- Поплачь, поплачь, - покивала Григорьева. - Как тут не заплачешь, коли сиротой осталась. Но с другой стороны, о маменьке можно не печалиться: сказывают, княгине легкую смерть бог отпустил.
      - Во сне скончалась, - вздохнула Соня.
      - Все там будем. Потому наше дело - жить сколько отпущено, да покойных не забывать, желая им всякий раз царствие небесное и молясь о них перед богом.
      Она говорила всякие необязательные вещи, пока её служанка устанавливала на столе самовар, чашки и вазочки со всевозможными вареньями и прочими домашними сладостями.
      - Люди знают, что я сладкое люблю, вот и несут, кто что может, - для чего-то объяснила Соне Григорьева.
      Дождавшись, пока они остались одни, хозяйка отхлебнула в очередной раз из чашки ароматный чай и цепко взглянула на Софью.
      - Теперь, пожалуй, можно и к делу приступить. Что за нужда у дочери моей милой, ныне покойной приятельницы?
      Аделаида Феликсовна говорила безо всякого кокетства, хотя Соня мимоходом подумала, что её маменька вряд ли считала приятельницей мадам Григорьеву. Но сейчас княжне было не до тонкостей, потому что эта женщина была её единственной надеждой.
      - Мне нужно уехать, во Францию, - с ходу выпалила она. - И потому выправить, что там положено, паспорт, подорожную - все необходимые документы... На меня и Агриппину.
      - Неужели брат твой не может этого сделать? - вроде удивилась Григорьева. - У него такая теща, к самой императрице приближена, а значит, и связи - не чета нашим!
      - Я бы хотела, Аделаида Феликсовна, уехать тайком от брата, потому что он никогда меня в эту поездку не отпустит.
      - Понятное дело, - усмехнулась та, ничуть не удивившись Сониному откровению, - ежели у него для тебя уже и жених заготовлен. А ему и княжеское слово дадено...
      - Жених? - изумилась Соня. - А я думала, Николай просто так, строгость на себя напускает... И вы знаете, кто это?
      - Знаю, отчего не знать. Думаю, для многих петербуржцев это уже не тайна, не все же затворниками живут, как княжна Астахова.
      - И вы можете мне сказать, кто он? - робко спросила Соня, опасаясь, что Григорьева не станет с нею об этом откровенничать. Ежели все её знания стоят таких денег...
      - Скажу. Генерал-аншеф Старовойтов. Дворянин. Вдовец. Денег - куры не клюют. Отчего же ему, старому сморчку, каковой привык себе ни в чем не отказывать, не захотеть жениться на этакой ягодке... Что ему мнение света, с его-то деньгами?!
      - Мнение света? Вы хотите сказать, Аделаида Феликсовна, что это самое мнение настроено ко мне враждебно?
      - Еще как враждебно, моя душечка! Покойного Дмитрия Алексеевича многие жаловали: шутник, балагур, легкий человек. Злословят, что в тихом болоте черти водятся. Мол, Астахова сиднем сидела, тихоню из себя строила, а теперь, по её вине, каковая выражалась в неумеренном кокетстве и сталкивании лбами ухажеров, один молодой человек в могиле, а другой изгнанник из собственного отчества. Говорят, императрицу это событие разгневало. Ежели бы не Екатерина Ивановна Шарогородская, пожалуй, могли бы тебя, ангел мой, насильно в монастырь сослать. К зятю она благоволит, вот за тебя и заступилась...
      Только тут Соня осознала, как отозвалось в петербургском обществе происшествие с нею, а она-то думала, что это лишь достояние их семьи.
      - Понятное дело, и семья графа Воронцова наказания виновных требовала, - услышала она голос Григорьевой, едва приходя в себя.
      Выходит, не так уж не прав был князь Астахов, стараясь найти сестре жениха и тем самым погасить пламя страстей, бушующее в среде петербургского бомонда. Ведь страсти эти могли навек погубить репутацию самой благопристойной девицы, так что ей и вправду оставалась одна дорога - идти в монастырь!
      - Значит.., - голос Сони дрогнул, - вы думаете, маменька об этом знала?
      - Как не знать, ежели Шарогородская к ней сразу после дуэли ездила. Тогда ещё и ты не нашлась. То есть, кое-кто думал, что княжна Астахова отсиживается где-то, ждет, пока шум утихнет. В причине дуэли девицу обычно не винят, а тут будто постарался кто, у всех на слуху имя Софьи Астаховой было...
      Соня побледнела, почувствовав, что ещё немного, и она упадет в обморок. Ведь не прямо в лоб обвиняя, но все же Григорьева дала понять, что в смерти княгини Астаховой есть вина и её дочери.
      - Марфуша! - услышала она обеспокоенный голос мадам Григорьевой, и вскоре к её лицу поднесли флакон с нюхательной солью.
      Над уже лежащей на кушетке Соней склонилось обеспокоенное лицо Аделаиды Феликсовны.
      - Деточка, так ты ничего об этом не знала? А я-то, старая курица, раскудахталась. Думала, ты от позора бежишь... Говоришь, во Францию уехать намерилась? Уж не к Луизе ли, гувернантке своей.
      - К ней. А как вы догадались?
      - Особого ума на это не требуется. Гувернантка у тебя француженка, вон до сих пор вы с нею переписываетесь. К тому же, ещё дед твой Еремей все к французам тянулся. Дружок у него был, помнится, в городе с названием... Дежансон!
      Соня от неожиданности вздрогнула. Неужели от этой женщины нельзя ничего скрыть? Между тем, Григорьева улыбнулась впечатлению, которое произвела на свою посетительницу, и скромно заметила:
      - У каждого из нас свои секреты, не правда ли, дорогая?.. Как, пришла в себя или ещё полежишь?
      - Нет, со мною уже все в порядке, - проговорила сконфуженная Соня, опять садясь к столу. - Извините меня.
      - Ничего, это со всеми бывает, - проговорила Григорьева, протягивая ей чашку со свеженалитым чаем. И продолжила беседу с Соней, будто ничего не случилось. - Во Францию, говоришь, поехать собралась. А ты хоть понимаешь, дитя мое, как дорого стоит подобная услуга? Найдутся ли у тебя такие деньги?
      Деловой тон женщины привел в себя Соню куда быстрее, нежели её участие.
      - Найдутся, - кивнула княжна. - Правда, деньги из того, что у меня есть, ещё нужно получить. Обменять. Продать. В общем, деньги мои пока заключены вот в этом золоте.
      Она выложила на стол из сумочки золотой слиток, который звякнул, задев её блюдце.
      Григорьева протянула руку и взяла слиток. Подбросила его слегка уже привычным для Сони жестом и сказала:
      - Шесть фунтов.
      - Точно.
      Соня уже ничему не удивлялась.
      - Я дам тебе за него полторы тысячи рублей.
      Княжна ожидала получить чуть ли не вдвое больше, но она не промолвила ни слова, а только согласно кивнула. Григорьева все же уловила тень разочарования в её глазах и сочла нужным пояснить:
      - Слишком большие расходы предстоят. К тому же, не знаю, известно ли тебе, но у меня принцип: дружба дружбой, а денежки врозь. А тебе, при разумных тратах, хватит и на обратный путь, и на месяц-другой проживания во Франции. Или сколько времени ты намерена там быть?
      Соня чуть было не сказала: всю оставшуюся жизнь, но вовремя остановилась. В такие подробности посвящать Аделаиду Феликсовну вовсе нет необходимости. Равно, как и город, в который Соня поначалу отправлялась, называть ей не хотелось. Тем более, что о нем Григорьева знала, и могла, наверное, догадаться, что княжну влекут туда вовсе не целебные грязи. Потому она сказала, что в самом деле едет к своей приятельнице Луизе в город Нант.
      - Вот видишь, и здесь экономия. Подруга-то, небось, за постой брать не станет. А уж совсем худо придется, небось, к тому времени брат откликнется, не бросит непослушную сестру в беде.
      Соня усмехнулась про себя тому, как лихо решала мадам Григорьева её проблемы, не забывая о своих. И за всеми участливыми речами в ней не виделась желания помочь "дочери своей приятельницы" бескорыстно. Что поделаешь, придется Соне привыкать, что и такие люди живут на свете, которые разделяют деньги и сердечные отношения...
      - Жениху-то, прости за любопытство, сообщать не будешь? - спросила её между тем Аделаида Феликсовна.
      Этот простой вопрос поставил Соню в тупик. А есть ли теперь у неё жених? Понятное дело, она на Леонида обиделась, но и обстановка, в которой он оказался, возможно, хоть частично его извиняет. Впрочем, это уже Соня подумала несколько отстраненно - до его ли неприятностей теперь ей, загнанной подобно дикому зверю?
      Никогда прежде свет так жестко не занимался её персоной, клеймил и брезгливо отстранял от себя, словно она совершила самый смертный грех!
      Григорьева поняла её колебания.
      - Значит, решила Разумовскому ничего не сообщать?
      Софья почувствовала некое раздражение: так дотошно не допрашивала её даже маменька!
      - Он тоже мне ничего не сообщил, - сухо проговорила она.
      - Да? - непритворно изумилась Аделаида Феликсовна. - А мне казалось... Понятное дело, в такой суматохе мало ли что покажется...
      Она оборвала себя на середине фразы и помолчала, покачивая головой каким-то своим мыслям. Но спросила Соню о другом.
      - Насколько я знаю, ничего страшного с тобой, княжна, не случилось? Свет-то может болтать о чем угодно, но я осмелюсь предположить совсем другой ход событий, - невинно поинтересовалась Аделаида Феликсовна.
      - В физическом отношении со мной ничего плохого не произошло, ответила Соня, недоумевая, почему она вообще обсуждает такие деликатные вопросы с посторонним человеком?
      Наверное, она оказалась не права. Мадам Григорьевой больше подошла бы стезя настоятельницы женского монастыря. Тогда она смогла бы исповедовать заблудших женщин, которые без колебаний делились с нею своими сокровенными тайнами.
      - Понятное дело, твоей репутации, равно как и душе, вред нанесен немалый, - согласилась Григорьева - Но кто из нас не страдает без вины? Ежели бы знала ты, ангел мой, сколько людей на каторгу безо всякой вины попадают! Несут позор, коего не заслужили... Бог терпел и нам велел... Эх, гордыня у вас, молодых, непомерная. Боитесь лишний раз голову склонить. А ну как подумает кто, будто вы недостаточно высоко себя несете! Смирение ли нас унижает?.. Но это я так, по-матерински. У самой дети и своевольничают, и мать не всегда почитают как должно. Не мы ли для вас стараемся, не щадя живота своего, чтобы вам же, детям нашим, легче жилось...
      Она некоторое время помолчала, но Соня не стала ей отвечать, и Григорьева сама себе кивнула. Сказала как о решенном.
      - Все, что нужно, будет готово через неделю. На тебя и на твою девку. Она ведь крепостная?
      Соня нерешительно кивнула. Прежде она о таком не задумывалась, но раз и прочие их крестьяне крепостные, значит, и Агриппина к таковым относится.
      Аделаида Феликсовна поднялась из-за стола вслед за Софьей, выпрямляясь и принимая вид строгий и опять официальный.
      - Вот её, ваше сиятельство, ко мне и пришлете. Можно с утра, пораньше. Мне долго спать дела не позволяют.
      Она поклонилась Соне, словно и не было между ними только что доверительной беседы. Может, так и лучше. Княжна вовсе не чувствовала себя задетой откровениями мадам Григорьевой, оттого, что верила её молчанию. Даже, несмотря на неприятные для себя новости, Соня почувствовала некоторое облегчение, словно после исповеди получила отпущение грехов.
      Нет, пожалуй, где-то в глубине души её ворочался червячок сомнений: не приведи бог обманет её Аделаида Феликсовна, ведь и не пожалуешься никому. Ни брату, ни полицмейстеру.
      Случись такое, покинуть Россию у Сони не было бы никакой возможности. Ей и теперь-то неизвестно, на что покупать вещи в дорогу, потому что потом, через неделю, когда будут готовы документы, она не согласна медлить ни единого часа. А будет, что называется, сидеть на чемоданах и лишь ждать паспорта и деньги.
      Помоги, Господи, таки дождаться этой минуты и наконец почувствовать себя свободной женщиной.
      "Свободной от любви? - поинтересовался внутренний голос. - А разве можно вот так, в одночасье, от неё освободиться, всего лишь уехав в другую страну?"
      Между тем, настало время сказать о предстоящем отъезде Агриппине. Без неё Софья не смогла бы даже собрать вещи. Кажется, Николя давал ей на хозяйство какие-то деньги. Может, из них можно выкроить кое-что и на покупку некоторых нужных в дороге вещей.
      Она ожидала, что горничная испугается, станет её отговаривать, предлагать поставить в известность князя Астахова, то бишь, Сониного брата, - ничего подобного. Агриппина обрадовалась как ребенок. Она едва не завизжала от восторга. Так, что даже Соне пришлось, что называется, опускать её на землю.
      - Об этом никто не должен знать, - сказала она.
      - Знамо дело, - согласилась служанка, - Николай Николаич ни в жисть нас во Францию не отпустит! Не беспокойтесь, княжна, я буду собираться тайком. Даже Груше не скажу. Мало ли...
      Соню это заявление умилило и рассмешило. И даже странным образом сблизило с горничной, так что она призналась девушке:
      - Вот только деньги у нас будут не раньше, чем через неделю. Ежели я ничего не придумаю.
      Что такого особенного могла "придумать" Соня. разве что попросить денег у брата в очередной его визит. А на что? Притвориться послушной его намерениям и сделать вид, что она готовится к тому времени, когда можно будет снять траур по матери?
      Пока она так размышляла, Агриппина тоже что-то там прикидывала, а потом решительно тряхнула головой.
      - Вот что, Софья Николаевна, я много лет копила деньги на "вольную". Случалось, княгиня дарила на праздники или именины копейку-другую. Господа, что в гости приходили, иной раз мелочь давали. По завещанию ваша маменька мне кое-чего оставила - князь Николай Николаевич все до копейки отдал. Одним словом, накоплено у меня восемнадцать рублей двадцать две копейки. Я вам их отдаю на покупки в дорогу. Пока, значит, мадам Григорьева не отдаст вам остальные деньги.
      Ну как не порадоваться такой простоте! Соня, конечно, хотела бы иметь в дорогу гардероб, как и положено девушке из княжеского рода. Ведь кроме дорожного платья, хорошо бы и иметь такое, в которое можно будет переодеться, делая визиты в городе Дежансон... Агриппина выжидательно смотрела на свою госпожу.
      - Мадам Григорьева? - переспросила Соня. - А почему вообще ты решила, что деньги мы получим от нее?
      - Кто ж ещё в таком деле вам поможет? - рассудительно проговорила Агриппина. - Я ведь наперечет знаю всех ваших знакомых - к ним бы вы не стали обращаться. Иное дело, Аделаида Феликсовна. Эта женщина ох как непроста! Но, говорят, ежели за что берется, непременно сделает.
      - Ты думаешь, она меня не обманет? - вдруг спросила Соня; никогда прежде она ни в чем не советовалась с Агриппиной, но та её вопросу и не удивилась.
      - Навряд ли, - качнула головой служанка. - Это ж одного обманет, а другой прознает, да никогда к ней не обратится. Нет, думаю, мадам Григорьева потому и посетителей самых богатых имеет, что свое слово держит крепко. Каждый приходящий допрежь всего знает: ЕЙ МОЖНО ВЕРИТЬ!
      - Пожалуй, ты права, - подумав, сказала Соня и в первый раз не стала посмеиваться над Агриппиной, а переглянулась с нею почти заговорщически, как с доброй подругой.
      - Что касаемо вольной, - сказала княжна, - я её тебе и так дам. Вот вернемся из Франции.
      Агриппина озадаченно на неё поглядела. Неужели то, о чем она всю жизнь мечтала, сбудется так легко? Но тогда... нужна ли ей эта вольная?!
      Софья ожидала, что обещанная мадам Григорьевой неделя будет тянуться очень долго. Однако, за сборами и хлопотами по дому - она всерьез собиралась остаться во Франции, потому хотела, чтобы брат с молодой женой, принимая дом под свою опеку, то ли для того, чтобы продать его, то ли сдать в аренду, не мог упрекнуть сестру в бесхозяйственности - время пролетело незаметно.
      Как ни странно, мысли о Разумовском почти не беспокоили её. Соня слишком была обижена на бывшего, как она теперь мысленно его называла, жениха, не только не пришедшего ей на помощь в трудную минуту, но и не пожелавшего увидеться с нею перед отъездом в Швецию.
      Как сказала бы маменька, не всяк умирает, кто хворает. Что поделаешь, раз пришлось ей полюбить не того человека, кто любви достоин.
      В романах, ею читанных, девица в случае разочарования в любви, после долгих душевных мук, шла в монастырь, - сколько раз Соню пугали этим монастырем то маменька, то брат, - или кончала жизнь самоубийством. Соне ничего их этого вовсе не хотелось. Если подумать, она ещё и не жила в полную силу своих способностей. "Потому, что не имела возможностей!" пошутила она сама с собой.
      Мир не перестал существовать с предательством возлюбленного и, кто знает, может, во Франции ждет её иная судьба...
      Если на то пошло, княжна должна быть даже благодарна графу Разумовскому. Он невольно помог ей осознать себя женщиной, способной к любви, и вообще к страстным чувствам, а вовсе не лягушка, как однажды пошутил о ней ныне покойный Воронцов.
      Она привела в порядок все свои записи - вздумай-таки Николай сделать незавершенное ею - начертить генеалогическое древо рода Астаховых, вот же запало оно ей в голову! - все нужные документы оказались бы у князя под рукой. Разложенные в хронологическом порядке.
      Соня собрала их все в одну стопку и перевязала ленточкой - этакий своеобразный архив. Сопроводила его письмом для брата.
      "...Умоляю тебя, сохрани все документы в целости. Ежели не для себя то ли времени у тебя не окажется, то ли интереса к этой работе - хотя бы для своих детей или внуков. Кто знает, доведется ли мне продолжить сие дело..."
      Тут она немного пококетничала. Нарочно, для того, чтобы ввести брата в заблуждение насчет своих намерений уехать во Францию навсегда. После того, что она узнала от Григорьевой, поступить так, как говорится, сам бог велел. Но пусть брат не догадывается об этом. До поры.
      Агриппина теперь не ходила за нею хвостом, как прежде: работы у горничной было невпроворот. Лишь изредка она появлялась, чтобы уточнить, нужно ли упаковывать ту или иную вещь. Впрочем, и это она спрашивала больше для того, чтобы княжна не упрекала её в самоуправстве. Чтобы показать, что она ничего не делает без её одобрения. Не дай бог, княжна на неё осерчает и не возьмет с собой в столь вожделенную Францию!
      Убедившись в очередной раз, что все идет как надо, Соня отправилась в покои матери. Ей хотелось напоследок подышать родным духом, который и поныне витал в комнате покойной. И поплакать в очередной раз над тем, что не смогла в старости порадовать свою мать. Может, и невольно ускорила её смерть... Но о таком думать Соне было страшно.
      Никаких документов в комнате матери княжна не ожидала там найти. Разве что, не сложенное в шкатулку с письмами её подруг, какое-нибудь одно письмо, перечитываемое княгиней накануне смерти.
      Вид знакомой с детства обстановки в покоях матери вызвал слезы на глазах Софьи. Милые безделушки у зеркала на кружевной салфетке, выгоревший венок из флердоранжа, капли в пузырьке из темного стекла - все вещи казались будто нарочно в ней расставленными. Так сиротливо выглядят декорации на сцене, на которой закончилось недавно какое-то действо, и куда актеры уже не вернутся.
      Так и есть! Один конверт лежал на столике у кровати покойной княгини. Оказывается, Соня изучила привычки матери, которая любила, как она сама посмеивалась, заглядывать в прошлое, перечитывать письма подруг и родственников.
      Странно только, что письмо даже не распечатано. Соня перевернула его и не поверила глазам: на конверте было написано знакомым размашистым почерком: "Княжне Софье Николаевне Астаховой в собственные руки".
      Она будто в один момент обессилела, и на лбу её выступила испарина. Как попало сюда это послание? И почему Соня о нем ничего не знает?
      Обламывая ногти, она стала поспешно открывать конверт. Судя по дате, написано письмо было в тот день, когда состоялась дуэль между Воронцовым и Разумовским, в тот день, когда Соня вернулась домой, и когда, по свидетельству мадам Григорьевой, к княгине Астаховой приезжала с визитом Екатерина Ивановна Шарогородская.
      Кстати, её визиты всякий раз приносили семье Астаховых те или иные перемены, словно Екатерина Ивановна была неким вестником судьбы.
      Из письма на Соню словно хлынул поток невидимой нежности, в момент согревшей ей сердце.
      "Дорогая Софья Николаевна! Сонечка! Любимая! Единственная женщина на свете. Нет слов, чтобы описать мою вину перед тобой, и то раскаяние, которое я испытываю. Нет горше муки для меня, чем невозможность припасть к твоим ногам, умоляя о прощении.
      Поверь, голубка моя, я не принадлежу к тем людям, которые, выслушав навет недоброжелателя, гордо поворачиваются и уходят, оставляя в неведении любимое существо, в отношении своих намерений и обид.
      Я убил графа Воронцова на дуэли, не играя, не красуясь перед свидетелями. И, откровенно говоря, даже не дав ему прийти в себя. У него не было ни одного шанса. Я просто прицелился и выстрелил, без жалости и сожаления, как убивают бешеную собаку. А все из-за того, что он посмел бросить тень на любимую мной женщину. Да что там, тень, он думал, что скомпрометировал тебя в моих глазах, уверяя, что ты пришла к нему сама, желая изменить мне накануне свадьбы.
      Да, я был в той комнате, где этот негодяй тебя скрывал. Думаю, ты догадалась, и ты права в своих догадках: Дмитрий взял с меня слово, что я не попытаюсь тебя освободить. Но я не давал слова, что мой ординарец и доверенный человек, знакомый тебе лейтенант Князев, не подкупит с моего ведома слуг в доме, где тебя насильно удерживали. Тебя должны были усадить в карету и доставить домой, едва ты придешь в себя. Полагаю, ты читаешь мое письмо в своей девичьей опочивальне, куда мне отчего-то хотелось заглянуть хотя бы одним глазком...
      В том, что Воронцов не вернется в дом, где тебя скрывали, я уже был уверен. Возможно, я покажусь тебе чересчур жестоким, но когда на одной чаше весов лежит честь любимой женщины, а на другой - жизнь никчемного человека, я считаю себя не в праве медлить и рассуждать.
      Когда я стоял у изножья кровати, на которой ты, любовь моя, лежала одурманенная чем-то, скорее всего, опиумом, я нарочно подал голос, хотя, по мнению графа, не должен был этого делать. У тебя на лице отразилось усилие - ты пыталась проснуться, прийти в себя, но смогла лишь шевельнуть ресницами. Если бы твое нахождение здесь было добровольным, как уверял меня Дмитрий Алексеевич, зачем тебе нарочно одурманивать себя?.."
      Соня, не выдержав, расплакалась. Почему, почему она столько дней горевала о потере возлюбленного, о его мнимом предательстве, в то время, как здесь, на столике, лежало письмо, все объясняющее? Неужели княгиня... Неужели маменька не простила Леониду смерти графа Воронцова?
      Впрочем, маменька умерла, и обсуждать её поступки, особенно теперь, дочь не должна. Остается думать, что лишь скорая кончина не позволила Марии Владиславне отдать Соне письмо, которого она так ждала.
      Она ждала, ждала это письмо! Ну почему это произошло?! Соне захотелось позвать Агриппину, которая не могла не знать о послании, и надавать ей пощечин. И не брать её с собой во Францию... Момент! Значит, она все же собирается туда ехать, несмотря на вот это письмо жениха?
      Собирается. Во Францию Соня все равно поедет. Ненадолго, на месяц-другой. Возможно, и Леонид вернется вскоре из своей Швеции. Или пришлет за ней... Почему, кстати, он не подумал о том, чтобы взять её с собой? Не разрешил дядя? А он его послушал?
      И еще. Соня хотела бы отбросить эти мысли, никогда больше к ним не возвращаться, но кто-то в глубине её души будто совал княжну носом в очевидное и говорил: "Задумайся, перечти письмо - что же он такое пишет, этот твой жених и возлюбленный! Он считает, что вправе отнимать жизнь у человека, которого он приговорил, заранее не давая ему шанса усомниться, или раскаяться, или попросить прощения. Он горд и жесток, не имеет жалости к тому, кто обидит его - пусть он и говорит, что думал лишь о твоей поруганной чести. Сможешь ли ты быть счастлива с таким человеком?!"
      Несмотря на то, что случилось с нею, Соня все же не могла заклеймить Воронцова человеком ничтожным. Да ему нет оправдания, но он любил Софью много лет, в том не было сомнения. И поступил с нею по своему разумению, может, в порыве отчаяния, нежелания поверить, что теперь-то уж она потеряна для него навсегда...
      Иными словами, в голове княжны царила некая сумятица. Конечно, она не для того ехала во Францию, чтобы разобраться во всем вдали от родины, но просто решила пока не делать особых выводов, а обдумать на досуге случившееся с нею.
      Может, Леонид напишет ей из Стокгольма, сообщит адрес, а брат переправит его ей во Францию? Но стоит ли надеяться на брата? Разве не будет он зол на сестру, которая его ослушалась? А если он захочет вообще вычеркнуть Соню из своей жизни и своей памяти?
      Пожалуй, лучше всего письмо для брата переписать. Прежде всего, попросить прощения и намекнуть, что во Франции может находиться куда большее богатство, чем то, которое нашли в потайной комнате деда. Признаться в том, что нечаянно у неё остался один золотой слиток, на деньги от продажи коего Соня и выправила себе проездные документы...
      А ещё она попросит его сохранить бумаги, которые она так скрупулезно собирала, до её возвращения. Потом, когда она постареет, у неё будет время не спеша продолжать свою работу.
      И намекнет, что все найденное Соней, непременно будет поделено между ею и братом... Николай уже сетовал, что они нашли золота вовсе не так много, как нужно для богатой жизни...
      Надо сделать и распоряжения насчет родительского дома, оставленного ей в наследство маменькой. С ведома брата. Пусть он пришлет сюда кого-нибудь из крепостных, чтобы в доме жили и следили за ним. Пока Софья не вернется...
      Такое впечатление, что она все время думает о мелочах, упуская из виду самое главное.
      Конечно, Соня ни словом не упрекнет брата, что он взял себе все наследство деда. Кстати, найденное ею. Нет, не стоит злить Николая. Тем более, что он вложил деньги в какое-то дело и надеется, что оно принесет ему, по меньшей мере, двойную прибыль. Мол, тогда он выделит Соне её долю.
      Нет, все говорит за то, что надо попытаться вернуть дедову часть "французского" золота. Чем больше Соня о нем думала, тем все более реальные очертания принимало это богатство. Появлялась уверенность, что оно на самом деле есть, и ждет своего хозяина.
      Княжна поймала себя на том, что, против ожидания, не чувствует особой радости, найдя письмо жениха. Неужели её такая страстная, как она думала, любовь, так же внезапно кончилась, как и началась? Неужели мысль, покинуть Россию и никогда сюда больше не возвращаться, сильнее, чем её чувство к Разумовскому?
      Некстати, как ей подумалось, всплыла пословица, которую любила говаривать её нянька, когда Астаховы гостили в своем крохотном имении: глупа та птица, которой гнездо свое не мило.
      И вправду, Софья так рвется прочь из России, словно на чужбине её медовыми пряниками только и станут кормить. Выходит, прощай, матушка Русь, я к теплу потянусь?
      Вот, осенило Соню, она бежит прочь не от родины, а от неприятностей, среди которых вдруг оказалась. И при этом успокаивает себя, что все не так уж плохо. Стоит лишь во Францию уехать, и все образуется! А ежели золота никакого нет, она просто не так прочла письмо? А ежели там её не только никто не ждет, а и встретят в штыки, как человека, с которым придется делиться тем, что давно считают своим?
      Вопросы, вопросы, на которые у неё нет ответов. По крайней мере, сейчас нет. И ежели судьба представляет ей возможность над ними подумать... Да что там, судьба! Сама Соня выбирает для себя судьбой дорогу в неведомое. В мир, который до сих пор был ей недоступен, потому что она была бедным отпрыском обедневшего рода, перед коим не было иных дорог, кроме как дожидаться в мужья такого же молодого бедняка, или богатого старика, а в итоге - в обоих случаях скучной однообразной жизни.
      А теперь она поедет в путешествие в сопровождении всего одной горничной, и кто знает, какие приключения ждут её в Дежансоне, где наверняка и сейчас живет кто-то из потомков Антуана де Барраса!
      Глава двенадцатая
      Аделаида Феликсовна не подвела и на этот раз. Сколько она взяла себе за проданный слиток золота, Софья старалась не думать, но Григорьева, очевидно, учитывая Сонину неосведомленность в делах, договорилась даже с почтмейстером, который выделил для княжны карету за сумму гораздо меньшую, чем ту, что обычно брал с других путешественников. Об этом он сам сообщил Соне, относясь к ней со всем почтением и называя только "ваше сиятельство".
      - Для Аделаиды Феликсовны, - приговаривал он кланяясь, - я сделаю все возможное! Вельми достойная женщина...
      По мере знакомства с реальной жизнью Соне стали приходить в голову мысли, прежде её не посещавшие. Например, она вдруг подумала, что человеку в жизни могут помогать не столько связи с людьми вышестоящими - ежели дело касается повседневности, а с людьми, которые имеют влияние и связи в любых слоях общества.
      Она часто слышала в разговорах, что людям высокого звания и положения тем не менее зачастую не сразу удавалось, например, найти себе для путешествия требуемого количества лошадей, и вообще договориться с почтмейстером. То в этот момент со станции уезжала особа королевской крови, то какие-то особо важные господа из Канцелярии, которым срочно понадобились все имеющиеся лошади...
      На станции, когда они ждали почтовую карету, один из будущих пассажиров, которому случалось часто путешествовать, рассказывал, что порой почтмейстеры обращались с путниками, как господа с нерадивыми холопами, и сие отношение походило на издевательство. Так, на одной почтовой станции ему было отказано в лошадях якобы по причине отсутствия оных. Когда же он разозлившись, решил в том удостовериться и заглянул в конюшню, то оказалось, что в ней лошадей около двух десятков.
      Причина отказа была в одном: карета с путешественником прибыла на станцию ночью, он не захотел подождать до утра, поскольку очень спешил. И принялся будить того, кто изволил почивать! Почтмейстер всего лишь не желал себя утруждать. До утра.
      Для Григорьевой же, судя по всему, отказов не было. Она умела заставить себя уважать. Значит и ей, Соне, не грех поучиться у такой особы, как Аделаида Феликсовна, обращению с простыми людьми.
      Но это были её философские рассуждения, потому что едва отъехав от дома, княжна Софья Николаевна стала лицом к лицу сталкиваться с такими проявлениями жизни, которые прежде её, сиднем сидящую в четырех стенах, попросту не затрагивали.