Пленница французского маркиза (Книга 1)

      - Какой ужас, миска на полу! - отвечала княгиня. - Вместо того, чтобы себе на нерадивость пенять, прислуга тут же привидение выдумывает. И чье, интересно, привидение, могло у нас появиться?
      - А что ежели вашего покойного свекра? Сказывают, он не своей смертью погиб.
      - Поговори мне, свекор! И где ты такое могла слышать? Уж если я его уже не застала в живых, тебе-то откуда такое известно, сопливке?!
      Соня поняла, что маменька рассердилась. Как бы любознательная горничная не накликала на свою голову княжеский гнев. Но Агриппина и сама спохватилась
      - Простите, Христа ради, ваше сиятельство! Не мое это дело. Молчать буду, и рта не раскрою. Я лишь к тому говорила, что в нынешнюю ночь не только миска на полу оказалась. Ванна, можете убедиться, в грязных потеках. Вода из кувшинов вся вылита. Полотенце мокрое.
      - Мокрое! Забыла, гость у нас ночевал.
      - Так я гостю сухое дала...
      - Все, утомила ты меня, Агриппина! Скройся с глаз моих, чтобы я тебя до обеда не видела. Ишь, растрещалась... Трещотка!
      Тут княгиня увидела дочь и сменила гнев на милость.
      - Сонюшка! Проснулась. Как твоя голова?
      - Спасибо, маменька, не болит.
      - А ты что стоишь, разинув рот? - прикрикнула Мария Владиславна на горничную. - Не видишь, княжна проснулась. Неси завтрак!
      - Молоко с булочкой? - пискнула горничная, согласуясь с привычными вкусами Сони.
      - И холодной телятины, - милостиво кивнула та. - Грибочков, кулебяку... Икры положи...
      Она перехватила изумленный взгляд матери: это на Соню никак не было похоже. Чтобы она с утра могла столько съесть?
      - Проголодалась, - пояснила Соня ей и Агриппине, и сладко потянулась. - Что же тут странного?
      Глава пятая
      Весь день Соня ловила на себе вопросительные взгляды матери, но делала вид, что интереса её не понимает. Иными словами, прикидывалась дурочкой. Отчего-то ей не хотелось вытаскивать на свет зреющее в глубине её души чувство. Хрупкий росток, который тем не менее грел ей сердце.
      Соне казалось, что стоит маменьке об этом узнать, как она тотчас все испортит. Не то, чтобы княгиню можно было назвать грубой и неделикатной, но то, что она к любому чувству относилась прежде всего практически, было ясно.
      Можно заранее сказать: Мария Владиславна постарается уговорить дочь забыть Разумовского, как человека, который все равно не сможет на ней жениться. Как будто любовь выбирает для своей приязни только тех, за которых можно и должно выйти замуж. Соня вообще не думала сейчас ни о каком замужестве. Она упивалась новыми ощущениями, в свете которых померкли все её былые увлечения, включая несчастного Вольтера и историю рода Астаховых...
      Словом, день прошел во взаимном присматривании друг к другу, если так можно сказать о людях, которые от рождения, по крайней мере, одного из них, находились вместе и изучили друг друга предостаточно.
      Соня больше не думала о том, чтобы продолжать рассматривать найденную книгу - та сиротливо лежала, завернутая в старую портьеру, в ящике её комода. Она попыталась читать, но и чтение не увлекало её, как прежде.
      Нарушило внешне мерное течение дня то, что принесли почту. Агриппина доставила в комнату Сони - странно, что сегодня мать её не донимала и не требовала, чтобы дочь не запиралась у себя, а сидела вместе с нею в гостиной, - целых два конверта. Один от её бывшей гувернантки Луизы из Нанта, другой - от графа Воронцова.
      Последний никогда прежде Соне не писал, и она с усмешкой вспомнила уверения Луизы о том, что мужчина, как и рыба, ходит косяком, потому надо непременно заводить себе кого-нибудь, пусть и не очень нужного. Для приманки.
      Первым Соня вскрыла письмо Луизы. Гувернантка, ставшая впоследствии единственной Сониной подругой, когда её воспитанница выросла, продолжать свою работу в другой семье не стала. Вернулась к себе во Францию, где вышла замуж за некоего Эмиля Роше, содержащего магазинчик готового платья.
      Луиза писала:
      "Здравствуйте, мой дорогой цыпленочек!..
      На этом месте Соня сентиментально вздохнула - гувернантка все ещё помнила её нескладной угловатой девочкой. Увы, девочка давно превратилась в деву, которую кое-кто уже называет старой.
      "...Ваша любящая воспитательница ждет, когда дорогая девочка наконец пригласит её на свадьбу. Я уже начала думать, что в России у молодых людей совсем плохое зрение, если они не видят такую умницу и красавицу, как княжна Софья Астахова. Или Ваша старая подруга ошибается, и Вы уже выбрали себе какого-нибудь бравого военного, который покорил юную красавицу своей выправкой и хорошими манерами..."
      Уж не обрела ли Луиза в своей Франции дар ясновидения? Соня непременно напишет ей про Разумовского и про то, что его манеры Соню вполне бы устраивали, не жди его скорая женитьба на другой женщине.
      "...Если же это не так, то Луиза сама позаботится о своей девочке и найдет ей жениха во Франции. Недавно я встретила свою первую воспитанницу Флоранс Сен-Жюст. Она - жена барона, брат которого холост и мечтает жениться на русской девушке, коих единственно считает красавицами и примерными женами. Флоранс - баронесса - осведомилась, не знаю ли я благородную девицу на выданье, которую можно было бы представить брату её мужа..."
      Письмо Луизы оказалось как всегда длинным, и сводилось к тому, что ежели Соня никому ещё не дала слова и у неё нет на примете человека, за которого она бы хотела выйти замуж, то Луиза возьмет на себя труд лично познакомиться с баронетом Огюстом и узнать наверняка, так ли на самом деле он богат и знатен, как говорит о том её бывшая воспитанница Флоранс.
      Внимательные глаза матери, надо сказать, озаботили Соню, и потому она решила дать ей для прочтения письмо Луизы, чего прежде не делала. Не поленилась для того выйти их своей комнаты и пройти в покои княгини. Деятельную натуру Марии Владиславны следовало отвлечь от своей персоны, потому что княжне хотелось без помех подумать над событием, которое произошло в её жизни.
      - Если не возражаете, маменька, я пойду к себе, - произнесла она.
      На что княгиня, увлекшаяся чтением письма Луизы, - отозвалась почти равнодушно.
      - Иди, конечно, только не забудь явиться к обеду.
      - У нас опять будут гости? - стараясь казаться спокойной, спросила она.
      - Наверное, Николя заедет, сообщит, что им с Леонидом сказал князь Потемкин.
      Разумовский, значит, поедет к своим родителям. И к невесте. Было бы странным, если бы он так не поступил.
      Наверное, сейчас её отношение к случившемуся весьма отличалось от того, что испытывала бы на её месте другая девица. Осознание, что предмет любви не может ей принадлежать, меланхолия и нежелание жить - ничего этого Соня не чувствовала. Она радовалась, что влюблена. Что её, будто теплой волной омывает чувство, коего, как она думала прежде, не сможет испытать. Но нет, она не выродок какой-нибудь, и у неё есть сердце, способное учащенно биться...
      Она опять легла на кровать и продолжала думать о прошедшей ночи, о Леониде, который целовал её, и думать забыла о том, что так и не вскрыла письма графа Воронцова.
      В свои размышления, Соня, увлекшись, ушла так глубоко, что даже не сразу услышала, как в дверь её стучат.
      - Княжна! Княжна! Ваше сиятельство!
      Агриппина. Что ей опять нужно? Соня открыла дверь и поинтересовалась.
      - Началось наводнение? Нева вышла из берегов?
      - Вы все шутите, Софья Николаевна, а вас, между прочим, спрашивает военный...
      Сердце, как только что убеждала себя Соня, проснувшееся для любви спокойной и созерцательной, вдруг так рванулось вскачь, что ей стало трудно дышать.
      - Что за военный? Ты его прежде видела?
      - Не видела. Сказывает, от графа Разумовского с письмом. А уж какой молоденький да хорошенький, ну чистый херувим! Вы бы вышли, ваше сиятельство. Ему командир, граф, значит, наказали ответа дождаться. А письмо, значит, в собственные руки. Мне не отдал!
      Последнюю фразу Агриппина произнесла с явным недовольством. Такое сильное впечатление произвел на неё молодой военный, чтобы тут же огорчить недоверием. Разве она, Агриппина, не отдала бы это самое письмо в собственные руки?!
      Соня наскоро причесалась. Подумала было надеть парик, но в последний момент махнула рукой.
      Молоденький лейтенантик и вправду дожидался её в гостиной, по свидетельству Агриппины, не пожелавший ни раздеться, ни присесть.
      - Приказано дождаться ответа! - лихо козырнул он Соне, вручая конверт и небольшой, но тяжелый сверток, в котором, как она могла догадаться лежал найденный ими слиток; его Леонид Кириллович обещался показать ювелиру.
      - Садитесь, - кивнула ему на стул Соня, и лейтенант не посмел её ослушаться.
      Письмо гласило:
      "Глубокоуважаемая Софья Николаевна!
      Обстоятельства складываются так, что я, к сожалению, не могу сообщить Вам лично о столь радостном известии, потому прошу Вашего разрешения сделать это несколько позже...
      Однако, он прямо спрашивает её разрешения навестить Соню, как только представится возможность. И для этого ординарец ждет её ответа?
      "... Нашу находку я показал ювелиру. Он долго колдовал над нею и его вывод категоричен: это золото. С Вашего разрешения я позволил ювелиру сделать поперечный распил слитка, чтобы увериться наверняка. Ответ тот же, безо всяких сомнений! Еще раз поздравляю Вас. Могу ли я поставить о том в известность Вашего брата, князя Астахова?
      Посылаю к Вам своего ординарца - лейтенанта Князева. Мальчишка толковый, надежный, можете смело использовать его для самых деликатных поручений..."
      Что он имеет в виду под деликатными поручениями? Соне захотелось к чему-нибудь придраться. Он пишет ей письмо, словно... словно между ними ничего не произошло! Неужели нельзя было написать что-нибудь ласковое. Хотя бы намекнуть о ночном происшествии. И о том, что случилось, когда они вошли в ванную комнату, например...
      Как будто этот дурацкий слиток для неё важнее всего!
      Соня мысленно выкрикнула это и опомнилась. А чего она ждала? Что поцеловавшись с нею, Разумовский немедленно откажется от своей Даши и сделает предложение княжне Астаховой?
      - Погодите, сейчас я напишу ответ, - сказала она лейтенанту Князеву и прошла к себе.
      Письмо получилось коротким и сухим. "Уважаемый", "примите мою благодарность", "думаю, вы можете сообщить обо всем брату" и все. Он хочет забыть о том, что было между ними? Хорошо, пусть так и будет!
      Агриппина-таки уговорила графского посланца выпить чаю, и когда Соня появилась перед ним с письмом, он испуганно вскочил, неловко подхватывая упавшую с колен салфетку.
      - Подполковник написал, что я могу располагать вами, - бледно улыбнулась она.
      - Так точно!
      - Вот я и приказываю вам, сидеть и спокойно пить чай, а потом возвращаться в полк на извозчике.
      Она попыталась вручить лейтенанту деньги, но он, краснея и смущаясь, категорически отверг их, уверяя, что подполковник дал ему достаточно денег. Соня меланхолически кивнула ему и вернулась к себе. В конце концов, у неё ещё есть дела. Например, прочитать письмо графа Воронцова, кстати, выходца из рода древнего и славного, и при том человека свободного, не обремененного юными невестами.
      Письмо Воронцова оказалось коротким. Дмитрий Алексеевич извинялся за свой "невольный" опыт, как он писал, и уверял Соню, что он всего лишь хотел познакомить её с таким интересным человеком, как Кулагин. Воронцов просил у Сони разрешения навестить её для некоего важного разговора, "завтра пополудни". Она написала в ответ одно слово: "Разрешаю". Отдала письмо Агриппине с наказом:
      - Отправь!
      И вернулась к себе, чтобы упасть на постель и смотреть в потолок пустыми глазами. Проклятый подполковник! Он совершенно вывел её из состояния привычного спокойствия. Как, скажите на милость, ей теперь жить дальше?!
      Она не взяла для чтения ни Вольтера, ни Дидро, справедливо полагая, что все равно ничего не сможет сейчас осмыслить из сочинений этих многомудрых писателей. Но она понимала, что ежели тотчас не займет себя чем-нибудь, плохи её дела.
      Дневник деда Еремея! Баронесса сказала, что где-то он должен быть.
      Соня мысленным взором окинула помещение потайной комнаты. Если пресловутый дневник не был сожжен, то нигде в другом месте он быть не должен, кроме как в этой самой комнате. И не где-нибудь, а в погребенном под слоем пыли бюро, именуемом в просторечии конторкой.
      Вот только сумеет ли она разгрести всю эту пыль и не насторожить Агриппину? Для её предприятия понадобится как минимум ведро воды, тряпка... Не проще ли посвятить в тайну горничную, взяв с неё слово до срока молчать обо всем.
      Как же выбил Соню из колеи Разумовский, ежели мысли Сони мечутся от одного предмета к другому, а о главном она так и не подумала: посвятить в тайну своей находки княгиню. Разве маменька не заслужила право первой узнать о своем богатстве?
      Соня резво соскочила с кровати и поспешила в покои княгини, но по дороге её остановила Агриппина.
      - Ежели вы, Софья Николаевна, хотите видеть Марию Владиславну, то её сиятельство отсутствуют. Они отбыли с визитом к мадам Григорьевой. Сказывали, будут к вечеру.
      Мадам Григорьева была вдовой действительного статского советника, была вхожа во многие дома петербургских аристократов, но не потому, что отличалась родовитостью, богатством или образованностью. А потому, что она ЗНАЛА слишком много секретов самых известных личностей петербургского бомонда. Знала и молчала. Никто и никогда не мог упрекнуть её в том, что она сплетница, хотя злые языки утверждали, что за большие деньги эти секреты у неё можно КУПИТЬ.
      С княгиней её связывала ещё детская дружба, и Соня могла только догадываться, что хочет узнать её маменька и о ком. Хотя для себя визит к приятельнице Мария Владиславна наверняка оговорила, как "Попить кофею, да погадать на кофейной гуще. Уж в этом-то, никто не сомневался, мадам Григорьева подлинная умелица!
      Значит, с оповещением о богатстве Астаховых придется погодить, а пока "привести к присяге" Агриппину, которая наверняка сгорает от любопытства.
      - Агриппина, - самым равнодушным тоном начала говорить Софья, - а не хотела бы ты узнать, откуда на моих вещах постоянно появляется пыль, и почему давеча ванна оказалась грязной?
      Расчет княжны оказался верен - глаза горничной загорелись. Положительно, любопытство когда-нибудь её погубит. Она выдохнула:
      - Конечно, хочу!
      Соня сделала вид, что колеблется.
      - Понимаешь, дело в том, что это - страшная тайна...
      Агриппина даже застонала от предвкушения.
      - ...и княгиня о ней ни в коем случае не должна знать!
      Теперь Соня могла наблюдать, как любопытство горничной сражается с её чувством долга. По лицу бедной девушки даже заструился пот, и Соня сжалилась.
      - До завтрашнего дня. А завтра я сама все расскажу ей и покажу.
      Лицо Агриппины прояснилось.
      - Клянусь, Софья Николаевна, я буду молчать!
      Она подумала и добавила:
      - До завтра.
      Соня расхохоталась.
      - Договорились. А теперь бери ведро, тряпку и иди за мной.
      В глазах горничной промелькнуло разочарование. Слово "тайна" никак не вязалось в её представлении с каждодневными обязанностями.
      Но по мере того, как они подходили к кладовой, Агриппина все больше недоумевала, и теперь на её лице явственно читались сомнения: уж не разыгрывает ли её княжна?
      На всякий случай, касаясь нужных камней, Соня постаралась закрыть их собой, чтобы Агриппина не могла её движение повторить. По крайней мере, если и повторить, то не сразу. Она не собиралась показывать служанке ящик с золотыми слитками, достаточно и самой потайной комнаты.
      Когда стена стала отъезжать в сторону, Агриппина от страха подалась назад и тихонько заскулила подобно перепуганному щенку. Она ожидала всего, чего угодно, но такого!..
      - Свечу зажигай! - сказала ей в ухо Соня и первой нырнула под полку.
      Бледная, дрожащая Агриппина нерешительно шагнула на порог комнаты. Но, оглядевшись и не обнаружив ничего опасного, девушка повеселела.
      - Мамочки мои, сколько же здесь пыли! - по-хозяйски воскликнула она. Небось, лет десять никто не убирал.
      - Десять! - фыркнула Соня. - Бери выше - все шестьдесят.
      - Шестьдесят, - недоверчиво повторила Агриппина. - Это что ж выходит... ни княгиня, ни её муж про эту комнату не знали?
      - Никто не знал. Кроме моего умершего деда, - Соня чуть было не оговорилась "погибшего", но решила, что прислуге знать об этом вовсе необязательно. То есть, она уже что-то такое знала, но не из уст же Сони! Придется тебе, голубушка, немного здесь поработать.
      - Знамо дело, - кивнула Агриппина, привычно выжимая тряпку.
      - Нет-нет, - Соня оттащила её за руку от шкафа с колбами и слитками и подвела к покрытому пылью бюро. - Для начала отмой мне вот эту конторку здесь должны быть кое-какие бумаги.
      Освобожденное от пыли бюро преобразило и потайную комнату. Она стала выглядеть едва ли не как обычный кабинет, разве что с непривычным каменным полом и неоштукатуренными каменными стенами.
      Дневник Соня нашла почти сразу. И это было даже неинтересно. Раз уж сталкиваться с тайнами и секретами, то открывать их нужно долго и трудно. О чем она думает? Как ребенок, честное слово!
      Ей захотелось тотчас унести свою находку к себе и внимательно просмотреть. Но умоляющие глаза Агриппины остановили её - девушке хотелось побыть здесь еще.
      Пришлось рассказать ей, для чего в комнате стоит вытяжная труба, похожая на обычную печь, показать колбы, реторты, которые Агриппина осторожно потрогала пальцем.
      Попутно девушка, где могла, протирала от пыли то огромный каменный стол, то оставленные на нем когда-то стеклянные предметы. Оторвалась она от дела с великой неохотой и умоляюще спросила:
      - А мне можно будет прийти сюда ещё раз?
      - Можно, - разрешила Соня, - будешь ходить вместе со мной.
      - И вы тоже будете делать опыты, как дедушка? - с замиранием сердца спросила горничная.
      - Не знаю, - смутилась Соня: эта мысль никак не хотела угнездиться в её голове.
      - Жалко, - вздохнула Агриппина.
      - Тебе-то зачем? - удивилась княжна.
      - Я такое на картинке видела. Красиво, - призналась служанка. - И такие же... колбы здесь, как на картинке.
      - Интересно, что это за картинка такая? Ты мне её покажешь?
      - Покажу, - просияла Агриппина, принимая интерес княжны за согласие и впредь брать её с собой. - Я её у лотошника за две копейки купила.
      А у самой княжны мысли унеслись в прошедшую ночь. Вот здесь Разумовский приподнял её подбородок, вызвав гнев Сони. Здесь на ступеньках он поджал ей руку... Опять она о нем думает! Что же это за напасть такая!
      Закрыла Соня потайную дверь уже привычно легко. Агриппина понесла ведро с грязной водой, а княжна вернулась к себе. Первое, что она нашла, это место, откуда была вырвана страница. Наверное, дед сгоряча её написал, а потом подумал, что оставлять её смертельно опасно. Но подобная предусмотрительность, увы, его не спасла.
      Страницы дневника перемежались описанием происходивших с Еремеем Астаховым событий с рецептами кремов, большинство из которых князь изобретал и опробовал сам. Правда, для этих нужд при нем состояли двое крепостных: мужчина по имени Степан и молодая женщина по имени Параска.
      Степан охотно давал себя намазывать всем, что ни приходило в голову князю - тот каждый раз щедро награждал слугу. Параска ревела, когда однажды после очередного крема все её лицо покрылось красной сыпью. Правда, дед, надо отдать ему должное, с этой бедой быстро справился и подробно описал в дневнике свои действия. Он избавил Параску от сыпи за один день.
      А несколько страниц спустя Соня наткнулась на странную запись.
      "3 октября 1718 года. До чего я докатился! А ведь давал себе слово никогда не принимать участие ни в чьих придворных интригах, кои есть не что иной, как палка о двух концах.
      Потворствуя проискам бессовестного царедворца, я дал ему мазь, шутливо названную мною "красная сыпь". Когда от неё пострадала Параска, и я думал, что впредь ни за что не буду применять этот состав. Для чего, думалось мне? А вышло, что и такое непотребство может кое-кому пригодиться.
      Слаб есмь человек! Не устоял перед блеском золота.. Но Бог следит за деяниями чад своих, и покарал меня за содеянное. У моей милой женушки случился выкидыш, второй после Николеньки. Она после сего прискорбного события ослабела настолько, что вторую неделю не встает. Я приводил к ней лейб-медика - благодарение Богу, императрица сама мне сие предложила, и тот посоветовал мне с деторождением пока погодить. Ничего, у нас есть ещё время!..."
      Однако, времени у деда не оказалось.
      Соня захлопнула дневник и зябко поежилась, словно у неё у самой начиналась эта самая "красная сыпь". Кажется, князя Еремея Астахова, в то время совсем молодого человека, бросало по жизни, будто щепку по волнам. И он тому не шибко огорчался.
      То он сделал не то, то заглянул не туда. Кажется, французы таких людей называют авантюристами. Искателями приключений. Вот дед и доискался.
      Она отложила дневник и взялась за книгу, которую нашла раньше. Осторожно, с помощью ножа для разрезания бумаг, она стала отделять одну страницу от другой.
      Ей захотелось просматривать книгу так же, как и дневник, но этого сделать не удавалось.
      "Иероглифические фигуры" Фламеля нельзя было читать с пятое на десятое. Судя по всему, книгу нужно было изучать, начиная с первой страницы. Иначе, что можно понять из такой фразы, взятой наугад из середины: "Мне пришлось изобразить человека с ключом, чтобы указать тебе на тот факт, что здесь следует открывать и закрывать, то есть осуществлять умножение зародышевых и растительных субстанций..."
      Нет, определенно она не готова ни к изучению найденной книги, ни алхимии вообще. Для этого, видимо, нужно иметь голову, свободную от всяческих чувств.
      Она легла на спину и устремила взгляд в потолок, расписанный ещё по эскизам деда. И здесь проявились недюжинные дарования предка. Вместо модных по тем временам Амуров и Психей19, он изобразил не что иное, как Куликовскую битву под предводительством Дмитрия Донского.
      Причем, лучше всего удался художнику образ какого-то татарского мурзы - может, самого Мамая? Когда Соня была маленькой девочкой, ей казалось, что хитрый татарин отовсюду следит за нею, потому она не любила оставаться в этой комнате одна. Луиза - а прежде здесь жила она - посмеивалась над своей воспитанницей. И, когда Соня почему-либо переставала её слушаться, грозила:
      - Глядите, княжна, отведу вас в комнату с Мамаем и оставлю одну.
      Угроза действовала безотказно.
      Потом, когда и без того довольно скудные средства семейства Астаховых стали иссякать, часть комнат дома Мария Владиславна приказала закрыть до лучших времен, в том числе и ту, потолок которой Соне нравился с детства. Хотя изображенный на нем миф о Минотавре вовсе не располагал к веселью, приглашенный дедом художник так изобразил чудовище - человека с головой быка, что он казался веселым и простодушным, и совсем неопасным, как маленький теленок. Ему не хватало разве что венка из васильков, которую живописец водрузил на голову одной из женщин. Похоже, Ариадны.
      Астаховы стали пользоваться всего пятью оставшимися комнатами, потому жизнерадостный теленок-Минотавр покрывался теперь слоем пыли в закрытой части дома.
      Соня перешла в бывшую Луизину комнату с пресловутым мурзой, который нынче, конечно, не пугал княжну, а скорее умилял её.
      Привычно пялясь на потолок, Софья не заметила, как задремала, и приснился ей сон. Будто идет она по Петербургу. Одна, как простая купчиха или крепостная девка. Почему-то в легком платье, без пальто. Ветер пробирает её до костей, и княжна обхватывает себя за плечи в тщетных попытках согреться.
      Вдруг она видит, что навстречу ей по мостовой мчится двуколка, в которой сидят Разумовский и Даша Шарогородская. На лице невесты написана брезгливость, она вжалась в самый угол экипажа, в страхе, что жених до неё дотронется.
      Разумовский поворачивает к Соне ухмыляющееся лицо, и она видит, что лик графа обезображен красной сыпью.
      - Соня! - кричит ей Разумовский. - Как вам это нравится?
      Она проснулась оттого, что возле её кровати стояла мать и удивленно повторяла:
      - Соня, ты спишь среди бела дня! Нет, как вам это нравится. Раньше бывало днем в постель палкой не загонишь, а теперь сама моему примеру решила последовать? Только зачем ты окно открыла? На дворе, голубушка, холодно. Вон всю комнату выстудила.
      Она открыла окно? Поэтому ей во сне было так холодно. Окно, видимо, открылось от сильного порыва ветра. Ведь вчера она попросту забыла поплотнее его прикрыть.
      - Как хорошо, маменька, что вы меня разбудили! Спасибо! - искренне поблагодарила Соня, до сих пор с трудом приходящая в себя - уж больно страшным было лицо графа, обезображенное, в общем-то невинным, раздражением кожи. Невинным, ежели, конечно, знать его причину и способ излечения.
      - Пойдем, ангел мой, чаю попьем с ликерчиком, - предложила княгиня. Согреешься. А заодно и поговорим о том, что сообщила мне Аделаида Григорьева.
      Мать и дочь сели за столом напротив друг друга. Слиток, который Соня до поры спрятала в складках платья, оттягивал материю своей тяжестью, но для княжны это была приятная тяжесть.
      Она могла бы сразу предъявить драгоценный металл матери. Но рассудила, что та принесла ей не самые радостные вести насчет Разумовского - здесь ничего от княгини не ускользнуло, и она считала своим долгом уберечь дочь от возможного разочарования.
      Предчувствовала, что судьба подсунула её бедняжке красавца Разумовского не в самый подходящий момент. И пробуждение её дочери к жизни и к чувственности произошло вовсе не так, как о том Мария Владиславна мечтала.
      Наверное, поэтому её речь поначалу была не слишком связной. Впрочем. Соня и так понимала все.
      - Ничего нельзя изменить, Сонюшка, - Леонид слишком сильно увяз...
      Соня не протестовала против этого разговора, и не кокетничала, мол, мне все это неинтересно, потому что они с матерью давно научились друг друга понимать и без слов.
      - Первая камеристка её величества, Шарогородская - подруга императрицы - и она уже выпросила для будущего зятя внеочередное звание. Ко дню свадьбы графа Разумовского произведут в генералы, а в приданное за невестой он получит богатейшее имение под Москвой со множеством крепостных и большой березовым рощей.
      Перечисляя это, княгиня невольно ковыряла свою незаживающую рану: до коих пор на её глазах будут совершаться выгодные браки чужих детей, а её дети так и останутся нищими аристократами, которым нечего предложить, кроме древности рода...
      Услышав паузу в материнском рассказе и поняв её причину, Соня украдкой вздохнула - кому же понравится слушать такое о человеке, который, мягко говоря, тебе не безразличен. Но ничего не поделаешь, надо жить дальше. И княжна положила на стол вымытый и вычищенный слиток.
      - Откуда это у тебя? - спросила Мария Владиславна, не сводя глаз с того, что, как она вмиг подумала, может полностью изменить её жизнь.
      - Это дедушкино наследство, - просто сказала Соня.
      - Ты хочешь сказать, что твой отец оказался прав? - в волнении княгиня поднялась из-за стола и заходила по комнате, поглядывая на лежащий слиток и не решаясь взять его в руки.
      - В чем прав?
      - Он уверял меня, что Еремей Астахов был богат. Говорил даже, сказочно богат. А в таком случае, его богатства должно было хватить ежели не внукам, то уж детям точно. Но он не смог найти тому подтверждения ни в документах, ни в доме, который он, кажется, простукал чуть ли не до потолка. Впрочем, можно сказать, что и потолок не остался без внимания. На чердаке твой отец провел несколько месяцев, двигая какие-то ящики и в гневе ломая старую мебель... Так где ты это нашла?
      Теперь Мария Владиславна взяла в руки золотой слиток и, покачивая его в руке, вопросительно смотрела на дочь. Со стороны могло показаться, что этим слитком она хочет кого-нибудь ударить. А, так как на Мария Владиславну это не было похоже, Соня, не выдержав, прыснула.
      Взгляд матери прояснился и она тоже с улыбкой посмотрела на дочь. Делать нечего, пришлось Соне во всех подробностях рассказывать, как она нашла потайную комнату, а потом вынуждена была войти в неё в присутствии Разумовского.
      - А вот ему об этом знать бы не следовало, - задумчиво проговорила княгиня.
      - Вы думаете, маменька, он кому-нибудь об этом расскажет? Вас это беспокоит?
      - Честно говоря, не очень. Это я так, мыслю вслух. Что бы ни говорили о Разумовском, самые злобные сплетники не могут не сказать, что он человек надежный.
      - Значит, не стоит о том беспокоиться? Тогда пойдем, я покажу вам лабораторию деда.
      Мария Владиславна помедлила.
      - Ты не поверишь, но мне боязно. Раньше бывало я могла целыми днями мечтать о том, как мы все внезапно разбогатеем. К примеру, вдруг умрет какой-нибудь дальний родственник, о котором мы не знаем. Но, оказывается, ничья смерть нам не понадобилась, а для того, чтобы разбогатеть, нужно всего лишь нажать какие-то два камня, и богатство вот оно. Иди и бери.
      Княгиня замолчала и осторожно, точно он был хрустальным, положила слиток на край стола.
      - Мне вдруг стало не по себе. Давай, наверное, пошлем в полк сказать, пусть срочно приедет Николушка, и вместе с ним войдем туда... А насчет Разумовского я тебе вот что скажу: ежели бы ты от матери не скрывалась, ничего такого бы не случилось.
      - Простите!
      - После драки кулаками не машут. Теперь уж прощай, не прощай... На будущее только запомни, чем такие вот самоволки кончаются.
      На самом деле Марию Владиславну тревожило это неожиданно свалившееся на семейство Астаховых богатство. И даже вызывало сожаление о том времени, когда у них не было денег, но не было и забот, как их потратить. Они могли не опасаться ни завистников, ни охотников за приданым, ни разорительных соблазнов... Теперь же ни в чем нельзя было чувствовать себя уверенно.
      Да и когда это Мария Владиславна чувствовала себя эдак-то? Разве что, десять лет назад, когда она уверенной рукой предотвратила несчастье, которое могло случиться с её красавицей-дочерью.