- Это Разумовский? - зачем-то спросила Соня, хотя и предвидела ответ гадальщицы.
      - Не похож. Этот человек тоже молод, но как бы поуже в кости. И сущность его двойная.
      - Как это?
      Мадам Григорьева замешкалась.
      - Не могу растолковать, а только он вылился... загадочным, как бы не тем, за кого он себя станет выдавать... Сама не пойму, что тебе говорю... Видать, род у вас астаховский такой особенный, что не всегда к линиям судьбы и слово подберешь... Сказала все, что смогла понять, а там сама увидишь, права или не права старая Аделаида.
      - Какая же вы старая, - запротестовала Соня. - Вы - женщина в расцвете лет... Аделаида Феликсовна, позвольте вас поблагодарить вас за знатный чай-кофе, за гадание...А также передать от вас привет моей матушке, не правда ли? Да, возможно, она не будет у вас ничего спрашивать, но на всякий случай, я сказала, что хочу узнать у вас кое-что о женихах Петербурга. Мой брат в последнее время слишком рьяно взялся способствовать моему скорейшему замужеству.
      - Конечно, дитя мое, - нарочито простодушно разулыбалась мадам Григорьева.
      Кто бы сейчас мог заподозрить в ней женщину, разрабатывающую план компании не хуже самого высокого военного начальства? Так, глуповатая вдовушка, живущая на скудную пенсию умершего мужа.
      А то, что ездят к ней знатные посетители, так тоже ничего странного. Возможно, она им на картах гадает или на кофейной гуще - себе лишнюю копейку зарабатывает. Кто ж достойную женщину в том упрекнет?
      - Марфуша! - негромко позвала Григорьева.
      Служанка тотчас явилась и склонилась в поклоне.
      - Чего желаете?
      - Скажи горничной княжны Астаховой, что её госпожа желает ехать, пусть насчет извозчика побеспокоится.
      Следом за ней пришла и Агриппина. Помогла княжне одеться, заявив:
      - Чего его искать, извозчика-то. Он сидит, нас ждет. Княгиня наказала, его не отпускать, а то, говорит, улочка здесь тихая, набегаешься, пока другого найдешь!
      Раньше Агриппина первая настояла бы на том, чтобы сэкономить пятачок, который извозчик возьмет за ожидание. Теперь и она почувствовала, что дела семьи Астаховых пошли в гору. Она не задавалась вопросами, откуда это, но то, что от прислуги можно подобное скрыть, Соня даже и не думала.
      Глава восьмая
      Едва они вошли в дом, княгиня позвала Агриппину к себе, так что Соня вынуждена была одна идти в лабораторию, предварительно выписав на листок рецепт мази, которую ей предстояло изготовить. Вот только как объяснить Разумовскому, откуда она знает о его беде, и как смогла, не глядя на его болячки, использовать дедов рецепт?
      Соня решила, что ежели постарается, сможет подменить лекарство, которое выписал графу семейный доктор Астаховых. В том, что лекарство Мартина Людвиговича болезни Разумовского не поможет, она отчего-то не сомневалась.
      Теперь, когда о потайной комнате, открытой ею, знали не только все Астаховы, но даже и Агриппина, Соня не считала нужным скрываться. Она даже не затворяла двери в кладовую, так что к ней мог прийти всякий, кому бы она в эту минуту понадобилась.
      Да и кто определит, что княжна делает? Кто станет допытываться или проверять, что за мазь она нынче изготавливает? Что бы княжна на вопрос любопытного не сказала, проверить её все равно никто не сможет.
      Словом, Соня спокойно работала, когда к ней запыхавшись прибежала Агриппина.
      - Княжна, миленькая! Софья Николаевна! - горничная явно волновалась, потому что по обычаю ломала руки и без конца восклицала. - Ежели бы вы могли видеть, что нынче произошло! В нашем доме! Мы-то всегда жили тихо. Разве когда у нас кричали? Даже когда Мария Владиславна серчали, они могли, конечно, под горячую руку дать оплеуху или за ухо схватить, но чтоб кричать...
      Соня оторвалась от своей работы.
      - А ты сама-то можешь не кричать? Спокойно подыши. А то выпей водички - вон во фляжке, что я с собой принесла. Наговорила всякого, а кто кричал-то, я так и не поняла.
      - Приезжала Шарогородская...
      - Кто-о?
      - Княгиня мне объяснила, что это - маменька той девушки, на которой граф Разумовский собирался жениться. Так вот она и кричала, что подполковник никогда не станет генералом, и что она об этом позаботится. Императрице пожалуется...
      Соня побледнела. Неужели все её усилия не только не принесли нужных результатов, а и усугубили положение бедного Леонида?! Вот что значит, делать человеку добро без его ведома, только по своему глупому разумению!
      - Что эта Шарогородская ещё говорила? - спросила она у Агриппины, изо всех сил изображая равнодушие.
      - Что пусть он о её дочери и не мечтает. И что Даша - вроде, как раз она и есть невеста графа - никогда не выйдет замуж за такого развратника и проходимца.
      - Какой ужас!
      Соне стало плохо, и Агриппина привычно принялась хлопотать подле разволновавшейся княжны, обмахивая её своим фартуком. Соня набрала воздуху побольше, ухватилась за край каменного дедова стола и спросила:
      - А что говорил граф?
      - Граф хотел поцеловать у неё руку.
      - Вот как, ты видела?
      - Не видела, - пожала плечами Агриппина, - но слышала, что Шарогородская, как завизжит. - Не прикасайтесь ко мне! Не бить же он её собирался!
      - Опять ты придумываешь, - привычно рассердилась Соня и оттого сразу пришла в себя. - Она все ещё здесь?
      - Уехали.
      - А как на это посмотрел князь?
      - Его сиятельства как назло не было дома, - с сожалением проговорила Агриппина и поспешно добавила. - Это не я так говорю, Мария Владиславна говорили. И ещё крикнули: "Господи, куда Софья-то подевалась? Неужели опять в этой проклятой лабалатории?" Здесь, значит...
      Агриппина с сожалением и даже некоторой завистью посмотрела, как Соня торопливо заканчивает смешивание нужных частей мази.
      - Скажи маменьке, я сейчас приду.
      - Скажу, - нехотя кивнула горничная.
      "Маменька называет лабораторию проклятой! - подумала Соня. - А, небось, закройся намертво потайная дверь, ломом прикажет вскрывать. Куда мы теперь, без нее-то!"
      Она спрятала баночку с мазью в кармане платья и поспешила в гостиную, где любила сидеть княгиня, и где они обычно решали все наболевшие вопросы. Однако, Мария Владиславна была не одна. Видимо, Николай только что откуда-то приехал, потому что он как обычно сидел на краешке стула, чтобы наскоро решить что-то срочное. Другие дела он выслушивал и решал, только переодевшись в любимый халат.
      - Поймите, маменька, - услышала его голос Соня, - произошло какое-то недоразумение. Леонид ни в чем не виноват. Я верю Мартину Людвиговичу. Он сказал, пришлет мазь, у Леонида за неделю все пройдет...
      "Почему за неделю? За один день," - мысленно поправила брата Соня
      - А ежели нет?
      - Господи, маменька, тогда это его печаль. Как бы то ни было, граф рвался домой уехать, я его не пустил. Пусть денек-другой у нас побудет.
      - Пусть, разве ж я против...
      - Леонид - порядочный человек, и если эта старая карга...
      - Николя, Екатерина Ивановна вовсе не стара.
      - Ну да, сорок лет ей всяко исполнилось.
      - Что тогда говорить обо мне, - усмехнулась княгиня.
      Тут она заметила стоящую в дверях Соню.
      - Вот только как сие происшествие на Софье скажется? Она у нас девица на выданье.
      Николай скользнул взглядом по сестре.
      - Да никак на ней это не скажется!.. Я вот что думаю, не поехать ли мне к Шарогородским? Гнев такой женщины, как Екатерина Ивановна, многого стоит. Не хотелось бы, чтобы она мстила Леониду. Его и так уже бог наказал, хотя и непонятно, за что... Эх, мне бы такую невесту, как Дашенька. И хороша, и свежа, и богата. Да и, коли молва не врет, не глупа...
      - На чужой каравай, Николушка, рот не разевай.
      - Это я с сожалением. Подполковник-то мой такой цветочек упустил, вот я о чем. Шарогородская, сказывают, женщина решительная, от своих слов вряд ли отступится. Но я хоть за друга поручусь, чтобы его репутация в свете не слишком пострадала.
      - Ты бы и вправду, Коля, съездил к Шарогородским, - неожиданно поддержала мысль брата Соня. - В самом деле, жалко Леонида Кирилловича...
      - Ты-то откуда обо всем знаешь? - строго спросила княгиня. - Что-то я тебя поблизости не видела, когда Екатерина Ивановна на подполковника коршуном налетала...
      - Мне Агриппина обо всем рассказала.
      - Наверное, Софья права, - между тем вернулся к её предложению Астахов. - Съезжу-ка я с визитом в дом невесты, посмотрю, что да как. А вы уж тут Леонида не обижайте. Как бы он совсем духом не пал.
      - Груша рогаликов напекла. Я скажу Агриппине, чтобы она графу отнесла, - проговорила княгиня.
      - Маменька, вы говорите о моем боевом товарище или о красной девице? Вы ему лучше анисовой водки пошлите. Небось, у вас, как у всякой хозяйственной женщины, на такой момент неприкосновенный запас имеется.
      - Зачем же теперь неприкосновенный, - возразила Мария Владиславна. - Я могу и Агриппину в лавку послать. Слава богу, на хозяйство ты мне достаточно денег дал.
      - Это все мелочи, - отмахнулся Николай. - Сейчас бы мне карету, совсем другой разговор с Шарогородской произошел бы.
      Князь ушел, а Мария Владиславна сказала дочери:
      - Схожу я в лавку вместе с Агриппиной. Ермил-то на меня в последнее время косился - не вовремя долги ему отдавала, видите ли! Теперь вообще в долг брать перестану. Ежели бы ты знала, мой ангел, как это приятно.
      - Догадываюсь, - почтительно улыбнулась Соня, радуясь про себя, что все так удачно складывается, и она сможет без помех посетить Разумовского, чтобы вручить ему собственноручно изготовленную мазь.
      Нет, о том, что княжна сама её изготовила, говорить, наверное, не стоит, но успокоить графа надо. Соня не верила, что он прямо-таки упал духом, но, видимо, смотреть на свой обезображенный лик ему не очень приятно.
      - Entrez26! - глухо отозвался граф.
      У Сони екнуло сердце. Неужели он так переживает, что перестал владеть своим душевным состоянием? Опять в ней зашевелились сомнения: надо ли было так поступать, не поставив Разумовского в известность? Может, стоит ей повиниться перед ним хотя бы задним числом, и если он не простит её, что ж, так тому и быть. Соня просто передаст ему баночку с кремом и постарается никогда больше не показываться на глаза.
      Но раз он сказал "антре", Соня ведь может войти. Странно, почему вдруг она так оробела?
      Но едва княжна вошла, а Разумовский понял, что это именно она, как тут же отвернулся и закричал:
      - Нет, нет, вы не должны меня видеть. Пожалуйста, Софья Николаевна!.. За что-то меня наказал бог. Наверное, за то, что я пожелал для себя невозможного...
      - Это вас наказал не бог, а я, - тихо проговорила она. - Нечаянно.
      Признание вырвалось у неё против воли, но в последний момент она все же дрогнула, сказала, что якобы этого не хотела.
      - Нет, не нечаянно, я вас обманула. Я сделала это нарочно.
      В первый момент он ей не поверил. Усмехнулся: мол, успокаивает, будто он - красна девица. Но потом взглянул искоса на её лицо и понял, что Сонино признание что-то такое означает, как-то она и вправду это сделала, но как?
      - Но за что? - он спросил не совсем то, что хотел, и повернул к ней свое обезображенное лицо. - Я вас обидел? Это какое-то колдовство?
      Она даже не оскорбилась. Неужели он считает её колдуньей? Или ведьмой? Что-что, а по части нечистой силы она небольшой знаток.
      Конечно, после случившегося Разумовский вполне может её в чем-то этаком подозревать. В общем, пребывая в смятении, она ему ничего не говорила, и граф истолковал молчание княжны по-своему.
      - Получилась как бы сказка наоборот: вместо того, чтобы расколдовать чудовище своим поцелуем и превратить его в принца, красавица превратила принца, а точнее, графа, в чудовище...
      - Перестаньте! - не выдержала Соня. - Все происходило совсем не так, но сейчас, наверное, уже не нужно ничего объяснять.
      Она достала из кармана баночку с мазью и поставила на столик у его кровати.
      - Вот, достаточно намазать один раз, и к вечеру все пройдет.
      Чтобы не расплакаться, она повернулась и быстро пошла к двери.
      - Погодите! - Разумовский подошел и взял Соню за плечо. - Зачем все-таки вы это сделали?
      - Я хотела... хотела, чтобы вам не пришлось самому отказываться от невесты и тем ставить себя под удар Шарогородской - она ужасно мстительна и могла бы испортить вам всю жизнь. Я хотела, чтобы эта семья сама от вас отказалась. Думала, тогда они не стали бы вас преследовать...
      Она горько разрыдалась.
      - Бедная девочка! Вы проделали это для того, чтобы по возможности спасти меня от гнева императрицы, к которой могла бы обратиться Екатерина Ивановна?
      Соня молча кивнула.
      - И ведь у вас получилось! Подумать только, мне такое и в голову бы не пришло!
      Он повернул её к себе, и Соня уткнулась в грудь Леонида, продолжая всхлипывать.
      - К вечеру, говорите, все пройдет?
      Соня опять кивнула.
      - Вот тогда и увидимся. А сейчас идите и ни о чем не печальтесь: впереди нас ждет долгая, счастливая жизнь, если, конечно, бог даст... Мне все-таки неловко представать перед вами в таком виде.
      Соня вышла из комнаты графа как сомнамбула и поплелась к себе в комнату, не в силах привести в порядок свои мысли: почему вдруг она ввязалась в это дело? Разве она полюбила Разумовского всем сердцем, как всегда втайне о том мечтала?
      То есть, о любви вообще, не о Леониде, конечно. Потом, не дождавшись своего принца и не испытав даже влюбленности, она решила, что от природы попросту этих чувств лишена, потому что предназначена судьбой для другого всерьез заниматься наукой, как княгиня Дашкова. Правда, последняя успела и замужем побывать, и родить двоих детей, но не всем, видать, такое дано...
      Теперь же... Господи, да она пошла на преступление ради любви. Не зная, что это любовь и есть. Почему вообще она не рассуждала прежде, не подумала обо всем: прилично ли это, достойно, а просто кинулась действовать? Неужели она так глупа? В один момент забыть все правила приличия, и все, чему её учили! Что же подумал о ней Разумовский?
      Соня настолько извела себя собственными упреками, что уже готова была, кажется, поехать к Шарогородским, чтобы все им рассказать, повиниться, снять с графа подозрение в том, что он якобы болен дурной болезнью...
      Она даже оставила приотворенной дверь в свою комнату, чтобы слышать, когда вернется брат и расскажет, что он все уладил, что Разумовского простили, и теперь его свадьбе ничего не мешает.
      Соня доставила Леониду такие муки, что он теперь ни за что её не простит, а то, что он говорил ей, это всего лишь из жалости. Просто как мужчина он не мстителен. По крайней мере, считает выше своего достоинства мстить женщине...
      Она и представить себе не могла, что предмет её раздумий сидел в это время в комнате брата, уставившись вдаль мечтательным взглядом, и улыбался своим мыслям. Что он забыл даже о заветной баночке с мазью, которую принесла ему Соня, а только покачивает головой и повторяет вслух еле слышно:
      - Какая девушка! Какая удивительная девушка!
      Наконец в прихожей послышались голоса, и Соня метнулась туда, но это оказалось, вернулась из лавки маменька, невероятно возбужденная и довольная собой.
      - Как у лавочника вытянулось лицо, когда он увидел, сколько у меня денег! - рассказывала она Соне, позволяя Агриппине, кстати, невероятно уставшей - в прихожей стояла доверху набитая корзина, которую прежде в лавку-то и не брали - раздеть себя. - Представляю, как у него уже вертелся на языке отказ: мол он не может столько давать в долг, и вдруг! Я не только расплатилась с ним, и заплатила за все, что купила, а и дала ему на чай...
      - Лавочнику - на чай? - рассмеялась Соня. Она представила себе дородного, вальяжного купца Меньшова, который и за прилавок-то становился, когда его лавку посещали особы знатные, чтобы услужить им лично.
      - Ты права, - ничуть не смутилась княгиня. - Он на эти деньги, думаю, и от себя добавил, - дал нам ещё кое-что. Коробку твоих любимых конфет. Сказывал, вчера из самой Франции ему доставили. Мол, низкий поклон Софье Николаевне.
      Она посмеялась конфузу Меньшова, который в последнее время, как казалось княгине, и кланялся ей не так почтительно, как прежде. А потом спросила деловито:
      - Граф из комнаты не выходил?
      - Не выходил, - сказала Соня и, конечно, не стала уточнять, что это она к нему ходила.
      - Понятное дело, переживает. Этакий афронт27! Как думаешь, прав Мартин Людвигович, у него все пройдет?
      - Думаю, пройдет, - кивнула Соня. - Мартин Людвигович - хороший врач, нам ли об этом не знать.
      - Надо будет как-нибудь пригласить его к столу, - решила Мария Владиславна. - Все-таки столько лет он приходит к нам в дом...
      Княгиня Астахова, нечаянно разбогатев, готова была на радостях облагодетельствовать всех, с кем так или иначе сталкивалась.
      - Агриппине надо новое платье купить, - вспомнила она. - Это она пятый год носит.
      Горничная, разбиравшая неподалеку корзину с покупками, тут же вскинулась.
      - Хорошее платье, ещё и не порвалось нигде.
      Но по голосу чувствовалось, она счастлива уже оттого, что хозяйка о ней не забыла.
      - Николушка что-то задерживается, - едва присев, опять забеспокоилась княгиня. - Не случилось бы чего?
      - Да что с ним может случиться? - удивилась Соня. - К порядочным людям поехал, не к разбойникам каким.
      - К порядочным, но кои чувствуют себя оскорбленными, потому свое раздражение могут против него обратить.
      - Ну уж и собаками не затравят, - сказала Соня. - Зря вот только он своему товарищу о том не сказал. Получается, что собрался сделать для него благо, а его самого о том не предупредил.
      Мысленно Соня продолжила, что у них, видимо, это фамильное - делать добро по своему разумению. Таким манером её братец отправился к Шарогородским. Таким же собирается выдать сестру замуж. Что тогда на него обижаться, если Соня и сама такая?
      - Вернется, расскажет, не велика важность! - фыркнула Мария Владиславна, которая защищала сына при любых обстоятельствах. Потом подумала и позвала. - Агриппина, вели Груше подавать обед. И не забудь графу поднос отнести.
      - Как же я смогу забыть? - удивилась горничная и даже обиделась: подумать только, любимая госпожа до сих пор в ней сомневается!
      Князь Николай Астахов появился дома, когда день за окнами уже клонился к вечеру, и княгиня приказала зажечь свечи.
      Вид у него был странный: растерянный, если не сказать, виноватый. На вопрос матери, не случилось ли с ним чего, он ответил загадочно:
      - Это как посмотреть.
      - Агриппина, неси его сиятельству обед, - распорядилась было Мария Владиславна.
      Но сын остановил её движением руки.
      - Спасибо, не надо. Я обедал у Шарогородских.
      Он не сел в свое любимое кресло, а стал ходить по гостиной, ломая пальцы. Княгиня, которая обычно делала ему в таких случаях замечание, на этот раз не промолвила ни слова. И она, и Соня молча ждали, каждая - по своей причине.
      - Не знаю, как об этом и сказать Леониду, - проговорил наконец он, останавливаясь перед креслом, в котором сидела мать.
      - Как есть, так и скажи, - прозвучало от дверей, и все Астаховы как по команде посмотрели в ту сторону.
      Разумовский стоял на пороге комнаты и на его лице не было видно никаких следов красной сыпи. По крайней мере, в свете горевших в комнате свечей.
      - Как, ты уже выздоровел? - с запинкой проговорил Астахов, избегая смотреть тому в глаза.
      - Да что случилось-то? - не выдержала первой княгиня, переводя взгляд с сына на графа.
      - А случилось так, что я, вместо того, чтобы заступиться за своего друга, кажется... заступил на его место, - невесело пошутил Николай и наконец посмотрел другу в глаза. - Такие дела, Леонид Кириллович, что, похоже, придется тебе меня на дуэль вызывать.
      - Что ты говоришь, Николушка, какая дуэль? - испугалась Мария Владиславна. - Разве такое возможно... между друзьями?!
      - Между друзьями она чаще всего и происходит, - вздохнул тот.
      - Вы позволите присесть, Мария Владиславна? - спросил Разумовский.
      - Ради бога, голубчик, - взмолилась та, - простите за невнимание, но когда тебя так огорошат... Вы что-нибудь понимаете?
      - Думаю, да, - проговорил Леонид, протянул руку к графину с морсом и налил себе в стакан. Залпом выпил и посмотрел на друга в упор. - Екатерина Ивановна предложила тебе сделку?
      - Если быть честным до конца, то я не очень и сопротивлялся. Хотя не могу сказать, что такого предложения ждал. Клянусь, друг, я хотел сделать, как лучше для тебя, а вышло... После того, как Шарогородская сказала, что примирение между вами невозможно, я показал ей золотой слиток и сказал, что мог бы предложить это золото за причиненный чести их семьи урон. Заплатить столько, сколько она сочтет нужным...
      - Иными словами, ты признал, что я виноват?
      - А что мне оставалось делать? Вначале я пытался ссылаться на Мартина Людвиговича, на его диагноз, но мадам Шарогородская заявила, что она никогда не верила лекарям, которые за копейку способны отравить родную мать.
      - Бедный доктор Либель! - прошептала Соня. Она уже открывала рот, чтобы повиниться перед братом, рассказать, как все было на самом деле, но взгляд Разумовского приказал ей молчать.
      - И что было потом? - насмешливо поторопил друга Разумовский.
      - Потом меня пригласили отобедать. Я думал, что за столом, в разговоре мне удастся перетянуть чашу весов на нашу сторону...
      - На чью сторону?
      - На нашу, - нерешительно повторил Николай и явно смутился. - Кто знал, что все так обернется...
      Соня все однако ничего не понимала. То есть, она чувствовала некое напряжение, которое возникло между друзьями, но никак не могла объяснить его причину. Неужели дело лишь в том, что её брат не поставил в известность Леонида о своем предстоящем визите? А, может, она зря поверила Разумовскому в том, что он собирается идти к невесте, и на самом деле таким образом он лишь успокаивал её. Но тогда зачем? Ей стало страшно.
      На этот раз возникшую паузу нарушила Мария Владиславна. Она, похоже, тоже ничего не понимала, но её подстегивало любопытство.
      - Скажи, Николушка, а за обедом была Даша? Как она выглядела? Очень расстроена?
      Князь метнул на мать яростный взгляд, но ответил словно нехотя:
      - За столом собралась вся семья. Дарья Игоревна, по большей части, молчала.
      - Все-таки, создается впечатление, будто ты что-то не договариваешь, внесла свою лепту в разговор и Соня.
      - Это потому, что вы мне договорить не даете, - проговорил Николай, садясь наконец в кресло. - Леонид сразу догадался, но, в конце концов, и вы все равно об этом узнаете. В общем, после обеда Екатерина Ивановна пригласила меня в кабинет, где напрямую предложила мне стать мужем её дочери Даши.
      Соня удивленно ахнула.
      Княгиня замерла, бросив испуганный взгляд на Разумовского. В её глазах прямо читалось: "Неужели между вами и вправду неизбежна дуэль?"
      Каково же было её удивление, когда Разумовский, которого она считала стороной пострадавшей, а потому ждала от него возмущения, упреков и, возможно, оскорблений, вдруг спокойно поинтересовался:
      - А когда ты согласился, неужели Екатерина Ивановна ничего от тебя не потребовала?
      - Как не потребовать, - усмехнулся Астахов. - Госпожа Шарогородская спросила, смогу ли я вложить в наш будущий семейный кошелек такую же сумму, каковую она дает в приданое за своей дочерью? Я заверил, что смогу. Тогда она сказала, что все уладит. В приглашениях твою фамилию исправят на мою. Вензеля на кольцах и свадебном торте переделают. Таким образом, все затраты на свадьбу окупятся, а честь Дарьи Игоревны будет спасена.
      - Главное, конечно, затраты окупятся... Что ж, я тебя поздравляю, сказал Разумовский, и Соня не услышала в его словах никакой фальши. - Ты снял груз с моей души. Все-таки не хотелось, чтобы в этой истории Дарья Игоревна оказалась стороной потерпевшей...
      - Постой, постой, - кажется, лишь теперь Николай смог по-настоящему прийти в себя, а, значит, и внимательно приглядеться к другу, - а куда, скажи на милость, подевались твои прыщи, из-за которых каша и заварилась?
      - Исчезли так же внезапно, как и появились, - улыбнулся Леонид. Очевидно, мой ангел-хранитель решил меня более не мучить.
      - Друг мой! - чувствовалось, что князю все ещё не по себе. - Скажи честно, ты ведь не считаешь меня мерзавцем?
      - Успокойся, - Разумовский подошел к нему и положил руку на плечо. Лучше подумай, мог ли я после слов, которые произнесла на мой счет Екатерина Ивановна, как ни в чем не бывало войти в их семью?
      - Судя по тому, что рассказала мне маменька, нет, - согласился Николай. - Но если это хоть сколько-нибудь примирит тебя с Шарогородской, могу с её слов сказать: коли выяснится, что ты ни в чем не виноват, а свою невиновность ты сможешь предъявить нынче же, она постарается возместить тебе нанесенный ущерб. Не чинить никогда препятствий по службе, не хаять перед императрицей и даже способствовать исполнению приказа насчет твоего генеральства.
      - Щедрость Екатерины Ивановны не знает границ! - усмехнулся Разумовский и, помолчав, спросил. - Скажи честно, ты не слишком опечален таким поворотом событий в твоей судьбе?
      - Ежели ты и вправду не сердишься на меня.., - в тон ему начал говорить Астахов.
      - Не сержусь.
      - Не слишком опечален.
      Признавшись, Николай смущенно хохотнул.
      - Тогда долг платежом красен, не так ли?
      - Так, - осторожно согласился Астахов, все ещё опасаясь подвоха слишком неожиданно и необычно было то, что сейчас между друзьями происходило.
      - Значит, я могу просить у тебя руки твоей сестры, княжны Софьи Николаевны, как у единственного мужчины рода Астаховых? Искренне надеюсь, что Мария Владиславна не в претензии, что я обращаюсь не к ней, а к тебе?
      - Не в претензии, - ошарашено подтвердила княгиня; то, что сегодня в её доме происходило, могло кого угодно вывести из себя. Потому и произносила она это более машинально, чем обдуманно.
      Она с тревогой посмотрела на дочь - что её чадо отчебучит на этот раз?
      Но Соня сидела безмолвная, тоже вне себя от избытка чувств. До того момента, пока слова о предстоящем замужестве не были произнесены, она и не воспринимала их сердцем. То есть, Леонид ей нравился. Возможно, она его любила, но, как оказалось, к тому, что последует за их взаимной симпатией, Соня не была готова.
      Неужели она станет женой? Женой графа Леонида Кирилловича Разумовского. Она лишь мысленно произнесла это, как по телу даже дрожь пробежала. С нею происходило что-то невероятное!
      - Ты хочешь жениться на Софье? - как сквозь вату услышала она голос брата.
      Почему он спрашивает об этом Леонида с таким удивлением? Неужели Соня урод или впрямь так стара, что не может выйти замуж? Но даже её недовольство Николаем было какое-то отстраненное, словно она переживала не за себя, а, к примеру, за Агриппину.
      - А у тебя есть ещё одна сестра? - поддразнил его Разумовский.
      Звон колокольчика у входной двери заставил присутствующих вздрогнуть. В воцарившейся на миг тишине было слышно, как на его звук к двери пробежала Агриппина, а вскоре появилась и она сама.
      - Доктор Мартин Людвигович передал лекарство для графа Разумовского! торжественно провозгласила горничная.
      Княгиня и её сын перевели изумленные взгляды с докторского пакета на чистое лицо графа.
      - Только теперь передал?!
      Соня сделала самое безучастное лицо, Разумовский молча пожал плечами, отвечая на взгляд друга самым невинным взглядом.
      Князь первым отвел взгляд от Леонида, скользнул им по лицу сестры, недоверчиво усмехнулся и покачал головой.
      - Ну и ну!
      Глава девятая
      Софья примеряла подвенечное платье, по просьбе швеи так и сяк поворачиваясь перед зеркалом, в то время, как та подгоняла свое шитье по фигуре девушки.
      - До чего вы будете хороши у алтаря, ваше сиятельство, - приговаривала она, - эх, до чего хороши!
      - Только у алтаря? - невинно поинтересовалась Соня.
      - Я о том, - смутилась швея, - что очень уж вам это платье к лицу! Вы в нем прямо ангел, да и только!
      Соня усмехнулась про себя: знала бы мастерица про Сонину славу "синего чулка", небось, не рассыпала бы сейчас комплименты. Возможно, швея о том и знала, но потому она и была преуспевающей, что умела свои "знания" держать при себе, помятуя о том, что в её случае лучше всего рассыпать господам приятные вези, чем передавать о них сплетни...
      Но вслух княжна произнесла нарочито небрежно:
      - Мужчины говорят, что все невесты ангелы, а среди жен им все более чертовки видятся.
      - Так это с кем жить, - философски отозвалась мастерица. - Ежели с чертом, дак поневоле терпение лопнет. Тоже захочешь себя во всей "красе" показать. Зря разве народ говорит, что муж и жена - одна сатана...
      - Слышала бы наши разговоры маменька! - хмыкнула Соня.
      - Да уж, княгиня - женщина богобоязненная.
      Скорее, нравственная, как определила для себя княжна. Она старается жить, как надо, и всяческие отступления от принятых в обществе правил воспринимает болезненно. Личный девиз у маменьки был бы такой: все, как у людей! Другого для себя княгиня и не мыслила. Потому Соня ничего не говорила ей о деде и о его чудачествах - Мария Владиславна такого бы не поняла.
      Чем ближе становился день предстоящего венчания, тем более ощущала себя княжна переменившейся. Словно примеряемый ею белый цвет - платья ли, фаты, цветов - лишал девушку прежней обособленности от всего женского сословия. Непонятно только, цвет ли этот размягчал её ученую душу, или он высвечивал её влюбленность в жениха. Как бы то ни было, Соне, которая никогда прежде не плакала - разве что, от боли физической - все чаще хотелось светло грустить или лить слезы по своей девической жизни, которая уже не вернется никогда...
      Видел бы её сейчас граф Воронцов, который прежде всегда пенял княжне на сухость и недевическую бесчувственность.