертом он немного пошаманил: если Брысь действительно явится в почтовое отделение в Харькове, у него не будет времени ни разглядывать штемпель на конверте, ни почерк, а уж читать письмо - тем более.
      Басков положил в конверт чистый листок бумаги, заклеил, написал адрес и тут же подумал, что все это вообще ни к чему, лишнее. Придет Брысь на почту хорошо, а получит он там что-нибудь или не получит - не имеет значения.
      В Харьков Басков взял с собою инспекторов Сергея Фокина и Ивана Короткова. Ему с ними не раз доводилось ходить на задержание опасных преступников, в них он не сомневался. Марат умолял включить в группу и его, но Басков знал, что у него больна мать, по ночам ему приходится быть сиделкой, и потому отказал...
      Засада у такого объекта, как почта, да еще днем, да еще на людной улице, дело щекотливое. Брысь мог быть вооружен, поэтому Басков хотел взять его так, чтобы свести к нулю риск для посторонних.
      Фокин сидел внутри почты за столом - будто писал. Короткое прогуливался по противоположному тротуару. Басков сидел перед окном в доме напротив. Метрах в пятидесяти на улице стояла "Волга" с двумя инспекторами из городского угрозыска,
      У всех были фотопортреты Брыся, так что его появление обязательно кто-нибудь заметит еще до того, как Брысь войдет в помещение почты. Каждый постоянно видел хотя бы одного из товарищей, а об условных знаках было четко договорено.
      Миновало три пустых дня.
      Брысь пришел в четверг, 16 августа, в половине одиннадцатого утра, Ои появился из ворот дома, около которого стояла их "Волга". Короткое, заметив сигнал из автомобиля, дал знак Баскову. Басков покинул свой пост, вышел из дома и увидел Брыся. Прежде всего он узнал костюм - коричневый в синеватую клетку.
      К двери почты они подошли одновременно. Басков пропустил Брыся вперед, и, когда тот, приблизившись к стойке, сунул руку во внутренний карман пиджака, Басков дал знак Фокину, а сам, положив ладонь на плечо Брысю, сказал:
      - Здравствуйте, Балакин.
      Брысь медленно повернул голову, посмотрел сначала на него, лотом на Фокина, вставшего рядом с другого бока. Баскову было не до выражения его глаз, но смотрел Брысь недобро.
      - Оружие, - сказал Басков.
      - Не ношу, - ответил Брысь хмуро. Фокин единым плавным долгим движением обеих рук огладил его от груди до щиколоток.
      - Не ношу, - презрительно повторил Брысь. Фокин защелкнул наручники.
      - Извините. - Басков вынул из кармана у Брыся, паспорт, откинул корочку.
      Это был паспорт Зыкова.
      Глава 9
      ДОПРОС С ПЕРЕРЫВОМ
      Хорошо разработанный план допроса - великая, конечно, вещь, но Басков понимал, что допрос человека с таким богатым уголовным опытом, как у Брыся, не укладывается в общие рамки. Тут вряд ли сумеешь поставить ловушку, которую твой подневольный собеседник не заметит, вряд ли перехитришь его в игре околичностями. Поэтому Басков избрал самую простую тактику - ставить Брыся перед фактом, и пусть он опровергает, если сможет.
      Когда конвойный ввел Брыся, Басков поразился перемене, происшедшей с арестованным: за три дня он постарел на десяток лет. Крупные морщины на щеках глубоко врубились в кожу, глаза запали, а цвет лица приобрел какой-то чугунный оттенок. Новый костюм висел на нем словно на вешалке, а между тем Басков отлично помнил, что там, на почте в Харькове, плечи у него были как влитые.
      - Вы что, совсем не едите? - спросил Басков, когда Брысь сел на стул.
      - А вы меня на откорм поставили, что ли? - мрачно пошутил Брысь.
      Басков пожалел, что задал чисто по-человечески свой вопрос.
      - Як вам не подмазываюсь, Балакин. Начнем по делу. - Он взял паспорт. Откуда у вас документ Константина Васильевича Зыкова?
      - На улице нашел, - с издевкой ответил Брысь.
      - Вы даете понять, что врете. Только не надо строить насмешки, это не укрепляет отношения. Лучше вы начистоту, Александр Иваныч.
      На Баскова глянули из-под густых темных бровей усталые и все же неуловимо насмешливые глаза.
      - Не держите меня за долдона, гражданин начальник. Вы еще молодой, а я давно с ярмарки еду. Ксива краденая, ну и что? Не за это меня взяли.
      - Ладно, разберемся. Только не зовите меня начальником. Лучше - гражданин майор. - Басков из своей руки показал Брысю его письмо. - Это вы писали?
      - Ну, наверно, я.
      У Баскова уже было заключение графологической экспертизы, где говорилось, что денежный перевод и телеграмма написаны одним человеком, а письмо, по всей вероятности, другим, но он сейчас не хотел касаться этого вопроса.
      - Что вы должны были получить от Шальнева и что он устраивал? - спросил Басков. Брысь покачал головой.
      - Эх, гражданин майор... Я телом еще не старик, раз покуда комар кусать не отказывается... А душа... - Он взглянул на Баскова уже без тени насмешки. Можно мне спросить? Один раз, больше не буду.
      Басков почувствовал, что сейчас должен произойти какой-то поворот, что сидящий перед ним матерый рецидивист по неведомой ему, Баскову, причине дрогнул где-то в глубине своего существа и хочет вынырнуть на белый свет, чтобы глотнуть глоток чистого воздуха или, если это не удастся, утонуть.
      - Спрашивайте.
      - Меня сдал Шальнев? - тихо спросил Брысь.
      - Нет. Подумайте сами: зачем бы я стал задавать вам лишние вопросы, если бы на них уже ответил Шальнев?
      - Я ваши порядки знаю. Один сказал - другой закрепить должен. Я вор в законе, и вот мое слово: скажите правду про Шальнева, он меня заложил или нет, - расколюсь, жилы вам мотать не буду.
      Момент был из тех, что редко повторяются. Сняв трубку, Басков позвонил по телефону.
      - Марат, зайди.
      Тот явился немедля. Брысь сначала на него даже не оглянулся.
      - Ты когда был в больнице? - спросил Басков.
      - В пятницу, товарищ майор.
      - Как там?
      - Лучше, но пока без сознания... - При этих словах Брысь посмотрел на Марата, который тоже смотрел на него.
      - Позвони, предупреди - сейчас приедем. И вызови "воронок".
      - Слушаюсь, товарищ майор...
      Марат ушел, а Басков подвинул на столе сигареты, спички и пепельницу поближе к Брысю и сказал, взглянув на часы:
      - Закуривайте. Я покажу вам кое-что, Балакин, и тогда вы, может быть, поверите мне.
      Брысь еще не понимал, что ему готовится.
      В палате, где лежал Шальнев, ничто не изменилось с того июльского жаркого дня, когда его сюда привезли. Он висел в своем фантастическом гамаке, укрытый до пояса простынею, и трубочки по-прежнему змеились от его рук и ног к стеклянному шкафу в изголовье, похожему на действующую модель какого-то химического производства в разрезе.
      Изменилось только то, что было лицом Шальнева. Теперь оно походило на кору сосны с выступившими на поверхности смоляными каплями.
      Сестра оставила Баскова и Балакина, одетых в белые халаты и белые же полотняные бахилы поверх ботинок, и Басков сказал, показав на левую руку Шальнева, лежавшую вдоль тела на кромке гамака:
      - У него нет паспорта, но там есть татуировка... Посмотрите.
      Балакин приблизился, склонился над рукой, по которой от запястья к локтю ползла синяя черепаха. Потом, пятясь, вернулся на середину комнаты и спросил шепотом:
      - Кто его?
      - Я думаю, что не вы. Но и без вас здесь не обошлось. Или как?
      - Эх, гражданин начальник, - только и сказал Балакин.
      - Ладно, пошли.
      ... Басков надеялся, что после столь убедительного ответа на вопрос Балакина о Шальневе, да если учесть слово, данное вором, допрос пойдет без помех, но он просчитался.
      Уже в машине с Балакиным что-то случилось, он даже отказался от предложенной сигареты. А когда Басков, продолжая прерванный допрос, снова спросил, что должен был сделать Шальнев и каких вестей ждал от него Балакин, он услышал в ответ:
      - Ничего я вам не скажу, гражданин майор. Дайте подумать.
      За то, что свозил Балакина к Шальневу, Басков себя не ругал. Неприятно было одно - что поддался минутной слабости и поверил, будто в душе Балакина может произойти какой-то перелом.
      - Подумайте, Балакин, подумайте, - сказал Басков. - Но учтите: мне долго ждать времени нет.
      Басков не хотел открывать всех своих карт и не стал говорить на первом допросе ни о городе П., ни о Ленинграде, ни о паспорте Балакина, обнаруженном в кармане у Шальнева, - вообще ни о чем из того, что ему было известно: он хотел дать Балакину возможность самому, без постороннего нажима, признаться во всем. Жаль, что не получилось с первого захода.
      Басков много бы дал, чтобы узнать, о чем будет думать у себя в камере Балакин. Можно догадываться, что он должен определить линию своего поведения на допросах и решить, в чем признаваться, а что отрицать. Можно также предположить, что он при этом будет учитывать важное обстоятельство: его показания и признания затронут третьих лиц.
      Предугадать, как поведет себя Балакин дальше, было трудно, а время терять действительно не следовало. И Басков подумал об Анатолии Ивановиче Серегине.
      Нет, он был далек от всякой сентиментальности, но свято верил в неисчезающую силу детских впечатлений. Он по себе знает, что ломоть черного хлеба, политый подсолнечным маслом и присыпанный солью, который был съеден пополам с приятелем по пути из дома в школу, - это такая прочная скрепка, что ее не разорвет никакое время.
      И так же свято верил Басков в то, что самый закоренелый преступник, если только он не врожденный дебил, носит в себе тайную тоску по тем светлым дням, когда сердце его еще не заскорузло. Положи горячую ладонь на замерзшее стекло окна - увидишь через прогалину ясное небо...
      Если Балакин и захочет раскрыться перед кем-нибудь, то гораздо скорее сделает это перед другом детства, чем перед обычным работником угрозыска, которых на своем веку он повидал наверняка больше, чем обыкновенный честный человек - зубных врачей...
      Испросив разрешения начальства, Басков отправился в телеграфный зал дежурной части, и там девушки тотчас связали его по телетайпу с областным управлением внутренних дел, которое возглавлял полковник Серегин.
      Анатолий Иванович, когда узнал, в чем дело, охотно согласился прилететь в Москву, но сказал, что задержится на два дня. Это Баскова устраивало.
      Никаких театральных эффектов они не приготовили. Басков сидел за своим столом, а Серегин в кресле, спиной к окну.
      Войдя в раскрытую конвойным дверь, Балакин склонил голову в коротком поклоне и сказал:
      - Здравия желаю, граждане начальники.
      - Попроще, Балакин, - сказал Басков. - Вот стул, садитесь. Курить хотите?
      - Бросил, гражданин майор. Спасибо.
      На Серегина, как прежде на Марата, Балакин не обращал внимания и повернулся к нему, только когда услышал:
      - Ну, здравствуй, Брысь. Балакин не удивился.
      - Я уже здоровался. А зовут меня так, между прочим, только хорошие знакомые.
      - Мы знакомы давно.
      - Что-то не припоминаю.
      Серегин расстегнул запонку на левой руке, поддернул рукав, обнажив ползущую от запястья к локтю бледно-голубую черепаху.
      - Может, вспомнишь? Твоя работа.
      Балакин перевел взгляд с черепахи на лицо Серегина, помолчал, и некое подобие улыбки скользнуло по его губам.
      - Испания... Как же, не забыл, наколочка моя... А звать тебя?
      - Серьга.
      - Вы с Эсбэ дружками были... Клюшками промышляли.
      - И свечками.
      Балакин покосился на Серегина.
      - Не забыл, значит, свечечки?.. А ты кто ж будешь?
      - В милиции служу.
      - Угу, понятно.
      Балакин ерничал, а это на него совсем не было похоже. Так делают, когда хотят скрыть свое подлинное состояние.
      - А что вам понятно? - спросил Басков.
      - Психологию разводите. Слезу из меня давите. Так ведь я, гражданин майор, последний раз плакал, когда, извините, от материнской титьки отрывали.
      Басков уже видел, что не такой уж он железный, каким хочет казаться, но играть дальше в кошки-мышки не имело смысла.
      - Вы угадали, - сказал он. - Хотите, мы тоже погадаем?
      Балакин с преувеличенной готовностью подался к нему, изображая наивный интерес, который вовсе не был наивным.
      - Ну-ка, ну-ка.
      - Будем исходить из того, что не вы напали на Шальнева. Это похоже на правду, верно?
      - Похоже, - серьезно согласился Балакин.
      - Тогда попробуем угадать, что вас беспокоит. - Басков закурил сигарету, вынул из стола паспорт, положил его под ладонь. - Начнем по порядку... Когда я показал вам ваше письмо, вы подумали, что вас выдал Шальнев. Так?
      - Я вам это говорил.
      - Потом вы увидели Шальнева в больнице, и подозрение отпало. Так?
      - Верно.
      - Тогда вы спросили себя: как мы на вас вышли? Ну, тут ясно: нашли полумертвого Шальнева, установили наблюдение за квартирой, перехватили письмо, а дальше все проще пареной репы. Так?
      - Ну так.
      - Теперь один вопрос, Балакин: вы бы по лицу узнали Шальнева?
      - Какое же там лицо.
      - Вот именно. - Басков сделал паузу и продолжал: - Значит, установить, что это Шальнев, можно было лишь по паспорту. Согласны?
      - И по другим бумагам тоже, - уже деловито поправил Балакин.
      - Никаких бумаг при Шальневе не оказалось. В кармане у него нашли только это.
      Басков подал Балакину паспорт и мельком взглянул на Серегина, молча следившего за развитием этого разговора, который можно было считать допросом лишь весьма условно. Серегин знал обо всем, что удалось добыть Баскову по делу, в мельчайших подробностях, и он понимал, что сейчас наступил важный момент.
      Балакин держал в руках свой собственный паспорт, глядел на собственный портрет и молчал. Желваки вздувались и опадали на его скулах.
      - Ну что, Александр Иванович, - прервал молчание Басков, - ловил я вас, когда про Шальнева спрашивал?
      - Это было у Эсбэ в кармане? - не отвечая на вопрос, спросил Балакин.
      - А откуда же бы попал ко мне ваш паспорт? Или опять думаете, покупают вас? Балакин молчал.
      - Кого покрываете, Александр Иванович, - со вздохом сказал Басков.
      - Мне покрывать некого.
      - Города, где после колонии жили, боитесь?
      - Это вы на меня не навесите, - Балакин поднял голову. - Большое дело уехал, не рассчитавшись.
      Басков поднялся, взял у него паспорт, спрятал в сейф.
      - Вы уж и меня за долдона не держите, Александр Иванович. Тут ведь заколдованный круг. И сдается мне, одно имечко все развязать может.
      Имя Чистого ни разу еще не всплывало, но наивно было бы полагать, будто Балакин не подозревает, что оно известно Баскову. Однако Басков не желал первым произносить это имя - опять-таки в надежде, что Балакин в конце концов использует оставляемый ему шанс добровольно помочь следствию и тем облегчить не только душу, но, может быть, и будущую свою участь. Если бы он мог признаться этому старому взломщику сейфов в своей симпатии к нему, вызванной еще рассказом Серегина... Да нет, это было бы уж слишком...
      Басков, закрыв сейф, сказал Серегину:
      - Мне на полчасика отлучиться надо, Анатолий Иванович. А вы тут посидите, потолкуйте. Наверное, есть что вспомнить.
      - А вот Брысь скажет опять, что психологию разводим, - какой же разговор?
      Балакин промолчал, и Басков у него за спиной, уже от двери, весело подмигнул Серегину.
      - Я Марату скажу, пусть чайку принесет.
      И он оставил Балакина и Серегина с глазу на глаз.
      Глава 10
      БРЫСЬ РАССКАЗЫВАЕТ
      - Серьга, стал быть, - после долгого молчания сказал Балакин, не глядя на Серегина. - А вот как звать вас - хошь убей... Память отшибло.
      - А ты меня и тогда не знал, как звать. Это мы с Эсбэ тебя знали.
      Балакин посмотрел на него.
      - На "ты" хочешь? Не брезгуешь?
      - Не надо, Брысь. Старые мы уже.
      - Я этому молодке говорил, - Балакин кивнул на дверь, - меня еще комары кусают, значит, нестарый. А вы кто же по чину будете, если не секрет?
      - Полковник. - Серегин застегнул запонку на рукаве и пригладил волосы ладонью.
      - Далеконько разбежались, - сказал Балакин.
      Вид у него был очень усталый, и Серегин считал пошлым продолжать разговор в таком невразумительном духе. Не об этом он думал.
      - Знаешь, Брысь, - сказал он, сердясь на себя, - я тебя не допрашиваю. Он тоже кивнул на дверь. - Этот молодка через меня Шальнева опознал, через твою черепашку... Тебе учесть это надо, а вешать на тебя лишнего никто не станет. Сам навешал... Тебе же край. Помоги - легче будет.
      - Легче мне не будет, - с усмешкой сказал Балакин - А вас как все же величать прикажете?
      - Еще раз прошу, Брысь, не будь клоуном. Зовут меня Анатолий Иванович.
      Балакин упер локти в колени, обхватил голову.
      - Записывать будешь?
      - Я тебя не допрашиваю.
      - Ну тогда с чего начнем?
      - У тебя же все в одной завязке. Из клубка две нитки торчат. Хочешь - с Эсбэ, хочешь - с кассы. - Серегин помолчал и добавил совсем другим голосом, сам удивляясь своему волнению: - Ты ж смотри, как сошлось... Ты нам с Эсбэ татуировку делал, в Испанию бежали...
      - Брось, Серьга. Черепашки - это для ваших... как их называют-то?.. Для романтиков. А я не про то... Серегин чувствовал, что невпопад говорит он с Брысем, и взволновался не к месту, но притворяться не мог. Он сказал:
      - В общем, учти, я про тебя много знаю. Я, например, с Ольгой Шальневой говорил.
      При этих словах Балакин словно окаменел. Серегин заметил лишь, как дернулись его пальцы, зарытые в густые еще, темные с проседью волосы. Потом он распрямился, пристально поглядел в глаза Серегину.
      - Давно видел? - Голос у него стал совсем тихий. Серегин прикинул.
      - Месяц назад.
      - И Эсбэ видел? - Вопрос звучал нащупывающе, в нем крылся второй смысл - о времени и месте. Серегин уловил это и ответил так, чтобы стало ясно и невысказанное:
      - Там же, где и ты. В больнице.
      - Значит, не повидал он Ольгу?
      Спросив так, Балакин шагнул сразу через много ступенек, и теперь обоим было понятно, что петлять и хитрить дальше ни к чему. Оставалось одно: вернуться назад и пройти по всей лесенке, не пропуская ни одной ступеньки.
      - Не доехал, - сказал Серегин. Балакин зло прищурился.
      - Чистый сработал... Слыхал про Чистого?
      - Как же.
      - Взяли его?
      На этот вопрос по правилам отвечать бы не полагалось, но у них шло уже не по правилам.
      - Пока не взяли, - сказал Серегин.
      - Ну лады, Серьга, колюсь я. Ты прав, тут мне край.
      Серегин промолчал. Что ему было говорить? Не спугнуть бы того, что зрело в Балакине.
      - Так с чего начнем? - спросил Балакин.
      - Давай с совхозной кассы.
      - Это, Серьга, ближе к концу... Ты вот про Испанию помнишь, потому как черепашку на руке носишь. Полиняла черепашка, а у меня тут, - Балакин положил ладонь на сердце, - у меня вот тут одна метка сидит, не выцветает, не тушью сделано... Ты женатый?
      - Дед уже.
      - Вот видишь, а меня если какой молокосос старым хреном любя назовет - и тому рад...
      - Ты ж не старый - сам говорил.
      - Хорохоримся, Серьга. - И без всякого перехода Балакин спросил охрипшим вдруг голосом: - Тебе Ольга много рассказывала?
      - Про тебя разговор был. Как чуть не поженились в пятьдесят седьмом.
      - И про китобойную флотилию.
      - Говорила.
      - И про плен и про десять лет?
      - Точно.
      - Сам понимаешь, Серьга, то есть Анатолий Иваныч... Десятка была, а плена не было... Пудрил мозги девчонке... Эсбэ-то, может, догадывался, да и то вряд ли. Это уж после, когда меня его теща сдала, ему в милиции, может, глаза открыли, а может, и не открыли, а так он голубь. - Балакин помолчал, вспоминая. - Да-а... А насчет женитьбы - истинная правда... Ты представь, какой я был. Тридцать пять лет, из них пятнадцать по тюрьмам и колониям... Мне, кроме Матрены, ну няньки Олиной и Эсбэ, никто в жизни доброго слова не сказал.