Его приятные расчеты остановил стук в дверь.
      Вошел сосед. Через голову его на Зыкова смотрел молодой гость.
      - Будь другом, Васильич, - просительно сказал Шальнев. - Уж все закрыто, а у меня, знаешь, хоть шаром покати, угостить нечем... Ты не сходишь на Московский в ресторан? У тебя ведь там знакомство...
      Соседа Зыков всегда готов был уважить, хотя и считал его не совсем полноценным человеком - по той причине, что сосед был оскорбительно и пугающе равнодушен ко всему тому, что сам Зыков и подавляющее большинство известных ему людей считали непременным условием настоящей жизни.
      Только для порядка, чтобы соблюсти приличие, Зыков немного подумал, прокашлялся и молвил:
      - Коли ты, Андреич, просишь - я готов.
      - Сразу видно - страдал человек на своем веку, - вмешался молодой, скаля белые зубы. Он обошел Шальнева, приблизился к Зыкову, подал руку и представился: - Митя Чистов.
      - Меня Костя зовут, - не глядя на него, но без обиды отвечал Зыков.
      - "Папаша" не в масть прошел? Ну больше не буду, прости. - Митя заглянул ему исподнизу в глаза, но Зыков свойски грубовато отстранил его.
      - Не булди. Чего взять?
      Митя вынул из кармана брюк пачку десяток, положил на стол.
      - Тут триста... Водочки, коньячку, шампанское любишь - шампанского бери... Икра есть - икру бери. Чего не дадут - тоже тащи.
      - Ишь пулемет, - уже почти одобрительно заметил Зыков, надевая рубаху.
      В дверях Митя обернулся к Зыкову.
      - Поймай такси или "левого". Туда-обратно, пусть ждет.
      И ушел.
      - Ты, правда, не стесняйся, - почему-то шепотом возбужденно сказал Шальнев. - Придется нам сегодня кутнуть.
      - Дружки старые, что ли?
      - Тот, второй, Саша... Еще до войны водились. А Митю первый раз вижу.
      - Давно разбежались? - Зыков уже надевал костюм.
      - Да вот, знаешь, получается без малого четверть века. С пятьдесят седьмого.
      - Видать, с большой монетой, - Зыков кивнул на пачку десяток.
      Шальнев кашлянул в кулак, отвел глаза и сказал, будто оправдываясь:
      - Где-то на Севере работали, я еще толком не расспрашивал.
      - Понимаем. Калымили, значит. - Зыков положил деньги в бумажник. - Надо бы посуду какую захватить.
      - Да-да, и сумку.
      Они пошли на кухню. В большую пластиковую сумку на "молнии", принадлежавшую Зыкову, уложили одна в одну три разнокалиберные кастрюли и салатницу, принадлежавшие ему же, для закусок. И Зыков отправился в ресторан Московского вокзала. Как советовал Митя, он поймал "левого", попросил его обождать чуть в стороне, на Лиговке, и минут через сорок вернулся домой, нагруженный съестным и спиртным, как дальний запасливый дачник.
      Гости, пока Зыков ездил, умылись и сидели, скинув костюмы, в одних трусах и майках. Взглянув на старшего, которого Шальнев звал Сашей, Зыков немножко испугался, хотя и не подал вида: руки и грудь его, там, где не закрывала майка, были синие, как баклажаны. Но тут же догадался, что это наколки, и успокоился. Митя встретил его появление громкими аплодисментами.
      - На чем есть-пить станете? - ворчливо спросил Зыков, расстегивая сумку. Он намекал на то, что у Шальнева-то обеденного стола не имелось.
      Митя приподнял крышки кастрюлек, потянул носом и зажмурился.
      - Такую закусь можно и на полу.
      - Что мы - арестанты, что ли? - продолжал ворчать Зыков.
      При этих словах гости, молодой и старый, быстро переглянулись и старший сказал:
      - Может, на кухне?
      Шальнев замахал на него руками.
      - Ну зачем же, Саша? Сейчас придумаем что-нибудь.
      - А чего тут думать, - сказал Зыков и кивнул Мите: - Давай-ка мой раздвижной притащим. - И, подумав, прибавил: - А может, проще ко мне?
      - Нет-нет, - с непривычной для Зыкова решительностью запротестовал Шальнев. - Будем здесь.
      У себя в комнате Зыков хотел отдать Мите остаток денег, их было сотни полторы, но Митя сжал его ладонь в кулак вместе с бумажками и сказал небрежно:
      - Еще сочтемся. Только начинается, а мы с Сашком народ измученный, до звездочек злые.
      - Ты про коньяк? - пряча деньги в карман, уточнил Зыков.
      - Про него, проклятый.
      И они еще до застолья сделались если не друзьями, то понимающими друг друга людьми: Зыков признавал такую вольность с деньгами баловством, но людей вроде Мити, которые их не считают, очень уважал.
      А потом была душевная пьянка, ради которой Зыков не пожалел даже своей льняной скатерти цвета малосольной семги, точно такой же семги, какая лежала на одной из тарелок.
      Они с самого начала разделились: Шальнев с Сашей сидели рядышком по одну сторону стола, Митя с Зыковым - по другую. Саша и Митя пили из стаканов, Зыков и Шальнев - из хрустальных рюмок. Так что в некотором роде получалось крест-накрест. Но разговор был тоже парный: Шальнев с Сашей говорили тихо, из губ в ухо, а Зыков с Митей вели громкую и веселую беседу.
      После третьего или четвертого захода Зыков сказал Мите:
      - Колбаски не хошь? У меня хорошая есть, венгерская, салями называется. В ресторане такой нет. Митя братски обнял его за плечи.
      - Костя, друг, самая хорошая колбаса - это чулок с деньгами...
      Тут старый Саша перебил их беседу, обратясь к Мите, как показалось еще не пьяному Зыкову, с подначкой:
      - Сдачу не брал?
      - Ты что! - обиженно откликнулся Митя.
      - Ша.
      Зыков сообразил, что его почтение к Мите выходит вроде бы и не по адресу.
      Шальнев и Саша кончили шептаться. Игорь Андреевич, еще не очень захмелевший, громко спросил:
      - Слушай, что это за история с журналом "Вокруг света"?
      Саша не враз сообразил, о чем речь.
      - Какой журнал?
      Шальнев погрозил Саше пальцем и в этот момент показался Зыкову мальчишкой.
      - Брось, Сашка! Думаешь, я не понял? Тот парень подписать его просил. Письмо еще на Красную улицу пришло, а я уже сюда перебрался. Оля парню ответила, мои координаты дала, а я как раз к ней погостить приехал, читал письмо, но не помню, взял его или не взял... На "Вокруг света" трудно подписаться, но мне устроили...
      Саша смотрел на Шальнева нежно, и это удивило Зыкова, потому что такое лицо, как у Саши, по его разумению, могло выражать что угодно, только не ласковость и нежность.
      - Ну и что? - подбодрил Саша умолкнувшего Шальнева.
      - А вот что: письмо-то было послано из...
      - Догадываюсь, - перебил его Саша, покосившись на Зыкова. - И дальше что?
      - И был там привет от "моего знакомого", - неумело изображая хитрость, продолжал Шальнев. - Полагаешь, мне трудно вычислить, кто такой этот знакомый?
      Саша сказал:
      - Ты старый штурман... Курс на Испанию, помнишь, проложил, все вычислил.
      Шальнев расхохотался, а Зыкову слова Саши остались непонятны.
      - А мальчик-то был? Или ты просто аукнуть хотел? - спросил Шальнев.
      - Правда, попался там шкет, малолетка совсем, но с головой. Журнал получил - радовался. А я заодно адресок твой новый узнал. - Саша налил себе водки в стакан, а Шальневу коньяку в рюмку и спросил другим тоном, как бы опасаясь чего-то: - Ну а Оля что?
      Они выпили и опять стали говорить друг другу на ухо.
      Митя хлопал коньяк по полстакана и закусывал без передышки. Зыков за ним не поспевал, но тоже мимо рта не проносил. Ему было и вкусно, и, главное, интересно, потому как в строго мужских застольных компаниях бывал он разве что на работе во время обеденного перерыва.
      Чем дальше, тем больше хмурился Саша, слушая Шальнева. А потом вдруг Шальнев заплакал и даже разрыдался.
      - Они же все разбили! - пресекающимся голосом выкрикивал он. - Они же у меня Юру отняли, жизнь сломали.
      Митя, уже порядком нагрузившийся, заорал пьяно:
      - Подать их сюда, секир-башка делать будем!
      - Заткнись, - сказал Саша, словно камнем бросил.
      Он встал, приподнял Шальнева за плечи со стула, и они вышли из комнаты.
      Митя, кажется, мигом протрезвел, толкнул Зыкова локтем.
      - Он что, припадочный?
      - Сосед-то? Да нет. Книжек много читает, и работа тоже - все читай и читай. Корехтур называется.
      - Корректор, - поправил Митя. - А Юра - это кто?
      - Сын. Андреичу бы дедом быть, внуков растить, да не про него это. Тютя, а не мужик. У него даже карточки сыновьей нету, а вживе и подавно руками не трогал.
      - Неудачник, значит, - усмехнулся Митя. - А Сашок расписывал!
      Зыкову сделалось неудобно оттого, что он перед незнакомым человеком вроде бы чернил какого-никакого, но все же доброго соседа. Он сказал:
      - Видать, Андреич в молодые-то лета козырем был, да ведь жизнь кому хошь крылья обобьет. А жену выбирать - что арбуз без разреза: не угадаешь. У меня вот тоже не задалось...
      - Ну ты мужик хоть куда, - возразил Митя. - А этого - по стенке размазывать. Ха! В одном городе жить - и родного сына не видеть? - И он добавил непечатное словечко, которого Зыков отродясь не слыхивал.
      - Сын в Москве, - уточнил Зыков.
      - Все равно... - Митя повторил словечко и предложил: - Ну их в трам-тарарам, давай-ка тяпнем.
      Вернулись Шальнев и Саша, налили себе и больше уже не шептались. Разговор стал общим и бестолковым, потому что все, даже Саша, который до тех пор не пьянел, быстро напились.
      Зыков проснулся в своей кровати, увидел аккуратно сложенные на стуле брюки и рубаху на его спинке, но как и когда улегся спать, он решительно не помнил. Он в ванной почистил зубы, пошел на кухню, поглядел на свою двухпудовую гирю, черневшую в простенке за плитой, которую он выжимал каждое утро - тридцать два раза без передыху правой рукой и потом, после короткого перерыва, двадцать четыре раза левой, - но поднимать тяжести не хотелось, да и не утро было, а час дня.
      Подойдя к соседской комнате, он услышал легкий храп - там еще не вставали. Делать нечего - надо ждать, когда проснутся.
      Зыков побрился, умылся, наодеколонился, и тут дверь у соседа хлопнула. Он выглянул в коридор, увидел встрепанного Митю, направлявшегося к нему с неполным стаканом в руке.
      - Здорово, пьяница! - приветствовал его Митя.
      - От такого слышу, - добродушно отвечал Зыков.
      - На-ка поправься, да продолжим.
      Зыков водку выпил, крякнул и сказал:
      - Мне нынче в ночь вкалывать.
      - Идем-идем, какая ночь? Тут, как за Полярным обручем, - сплошной день.
      У Зыкова возникли зыбкие догадки насчет Саши и Мити еще тогда, когда он увидел синие от татуировки руки Саши. Поэтому он спросил, проверяя себя:
      - А ты видал, каково за Полярным-то кругом? Митя посмотрел на него и сказал нахально:
      - Я только лысого ежа не видал. Там, как у тебя на роже, - сверху светло, внизу темно.
      Зыков не успел обидеться. Митя одной рукой отнял у него пустой стакан, другой обнял за шею, притянул к себе, нос к носу, и заговорил жарко и притворно, как артист или цыганка, с придыханием:
      - Ходишь ты по крутой горе, ты слышишь? Счастье по пять пудов по пяткам бьется, в руки не дается, ты понимаешь? На лице твоем печаль и скука, ты слышишь? А сама ты... - Он оборвал себя и нормальным голосом сказал: - Не обижайся, Костя, вот рука. А на пару мы с тобой - ни одна стерва не устоит.
      Этот молодой, но все угадывающий Митя одновременно и раздражал Зыкова, и располагал к себе.
      - Язык у тебя, - скривясь, сказал Зыков.
      - Знаю - помело, - быстро согласился Митя, и они пошли в комнату, где за столом сидели невеселые Шальнев и Балакин.
      Так как выпивки оставалось по ничтожной норме, а из всей компании самым бодрым был Зыков, ему и выпало снова отправиться в ресторан.
      И само собой получилось, что уже часам к четырем он понял: на работу сегодня лучше не показываться. Но без замены никак нельзя, и Зыков поехал на квартиру к своему сменщику. Тот вошел в положение - сам иной раз просил о том же, - и Зыков, вернувшись, с легкой душой продолжил начатое...
      И закружило Зыкова на две недели. Он и на работу ходил вполпьяна, а трое его собутыльников, можно сказать, трезвыми не бывали.
      Как-то вечером пожаловала рыженькая Агриппина. Шальнев к себе в комнату ее не пустил, говорили в прихожей, и Агриппина ушла, расстроенная видом Игоря Андреевича.
      Когда на следующий день Зыков проснулся, он вышел в прихожую. Из комнаты соседа доносились громкие голоса. Зыков притаился.
      - Не будь жлобом, - сказал Саша.
      - Мы так не договаривались, - зло ответил Митя,
      - А теперь договоримся.
      - Чего это я должен от себя отрывать? - не соглашался Митя. - В благодетели лезешь?
      - Не твое дело. Тебе трех пока хватит.
      - А если не дам?
      - Не финти, Чистый! - нервно, с угрозой крикнул Саша. - Забыл, кто я и кто ты?
      - Смотри - не пожалеть бы, - смиряясь, но все же по-прежнему зло произнес Митя.
      - Заткнись, надоело! Сказано - и ша. Давай!
      Зыкову почудился шелест бумаг, но дальше подслушивать он побоялся и поспешил в ванную. Это было вовремя: в квартиру вошел Игорь Андреевич с двумя полными сумками в руках - он вернулся из магазина... Все опохмелились, и опять закрутилось пьяное колесо.
      Так прошла неделя, началась вторая. Во вторник, 3 июля, Зыков предложил всем сходить в баню, попариться с веником. И тут между ним и Сашей произошел такой разговор.
      - В баню мы не пойдем, но вот насчет помыться ты прав, - сказал Саша.
      - А что? - удивился Зыков. - Оченно даже помогает - похлестаться веничком. От головы оттягивает.
      - Оно так, да сердце больное, пару не выдерживает... Но ты вот что купи-ка нам белья... Ну, трусы, майки, носки покрасивше. Можно?
      - Отчего же? Конечно, можно.
      Саша дал денег, и Зыков съездил в Военторг на Невском, купил все, что надо. Саша и Митя мылись в ванной, а Зыков собирался в баню и про себя рассуждал: чудной народ - не понимают своей пользы. Какое это мытье - в ванне? Как в корыте... И насчет сердца ерунда. Непохоже, чтоб у таких мотор барахлил. Водку хлещут, как за плечо бросают, а пару вдруг испугались.
      Но окончательно странными показались Зыкову гости соседа на следующий день, в среду. Саша позвал его к себе и сказал:
      - Васильич, не в службу, а в дружбу... Нам с Митей костюмчики новые надо купить, а идти неохота. Морды опухшие - стыд. Сделаешь?
      - Можно, да не ровен час мерка не сойдется.
      - Чего ей не сойтись? Размеры мы знаем: мне - пятьдесят четвертый, рост второй, ему - пятьдесят второй, рост четвертый.
      - Ну а цвет? Матерьял?
      - Это все равно, лишь бы неодинаковые. И не синий и не светлый. И подороже. Саша отсчитал пятьсот рублей.
      - Вот, хватит?
      - За две сотни хороший костюм достать можно.
      - Ну на твой вкус...
      Когда Зыков в универмаге выбрал два костюма и, не примеряя, попросил выписать на них квитанцию и завернуть, продавщица посмотрела на него как-то удивленно, даже опасливо. Тут-то Зыков и подумал, что гости Шальнева - люди все же очень непонятные, а может быть, и такие же малахольные, как сам Шальнев. Но он успокоил себя, что всяк по-своему с ума сходит. Да и морды у них вправду опухшие, со стороны глянуть - как только что из вытрезвителя.
      Саша и Митя, надев обновки, остались довольны. Костюмы были чехословацкие, модно сшитые, чистошерстяные. У Саши коричневый в синеватую клетку, у Мити мышиного цвета.
      Оставшиеся деньги - сотню с рублями - Саша подарил Зыкову.
      А ровно через неделю, 11 июля, часов в девять утра (Зыков как раз вернулся с ночной смены), Саша постучался к нему, вошел в комнату и попросил спуститься на улицу, поймать машину лучше не такси, а "левую", можно даже грузовую. Ехать, мол, до Колпина, и пассажир шофера не обидит. И машину желательно подогнать прямо к подъезду, во двор. Саша, между прочим, побрился, оставил лишь усики, которые выглядели вполне подходящими, а борода у него так и не отросла до подобающих размеров, потому что времени было мало.
      Зыков нанял черную "Волгу", поднялся за Сашей, потом вместе с ним спустился. Они обнялись внизу на прощание, Саша сказал: "Не поминай лихом", сел в машину и уехал.
      Как он простился с Шальневым и Митей, Зыков не видел, но с Митей скорее всего без слез, потому что в последние дни, после того подслушанного разговора, они меж собой мирных, а тем более дружеских бесед и за чаркой не вели, а трезвые и подавно, будто черная кошка между ними пробежала. Митя и зубоскалить перестал, ходил туча тучей, только глазами злыми поблескивал, а Саша недобро усмехался, глядя на него.
      Митя отбыл тем же манером, с помощью Зыкова, через два дня, 14 июля. И тоже в сторону Колпина.
      Шальнев после отъезда Саши сделался сам не свой. Ничего не ел. От выпивки отказывался категорически. И не спал совсем. Только курил и кашлял, кашлял и курил.
      Зыков объяснял это усталостью, потому что и сам порядком утомился после двухнедельной беспрерывной пьянки, а ведь он был не в пример здоровее и выносливее своего хилого соседа. Но дело оказалось не только в усталости.
      Накануне отъезда Мити, вечером 13-го, у него с Шальневым завязался почему-то скандал. При начале Зыков не присутствовал, началось это в комнате у Шальнева, а потом сосед в расстроенных чувствах прибежал на кухню, где Зыков жарил молодую картошку, купленную на рынке.
      - Господи, ну и человек! - держась рукой за сердце, сказал Шальнев и присел на табуретку.
      - Ты чего это, Андреич? - поинтересовался Зыков, углядев при этом, что держался Шальнев за сильно оттопыренный борт пиджака.
      Но Шальнев не успел объяснить, так как на кухне появился Митя, который был все еще под мухой.
      - Ну что, старая крыса, не любишь против шерсти? - спросил Митя, глядя на Шальнева исподлобья.
      - Не хочу с вами говорить, - тихо сказал Шальнев.
      - А ты и помалкивай, паразит, обмылок! На чужие жрет-пьет, и еще сухими ему давай.
      - Подите вы к черту, - умоляюще протянул Шальнев.
      - Что-о! - заорал Митя и подвинулся к нему. - Я тебя соплей перешибу, огарок!
      Шальнев встал, и Зыкову показалось, что он ищет глазами, чем бы ударить Митю. Да где уж такому против Мити - смех один. Зыков еще помнил своим ребром, как Митя при первом знакомстве ткнул его пальцем, но он все-таки посчитал возможным на правах проверенного собутыльника вмешаться в неожиданную свару.
      - Вот так так! - укоризненно сказал Зыков. - То пили-пели, с одной плошки ели, а то и плошку пополам. Нехорошо так, некрасиво.
      Митя плюнул под ноги Шальневу и ушел в комнату.
      Ту ночь Шальнев коротал у Зыкова на полу, на старом своем матрасе. Он сказал, что не хочет больше видеть Митю.
      Утром Митя, слава богу, уехал. Шальнев с ним не попрощался. А когда они остались с Зыковым вдвоем, Шальнев сказал, что собирается через неделю съездить к сестре в Электроград. Но уехал раньше, потому что 18 июля получил телеграмму и сильно взволновался.
      Вот и все. Больше Зыков ничего не знает.
      Выключив магнитофон, Басков сказал:
      - Послушайте, Константин Васильевич, вы себя ребенком, надеюсь, не считаете?
      - Да какой уж там ребенок!
      - А их, значит, полярниками считали?
      - Честное слово!
      Басков постучал пальцем по магнитофону.
      - Любой, кто вот это послушает, любой скажет: знали вы, кто они такие.
      - Да не знал я!
      - Ну, скажем, догадывались. А?
      Зыков горестно покрутил головой.
      - Догадывался.
      - В таком случае как ваше поведение называется, понимаете?
      Глава 8
      ЗАЧЕМ НУЖЕН ПАСПОРТ?
      - Не понимаю, ей-ей, не понимаю. Кажется, он действительно не видел в своем поведении ничего предосудительного - так уж устроен.
      Басков слушал рассказ Зыкова, и у него было такое ощущение, словно он заперт в затхлой комнате без окон, куда не проникает ни светлый день, ни людской шум.
      Не верилось, что рядом живет огромный город, что где-то на заводах станки точат и шлифуют металл, в парках плещут фонтаны и смеются дети.
      Этот Зыков, педантично выворачивавший свое вполне реальное пахучее нутро, казался ему нелепой выдумкой, персонажем бреда, плодом больного воображения. Вот встряхни головой и он исчезнет, развеется, как дым.
      Но нет, такая прочная плоть не исчезнет ни под чьим брезгливым взглядом, она только посмеивается над высшими субстанциями - разумом, душой и прочим.
      Однако абстрактные размышления о смысле существования на земле таких, как Зыков, личностей Басков считал бесполезными. Ему надо было выяснить роль Зыкова во всем этом деле...
      Из того, что теперь ему известно, вычерчивалась странная схема.
      Ограбив совхозную кассу под городом П. и взяв 23 тысячи рублей, Брысь-Балакин и Петров по кличке Чистый знали, что немедленно будет объявлен всесоюзный розыск, и до 24 июня отсиживались где-то в тихом месте. Это понятно и естественно...
      24 июня они появляются у Шальнева, чей адрес Брысь имел. Это уже менее понятно. Ленинград очень опасен для преступника, которого разыскивает милиция всего Советского Союза... Нужны какие-то особые причины, чтобы рецидивист с опытом Брыся решился так рисковать. Невозможно представить, чтобы Брысем руководило сентиментальное желание повидать друга детства, с которым в последний раз встречался года двадцать два тому назад, в 1957-м. Правда, тут примешана еще и несчастливая любовная история Брыся и Ольги Шальневой. Но что могло остаться от любви за двадцать два года? У Ольги выросла дочь, но ее отец Брысь все эти годы о ней и не подозревал. И что ему до нее? Как угодно поворачивай, но риск Брыся ничем не оправдан - или же существует мотив, скрытый пока от Баскова...
      У Зыкова пропал паспорт. Внешностью Брысь немного похож на Зыкова. Вполне допустимо, что он паспорт и взял...
      В рассказе Зыкова обращают на себя внимание два момента.
      Разговор у Брыся с Чистым, который подслушал Зыков, шел, вероятнее всего, о деньгах. Брысь требовал, Чистый не давал. Что за счеты между двумя грабителями?
      Ссора на прощание между Шальненым и Чистым имеет какую-то связь с подслушанным разговором, ибо Чистый упомянул о "сухих", то есть о деньгах. Но какую?
      Так или иначе, добытые сведения нисколько не проясняли вопроса, каким образом паспорт Балакина оказался в кармане у Шальнева на бульваре Карбышева. Теперь Басков имел основания подозревать Чистого. Во-первых, Чистый мог легче, чем кто-либо еще, заполучить паспорт Брыся. Во-вторых, из пьяных разговоров ему нетрудно было выудить подробности прошлой жизни Шальнева и истории его несостоявшейся семьи, имя сына и где он сейчас живет. Но зачем Чистому понадобилось нападать на Шальнева?
      Предположим, у Шальнева имелись деньги - те самые, о которых шла речь в подслушанном Зыковым разговоре. Даже крупные деньги. Для чего же Чистому надо было доставать левой рукой правое ухо, разыгрывать такой сложный спектакль, если он мог просто отнять эти деньги еще на квартире? Боялся Брыся? Но если деньги крупные, ему вовсе не обязательно встречаться с Брысем и докладывать: так, мол, и так, я изъял у твоего друга энную сумму.
      Нет, и тут плохо вяжется - или опять-таки есть мотив, неизвестный Баскову...
      Где-то на самом дне сознания померещилась Баскову комбинация, что все это мог сотворить и сам Брысь. Но для этого ему нужно обладать большим иезуитством, ибо Брысь обязан был рассчитать за следователя невероятно витиеватый ход мысли. Он должен был рассуждать так: я убиваю Шальнева и оставляю у него в кармане свой паспорт; следователь не имеет причины думать, что это сделал я, потому что именно я и дал деньги Шальневу, со мной был Чистый, и только он знал обо всем, значит, подозревать будут только Чистого... Но Басков эту версию принять не мог, хотя она и не казалась совершенно уж абсурдной. Он по-прежнему не верил в возможность того, что преступление на бульваре Карбышева совершил Балакин.
      И наконец, как самый малоправдоподобный, но все же допустимый вариант: на Шальнева напал с целью ограбления Зыков. Зыков подслушал разговор - раз. Поменялся паспортами с Брысем - два. Его паспорт был кстати Брысю, паспорт Брыся оказался кстати Зыкову, если он задумывал ограбление с инсценировкой, а может быть, и натолкнул его на мысль об ограблении Шальнева. О сыне и взаимоотношениях Шальнева с ним Зыков был отлично осведомлен - три. Но чтобы включить эту версию в число подлежащих рассмотрению, надо прежде дождаться, что скажет старший лейтенант Шустов, который как раз сейчас выясняет, что делал Зыков 20 июля, в день нападения на Шальнева...
      И еще насчет Зыкова: если он и непричастен к преступлению на бульваре Карбышева и если действительно не заглядывал в шкатулку год или два, то паспорт вдруг понадобился ему неспроста. Возникла какая-то причина. Но какая? А может, он все-таки просто уступил свой документ Балакину по его просьбе?
      Басков перебирал в уме все эти рассуждения, а Зыков, видя, что он задумался, сидел тихо, не двигаясь, ожидая, что последует дальше.
      Закурив, Басков отодвинул магнитофон в сторону, облокотился о стол и спросил:
      - Скажите, Константин Васильевич, новый паспорт
      вы получили?
      Зыков, конечно, какого-нибудь вопроса ждал, но явно не такого. Однако ответил не смутившись:
      - Больно скоро! Там сказали, дней через десять... Справки навести требуется.
      - А зачем вы вдруг паспорт искать стали?
      - Да не искал я... Карточки поглядеть захотелось...
      Я ж говорил...
      - А как в милицию написали? Где потеряли?
      - Ну-у, где... На улице потерял...
      - Зачем соврали?
      Зыков сделал страдальческое лицо и сказал обиженно:
      - Пытаете меня, товарищ майор, а за что? Если там с Андреичем чего, так я невиновный.
      Басков решил приоткрыть перед Зыковым краешек правды - это иногда развязывает язык.
      - Слушайте, Зыков, дело серьезное. Вашего соседа хотели убить. О паспорте я не из любопытства спрашиваю. А вы что-то скрываете...
      С Зыковым произошла мгновенная перемена: впервые Басков увидел, как лицо его побледнело. Он молча встал, открыл шифоньер, достал из пиджака вчетверо сложенный листок и положил его перед Басковым, выдохнув:
      - Вот...
      Это оказалось извещение из почтового отделения, написанное от руки чернилами: "Получите денежный перевод".
      - Когда это принесли? - спросил Басков, нисколько не удивившись.
      - В среду.
      - Восемнадцатого?
      - Ну да, прошлую среду.
      - А Шальнев когда телеграмму получил?
      - Я ж говорил - тоже восемнадцатого.
      - Шальнев про перевод знал?
      - А зачем мне докладывать?
      - От кого деньги?
      Зыков прижал обе руки к груди.
      - Ей-богу, товарищ майор, знать не знаю. Никогда ни от кого не получал.
      - А сколько?
      - Так ведь не показали, - скороговоркой заторопился Зыков. - Прихожу, удостоверенье служебное предъявляю, а она, вредная, - паспорт надо.
      - Может, должок чей?
      - Взаймы не даю... Оно знаете как... Басков поднялся со стула.
      - Одевайтесь, пойдем на почту. А потом еще в магазин надо. Вы где костюмы покупали?
      - На Невском, в универмаге.
      ... Начальница почтового отделения, оставив их в своем кабинете, сама сходила за бланком с переводом на имя Зыкова. Это оказался телеграфный перевод на 300 рублей. Отправитель - Александр Иванович Балакин. Внизу отстуканы четыре слова: "Спасибо за все Саша".
      Басков повертел бланк в пальцах и протянул его начальнице.
      - Вижу, это из Москвы послано. А из какого отделения?
      - Вот, тут все есть - и часы и шифр. А отделение связи - четыреста сорок восьмое.
      Басков записал номер и встал:
      - Благодарю. Будьте здоровы.
      - А что же дальше? - Начальница приподняла бланк за уголок, словно он был липкий. Басков улыбнулся.
      - У адресата паспорт потерялся. Выправит новый - получит деньги.
      Басков собрался уходить, но сообразительная начальница сказала:
      - А вы разве не хотите посмотреть бланк-подтверждение?
      - А что такое бланк-подтверждение? - спросил Басков веселым голосом, мысленно ругнув себя за то, что не знает вещей, которые ему полагалось бы знать.
      - Ну как же, - сказала начальница. - Сначала мы получаем по телеграфу, сколько кому перевести, а потом нам присылают бланк-подтверждение по почте... Ну самим отправителем денег писано...
      Басков в душе поблагодарил почту за такой хороший порядок.
      - Покажите, пожалуйста, этот бланк.
      - Одну минуточку.
      Начальница принесла бланк-подтверждение. Басков прочел тот же текст, который до этого видел в телеграфном исполнении. Но этот был сделан от руки и написан чернильными печатными буквами.
      - Я, простите, должен это изъять у вас, - сказал он начальнице.
      - Ну раз надо...
      У Зыкова после посещения почты на лице снова играл румянец. Он даже пытался по пути к универмагу на Невский заговаривать о капризах ленинградской погоды, но Басков его не поддержал.
      - Вы лучше скажите, за что вам Саша платит. Зыков сник.
      - Невиновный я, товарищ майор...
      - Ладно. Деньги отнесете в милицию. - И, подумав секунду, спросил: - Он вам сколько подарил?
      - Я уж сказывал: сотню с рублями, - ответил Зыков и полез в карман.
      - Не надо, - остановил Басков. - Поберегите пока. То речистый вы, Зыков, то клещами тянуть приходится. Вы костюмы помните, какие покупали?
      Зыков наморщил лоб.
      - Счас вспомним... Значит, так... Чехословацкие костюмчики, по сто восемьдесят... Саше коричневый подошел, в клеточку такую синюю, еле-еле видно... А Мите этому - мышастый.
      - А в каких они приехали?
      - Да уж я говорил. Которые в шкафу у соседа висят.
      Они сели в троллейбус.
      В отделе мужской одежды универмага Баскова интересовали чехословацкие костюмы - коричневые в синеватую клетку и темно-серые, мышиного цвета. Серых уже не осталось - распродали, а два коричневых висели - в точности такие, подтвердил Зыков, какой он купил для Балакина.
      Выйдя из универмага, Басков позвонил в отделение милиции, но старшего лейтенанта Шустова не оказалось на месте. Басков попросил передать Шустову, чтобы он его дождался, и сообразил, что давно пора перекусить - было без двадцати минут пять.