Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Пленница французского маркиза (Книга 1)

ModernLib.Net / Любовь и эротика / Шкатула Лариса / Пленница французского маркиза (Книга 1) - Чтение (стр. 1)
Автор: Шкатула Лариса
Жанр: Любовь и эротика

 

 


Шкатула Лариса
Пленница французского маркиза (Книга 1)

      Лариса Шкатула
      ПЛЕННИЦА ФРАНЦУЗСКОГО МАРКИЗА
      Книга первая
      Глава первая
      Княжна Софья Николаевна Астахова сидела в гостиной, забравшись с ногами на кушетку, и читала книгу Вольтера "Макромегас". Любую другую девицу от такого чтения отвратило бы одно название. Любую другую, но не княжну Астахову.
      Она интересовалась писателем-философом не потому только, что чтение этого автора в Петербурге было нынче в моде, и увлекались им вся аристократия, начиная с самой императрицы Екатерины Алексеевны, а потому, что Софья полагала себя человеком передовых взглядов и искренне почитала этого "царя поэтов, философа народов, Меркурия Европы" и прочая, прочая эпитеты, которыми называли великого француза почитатели.
      Мать Сони, княгиня Мария Владиславна Астахова, тоже была в гостиной, но, в отличие от дочери, вовсе не чувствовала себя спокойной, как та, а ходила по комнате, машинально поправляя то стоявшие в вазе цветы, то перевесившуюся на один бок скатерть. Она подыскивала слова, которыми в очередной раз надеялась привлечь внимание своей ученой дочери.
      Честно говоря, она с большим удовольствием отвесила Софье хорошую затрещину, как в детстве, - в отличие от новомодных философов, она никогда не считала, будто детей нельзя бить, и, тем более, не поручала такие деликатные дела слугам. Она разбиралась со своими детьми тут же: отвешивала подзатыльник, оставляла без обеда, ставила в угол, искренне считая, что без битья и строгости нет хорошего воспитания.
      Прошли те благословенные времена, когда все неприятности, происходящие с её детьми, разрешались так просто. Теперь не стукнешь, не накажешь. Даже не всегда накричишь...
      - Сонюшка, - решившись, начала Мария Владиславна разговор, - сегодня я пригласила к нам на обед...одного человека. Ты его хорошо знаешь, но отчего-то позволяешь себе разговаривать с ним в таком тоне, который воспитанная девушка не должна себе позволять. Человек он весьма достойный... Между прочим, многие петербургские семьи, имеющие девиц на выданье, наперебой приглашают его к себе в гости как весьма завидного жениха. То есть, я хочу сказать, не то, чтобы он был очень богат, но он молод, хорош собой, и вполне мог бы содержать жену и детей... я так думаю...
      Но, оказывается, напрасно она прибегала к разного рода словесным ухищрениям, к извечной материнской дипломатии, напрасно, как говорится, метала бисер. Та, перед которой сие действо разыгрывалось, попросту слова матери не слушала! Сидела себе и читала, как ни в чем не бывало.
      - Софья! - вскричала возмущенная княгиня. - Я кому это все говорю?!
      Соня от неожиданности - мать так редко повышала голос! - даже выронила книгу. Опустила ноги с кушетки, подняла книгу с пола и посмотрела на мать чистыми, разве что, слишком уж покорными глазами.
      - Что случилось, маменька? В чем я опять провинилась?
      Мария Владиславна досадливо кашлянула.
      - А ты изволь слушать, когда старшие говорят. Ишь, моду взяла, мои слова мимо ушей пропускать. Эдак ты, мой ангел, не захочешь вовсе и моего присутствия. Погоди уже, немного осталось. Вот умру, не раз вспомнишь, да поздно будет. Кто тебе, кроме матери, добра-то пожелает! Кто о твоем будущем подумает, позаботится!..
      Раздражение Марии Владиславны против дочери выросло не на пустом месте. Она уже мысленно попеняла себе, что в который раз сорвалась, не выдержала. Но как тут не кричать, ежели дочь такой неудачной уродилась.
      Не в том смысле, что некрасива или крива-горбата. Скорее, наоборот. Все при ней: и лицо, и коса в руку, и стать, а вот поди ж ты: двадцать пять годков стукнуло, а она все в девицах сидит...
      Сынок старший - Николушка - мать не огорчает. В лейб-гвардии1 служит. Всего на три года старше Софьи, а уже капитан. Бог даст, после летнего смотра дадут ему майора. Конечно, были бы деньги, все бы куда быстрее устроилось, а так приходится молодому человеку самостоятельно в жизни пробиваться.
      Неплохо бы и родственника какого наверху иметь, чтобы мог о её дитяти походатайствовать, но нет никого. Опять все те же деньги. Будь они, и родственники нашлись бы. А так, кому ж бедняки нужны?
      Ну вот, опять её мысли перескочили с одного на другое. Сейчас главная забота княгини: пристроить дочь. И тут все упирается в деньги: не умри раньше времени муж Николай Еремеевич Астахов, не оставь семью почти без средств к существованию, все могло бы сложиться по-иному. Теперь же, как говорится, не до жиру, быть бы живу. Приходится выбирать из того, что есть...
      Другие - девицы как девицы. Едва в возраст войдут, только и разговоров у них что о нарядах да о женихах. Отцов-матерей в траты вводят, лишь бы побогаче да помоднее выглядеть, а эта...
      Тут Мария Владиславна опять с мысли сбилась. Ведь с какой стороны на это положение посмотреть: Софья её никогда не ни о чем не просила, ничего не требовала, скорее, наоборот, от материнской заботы отбивалась, как от докуки, мол, ничего ей не нужно, пустое все это. Чувство справедливости не чуждо княгине. А ну как стала бы Софья просить у неё то шляпку, то платьице, то перстенек, а денег - кот наплакал... Вот и пойми, что лучше!
      Чего бы Марии Владиславне вовремя не подумать, что семья может оказаться без средств. Она и за Николая Астахова выходила, точно не знала, беден он или богат. То есть, догадывалась, что не шибко богат, но слухи об его отце, одном из самых состоятельных людей Петербурга, в то время все ещё будоражили столичный бомонд1. Вот юная Машенька и подумала, что жених хоть и не очень молод, зато кое-какие средства у него наверняка есть...
      Ну куда в одночасье могло деться все богатство Астаховых? Разве что, нашелся умный человек, прибрал его к рукам - иначе почему тогда вдова, то есть, Машина свекровь, осталась одна с сыном десяти лет, ничего о богатстве не ведая. Ее муж погиб совсем молодым, не успев сделать хоть каких-то распоряжений. Даже не намекнул, где ей искать пресловутое богатство, о котором говорил Петербург.
      Хорошо, свекровь Марии Владиславны оказалось куда предприимчивее её самой. У царя-батюшки себе пенсион выхлопотала. Потому она сама не слишком бедствовала, и при жизни помогала молодым, - Николушка-то поздновато женился, матушка его уж и не чаяла, что сынок найдет невесту себе по сердцу.
      А как она внуков любила!.. Но, видно, из-за приключившегося когда-то с мужем несчастья, надорвала свекровь свое сердце. Умерла, ещё шестидесяти лет не было...
      Теперь порадовалась бы бабушка - княгиня Елена Астахова - на свою внучку. Та красой в неё уродилась. В гостиной вон портрет висит, иноземным живописцем писанный. На нем точно сама Соня изображена. Ежели её бы к примеру, с прической по нынешней моде нарисовать...
      Старая дева. Слова-то какие страшные. Ее Сонюшка, и вдруг - старая дева! Синий чулок. Какие только прозвища не придумают люди, чтобы наградить ими засидевшуюся в девках.
      А ведь захоти Софья замуж выйти, и теперь нашелся для неё жених. Свет знает, что Астаховы хоть и небогаты, но рода хорошего, старинного, не какие-нибудь выскочки из купцов или иных мещан. Тех, к примеру, что ещё два десятка лет назад могли подвергать телесным наказаниям, а теперь готовы дворянское звание давать за какую-нибудь безделицу.
      Княгиня вспомнила, как в пору её молодости только и разговоров в свете было о том, что императрица пожаловала дворянство неким братьям Волковым. Смешно и подумать, за их актерство. Игру на сцене!
      Но это Мария Владиславна опять отвлеклась.
      Взять, к примеру, ту же Наину Потемкину. На год моложе Соньки, а уже вся будто увяла, что называется, ни кожи, ни рожи. Софья же цветет как маков цвет. Волосы у неё русые, вьющиеся. С золотой искрой. Как станет она голову мыть, да распустит косу, вся точно плащом и укроется. Красота! Глаза у девчонки зеленые, светят, что твой изумруд. На балах мужчины её наперебой приглашают, так эту упрямицу ещё попробуй на бал вытащить. Идет ровно на Голгофу! И все талдычит: пустое это! Девице ли такие слова произносить!
      И ведь танцует как - бабочкой, легкой пушинкой летает! Но и тут её надолго не хватает. Потанцует, потанцует, да к матери и подступит:
      - Поехали, маменька, домой, здесь для меня тоска смертная. Лучше бы я книжку почитала!
      Мария Владиславна при воспоминании об этом даже застонала.
      Софья её стон на свой счет приняла, устыдилась.
      - Слушаю я вас, маменька, всегда слушаю. Только и хотела, что до точки дочитать...
      - Значит, ты мои слова воспринимала как послушная любящая дочь? Ну и о чем я тебе говорила?
      - Что вы пригласили на обед... Кстати, маменька, а кого опять вы пригласили? Хотите сказать, что мне придется переодеваться, и надевать этот противный парик? Нет, вы как знаете, а я выйду в этом самом платье, и пусть Агафья меня причешет, чтобы подумали, будто мои волосы парик и есть...
      - Ты хочешь гостей встречать в домашнем платье, которое давно из моды вышло? - вскричала княгиня. - Разве наш дом более не слывет домом людей знатных, кои соблюдают этикет, ещё батюшкой Петром Великим заповеданный? Конечно, мы небогаты, но и не настолько бедны, чтобы в платье перемены не иметь. Что подумает о нас Дмитрий Алексеевич? Ты, Сонюшка, не бесприданница. Отец твой, царствие ему небесное, сохранил имение, что оставила тебе тетушка Митродора...
      - Имение? Маменька, ежели говорить откровенно, имение мое - всего лишь деревенька, в которой полтора десятка душ.
      - Ты не права, Соня, двадцать два человека у тебя душ. Да пруд. Да луг заливной. Да пашня. Ежели твой будущий муж с умом распорядится...
      - Ну вот, начали за здравие, кончили за упокой. Не прочите же вы мне в мужья столь любимого вами Дмитрия Алексеевича? Вот мои крестьяне пусть и далее живут спокойно, а не под жадной рукой графа Воронцова.
      - Да с чего ты взяла-то, что Дмитрий Алексеевич жаден?
      - Подозреваю. Он, как и все бедные люди, хочет всеми средствами иметь то, что ему нынче недоступно.
      - Соня, ты всегда в моем понимании была справедливой девушкой. Отчего же теперь ты бездоказательно обвиняешь в низменных чувствах человека, который не сделал тебе ничего плохого? Граф имеет авторитет в свете, подлинные аристократические корни...
      - Весьма подгнившие.
      - Софья, с тобой невозможно разговаривать! Граф вовсе не беден. Конечно, он не так богат, как Бестужев или Панин, но до нищеты ему далеко... Господи, нам ли говорить о том, беден человек или нет.., княгиня прервала себя на полуслове, чувствуя, как в ней опять закипает гнев. - Делай, как я сказала! Иди и переоденься к столу. И не заставляй меня повторять это ещё раз. Ежели тебе претит светская жизнь, пожалуйста, иди в монастырь!
      Соня обиженно поджала губы.
      - Теперь, маменька, вы намерены сделать из меня святошу? Считаете, требник2 мне пойдет больше, нежели роман Вольтера?
      - Считаю, что в твоем неженском вольнодумстве моя вина. Каюсь, не углядела. Вместо того, чтобы тебя лишний раз за вышивание усадить, гувернантке доверилась. Чтобы она с тобой по парку гуляла, ботанике обучала. Потом только сообразила, что у Луизы самой ветер в голове. Что ожидать от девицы-француженки? Языку своему она может, и обучит, но нравам... Русским девушкам совсем другое воспитание требуется.
      Соня нарочито тяжело вздохнула.
      - Иду, маменька, иду переодеваться, раз вы и до Луизы добрались. Вот уж не думала, что обнищавший граф вам дороже собственной дочери. Вон как вы за него вступились... Агафья! - крикнула она в приоткрытую дверь людской. Поди, помоги мне переодеться!
      - Ее зовут не Агафья, а Агриппина! - возмущенно крикнула вслед дочери Мария Владиславна.
      Софья прекрасно это помнила. Имя Агафья оскорбляло аристократический слух матери, вот она и переименовала горничную в Агриппину. В нынешних стесненных обстоятельствах мать и дочь Астаховы могли позволить себе иметь только одну горничную на двоих. Впрочем, легкая на ногу Агафья-Агриппина успешно справлялась со своими нелегкими обязанностями.
      - Тебе нравится твое новое имя? - сварливо спросила у горничной Соня; не то, чтобы она по природе своей была брюзгой, но словесные перепалки с матерью вызывали у неё раздражение, которое и хотелось излить на кого-нибудь.
      - Нравится, - с придыханием ответила Агриппина. Она шла позади Сони, но та спиной чувствовала, что на лице горничной сияет довольная улыбка. Оно такое авантажное3!
      - Нахваталась мудреных словечек! - фыркнула Соня. - Где ты его слышала?
      - Вы же сами вчера про графа Потемкина говорили, что он авантажный. Я и запомнила.
      Осознание своего исключительного положения в семье поднимало горничную в собственных глазах, потому порой она позволяла себе если не высокомерие, то некоторую важность, подчас в смеси с дерзостью. Конечно, только в отношении Сони, от которой не ждала ничего плохого по причине молодости княжны и её легкого отходчивого характера.
      Отчего-то раздраженность никак не хотела оставлять Соню, а тут ещё это самодовольство на лице горничной...
      - Надо будет сказать маменьке, чтобы отправила тебя в Киреево, - вроде в задумчивости проговорила она, - а взамен прислала кого-нибудь из тамошних девок. Думаю, тебе в нашем доме тяжело приходится. Устала, небось?
      - За что, Софья Николаевна? - побледнела та. - Что мне делать в этом Кирееве? Там же три двора всего. Глушь да и только!
      - А тебе, значит, больше в столице нравится жить?
      - Понятное дело, как и всем.
      - А ежели нравится, чего же ты этим не дорожишь?
      Губы Агафьи предательски задрожали.
      - Простите, княжна, миленькая, Христа ради! Сама не знаю, что это нынче со мной. Будто черт за язык тянет.
      Да уж, ещё как тянет! Иначе, думала бы, прежде чем вступать с Софьей в пререкания, как давеча, когда Мария Владиславна отправилась из дому с визитами, а Соня, воспользовавшись отсутствием матери, решила претворить в жизнь свое желание - изобразить генеалогическое древо князей Астаховых.
      Вот уже два года Соня скрупулезно собирала документы, и кое-что из этого можно было, что называется, собрать в кучу. Запечатлеть. Потом уже отдать живописцу - пусть нарисует как следует.
      Делала Соня эту работу с огромным удовольствием. Жаль все-таки, что нет обычая заниматься историей женщинам. Она могла бы производить свои исследования не хуже мужчин, потому что и терпения у неё хватает и образованности. Вон о своем роде собрала сведения чуть ли не с язычества. Уж она бы не стала утверждать, что Астаховы произошли от Рюриковичей.
      Сейчас кого ни возьми, все мнят себя потомками этого воинственного рода. Но установлено почти точно, что Астаховы ведут свой род от Трувора, родного брата Рюрика, который в истории российской себя не шибко проявил, и вообще, в отличие от брата, оказался неудачником.
      Правда, словно в награду за такое к нему отношение, судьба отметила некоторых потомков Трувора особым даром, другим людям не свойственным.
      Нет, пожалуй, сказать так, погрешить против истины. Вряд ли именно род Астаховых так уж возлюбил Всевышний. Во всякой ветви древа человеческого наверняка были люди незаурядные, особым талантом отмеченные, но никто, кроме Астаховых, так скрупулезно этот дар не отмечал, не вел его учет, не передавал науку овладения им из поколения в поколение...
      К сожалению, Софья никакими такими способностями не отличалась. То есть, не обладала ясновидением, не могла остановить человека взглядом или читать его мысли, не говоря уже о том, чтобы уметь левитировать4. Зато в избытке обладала настойчивостью. Уж если она ставила перед собой цель, то шла к ней неуклонно, и сбить её с дороги до сей поры никому не удавалось.
      Мария Владиславна жаловалась своему любимцу - графу Воронцову - на дочкину idee fixe5: начертить генеалогическое древо рода Астаховых.
      - В натуральную величину? - смеясь, интересовался он.
      Однажды, придя по обычаю в гости к княгине, граф не застал её дома и, по недосмотру Агриппины, чувствовавшей себя без пригляда хозяйки весьма вольготно, прошел в комнаты Сони. Впоследствии он клялся и божился, будто стучал, но ответа не услышал.
      Как бы то ни было, княжну он застал в неприглядной позе: та ползала по ковру и раскладывала на кучки документы, как понял Воронцов, по "ветвям" все того же древа.
      - Кажется, я догадываюсь, почему Мария Владиславна не одобряет это ваше увлечение, - сказал он тогда.
      - И почему же?
      - Она боится, что ваша царственная осанка потеряет свою прямоту из-за такого вот "рабочего" наклона.
      Соня смутилась, покраснела и хотела в самых резких словах высказать свое неодобрение человеку, который не воспитан, как надо, ежели позволяет себе заставать женщину врасплох. Кстати, в её собственной комнате.
      Но Воронцов успел изобразить такое раскаяние, состроил такую жалостную мину, что Соня, не выдержав, расхохоталась, и конфликт забыли. Хотя в последний момент ей показалось, что в глазах графа мелькнуло довольное выражение. Довольное чем - тем, что он смутил княжну или... Что там он себе напридумывал, этот ерник?
      Словом, неприятное чувство у девушки осталось, как она ни уверяла себя, что это всего лишь досадная случайность. После сего ли случая, а, может, само по себе, её чувство к Дмитрию Алексеевичу приобрело, по выражению самой княжны, серый оттенок. Вроде, не было в ней откровенной неприязни, антипатии, но лишний раз лицезреть графа ей не хотелось.
      К сожалению, маменька не собиралась разбираться в Сониной неприязни и упорно приглашала Воронцова в гости то на чай, то к обеду. Сегодня вот тоже... Хотя именно сегодня Соне как никогда хотелось побыть одной. Она-то и читала Вольтера в гостиной, чтобы быть у матери на глазах, иначе та начнет ей пенять на затворничество. Мария Владиславна пошла бы к себе, отдохнуть после обеда, а Соня смогла бы спокойно рассмотреть свою находку.
      Именно она занимала сейчас Сонины мысли, потому что найдена была княжной так неожиданно, так странно...
      Итак, едва только княгиня оделась и отправилась с визитами, Соня решила опять заняться своим проектом родословной. Для этого ей понадобился большой лист бумаги вместо черновика, на котором она стала бы вычерчивать свое древо.
      Она решила послать Агафью в кладовку, где у Астаховых хранились куски обоев, которыми недавно оклеивали стены в гостиной. Вообще, петербуржцы предпочитали пользоваться штофными - тканевыми - обоями. Их привозили из Китая, и уже несколько лет княгиня пользовалась ими, уверяя других, что это очень модно. На самом деле, они обходились намного дешевле, а выглядели вовсе не хуже штофных.
      Обратная без рисунка сторона бумажных обоев как раз подошла бы Соне для её работы.
      Однако, вместо того, чтобы немедля пойти и принести то, за чем посылала её княжна, строптивая горничная, которая, кроме всего прочего, следила и за хозяйственными расходами в доме, вдруг заартачилась и стала препираться с нею. Мол, обои дорогие, говорят, что и не китайские, а японские, привезенные из дальнего-далека. И куплены по случаю. А ну как где приклеенный кусок оторвется или испачкается, да понадобится заменить, а такие точно попробуй потом достать...
      Словом, Софья не выдержала и закричала:
      - Ежели ты, Агафья, тотчас же не принесешь то, за чем я тебя посылаю, то я за себя не ручаюсь!
      И, надо сказать, она вполне была готова залепить этой поперечнице хорошую затрещину.
      Та, кажется, поняла, что дразнить княжну и далее становится небезопасным, уже собралась бежать в кладовую, как Соня вдруг передумала. Схватила горничную за руку, оттолкнула с дороги и отправилась в кладовую сама, бросив той на ходу:
      - Не смей ходить вслед за мной!
      Потом она думала, что этот её порыв, видимо, был не иначе сообщен свыше.
      Растерянная Агафья осталась стоять в гостиной, досадуя на себя, а Соня пошла в кладовую перебирать сложенный там хозяйственный хлам.
      В кладовой хранилось столько кусков всевозможных обоев, что на их обратной стороне можно было бы вычертить не одно древо, а целый лес. Здесь имелись даже куски обоев, поверх которых на стенах давно наклеили другие.
      Соня и не стала брать японские - раз уж они такие дорогие! - а потянулась за рулоном обоев, которыми была когда-то оклеена гостиная комната.
      Так получилось, что тянулась-то она правой рукой, а левой оперлась на старый глиняный горшок, в котором виднелось какое-то засохшее содержимое. Горшок из-под её руки выскользнул, княжна потеряла равновесие, упала грудью на полку, поневоле опершись обеими руками о каменную стену за нею.
      Ей показалось, что камень под рукой подался. Но, поскольку такого быть не могло, подумала мимоходом, что у неё просто закружилась голова. Даже потрясла ею для верности и руки от каменной стены убрала. А когда взглянула на стену поверх свертков, мешковины, горшочков, коими были уставлены полки, не поверила своим глазам: стена медленно отходила в сторону, открывая черную пустоту.
      Хотя Соня и была человеком неробкого десятка, в первый момент она едва не закричала от страха. Но дыра в стене не закрывалась и из неё отчетливо тянуло пылью и затхлостью. Позвать Агафью? Но та непременно расскажет все матери. Надо ли об этом ей знать?
      Идти одной, вроде, боязно, но вдруг там ничего страшного нет? Можно ведь просто постоять на пороге, посмотреть, а для этого, как известно, нужна свеча.
      Сделав самое равнодушное лицо, Соня отправилась в кухню и попросила у кухарки Груши свечу и спички. Агафья-Агриппина, которая примостилась здесь же у стола и о чем-то с обидой Груше рассказывала, украдкой фыркнула: мол, что можно в кладовой высвечивать, когда в раскрытую дверь падает вполне достаточно света.
      Теперь надо было скрыть то, что она собиралась сделать, от Агафьи, потому что Соня подозревала, строптивой девчонке ничего не стоит потащиться следом под каким-нибудь надуманным предлогом.
      Княжна отыскала в той же кладовой моток веревки и привязала ручки двери к одной из поперечных перекладин полок. Потом пригнулась - полки преграждали путь к открывшемуся проему - со свечой в руке поднырнула под них и оказалась на пороге большой комнаты с каменными стенами и каменным полом, который покрывал толстый слой пыли. Похоже, что о существовании её не подозревал никто из ныне живущих в доме, в том числе сама маменька.
      На мгновение у княжны мелькнула мысль, что открывшаяся дверь - путь к тем самым несметным богатствам, о которых болтал когда-то Петербург, и на которые в глубине души надеялась юная Мария Владиславна, когда выходила замуж за князя Астахова.
      Да и у самой Софьи сердце сладко заныло только при одном упоминании о них. Она всегда старалась казаться равнодушной, когда заходила речь о нынешнем стесненном положении их семьи, но в глубине души признавалась себе, что чувствовать себя бедной ей не нравится.
      Впрочем, оглядевшись, Соня решила, что богатства здесь попросту никто не стал бы прятать. Она преодолела три каменные ступени - потайная комната оказалась несколько ниже остальных покоев их дома - и подняла вверх свечу. Как ни странно, пламя её слегка колебалось. Очевидно, в комнату откуда-то поступал воздух.
      С этим она разберется потом, но теперь...
      Для чего предназначалась эта комната, Соня могла догадаться. На огромном каменном столе под слоем пыли все ещё угадывались соединенные вместе колбы и реторты - по её представлениям типичные принадлежности алхимии. Так вот где её дед, Еремей Астахов, изготавливал свои чудодейственные мази и притирания, о которых до сих пор с сожалением говорят престарелые красотки.
      Каменный стол, очевидно, нужен был деду для приготовления на нем всевозможных растворов, достаточно ядовитых, чтобы прожечь например дерево. Только вот как затащили сюда эту неподъемную глыбу?
      Мастерская алхимика. Потайная комната. Наверное, его опыты представлялись современникам не только таинственными, но и кощунственными, иначе почему он стал бы от всех её прятать?
      Понятно, почему комнату не нашел отец. Не только потому, что найти её было непросто. Скорее всего, князь Николай Астахов-старший ничего этакого попросту не искал. До того ли ему было? Он все время занимался добыванием денег. И вряд ли верил, что их можно добыть алхимией.
      Вначале ему пришлось приложить все силы к тому, чтобы содержать свой выезд - карету и трех лошадей, а потом и в попытках сохранить для семьи хотя бы этот дом. Два имения, оставшиеся от деда, пришлось вначале заложить, а потом и продать.
      По этой же причине он женился поздно, на девушке небогатой. Да и разве пошла бы за него богатая?
      Своего первенца отец тоже назвал Николаем и на смертном одре взял с брата слова назвать сына так же. Свое решение он никак не объяснил, но Николай ему это пообещал.
      Как человек, увлекающийся историей, Соня с таким решением отца была не согласна. Если старшего сына в семье все потомки станут называть Николаем, это создаст путаницу будущим биографам...
      Эк, она завернула! А с чего вы взяли, ваше сиятельство, что история рода заинтересует ещё кого-то?
      Оказывается, уйдя в свои мысли, она все ещё топталась на пороге потайной комнаты. Неужели дед был последним, кто входил сюда? Почему все-таки он ничего не сказал о ней своему сыну?
      Услужливая память пришла на помощь. Дед умер неожиданно, довольно молодым - всего тридцати шести лет от роду. И, кстати, дедом при жизни он так и не стал. Его сыну Николаю, Сониному отцу, исполнилось тогда десять лет. Понятное дело, дед не стал ему ни о чем таком рассказывать, ждал, когда ребенок подрастет.
      Да и думал ли он, здоровый мужчина в полном расцвете сил, о скорой смерти? Вряд ли.
      Еремей Астахов, по свидетельству современников, упал... с лестницы в императорском дворце! В хрониках тех лет нет упоминания о сием прискорбном случае. Подумаешь, свернул шею придворный лекарь!
      Семейство императора жило тогда в Летнем дворце, который и на дворец-то не шибко походил. Так, средних размеров двухэтажный дом. На первом этаже были покои императора Петра, на втором - его жены Екатерины, в отличие от нынешней самодержицы, названной историками Екатериной Первой.
      Еремей Астахов упал с лестницы второго этажа, где как раз находились покои императрицы, причем свидетелей этого падения не оказалось, а сам пострадавший не мог ни о чем свидетельствовать, так как к моменту его обнаружения был уже мертв.
      Голова его оказалась слишком сильно разбитой; он с самого начала не имел никакой надежды выжить. Вызванный из Немецкой слободы лекарь сказал: "Расшибся насмерть". С тем все и успокоились.
      А Соня вспомнила хранящийся у неё дневник покойного отца. Тот заключение врача повторил, но уже с жирным вопросом на полях. Значит, князь Николай Еремеевич в чем-то усомнился или что-то новое о гибели отца узнал... Нет, не узнал. Он был слишком дотошным, чтобы о таком сведении в своем дневнике не упомянуть. Но Соня прочла сей труд от корки до корки и ничего такого не нашла.
      Теперь княжна стояла на пороге комнаты, откуда её дед ушел однажды, чтобы уже больше не вернуться. Возможно, как раз накануне своей гибели.
      Княжна с трепетом вглядывалась в колеблемый пламенем свечи полумрак. Серый от покрывающей все пыли.
      Но что это лежит с краю стола? По очертаниям похоже на книгу. Соня осторожно стряхнула рыхлый серый слой и взяла её, опасаясь, что под действием времени книга истлела и сейчас рассыплется прямо у неё в руках. Но книга, похоже, была сделана из крепкого материала. Она держалась в целости и изрядно весила.
      Княжна сдунула с находки оставшуюся пыль и поднесла к ней свечу. Однако, на обложке ей ничего не удалось разглядеть. Вот если бы её хорошенько протереть...
      И тут Соня услышала далекий, но настойчивый стук.
      В дверь кладовой стучали. Да что там, бились всем телом. Некая насмерть перепуганная горничная, которая нагрубила своей госпоже, а теперь боялась, что с нею что-то случилось. А ежели это так, то и самой новоявленной Агриппине не жить.
      Но что опасного может быть в маленькой кладовке, в которую сама служанка ходила сотни раз и где, кроме всякого старья, ничего интересного не было. Молодая исследовательница поняла, что продолжать поиски ей не дадут и их до срока придется прервать. Одного она не смогла заставить себя сделать, оставить в тайной комнате найденную книгу.
      Соня быстро взбежала по ступенькам в кладовую, долго примеривалась к положению, в котором оказалась споткнувшись, пока наконец не нашла камни, о которые опять оперлась обеими руками. Стена, негромко стукнув, стала на место к огромному облегчению Софьи.
      Под натиском насмерть перепуганной Агриппины хрупкая дверь кладовки уже готова была развалиться, и Соня подала голос:
      - Что случилось? В доме потоп? Пожар?
      И услышала, как Агриппина облегченно всхлипнула:
      - Княжна, миленькая, вы живы!
      Софья же в это время как раз обматывала найденную книгу куском стародавних портьер.
      Затем она развязала примотанную к двери веревку и гордо прошествовала мимо ошеломленной горничной, пряча под мышкой сверток с книгой.
      И услышала вслед удивленное:
      - Софья Николаевна! Где вы нашли столько пыли? Я же давеча в кладовке убиралась.
      Понятное дело, Соня могла лишь наспех отряхнуться, вылезая из насквозь пропыленной грязной комнаты.
      - Значит, плохо убиралась, - буркнула она.
      Но идя по коридору, чувствовала спиной недоверчивый взгляд Агриппины.
      Дверь в свою комнату она захлопнула перед носом любопытной служанки, которая шла за нею следом, и, видно, хотела княжну ещё о чем-то спросить. Придется ей со своими вопросами повременить. Без разрешения она вряд ли переступит порог Сониной комнаты.
      Только зря княжна предвкушала, как она останется одна. Увы, опять ей не удалось даже развернуть свою находку. В коридоре послышался голос вернувшейся матери.
      - Агриппина, позови-ка мне княжну!
      И Соне ничего не оставалось, как быстро сунуть сверток с книгой в нижний ящик комода.
      Потому ныне она и сердила Марию Владиславну своей рассеянностью. Якобы, увлеченностью какой-то там книгой. На самом деле Вольтера Соня вовсе не читала. Глаза её лишь скользили по строчкам, прочитанное нисколько не усваивалось, а в голове все время вертелась мысль: что же это за книга такая, которую дед прятал в потайной комнате?

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18