Последний раз они виделись на свадьбе её брата Николая с Дарьей Шарогородской. Под благовидным предлогом граф Разумовский остался в полку, и Николаю пришло в голову пригласить своим шафером Воронцова. Молодые люди знали друг друга достаточно давно. При этом Астахов прежде подкалывал Дмитрия, называя его "женишком", а с некоторых пор при встрече стал советовать "выбросить Соньку из головы".
      Кажется, он единственный считал чувства Воронцова к его сестре достаточно глубокими, чтобы их уважать. Остальные не видели ничего серьезного, покупаясь на постоянные шуточки графа в адрес княжны. Однажды он даже позволил себе в глаза назвать её "старой девой", что, по мнению петербуржцев, ни о какой любви не говорило. Скорее всего, так, детская привычка!
      Очевидно, именно там, на своей свадьбе, князь Астахов посвятил приятеля в матримониальные планы графа Разумовского. Соня живо представила себе, как он шепчет на ухо Воронцову, который по привычке с насмешливой улыбкой смотрел на нее:
      - Прохлопал ты, граф, мою сестрицу. Выходит, не такой уж она и синий чулок, как говорили, ежели за Разумовского выходит.
      Остальной разговор пересказал Софье её брат в своей обычной насмешливой манере. Княжна даже подумала, что они с графом Дмитрием Алексеевичем: два сапога - пара.
      Николай считал, что Воронцов теперь успокоится и выберет себе наконец обычную девицу, каких пруд пруди, которые не будут морочить графу голову на манер его сестрицы. Тем более, что Дмитрию самому пора заводить себе семью. Правда, тот на сообщение о замужестве Софьи откликнулся совсем не так, как ожидал князь Астахов.
      - Как - выходит? - вскинулся Воронцов.
      - Обычно. Как все девицы замуж выходят. Конечно, она того, маленько перезрела, но видишь, подполковника это не остановило.
      Соня прекрасно помнила момент, когда сидевший напротив неё за столом Воронцов вдруг закаменел лицом. Кстати, после того, как её брат что-то увлеченно шептал ему на ухо. И это "что-то" было о ней, о Соне, потому что граф Дмитрий Алексеевич посмотрел на неё долгим тяжелым взглядом, и губы его изогнулись в странной гримасе.
      Впрочем, взгляд его Соню тогда ничуть не взволновал. Пусть смотрит всяк, кто захочет! Ее теперь есть кому защитить. Она принадлежит теперь-то, после обручения, можно сказать и так - принадлежит лучшему мужчине на свете!
      В самом деле, на свадьбе брата это мимолетное событие её ничуть не встревожило. Почему же она вдруг вспомнила о нем теперь, когда до её свадьбы с Разумовским осталось всего три дня? Уж не его ли нагадала Соне мадам Григорьева? Того, кто изменит её судьбу.
      Три дня до её свадьбы. Совсем недавно столько же дней оставалось до свадьбы Леонида с Дашей Шарогородской. И свадьба не состоялась. Кстати, по вине самой Сони. А что если вдруг её судьба тоже надумает сделать шаг в сторону?
      Княжна вгляделась в свое изображение - чего это вдруг невеста выглядит такой испуганной? Как будто она почувствовала на себе чей-то сверлящий злобный взгляд. Эдак недолго саму себя до обморока довести. И она принялась твердить, как заклинание: "Все будет хорошо! Все будет хорошо!"
      Пора бы уже перестать вести эти мысленные диалоги со своим внутренним голосом. Лучше уж прислушаться к тому, что говорит ей, к примеру, эта модистка, как она себя называет. Невеста похожа на ангела? Почему бы и нет, лишь бы это не звучало кощунственно.
      В дверь комнаты, где на Соню примеряли платье, поскреблись.
      - Чего тебе, Агриппина? - несколько раздраженно спросила княжна: горничная как всегда появлялась в неподходящий момент.
      - Вашему сиятельству принесли письмо. Сказали срочное. Посыльный ждет ответа.
      Соня скосила глаз на стоящую на коленях швею - та выравнивала подол.
      - Платье можно снимать, - ответила её взгляду мастерица, - я наметила все, что нужно.
      - Давай сюда твое письмо! - проговорила Соня, протягивая руку горничная так и застыла на пороге, прижимая к груди конверт.
      - Это не мое, это графа Воронцова, - пискнула Агриппина; раздраженной княжны побаивалась и она.
      Ну не хотела Соня никаких писем, визитов, и вообще ничего отвлекающего. Вот когда все закончится... Она имела в виду, когда состоится свадьба и она станет графиней Разумовской, - ну почему ей все время хочется сказать: тьфу, тьфу, чтоб не сглазить? - тогда пожалуйста, пишите, приходите.
      То, что прежде её всегда пугало - брак, необходимость всю жизнь провести подле чужого человека, теперь неудержимо влекло княжну. Ей хотелось быть рядом с Леонидом, принимать его ласки. Даже страшная в своей непривлекательной естественности - по крайней мере, со слов маменьки брачная ночь почти не пугала её. В конце концов придется заплатить не так уж много, чтобы быть всегда рядом с НИМ!
      Швея быстро собрала в коробку платье, булавки, нитки и, кланяясь, исчезла за дверью. Только тогда Соня взяла в руки письмо, отчего-то суеверно его опасаясь. Эх, княжне бы дар ясновидения её прабабушек!
      В письмо Воронцова, совсем короткое, был вложен ещё один листок, который заворожил Соню с первого взгляда, поскольку был написан таким знакомым почерком её деда! Что за новости! Совсем недавно у Астаховых не было никаких рукописных свидетельств его жизни, и Воронцов, кстати, о том прекрасно знал, а теперь, после появления дневника, она держит в руках письмо деда! Если точнее, часть письма. Последний листок, на котором отчетливо видна подпись: князь Еремей Астахов.
      Но для чего это прислал ей Воронцов? Она пробежала глазами письмо.
      "Софья Николаевна! Совершенно случайно мне в руки попала переписка Вашего деда с неким приятелем французом. Мне кажется, она представляет для Вас некоторый интерес. Я мог бы передать Вам эти эпистолы на определенных условиях. Ежели Вас сие дедово наследие заинтересует, жду Вас сегодня в два часа пополудни у ресторации "Золотой паук".
      Преданный Вам граф Воронцов".
      Как же, преданный! Как же, совершенно случайно! Она просто нутром чует, что ничего хорошего из этой встречи не может получиться... И будто назло, в Петербурге сейчас нет Леонида, он приедет только завтра... А настырный Воронцов ждет её сегодня!
      Может, сжечь это письмо, и дело с концом? Одним письмом больше, одним меньше... Но, вроде, Воронцов говорит не об одном письмо, о переписке... Кстати, а что он имел в виду под словами - определенные условия? Он хочет эти письма продать? Отдать в обмен на какую-нибудь услугу?
      А как отнесется к этому Николай, который лишь накануне свадьбы обещал вернуться с Дашей из Курляндии. Сию поездку организовала для зятя и дочери любящая теща. "Мир посмотреть и себя показать", как выразилась она.
      А свою будущую свекровь Соня ещё не видела. Леонид на этот счет княжну успокаивал: мол, нелегко матери с отцом вот так сразу от одной невесты отвыкнуть да к другой привыкнуть. Все допытываются у него, что случилось? Почему Шарогородские от него отказались? Почему он так торопится со следующей свадьбой, не истребовав у Екатерины Ивановны публичного извинения? Ежели он ни в чем не виноват, конечно. Имя графов Рвзумовских кажется им запятнанным...
      С некоторых пор Соня стала чувствовать чуть ли не усталость от происходящих вокруг неё событий. Прежде она жила тихо, без приключений, а тут, что ни день, что-нибудь новенькое. И не всегда, кстати, ожидаемое.
      Соня думала ни о чем, о всякой ерунде. Вернее, старалась занять мысли чем угодно, только не возвращаться к письму Воронцова. Получить дедову переписку ей очень хотелось. Как бы усиленно княжна не рисовала себе светлый образ жениха, она не могла вырвать из души свое увлечение историей. По крайней мере, вот так, в одночасье.
      Брат Николай посмеивался над нею, пугал, что её будущий муж не потерпит в доме ученую жену. Придется ей расстаться со своей столь любимой историей. А в таком случае, нужны ли ей эти письма?
      У княжны не было времени поговорить с женихом насчет своего увлечения. Неужели он такой ретроград? Неужели потребует от Сони прекратить любимые занятия? А если он не станет возражать?
      Она добилась того, что устала от собственных вопросов: почему да отчего! В конце концов, все равно ей пока нечего делать. И что в этом такого - съездить, поговорить с Воронцовым. Не съест же он ее!
      Жаль, маменьки нет дома. Она вся в суете, в хлопотах. Решила сделать все для того, чтобы её дочь затмила своим нарядом прочих невест. Чтобы никто не судачил о том, что невеста старовата, чтобы глядя на её красоту и модный наряд, никто таким вопросом не задавался. Как всегда, сопровождала Марию Владиславну верная Агриппина, потому дома, кроме Сони и кухарки Груши, никого не было. Не докладываться же Груше!
      Словом, Соня оделась и выскользнула из дома, на всякий случай прихватив с собой письмо графа. Меньше свидетелей - меньше вопросов. Леонид беспокоился, что с отъездом Николая дом Астаховых и вовсе оставался без мужчин, на что Соня лишь посмеялась. Столько лет маменька в доме была и за женщину, и за мужчину.
      Первое время после смерти мужа и отсутствии дома сына, Мария Владиславна держала под рукой пистолет покойного супруга. И ничего, обошлось, никто из лихих людей за эти годы их ни разу не тревожил...
      В общем, Соня ушла из дома, не поставив никого в известность, потому что решила для себя встречу с графом Воронцовым возможно сократить. Она взяла извозчика почти возле дома, так что доехала к месту встречи даже быстрее, чем ожидала, на четверть часа раньше оговоренного. Воронцов же, как оказалось, её уже ждал.
      - Отрадно видеть в девице, ум которой должен быть только и занят приготовлением к свадьбе, стремление, как и прежде, следовать во всем своим ученым пристрастиям. Недаром говорят, точность - вежливость королей. Я бы добавил: и королев...
      Он одобрительно оглядел её и проговорил:
      - Как тут не вспомнить стих, точно для вас написанный:
      - Коль взять слонову кость белейшу,
      Тончайшим цветом роз покрыть,
      То можно плоть твою нежнейшу
      В красе себе изобразить28...
      - Будет вам, Дмитрий Алексеевич, - смешалась Соня, прекрасно осведомленная о том, что "плоть" её вовсе не "белейша", а смугловатая сказывалось в крови княжны наличие восточных предков, - откуда в вас этот пафос? Вы никогда прежде не говорили мне комплиментов. Мы же не в тронном зале, а на встрече двух давно знакомых людей.
      - Наверное, я был не прав, - криво улыбнулся Воронцов. - Не слушал древних мудрецов, кои утверждали, будто женщина любит ушами. Я для вас, возможно, человек знакомый, а вот вы для меня оказались незнакомкой. Подумать только, девица, которую весь свет, и я в том числе, считали сухарем, монахиней и прочая, оказалась способной не только к любви, а и к вступлению в брак.
      - Ежели вы, ваша светлость, намерены и далее ерничать, то я, пожалуй, пойду домой, - твердо сказала Соня и повернулась, чтобы в самом деле пойти прочь.
      - Погодите! - Воронцов протянул руку, будто намереваясь схватить её за плечо, но в последний момент отдернул. - Вы правы, склонность к насмешке порой оказывается сильнее меня и служит мне плохую службу. Простите меня.
      - Но пригласили вы меня, надеюсь, не просто пошутить?
      - Упаси бог! - промелькнувшее в глазах графа смятение уступило место предупредительности. Воронцов никак не хотел сердить Софью. По крайней мере, пока. - Давайте зайдем внутрь, не говорить же у дверей о серьезных вещах.
      Заметив, что княжна колеблется, он сказал:
      - Вы не хотите, чтобы нас видели вместе и потом рассказывали об этом вашему жениху? Можете не отвечать, это вполне понятная предосторожность. Не беспокойтесь, Софья Николаевна, днем, как видите, здесь очень мало народа. К тому же, я заказал отдельный кабинет, где нас никто не увидит и не помешает, и где мы можем спокойно обо всем поговорить.
      Соня все ещё не могла решиться. Здоровое чувство самосохранения не советовало ей уединяться с Воронцовым.
      - Вы знаете меня столько лет, - горько проговорил он, - и можете сомневаться в моих добрых чувствах к вам? Неужели я бы позволил себе воспользоваться вашей доверчивостью? Я был шафером на свадьбе вашего брата. А сколько раз обстоятельства складывались так, что мы с вами оставались наедине. Вспомните, Софья Николаевна, я позволил себе хоть раз какую-нибудь вольность?
      - Нет, ничего такого я не помню, - согласилась Соня. Она была человеком справедливым.
      - А зачем мне делать это теперь, когда вы почти принадлежите другому?.. И вообще, решайте наконец, нужны вам письма вашего деда или нет?
      Воронцов был прав: прежде он и в самом деле никогда не давал повода усомниться в его благородстве. Не заходить с ним в ресторацию, вернуться домой? Но зачем-то же она сюда ехала.
      Соня набрала побольше воздуха и стала подниматься по ступенькам. Воронцов забежал вперед и услужливо распахнул перед нею дверь.
      Внутри заведения было чисто и достойно. Подтянутый вышколенный ресторатор лично проводил молодую пару в отдельный кабинет - Воронцов оказался прав, никто из посторонних их не увидел.
      Кабинет тоже не походил на нарисованный ею в воображении бордель. Правда, каков он, Соня знала лишь со слов брата Николая, который однажды, будучи в сильнейшем подпитии, разоткровенничался с нею.
      Этот же был отделан в скромных неброских тонах, но стены обиты достаточно дорогой тканью, чтобы предположить: здесь бывают люди с определенным достатком и которые обладают определенным вкусом. Этим требованиям заведение старалось соответствовать.
      Появившийся перед ними ресторанный слуга стал расставлять на столе легкую закуску.
      - Догадываюсь, что вино вы пить откажетесь, - улыбнулся Воронцов.
      - Вы правы, - коротко ответила Соня; она не хотела поддерживать его фривольный тон, потому что вовсе не собиралась делать вид, будто в отношениях между ними ничего не переменилось.
      Раньше их, наверное, можно было бы считать приятелями, но теперь... Теперь Соня была невестой другого человека, и она не хотела бросить даже малейшую тень на отношения между ею и женихом. В глубине души она по-настоящему боялась любого пустяка или намека, который мог бы омрачить её любовь. Их с Леонидом любовь.
      - Э, да вы и вправду увязли в этой сладкой паутине!
      - В какой паутине? - Соня, оказывается, успела так глубоко уйти в свои мысли, что забыла и о графе, и о цели своей с ним встречи.
      - В паутине любовной страсти, - усмехнулся он.
      - Наверное, мне не стоило сюда приходить! - вмиг рассердилась Соня, порываясь уйти.
      Граф Воронцов без слов вынул из кармана своего камзола два листка явно письмо - и положил их на край стола.
      - Могу даже разрешить вам прочитать это письмо.
      - С каким условием? - настороженно осведомилась Соня.
      - С условием, что вы перестанете вскакивать из-за стола по всякому поводу и разыгрывать из себя оскорбленную добродетель.
      Княжна заставила себя сесть. Ничего она из себя не разыгрывала. Она и в самом деле считала речи графа фривольными. Так что ей оставалось лишь напоминать себе: ведь зачем-то же она согласилась на встречу с Воронцовым. Теперь, наверное, не стоит обращать внимание на его дерзкие шутки - в конце концов, он всегда был грубияном, хотя обычно старался вывести её из себя так, чтобы никто о том не догадался, даже Мария Владиславна, которая считала Дмитрия Алексеевича человеком воспитанным и деликатным.
      Недаром Соня звала его про себя "двуликим Янусом".
      Княжна взяла в руки письмо. Теперь она могла прочесть его с самого начала. Послание адресовалось во Францию некоему Антуану де Баррасу, виконту, с которым дед откуда-то был близко знаком. Судя по всему, приятели даже имели некое общее дело - письмо состояло сплошь из недомолвок, очевидно, понятных обеим сторонам.
      "...Твою посылку я получил. Результат блестящий. Можно без ложной скромности сказать, дорогой Антуан, что теперь мы богаты. Да что там, просто богаты. Сказочно богаты! Отрадно сознавать, что деньги, и немалые! я поставил на карту благосостояние своей семьи - потрачены не зря..."
      Так вот куда делись деньги князя Еремея Астахова! Он вложил их в производство золота.
      "... Думаю, в ближайший месяц я смогу или приехать сам, или прислать своего доверенного человека - взять свою половину, о которой ты сообщаешь. Мне как раз в скором времени понадобятся некоторые средства..."
      - Я забыл сказать, - Воронцов улыбался, пожалуй, излишне доброжелательно, - что указанный в письме Антуан письмо князя Астахова не получил.
      - Почему? - пересохшим от волнения голосом спросила Соня.
      - Выпейте, - граф подвинул ей бокал с лимонадом, который Соня с жадностью выпила. - Какой-то странный у него привкус.
      - Отвечу вначале на ваш первый вопрос, - слегка улыбнулся Воронцов. Мой дядя служил в те времена в канцелярии императора Петра и перлюстрировал29 переписку с иностранцами лиц, приближенных ко двору. Это письмо, увы, к адресату не попало. Вначале дядя задержал его в государственных интересах, а потом умер и сам адресат...
      - Но почему это письмо оказалось у вас? - спросила Соня, с удивлением прислушиваясь к собственному голосу: он отчего-то стал странно хриплым, а язык с трудом ворочался во рту.
      - Погодите, я ещё не ответил на ваш вопрос насчет вкуса лимонада, - со смехом сказал Воронцов. - наверное, я бросил в него слишком много снотворного.
      Соня хотела вскочить, позвать на помощь, но смогла лишь взяться за край стола и упала бы лицом на стол, если бы Воронцов предусмотрительно её не поддержал. Последнее, что она услышала, был удивленный голос ресторанного слуги:
      - Прикажете донести госпожу до кареты.
      - Конечно, дурак, не мне же её нести! Что подумают люди...
      А потом она уже ничего не слышала и не чувствовала.
      Пришла в себя Соня в какой-то странной комнате, которую никогда прежде не видела. Не то, чтобы она была какой-то грязной каморкой или берлогой, она не походила на обычные комнаты тем, что... у неё не было окон! Вернее, лежа в чужой постели, Соня не сразу сообразила, что свет падает в неё с потолка, похожего на эркер - круглый, стеклянный с легким цветным витражом, изображающим осенние листья и странные ветви какого-то багряного цвета.
      Стены, обитые бордово-красным гобеленом, кровать, закрытая ширмой таких же тонов. Правда, постельное белье оказалось тонким и явно дорогим, а ночная сорочка на княжне была отделана кружевами, с низким вырезом, в котором виднелась её грудь.
      Соня попыталась встать, но странная слабость тела, впервые не слушавшегося свою хозяйку, позволила ей лишь приподнять руку, чтобы её тут же бессильно уронить.
      Где она? Как сюда попала? Соня наморщила лоб, попытавшись что-нибудь вспомнить. В памяти вертелись странные образы. Казалось, она видит Леонида, стоявшего в ногах этой самой кровати почему-то вместе с графом Воронцовым.
      Причем видела она мужчин сквозь полуприкрытые веки, неотчетливо, глаза ей открыть никак не удавалось.
      Голоса их тоже звучали неотчетливо, и Соня не могла бы поклясться, что действительно слышала этот разговор;
      - Негодяй, как она к вам попала? - голос Леонида.
      И насмешливо-безмятежный - Воронцова.
      - Да уж, верно, не по принуждению.
      - А почему мне нельзя её разбудить?
      - Зачем же конфузить княжну? Или мы не сможем все решить между собой?..
      Неизвестно откуда взявшаяся тоска холодной лапой сжала Сонино сердце. Она ещё не понимала, что произошло, но уже отчетливо проступало осознание: случилось нечто непоправимое. Ей захотелось не просто заплакать, завыть во весь голос.
      "Я должна встать и немедленно уйти отсюда!" - твердо сказала она себе и ещё раз попыталась пошевелиться. На этот раз княжна почувствовала спину. То есть, её спина отозвалась болью органа, долго пребывавшего в неподвижности, но несколько движений, и боль её отпустила - Соня смогла оторвать голову от подушки. "Господи, да что же случилось?" - раз за разом задавала она себе один и тот же вопрос и всякий раз останавливалась на полпути, боясь до конца осознать, какую страшную штуку проделала над нею судьба. Или безоглядная доверчивость?
      Княжна отчетливо вспомнила, как пошла на встречу с графом Воронцовым, и как никому в доме не оставила сообщения, так что ждать, что кто-то из близких придет ей на помощь, бесполезно.
      Нет, вряд ли Леонид побывал в этой комнате. Разве он оставил бы её здесь? А если он поверил Воронцову?!
      Тело слушалось её нехотя, и прошло, наверное, немало времени, прежде чем Соня смогла подняться с постели. Вначале она двинулась было в сторону двери, но потом взглянула на себя в длинное и узкое зеркало, висящее в простенке между окном и каким-то огромным шкафом красного дерева и поняла, что в таком виде на людях появляться нельзя. Оказывается, сорочка имела не только глубокое декольте, но ещё и была почти прозрачна, так что в ней княжна выглядела более обнаженной, чем была бы вообще без нее.
      Соня сделала-то всего несколько шагов, а её уже качало так, словно она отшагала не меньше двух верст, да ещё и с тяжелой поклажей, чего в жизни быть не могло.
      Но она продолжала осматриваться, понимая, что задерживаться здесь ей не стоит. Ежели сюда можно было войти, значит, наверняка имеется и выход...
      Для начала Соня открыла шкаф, который оказался забитым мужской одеждой гораздо большего размера, чем ей требовалось. Разве что узкие панталоны в талии ей подошли, а в длину... что ж, в длину она их попросту закатала в надежде, что отыщет какие-нибудь сапоги, в которые эти самые длинные штанины сможет заправить.
      Наконец Соня отыскала для себя рубашку с длинными рукавами, ворот которой завязывался на бант - его можно было потуже завязать на шее.
      Нашлись и сапоги - мягкие, хорошей выделки. Соня попыталась сунуть в них босые ноги, но обувь в таком случае была слишком велика, настолько, что не позволяла даже ходить. Тогда она выбрала сорочку попроще, чтобы не жалко было рвать, из темного полотна, - странно, что она думала ещё и о таком! разодрала её пополам и накрутила на босые ноги, а потом уже сунула их в сапоги.
      На верхней полке шкафа Соня нашла шляпу, похожую на цилиндр, только не очень высокую и упрятала под неё свои волосы, после чего шляпа даже перестала съезжать ей на глаза.
      На мгновение её холодной волной окатила мысль, что дверь в комнату закрыта, но та, по странной случайности - или уверенности, что Соня все равно никуда не денется? - оказалась открытой.
      Коридор, устланный пушистым ковром, хорошо заглушал её шаги. Соня и так делала их как можно осторожнее, с бьющимся как колокольный язык сердцем.
      В длинном коридоре, который открылся её глазам, никого не было. Но впереди, в одной из комнат, она слышала какие-то голоса, так что думала теперь лишь о том, чтобы миновать это самое опасное место.
      Дверь, за которой говорили, оказалась открытой настежь, и сама не зная, для чего, бедная княжна опустилась на четвереньки, и осторожно заглянула в комнату. Это была кухня, в которой стоящий спиной к двери мужчина, что-то говорил хорошенькой девушке, обнимая её за плечи. Как видно, уговаривал.
      Девушка хохотала, откидывая назад голову, и шутя постукивала мужчину по широкой груди, а потом, вроде нехотя, сдалась и подставила кавалеру для поцелуя пухлые губки.
      Справедливо полагая, что целующейся паре сейчас не до нее, Соня осторожно прошмыгнула мимо двери - теперь с каждым движением она чувствовала себя все свободней - как видно, действие отравы проходило. А если это была не отрава, то тогда что?
      Она настолько успокоилась, что позволила себе задержаться у вешалки, пытаясь подобрать для себя одежду. В конце концов пришлось вместо плаща он был слишком длинен и при движении наверняка мешал бы ей - Соня выбрала подбитый мехом лисы полушубок, к которому надетые на ней панталоны никак не подходили. Впрочем, это не имело теперь никакого значения. Главное, что ей нужно было сделать - по возможности, бесшумно открыть входную дверь, и княжна была готова молиться даже Вельзевулу, умоляя, чтобы у неё это получилось.
      Сказать, что на крыльцо дома она вышла, было бы неправдой. Она выползла. Выскользнула. Прошмыгнула. Скатилась с высоких ступенек, и только тут стала оглядываться, пытаясь определить, где она находится, и в какую сторону ей отправляться, чтобы попасть к себе домой.
      Сильный порыв холодного ветра толкнул её в спину, и Соня наконец поняла, где она. Хотела даже побежать прочь от проклятого дома... Как же ещё назвать тот, где её столько времени держали взаперти?
      А, кстати, сколько времени держали? Не станешь же спрашивать об этом у редких прохожих, которые с удивлением взирали на её нелепую фигуру.
      Она посмотрела вдоль улицы, ощутила близость Невы и вспомнила, что здесь, совсем рядом, на Английской набережной живет их семейный доктор Мартин Людвигович Либель. Вот человек, который сможет ей помочь. Для начала хотя бы сообщить, не сделали ли с ней чего-то страшного, когда она находилась в забытьи?
      Много вопросов своей больной голове она старалась пока не задавать. Соне казалось, что если она начнет вот так думать обо всем сразу, то сойдет с ума. Нет, ей нужно было получать знания понемножку, по кусочку складывая картину случившегося с нею кошмара.
      Она чуть не побежала, когда определила для себя это действие, но лишь надвинула поглубже шляпу и пошла быстрым шагом вперед, время от времени оступаясь - слабость все ещё давала себя знать, да и сапоги, несмотря на самодельные портянки, были для неё слишком велики.
      Ей повезло, как и в остальном другом сегодня, доктор оказался дома. Он даже сам открыл ей дверь, когда она позвонила в колокольчик. И ещё долго с недоумением вглядывался бы в нее, если бы Соня не сдернула с себя шляпу, представив своим роскошным волосам в беспорядке рассыпаться по её плечам.
      - Княжна! Софья Николаевна! Mein Gott30, вы живы!
      Он потянул её в дом, для чего ему пришлось сделать некоторое усилие: Соня опять почувствовала сильную слабость и никак не могла заставить себя шагнуть в тепло его прихожей. Почему он удивляется тому, что Соня жива? Неужели родные подумали, что её больше нет на свете?
      - Мартин Людвигович, - просительно сказала она, стараясь унять дрожь в голосе, - мне нужна ваша помощь.
      - О, конечно, ваше сиятельство, непременно, я все для вас сделаю!
      Она с удивлением заметила, что у доктора дрожат пальцы, да и он сам выглядит непривычно взволнованным.
      - Скажите, что-то стряслось с мамой? С братом?
      Задавая вопросы, она жадно вглядывалась в его лицо.
      - Мария Владиславна лежит в постели, - проговорил он почти спокойно, но это от расстройства души, это пройдет. Когда она узнает, что с вами все в порядке... Разрешите, Софья Николаевна, я пошлю Гретхен, чтобы она успокоила вашу маменьку. Пусть порадуется, что дочь жива и невредима...
      - Мы пошлем, Мартин Людвигович, но позднее, когда вы сами удостоверитесь, что я действительно невредима.
      - Вы хотите сказать, - доктор запнулся, - что я должен вас осмотреть?
      - Да я не просто хочу, я прошу, умоляю вас об этом. Самое страшное в том, что я не знаю, где я была, как туда попала и... и что со мной делали.
      Соня смутилась, но твердо выдержала взгляд старого врача.
      - Это будет неприятная процедура, - мягко заметил он. - Такой вас ещё не подвергали.
      - Пусть, - Соня прикусила губы, чтобы те не дрожали. - Все равно мне надо знать... И еще, Мартин Людвигович, как давно я отсутствовала?
      Брови эскулапа приподнялись в удивлении, но он справился с собой и ответил:
      - Три дня, Софья Николаевна, вас не было ровно три дня. Ее сиятельство княгиня не знала, что и думать. Вас разыскивали по всему Петербургу. Князь Астахов советовался со мной, не объявить ли награду тому, кто поможет вас найти. Слухи были самые разноречивые...
      - Вы хотите сказать, сплетни? - уточнила Соня; она впервые в жизни почувствовала, где у неё сердце, потому что биение его не походило на обычный ритмичный перестук, а стучало чуть ли не в горле.
      - Можно сказать и так, но представьте, какую боль принесли они вашей благочестивой матушке. Она всегда так пеклась о вашей репутации...
      Он помолчал и с вздохом добавил:
      - А вчера, в довершение ко всему, исчез ваш жених граф Разумовский.
      Глава десятая
      Княжна Астахова рыдала на груди у доктора Либеля. А тот гладил её по голове, как бывало в детстве, и приговаривал:
      - Будет, будет, дитя мое, успокойтесь! Все самое страшное осталось позади. Вы можете смело смотреть в глаза своему жениху - когда он найдется - ваша невинность не пострадала.
      "О чем он говорит? - горестно думала Соня. - Невинность. Пострадало мое доброе имя. Во мнении Леонида я опорочена, а чтобы заглянуть ему в глаза, надо его сперва найти. Если же его появление в том ужасном доме мне не пригрезилось, значит, он видел меня спящей в чужой постели, полуодетую... Нет, мне ни за что перед ним не оправдаться!.. Да, кстати, а почему я должна перед ним оправдываться?.."
      Эта последняя мысль заставила её прервать свои стенания. Противоречия раздирали бедную княжну. Она то ела себя поедом, обвиняя во всем, то начинала злиться, считая, что жених не только не вступился за нее, когда увидел её одурманенную, похищенную самым бессовестным образом, но и потом не дождался объяснений, бросил её одну.
      Соня опять все вспоминала - тот роковой день, когда она оказалась дома одна, и некому было отговорить её от глупого поступка - и сникала: не надо было идти на рандеву с Воронцовым, не надо было заходить в эту проклятую ресторацию... Словом, мешая слезы с размышлениями, Соня почему-то медлила уходить из дома доктора...
      Перепиской деда, видите ли, её завлекли! Что за срочность? Разве нельзя было обождать до свадьбы, а потом попросить мужа, поехать с визитом к графу, взяв с собою злополучное письмо. И Леонид бы все правильно понял, и Воронцов бы тогда никак не отвертелся. Отдал им письмо. Или продал бы.
      Если бы, да кабы... Как говаривала её нянька, во рту выросли бы грибы. Стоит ли теперь размышлять о том, чего нельзя исправить? Но это только сказать легко: не думай об этом, не терзай себя понапрасну, а на деле, как заставить свои мысли бежать в другом направлении? Да и в каком?
      Между тем, доктор отправил свою помощницу Гретхен в дом Астаховых известить княгиню, что дочь её нашлась. А заодно и взять кое-что из вещей Софьи Николаевны. Конечно, она могла бы пользоваться и тем мужским костюмом, в котором пришла, но Мартин Людвигович полагал, что лицезреть дочь в таком виде - лишнее расстройство для княгини.