Три черепахи

      Басков посмотрел на свои часы.
      - Без четверти двенадцать. Еще будут... У вас теперь какой план?
      Серегин вздохнул, расправил плечи.
      - Да что ж, пора домой возвращаться, я вам туг больше не нужен. А там дела ждут.
      Басков достал из кармана сигареты, хотел закурить, но раздумал.
      - Я вот о чем, Анатолий Иванович... Шальнев-то когда-нибудь очнется.
      - Нет вопроса, - живо откликнулся Серегин. - Мне самому смерть хочется с ним поговорить, потрогать его живого, а не чурку безгласную... Как только в себя придет, давайте телеграмму, не задержусь.
      - От вас он ничего не скроет, а я ему кто? Просто сыщик.
      - Может, там и скрывать нечего.
      - Я завтра в Ленинград... Должно там что-ничто найтись, должно.
      - Так вы, значит, вечером отправитесь со "Стрелой"?
      - Хочу самолетом. Чего день терять?
      - А кто мне командировку отметит?
      - Вы зайдите ко мне, Марат на месте будет, я ему скажу.
      Снизу от Дома союзов появились огни троллейбуса - длинная лента на лбу и два светлых пятна на полах.
      - Ну счастливо, Анатолий Иванович. Очень рад был вместе поработать.
      - Взаимно, Леша.
      Подошел троллейбус. Они пожали друг другу руки, и Басков уехал, а Серегин не спеша зашагал к гостинице.
      Басков смотрел в круглый иллюминатор на крыло самолета, которое вот уже минут сорок высоко парило над белоснежным стеганым одеялом облаков, а сейчас с едва ощутимой косиной снижалось, облака стали похожи на покрытую пушистым снегом бескрайнюю степь, и крыло вот-вот начнет срезать верхушки сугробов, между которыми лежит синяя тень.
      Как с заигранной, трескучей грампластинки зазвучал из динамика голос стюардессы, призывавшей застегнуть ремни. Стекло иллюминатора сделалось мутно-сизым, и крыло пропало. Самолет вошел в облака...
      Через десять минут Басков вышел из здания аэропорта, а еще через полчаса здоровался за руку с начальником жилищно-эксплуатационной конторы, к чьей епархии относился дом, в котором жил Игорь Андреевич Шальнев. Там ждал Баскова ленинградский коллега, старший лейтенант Шустов.
      Начальник ЖЭКа, у которого на правом лацкане серого пиджака висел знак участника войны, вышел и быстро вернулся в сопровождении низенького немолодого человека с заплывшими глазками и не менее как трехдневной щетиной на небритом лице.
      - Это наш слесарь, - представил начальник.
      - Здравия желаю, - хмуро проворчал слесарь, и по комнате порхнул перегарный душок. В руке он держал замурзанный чемоданчик.
      - Понятых возьмем там, - сказал Шустов, обращаясь к Баскову.
      - Тогда пошли.
      По дороге к дому Басков узнал от начальника, что Шальнев обитает в двухкомнатной квартире, где есть еще один жилец - Зыков Константин Васильевич, год рождения 1929-й, одинокий, прописан в Ленинграде с 1973 года, приехал из Пскова, жилплощадь получена в порядке обмена. Работает Зыков на железной дороге, должность - составитель поездов. Больше ничего о Зыкове начальнику не известно... Да, квартплату в сберкассу вносит своевременно.
      - Зыкова мы предупредили. Дождется, никуда не уйдет, - заключил начальник. И добавил: - Он в ночную работал. Спит, наверное.
      - А как сказали - для чего придем? - спросил Басков тихо, чтобы слесарь не слышал.
      - Как вот старший лейтенант велел. Осмотр квартиры на предмет ремонта.
      Эта вынужденная ложь перед соседом Шальнева была необходима, чтобы, во-первых, не пришлось портить замки на квартирной двери, во-вторых, Баскову очень хотелось побыстрее увидеть соседа и поговорить с ним, а в-третьих, было бы неграмотно со стороны Баскова допустить, чтобы сосед заранее, до его появления, знал об истинной причине предстоящего визита в квартиру No 32. Мало ли что может выясниться впоследствии...
      Начальник был брит, и пахло от него мужским одеколоном "Шипр", но глядел он ненамного веселее слесаря: видно, не причислял хлопоты с милицией к разряду желанных.
      - Неприятности, что ли, Иван Степаныч? - спросил у него Шустов.
      - Наше дело такое: из крана вода не течет - плохо, с потолка течет - все одно, понимаешь, плохо. Не угодишь, понимаешь, - ворчливо, но без всякого уныния отвечал Иван Степаныч.
      - А наоборот бывает - из крана течет, а с потолка нет? - продолжал развивать тему Шустов.
      Начальник одобрительно повел на него бровью.
      - Иной раз получается... Если верхний сосед не купается... - И, не меняя тона, на том же дыхании ввернул вопрос: - А что этот гражданин Шальнев сотворил?
      Шустов обернулся к Баскову, и тот объяснил:
      - Под трамвай в Москве попал.
      - Насмерть?
      - Да нет... Помяло сильно.
      - Он тихий, - подтверждающе сказал начальник.
      - Знаете его?
      - Кабы знал, был бы не тихий. Или неплательщик... А так я его фамилию первый раз вчера услышал. Тут они подошли к дому.
      - Постановление на обыск есть, - сказал Басков Шустову. Он имел в виду обыск комнаты Шальнева.
      Дом был пятиэтажный, старый, без лифта. На третий этаж поднимались по крутой лестнице с выбитыми, словно обтаявшими ступенями из светлого камня. На площадке второго этажа Иван Степаныч позвонил в обе квартиры - тут на каждом этаже их было по две. В одной не отозвались, а из другой женский голос спросил: "Кто?" Иван Степаныч назвал себя. Открыла высокая полная старуха. "Еще кто-нибудь есть дома?" Услышав, что есть еще ее старик, Иван Степаныч попросил подняться в номер 21.
      В квартиру No 21 позвонил Басков. Открыли быстро - ждали. Басков увидел перед собой одинакового с ним роста плотного человека в синей нейлоновой рубахе и черных брюках. Густые черные волосы стрижены коротко. Лицо загорелое, но как-то по-деревенски, по-крестьянски: верхняя половина лба белая, как молоко, а все остальное - того медного, с нефтяным отливом в углублениях, цвета, какой бывает только у чеканных поделок массового производства, продающихся в сувенирных магазинах. Лицо это чеканилось без излишней проработки, стилизовано под примитив. Однако в глазах, смотревших вполприщура, переливались некие оттенки. Это Басков заметил и отметил.
      - Здравствуйте. Вы Зыков? - сказал Басков.
      - Константин Васильевич. Заходьте, - пригласил Зыков, отступая в прихожую. Его простуженный тенорок звучал не то чтобы льстиво, но выражая готовность слушать.
      - Мы тут заодно с вашим начальником, - объяснил
      Басков, кивая на Ивана Степаныча: надо было как-то оправдать начальника ЖЭКа за его вынужденную ложь жильцу, хоть она и была во благо. - Я майор милиции
      Басков.
      - Это мы понимаем. - Зыков согласно наклонил свое чеканное квадратное лицо, и Баскову показалось, что он понимает гораздо больше, чем заключалось в его, Бескова, словах.
      Иван Степаныч, изображая ремонтную озабоченность, заглянул в ванную, но забыл при этом включить свет.
      - Ладно, ближе к делу. - Басков поглядел на слесаря и подошел к двери комнаты Шальнева. Что это именно его комната, было очевидно, ибо дверь другой комнаты, принадлежавшей Зыкову, стояла настежь.
      Слесарь осмотрел замок - не английский и не французский, а самый обыкновенный, которые открываются большим ключом через большую скважину, именно такую, в какие на рисунках художников-сатириков вот уже лет сто подглядывают и подслушивают отрицательные персонажи.
      - Тут спичкой можно, - проворчал слесарь презрительно.
      Он сунул какую-то загогулину в скважину, потом нажал - замок тихо хрюкнул, и дверь раскрылась.
      Все, кто стоял за спиной у Баскова, вытянули шеи - с тем врожденным людским любопытством, которое так неудержимо тянет даже самого безразличного человека заглянуть в чужое жилье.
      В большой квадратной комнате с двумя узкими окнами стояли платяной шкаф, диван-кровать, письменный стол и четыре стула. И все это старое, того сорта, что потрескивает по ночам. На одной стене, справа, - полки с книгами. В левом углу на табуретке телевизор марки "Рекорд", облупленный, с маленьким экраном.
      Прибрано, пыли не успело еще накопиться.
      Басков обернулся к старухе со второго этажа:
      - Вас как зовут?
      - Мария Антоновна.
      - Войдите, пожалуйста, в комнату, Мария Антоновна... Вместе с мужем. Мы тут кое-что посмотрим... Это на пять минут...
      Иван Степанович тронул Баскова за рукав.
      - Я вам нужен? А то, понимаешь, дела...
      - Надо будет после комнату запереть. Мы ее опечатаем.
      Иван Степанович посмотрел на слесаря:
      - Сделаешь. - И ушел.
      - Вы, Константин Васильевич, подождите у себя - разговор будет, - сказал Басков Зыкову и, войдя в комнату Шальнева, закрыл дверь.
      Мария Антоновна с мужем стояли в сторонке.
      Басков открыл ящики письменного стола и начал перебирать бумаги. Шустов занялся книжными полками.
      Собственно, это был не обыск, а осмотр вещей с целью составления их описи. Но Басков все же питал смутную надежду найти здесь хоть какую-нибудь зацепку, которая намекнула бы на причинную связь того, чем жил Шальнев до отъезда в Москву, с тем, что произошло на бульваре Карбышева. В существовании такой связи он не сомневался.
      Покончив с письменным столом, Басков открыл платяной шкаф. Там на плечиках висели довольно потертое драповое пальто, старый, уже не пахнувший овчиной полушубок и три костюма - один поношенный, два почти новые.
      Басков разложил костюмы рядышком на кровати, посмотрел на них, отступив, и позвал Шустова.
      - Гляди. Ничего странного не находишь? Шустов раздумывал недолго.
      - Вот это, по-моему, пятидесятый размер, третий рост, нашего производства. - Он показал на черный костюм. - Этот побольше. Пятьдесят четыре, рост два. Это относилось к темно-синему. - А серенький - пятьдесят два, четвертый. Оба финские.
      Шустов прекрасно мог бы работать продавцом в отделе готового платья. Басков так и сказал ему и пошел за соседом. Тот ступил в комнату как-то странно, словно здесь была полная непроглядная темнота и он боялся наткнуться на что-нибудь.
      Басков показал ему на костюмы и спросил:
      - Это Игоря Андреевича костюмы?
      - Вроде, - неуверенно отвечал Зыков,
      - Но он носил?
      - Мне ить это ни к чему... замечать...
      - А вы вспомните.
      Зыков ткнул пальцем в черный костюм.
      - Вот эт носил.
      - А эти?
      - Ей-ей, ни к чему мне... Може, когда и носил. Може, он в прежние годы важней был...
      Так, значит. И Зыков тоже с одного взгляда определил, что костюмчики разного размера. Но чего-то он как будто не договаривал...
      - Хорошо, Константин Васильевич, идите пока к себе.
      Костюмы Басков повесил обратно в шкаф. Составили протокол, дали понятым подписать.
      Потом слесарь тем же своим крючком запер дверь, ее опечатали. Шустов со слесарем и понятыми ушли, а Басков постучался к Зыкову.
      Его комната размером была такая же, как у Шальнева, но в ней казалось тесно, потому что вещей помещалось раз в пять больше.
      В главном углу, слева против входа, стояла двуспальная высокая кровать. На розовом пикейном одеяле пирамидой громоздились три подушки - две блином, а третья углом к потолку. И сверху наброшена розовая же кисейная накидка. Или тут женская рука, или сам хозяин такой аккуратист, мелькнула у Баскова посторонняя мысль.
      Сказать, что Зыков принял появление гостя с удовольствием, было бы сильным преувеличением, но что он ждал нетерпеливо, в этом Басков не сомневался. Весь вид хозяина говорил о нетерпении.
      Зыков выдвинул из-под круглого обеденного стола мягкий в цветастой обивке стул, обмахнул рукой сиденье.
      - Пожалста, милости просим.
      Басков сел. Ему хотелось пить, и он посмотрел на хрустальный графин, накрытый кисейной салфеткой, стоявший на хрустальном подносе посредине стола.
      - Водицы хотите? - угадал Зыков.
      - Хорошо бы.
      - Момент.
      Зыков шагнул к заставленному посудой серванту, а Басков окинул комнату быстрым взглядом. На гвозде, вбитом в дверь, висела выгоревшая железнодорожная фуражка - единственная деталь, нарушавшая теремную гармонию этого дышавшего прочным благополучием жилища, набитого крепкими, добротными вещами. "Наверное, от этой фуражки лоб у хозяина наполовину белый", - подумал Басков.
      И воду Зыков налил в хрустальный стакан.
      - Супруга на службе? - мимоходом поинтересовался Басков, хотя уже знал от начальника ЖЭКа, что Зыков холостой.
      - Без бабы живу. Разведенный...
      Зыков улыбнулся - скромно, но так, чтоб понятно было: мы, мол, хоть и холостые, но не без женского внимания. Он как бы надеялся на мужскую понятливость и солидарность своего непрошеного гостя.
      - Давно?
      - Да вот, поди, осьмой год будет.
      - А сами работаете кем?
      - Составы формую... Составитель поездов называется.
      Выражался Зыков не всегда грамотно, но доходчиво.
      - Скажите, Константин Васильевич, сосед ваш когда последний раз дома был?
      - То ись как - последний? - не испугался, а удивился Зыков.
      - Ну когда вы его в последний раз видели? Зыков собрал складки на своем двухцветном лбу.
      - Так ведь Андреич к сестре поехал... В четверг, на той неделе...
      Все верно - Шальнев пил коньяк в ресторане "Серебряный бор" вечером в пятницу.
      - На поезде поехал?
      - А как же. И на дорожку опрокинули.
      - Ночным? Может, "Стрелой"?
      - В ночь - это так, в двенадцатом из дому ушел... А "Стрелой" иль нет чего не знаю, врать не стану...
      - Ну а как он себя чувствовал? Зыков пожал правым плечом.
      - Да как обнаковенно...
      - Не волновался? Ничего особенного не заметили?
      - Да нет вроде. Пить разве не схотел... Налил свой лафитничек серебряный, и все. Я ему: чего-то ты? А он: не идет, извиняй... Ну я ее один и прикончил.
      - А вообще-то он пил?
      - А как же!
      Зыков говорил о Шальневе таким тоном, как говорят о недоразвитых или чудаковатых.
      - Я закурю? - Басков достал из кармана сигареты.
      Зыков суетливо как-то поспешил к серванту, подвигал там мелодично позванивавшей посудой, и на столе появилась круглая крутобокая пепельница опять же хрустальная, свинцово-тяжкая.
      Баскову почему-то вспомнилось прошлогоднее дело, которое он вел вместе со следователем из Управления внутренних дел на транспорте и по которому проходили три составителя поездов. Они воровали из контейнеров транзисторные приемники, телевизоры, меха и прочие дорогие товары, в том числе и хрусталь. Действовали ловко и награбить успели тысяч на шестьдесят... Зыков - тоже составитель.
      Однако Басков принципиально не признавал подобные оскорбительные для честных людей силлогизмы: составители поездов имеют возможность вскрывать контейнеры; Зыков - составитель, следовательно... Кроме того, против таких необоснованных заключений убедительно выступал элементарный факт: Зыков прямо навязывался гостю со своими хрусталями, совал их под нос. Будь у человека совесть нечиста, никогда бы он на рожон не лез. Бывает, конечно, наоборот, но для этого необходима изощренность закоренелого преступного ума.
      А с другой стороны, поведение Зыкова казалось Баскову все-таки неестественным. Почему он, например, до сих пор не спросит, что стряслось с Шальневым? Как-никак семь лет в одной квартире. Всякий нормальный сосед не утерпит, поинтересуется. Вон Иван Степаныч, начальник ЖЭКа, впервые фамилию Шальнева услышал - и то не удержался.
      - Сам-то не балуюсь, а чужого дымку понюхать - ноздрю прочищает, - сказал Зыков, подвигая пепельницу к Баскову.
      - Тоже, говорят, вредно.
      - Да оно ить и кушать вредно, и спать... ежели одному. - Зыков робко пошутил и сам хихикнул от неловкости, но тут же приосанился. - Может, закусочку соорудить? У меня имеется...
      - Жарко, Константин Васильевич, в другой раз... Я вот сижу и думаю: неужели вам не интересно узнать, чего это мы к Шальневу вломились?
      Зыков упер руки в колени, а подбородок в грудь - набычился, задумался, сдвинул брови, словно собирался дать ответ на самый главный вопрос жизни. И наконец молвил - не простуженным тенорком, а басовито:
      - Я так разумею, товарищ майор: мне у вас спытывать прав не дано. Коли надо, сами скажете. Чую - неладное дело, а за язык тянуть негоже.
      - Тоже правильно, - одобрил Басков. - Вообще-то он вам нравился?
      Зыков прикрыл ладонью рот, чтобы скрыть ухмылку.
      - Так ить он не девка, товарищ майор. - Но жили-то дружно?
      - Душа в душу!
      Басков встал, прошелся в узком пространстве между сервантом и столом.
      - По-моему, вы его не очень-то одобряли, а, Константин Васильевич?
      - Не томите, товарищ майор. Не живой уж Андреич, что ли?
      - Почему решили?
      - Да вы так об нем... как про бывшего...
      - Жив Андреич, но состояние неважное. В дорожную катастрофу попал в Москве.
      Басков сознавал, что Зыков ему не верит. Самому наивному из наивных ясно: с чего тут станут обыскивать комнату человека, если он пострадал от городского транспорта? Но Зыков сделал вид, что поверил.
      - Здоровья ему.
      Басков поглядел Зыкову в глаза и снова спросил:
      - А все же, Константин Васильевич: почему вы его не одобряли? Ну не во всем, а иногда...
      Зыков опять упер руки в колени и набычился - видно, в такой позе ему легче было обдумывать важные вопросы. Но на сей раз заговорил он без нарочитой солидности, даже с некоторой игривостью:
      - Малахольный малость.
      - Например?
      - Ну касательно баб взять... Не увлекался?
      - Какой там! Он пятью годками меня постарше, тут особо уж не пожируешь... Да не в том смех,
      - В чем же?
      - А вот ходит к нему рыжеватенькая, молодая еще, не боле тридцати, и все при ей... Одно - в очках, и зовут чудно - Агриппина, а щечки-губки - аленький цветок...
      Зыков с таким нарастающим смаком излагал предмет, будто сам распалялся от собственных описаний, но Басков вдруг почувствовал фальшь. Все эти зыковские "ить", "може", "спытывать" отдавали специальной нарочитостью. В Ленинграде человек живет уже семь лет и до этого, надо полагать, не в глухой деревне обитал, прибыл-то сюда из Пскова и работает на железной дороге, где не по-таковски разговаривают, - как же тут деревенский лексикон сохранить?
      - Простите, Константин Васильевич, вы сколько классов окончили? - спросил Басков.
      Прежде чем ответить, Зыков с каким-то новым вниманием посмотрел на Баскова и, вероятно, разобрал подспудное значение вопроса: отчего и для чего он за-дан? Дальше он свою речь поддельными простонародными завитушками украшал уже не столь густо.
      - Семь, а что? - сказал Зыков, потеряв всю смачность голоса.
      - Ничего, так просто... Ну и что этот аленький цветочек?
      Зыков словно уж забыл, о чем шла речь. Помолчав/ он продолжал без всякой охоты, как досказывают конец анекдота, который, оказывается, давно известен слушателю.
      - Ну что... Ходила она, ходила... "Ах, Игорь Андреич! Вы такой хороший, Игорь Андреич!... Вы себе цены не знаете, Игорь Андреич!" А он ей все стишата читал...
      Басков счел, что пора кончать разговор, и встал.
      - Ну я пошел. Спасибо за содействие. Может быть, мне понадобится еще раз встретиться с вами.
      - Мы всегда рады, милости просим.
      Глава 7
      ГОСТИ ШАЛЬНЕВА
      По пути в райотдел милиции Басков испытывал чувство какого-то неопределенного недовольства собою, словно начал работу и бросил ее, не завершив.
      Старший лейтенант Шустов, встретив его у себя в кабинетике, предложил пойти перекусить.
      - Подожди. Давай покурим, - отказался Басков,
      - Не так чего-нибудь? - спросил Шустов. Басков закурил, походил вдоль стола и сказал:
      - Ты быстрей меня сообразил про костюмчики, С разного плеча, верно?
      - Абсолютно.
      - Зыков намекнул - мол, Шальнев в прежние годы мог иную комплекцию иметь. А два костюма совсем новые. Финского производства. А давно ли у нас финские костюмы появились?
      - Ну, может, лет десять...
      - Но эти-то явно не десять лет в шкафу висят.
      - Точно. Фасон модный. Басков спросил:
      - У тебя магнитофон есть?
      - Найдется.
      - Одолжи, пожалуйста. И кассет штуки три. Шустов достал из сейфа портативный магнитофон и кассеты.
      - Не дают мне покоя костюмы эти, - сказал Басков. - Пойду к Зыкову, пока он не остыл... А ты, будь другом, узнай, работал Зыков двадцатого июля и в какую смену...
      Зыков вроде бы и не удивился такому скорому возвращению Баскова, однако вид у него был настороженный.
      Басков поставил магнитофон на стол, сел в пододвинутое Зыковым кресло и сказал озабоченно, как бы приглашая хозяина разделить эту озабоченность:
      - Не пойму я одну штуку, Константин Васильевич.
      - А чего? - с готовностью отозвался Зыков.
      - Не сосед ваш носил эти костюмчики, которые новенькие.
      Зыков промолчал.
      - Давайте начистоту, Константин Васильевич: были
      гости у соседа?
      - Были, - вздохнув, ответил Зыков.
      - Это их костюмы? Зыков кивнул головой.
      - В них и приехали.
      - Почему сразу не сказали?
      - Да ведь оно знаете как - путаться кому охота?
      - Почему путаться? Во что? Или подозрительные гости были?
      - Зачем! - возразил Зыков. - Полярники они.
      Это было сказано горячо, но Басков уловил фальшь в тоне Зыкова и почувствовал недоверие к нему, даже некое подозрение шевельнулось у него. Но на каком основании можно подозревать Зыкова в чем-то противозаконном? Нет таких оснований. Одна интуиция, нечто из области парапсихологии, а парапсихологию Басков, хоть убейся, за науку не признавал, не боясь заслужить репутацию отсталого и даже темного человека у тех, кто тотчас захлебывается от восторга перед всякими новомодными идеями, едва они являются на свет. Правда, Зыков соврал, когда ему показывали костюмы, но этого еще недостаточно, чтобы зачислять его в категорию подозреваемых.
      И все-таки Басков не верил Зыкову. А Зыков, видно, почувствовал это еще гораздо раньше, чем Басков задал ему прямой вопрос, уличавший его во лжи. Стало быть, не имело смысла маскировать истинное свое отношение к нему, тем более что Басков и с самого начала не очень-то старался притворяться лучшим другом Зыкова. Такова уж дана ему натура; он всегда оставался вежливым и корректным даже с самыми несимпатичными ему людьми, так или иначе причастными к преступлениям, но быть артистом, разыгрывать роль отца и благодетеля не умел и не хотел. В раскрытии преступлений Басков не придавал никакого значения личному обаянию дознавателя, целиком полагаясь на неопровержимость твердо установленных фактов...
      Молчание становилось тягостным, и Басков его нарушил.
      - Вы меня извините, Константин Васильевич, - сказал он, - покажите ваш паспорт. Для порядка надо.
      Эта просьба возникла не по наитию - о паспорте Басков подумал, еще когда только входил в квартиру и увидел открывшего дверь Зыкова. Само слово "паспорт" как бы напрашивалось быть кодовым названием дела, если бы такие названия употреблялись в угрозыске для дел официально, а не только в рабочем обиходе среди инспекторов, прибегавших к ним для краткости: именно паспорт, обнаруженный в кармане у Шальнева, послужил тем коконом, из которого Басков тянул свою нить - путеводную, как он надеялся.
      Реакция Зыкова на вполне безобидную просьбу оказалась для Баскова неожиданной. Зыков расстегнул суетливыми пальцами две пуговицы на рубахе, словно ему стало душно, и вдруг громко запричитал:
      - Господи, вот беда! Нету паспорта, пропал! Неведомо как, а пропал!
      - Когда пропал? - как можно спокойнее, чтобы вселить спокойствие и в Зыкова, спросил Басков.
      - Да кабы знать! - Зыков вскинул руки выше головы. - Года два, считай, не лазил в шкатулку, не нужон был... Зачем он, паспорт? В полуклинику не хожу, здоровый... По санаториям не разъезжаю...
      Зыков опять начал коверкать свою речь.
      - Подождите, - остановил его Басков. - Два года вы в шкатулку не заглядывали, где паспорт лежал, да?
      - Точно так. А може, год.
      - А когда же заглянули?
      Зыков лишь секунду помедлил, соображая, а потом ответил убежденно:
      - Да на той неделе. В среду... Верно - в среду. Басков чувствовал, что он говорит правду, и задал следующий вопрос без всякой задней мысли:
      - Зачем же паспорт понадобился?
      Но этот вопрос, еще более нестрашный, чем просьба предъявить паспорт, оказал на Зыкова странное действие. Он перестал причитать, улыбнулся - явно деланно - и ответил с задушевностью, которая никак не подкреплялась настороженным выражением его прищуренных глаз, настолько прищуренных во все время их разговора, что Басков до сих пор не сумел еще определить, какого они цвета.
      - Сижу, значит, вечерком, покопаться захотелось, там у меня карточки всякие, в шкатулке-то... Да вот гляньте... - Зыков поднялся со стула, направился в угол, где стоял низкий столик, а на нем большая черная шкатулка палехской работы, блестевшая лаком.
      - Не надо, охотно верю, - сказал Басков, хотя он точно знал, что сейчас Зыков говорит неправду - насчет причины, по которой Зыкову захотелось покопаться в шкатулке.
      - Я и в милицию заявление подал, чтобы, значит, новый паспорт выправили.
      Зыков оправдывался, и Басков опять решил его успокоить, хотя, учитывая уже проявленную собеседником проницательность, это было бесполезно.
      - Ну и ладно, - сказал Басков. - Червонец заплатите, и все дела.
      В истории с паспортом позиция Зыкова была Баскову совершенно непонятна. С одной стороны, сосед Шальнева был встревожен вопросом о том, зачем ему понадобился паспорт, и дал явно лживый ответ, с другой - он вроде не притворялся, когда не сумел объяснить пропажу паспорта. Если тут что-то нечисто, Зыков без малейшего риска мог бы сказать, что паспорт он потерял, или придумать, как его украли.
      Но были и другие варианты. Не исключено, что один из костюмов принадлежал Балакину.
      Паспорт Балакина оставлен в кармане у Шальнева, а зыковский пропал. Что, если Балакин без ведома хозяина заглянул в шкатулку? Документ Балакину необходим, а в чертах его лица, как заметил Басков по автоматической привычке сравнивать, проскальзывало некоторое сходство с Зыковым.
      И наконец не выглядел абсурдным вариант, что Зыков мог уступить Балакину свой паспорт - не бесплатно, разумеется.
      В том и другом случае поведение Зыкова становилось объяснимым. Но почему паспорт понадобился ему именно в прошлую среду и почему он скрывает истинную причину, оставалось непонятным. Этим и наметил заняться в первую очередь Басков.
      - Вот что, Константин Васильевич, - сказал он. - Давайте-ка все по порядку. И начистоту.
      - Я что? Я - пожалуйста.
      Басков включил магнитофон, и Зыков начал свой долгий рассказ, из которого, как позже обнаружил Басков, выяснилось, что Зыков обладает редкостной памятью на мелочи.
      Около десяти часов вечера 24 июня, в воскресенье, Константин Васильевич Зыков сидел у раскрытого окна в своей комнате и смотрел на улицу. Было совсем светло - не прошла еще пора белых ночей.
      Собственно, ничего интересного он не видел, потому что в канун понедельника люди ложатся спать пораньше и оживления на проспекте не наблюдалось. Зыков скучал, позевывал, но спать ему не хотелось, да и ни к чему укладываться в такую рань, если завтра можно валяться сколько угодно, так как на работу ему идти в ночную смену.
      Вдруг зазвонил дверной звонок. Один раз - значит, к нему: соседу звонят два раза. Зыков никого не ждал, поэтому удивился, но открывать пошел с большой охотой: все-таки развлечение. Он набросил на плечи пижамный пиджак. Пиджак был точь-в-точь такой, какой он видел давным-давно, лет тридцать назад, на одном солидном пассажире мягкого вагона, в котором сам Зыков, тогда работавший в ремонтной бригаде, ехал два перегона по договору с проводником в служебном купе. Открыв дверь, Зыков увидел перед собой двух мужчин. Один, в темно-синем костюме, был коренастый и плотный, ростом точно с него (свои габариты Зыков знал: рост 174 сантиметра, вес от 75 до ЯО килограммов, смотря по режиму, объем грудной клетки на вдохе 120 сантиметров). Другой, в сером костюме, тоже не хилый и на полголовы выше. Первому лет пятьдесят с хвостиком, второй ему в сыновья годится.
      - Добрый вечер, - вежливым баском сказал старший. - Шальнев дома?
      - Дома, если спать не лег, - пошутил Зыков.
      Но пришельцы шутить не были настроены. Они как будто торопились. Зыков обратил внимание, что карманы у обоих оттопырены и на груди и на брюках, а поклажи никакой нет.
      - Мы к нему, - сказал старший и шагнул через порог.
      Зыков протянул руку к выключателю, зажег в прихожей свет.
      Молодой, войдя, аккуратно, бесшумно притворил за собою дверь.
      - Андреич! - крикнул Зыков. - К тебе гости!
      - Соседей разбудишь, - сказал, как цыкнул на него, молодой.
      Из комнаты появился Шальнев в потертых сатиновых черных штанах, в белой рубахе с коротким рукавом, с очками в левой руке.
      Чуть подавшись вперед, он вглядывался в старшего из гостей, а тот глядел из-под густых бровей на него, и так они стояли друг перед другом долго, дольше, чем спичка горит.
      - Не узнаешь, Эсбэ? - наконец спросил гость.
      - Саша, - словно не веря себе, прошептал Шальнев.
      И они обнялись. А молодой вроде бы облегченно усмехнулся и сказал наблюдавшему в стороне Зыкову:
      - Это называется "Друзья до гроба", или "Двадцать лет спустя". Детям до шестнадцати лет смотреть не разрешается. - И ткнул Зыкова пальцем в бок как бы играючи, но довольно ощутительно.
      Зыкову такое панибратское обращение пришлось не по душе. Отметив стальную жесткость ткнувшего его пальца, он удалился к себе в комнату, а молодой крикнул ему вдогонку:
      - Не горюй, папаша, еще поладим!
      Зыкова это совсем озлило, он хотел ответить, что, мол, если такой папаша пожелает, запросто может из такого сынка лыка надрать и лапти сплести, но что-то подсказало ему не ввязываться.
      Зыков опять присел к окну. Глухо слышимый за стеной оживленный говор был ему немного досаден, но он не завидовал. У него есть заботы послаще. Продавщица Валя из магазина электротоваров, где он покупает лампочки, обещала в следующую субботу поехать с ним на Кировские острова. На лицо она, конечно, не ахти, носик сапогом и лоб прыщавый, зато молоденькая и, видать, небалованая: под казенным халатом, он приметил, второй год зимой и летом все одну кофту носит.