Автобус подкатил быстро, и Владимир Михайлович даже смог сесть на свободное место рядом с приятной брюнеткой тургеневского возраста, которая привстала, чтобы пропустить его к окну, но после этого почему-то набычилась и крепко прижала его к металлическому борту рванувшего аллюром механизма весьма основательным туловищем. Перед ней на крючке в прочной полиэтиленовой сумке висела какая-то внушительная поклажа, и дама явно была недовольна появлением грузного малопривлекательного попутчика, особенно, если учесть, что остановка, на которой он вошел и укоренился на сиденье, была предпоследней. Рейсовый автобус следовал до метро "экспрессом", без остановок.
      Гардин невольно вспомнил, что ещё сравнительно недавно девушки и женщины не только бальзаковского, но именно тургеневского возраста при близком столкновении с ним вибрировали совсем по-другому, многозначительно и явно обещающе улыбаясь, всей мимикой и жестами как бы приглашая к дальнейшему диалогу, а допрежь того - к несомненно обоюдоприятной процедуре знакомства.
      Владимир Михайлович, отвернувшись от соседки, уставился в окно на примелькавшиеся за четверть века жизни на одном месте достопримечательности рядового "спального" района столицы и вдруг неожиданно вспомнил один за другим несколько эпизодов удачных автобусных знакомств. Впрочем, удачными их назвать по зрелому размышлению было нельзя, точнее они были эффективными по извечно мужской точке приложения сил, хотя все заканчивались банальным разрывом. Не забудем, что Гордин был по собственному представлению примерным семьянином и даже помыслить не мог о разводе или хотя бы временном расставании со своей горячо любимой супругой.
      То давнее автобусное знакомство с Кристиной началось, скорее всего, тривиально. За давностью лет Гордин уже и не помнил детали приятной процедуры. Возможно, диалог звучал примерно так:
      - Вы не подскажете, как быстрее добраться до ближайшего метро? зеленоватые глаза девушки смотрели доброжелательно и чуточку иронично. Темно-зеленое платье усиливало зелень радужек и плавно облегало скульптурные формы наяды. Майское солнце играло бликами по этому изумрудному разнотравью, несколько дольше задерживаясь на выпуклостях и отбрасывая резкую тень при переводе в низины.
      - А вам все равно, какое метро? - ответил вопросом на вопрос, невольно залюбовавшийся соседкой Гордин.
      - Желательно на Измайловскую линию, но можно и на "кольцо", поддержала разговор наяда.
      - Я тоже до метро, впрочем, это конечная остановка, - начал привычный словесный напор неожиданный попутчик. - А вы учитесь или работаете?
      Через пять минут Владимир Михайлович, впрочем, тогда ещё просто Володя, знал в подробностях жизнь Тины, как она назвалась, победно взмахнув локонами. В тот год она поступала в полиграфический на редакторское отделение, и Володя был немедленно готов дать любые консультации, для чего вроде бы и заполучил домашний телефон наяды. Почитав по дороге к метро свои любимые на то время "черные" стихи, а также разнообразную любовную лирику поэтов "серебряного века", наш Homo ludens настолько расшалился, что, позволив себе кое-какие намеки на будущие встречи и отношения и даже предложил Тине как бы в шутку закрутить "роман века".
      Впрочем, новое свидание состоялось нескоро. Владимир Михайлович, вообще, был натурой легковоспламеняющейся и не менее легкогаснущей, типичный Овен. Если он не брал штурмом желанную крепость немедленно, то уже через мгновение, а тем более не видя объект длительное время, он уже не помнил прежней цели и столь же стремительно атаковал другую подходящую по габаритам и отделке твердыню.
      Лето и осень у Гордина тогда выдались отвратительные. Нет, солнце светило вовсю, затмений не происходило. Владимир Михайлович даже съездил с семьей на юг, под Сухуми. У него вышло в свет немало печатной продукции, зашуршали какие-то деньги, за что, собственно, он и поплатился. Один великовозрастный придурок, бывший алкоголик и всегдашний клеветник и завистник, на сей раз окончательно "зашившись", видимо, от невозможности "размочить" и поймать кайф озверел до ошизения или ошизел до озверения и, заимев зуб на прекратившего с ним общаться и не желавшего стать учеником Гордина, выступил с речью на очередном съезде советских энтомологов с критикой недавних трудов начинающего любителя бабочек и других менее привлекательных летающих и ползающих паразитов (Гордин несколько лет безуспешно стремился в ряды профессиональных паразитологов, благо помимо высшего литературного у него ещё было аналогичное медицинское образование, но стараниями вынужденно отрезвленного кандидата биологических наук тов. Сержантова он был задержан на стадии бюро научной секции на добрый десяток лет), перекрыв тем самым ему кислород. Забегая вперед, за метим, что когда Советский Союз был уже накануне развала, его приняли в этот зловонную организацию и заветная книжица с гербом несуществующего государства на фоне гербария и серпентария и званием, несуществующим не только в сознании миллионов малограмотных сограждан, но и не дающим никаких профсоюзных льгот (за которые в основном и сражались многочисленные сержантов), осталась лежать в одной из шкатулок вместе с билетами члена ОСОАВИАХИМА, члена общества "Незнание" члена Общества Красного Креста и Красного Полумесяца и ещё двух десятков союзов и обществ.
      Рассказ об отдыхе - особ статья, а мы раскручиваем нить, вдесятеро сплетенную уплотнением времени перестройки и якобы демократии. В результате ряда других интриг и собственной неуравновешенности Гордин психанул и написал заявление об уходе по собственному желанию из знаменитой тогда газеты "Макулатура и жизнь", где он отработал целых четыре года старшим редактором отдела паразитологии за что, как на войне, полагалось, наверное, год за три. Осенью объявился неожиданно его тоже, как оказалось, заклятый друг Вадим Врунов, с которым он учился в литературном институте и который на тот момент благоденствовал в славном городе Симферополе, став внезапно литературной шишкой областного масштаба. Вадим позвонил по домашнему телефону и попробовал напроситься в гости, что было, по меньшей мере, странно, ибо ранее, будучи шофером районной конторы "Заготзерно" или инструктором райкома комсомола, он и в ночь-полночь, в любое время суток запросто приезжал без приглашения, а тут вдруг, словно к тяжелобольному испрашивал позволения и что-то явно имел в виду. Только потом Гордин понял (вернее, ему подсказала многомудрая супруга), что казачок-то был засланный, что КГБ, естественно, не дремал и видимо уронил на невидимые миру погоны Врунова две или три скромные звездочки бойца идеологического фронта.
      С Вадимом Володя встретился около Дома журналистов. Славное место, между прочим, для поднятия упавшего настроения. Посидев часа два в ресторанчике и приняв по десять граммов алкоголя на каждый здоровый зуб, бывшие друзья выяснили вроде бы все отношения, впрочем, выяснял их только обиженный отсутствием переписки и междугородних телефонных звонков Гордин, а Врунов патетически каялся, поднимая большие мясистые ладони перед собой, мол, сдаюсь, брат, крыть нечем.
      Потом Вадим вдруг стукотнул копытами: "по бабам желаю", и москвичу, вроде бы хозяину города Гордину ничего не оставалось делать, как порыться в записной книжке. Тут-то и попался под горячую руку телефон Тины, которая оказалась как раз дома и с удовольствием откликнулась на призыв, пообещав привести подругу. Подруга была, как и следовало ожидать, типичной мымрой, чего не искупала её первая молодость, но все равно при девушках дальнейшая поддача происходила ещё горячее и стремительнее. Не успели оглянуться, как загремел прощальный ресторанный звонок, замелькал верхний свет и сдружившаяся четверка выкатилась на Суворовский бульвар в направлении метро "Арбатская". Владимир Михайлович "на автопилоте" порулил к дому, на север, а друг Вадик исчез, как сквозь землю провалился, как потом оказалось, он увязался провожать девиц.
      Утром с похмелья Гордин, маясь вынужденным бездельем (между прочим, он зализывал паразитарно-литературные раны целых три года), решив передохнуть от стихотворных переводов (ах, восточные переводы, как болит от вас голова!), вспомнил, что по пьяни он назначил Тине свидание у памятника Пушкину, раскачался, встретился и выслушал вечером немало интересного. Оказалось, его друг Вадик мало того, что умчался с девицами, так ещё и не стал провожать и дожимать предназначенную ему спутницу, а попытался взять на абордаж Тину, нарушая тем самым неписаное правило джентльмена - не отбивать девушку у приятеля. Впрочем, он наказал в итоге сам себя, ибо напрасно прождал её около театра на Таганке с букетом роз два или три часа. Кажется, Володя с Вадимом больше и не встречался, не считая пары телефонных разговоров за последующие двадцать лет. Между тем бедный Владимир Михайлович, как петух в курятнике, вынужден был не только отстаивать свой приоритет, но и просто обратить внимание на предмет неожиданного мужского противостояния.
      Той осенью Тина и впрямь была хороша: скуластое в меру лицо, крупные выразительные глаза, сочные яркие губы, не нуждающиеся в косметике, стрижка "каре", при которой черные локоны энергично двигались в такт всему телу, добавьте сюда высокую крепкую шею, и перед вами представала двойник (двойница?) египетской царицы Нефертити. И все-таки Гордин был так странно устроен, что женщины в его жизни играли гораздо меньшую роль, нежели книги. Не говоря уже о том, что он на самом деле кроме себя любимого обожал только свою несравненную Марианну Петровну, которую к тому же боялся больше огня. Некогда ему было штурмовать египетские миражи и пирамиды.
      Прошла зима с вялыми столичными снегопадами, традиционной оттепелью под Новый год, вечной слякотью и грязью окраин, на одной из которых и обретался наш герой. Промелькнула весна, радуя ежегодным очищением не только природы, но и человеческой души.
      Новым летом Владимир Михайлович столкнулся с Тиной в толчее на Новом Арбате. Она обрадовалась встрече, сразу же стала живо рассказывать об очередном своем увлечении (она истово посещала какую-то дискотеку, которые были тогда ещё редкостью), невольно напирая на новомодные сленговые словечки и постоянно проговариваясь о необыкновенном диск жокее, посвятившем её в музыкальные новости; сообщила, наконец, что поступила на подготовительные курсы, но уже не на редакторское, а на технологическое отделение, и охотно согласилась съездить к Гордину в гости.
      Владимир Михайлович резво забежал вместе с Тиной в новоарбатский "Гастроном", быстро отоварился (болгарский "джин", вишневый югославский ликер, вишневый же компот и импортные финские сигареты, которые сам не употреблял, не коими любил пофорсить перед подружками и коллегами-паразитологами) и на такси наши голубки скоренько долетели до пристанища.
      Гордин тогда второй месяц холостяковал (жена с дочкой отдыхали в Абхазии) и одинокие вечера (не считая общения с котом и собакой) изрядно осточертели общительному энтомологу и журналисту
      Джин пополам с компотом притупили девичью бдительность, а может быть, она уже давно дозрела до взрослых игр, и через полчаса к обоюдному удовольствию они энергично плескались в аквариуме постели.
      Сумерки наступили резко и внезапно. Тина опомнилась:
      - Господи, меня же на вечеринке ждет жених! Он убьет меня.
      - А где это? - пресыщено поинтересовался Гордин, потягиваясь как ублаженный сырой печенкой кот.
      - Да почти там же, где мы сегодня встретились. В начале Кутузовского проспекта. Ой, я же совсем опаздываю, - скороговоркой выпалила Тина, скрываясь в ванной.
      Владимир Михайлович по-хозяйски втиснулся туда же и встал под душ рядом с наядой. Теплые колкие струйки воды приятно щекотали плечи и спину, умиротворенно стекая вдоль тел. Он попытался наскоро повторить какую-нибудь композицию из своих предыдущих упражнений, но Тина недовольно оттолкнула его:
      - Хватит-хватит, какой ненасытный! Оставь хоть немножко будущему мужу.
      - Только, если дашь слово, что завтра или послезавтра опять приедешь.
      Когда, одетые, они уже выходили из квартиры, гостья робко попросила разрешения взять с собой сигареты и бутылку пива. Гордин, радуясь возможности хоть как-то услужить новой подружке, немедленно исполнил её просьбу и, кажется, даже загрузил пивом большой пластиковый пакет, которые тогда тоже были редкостью (их продавали только в центре города цыганки за три или за пять рублей, исходя из плотности, притом, что единый проездной на месяц стоил шесть). Владимир Михайлович поймал такси, усадил Тину на переднее сиденье, дал ей пять рублей, сказав, что до Кутузовского как раз хватит , тютелька в тютельку, и добавил, что через день позвонит.
      Зеленоглазая наяда укатила на машине с "зеленым огоньком", впрочем, при посадке он, кажется, погас. Сидя в кабине, она сразу же нервно закурила, поперхнувшись на первых же затяжках. Потом она призналась Гордину с каким-то нервным смешком, что в тот день впервые занималась любовью с двумя мужчинами подряд, имея в виду своего жениха. "Тоже мне достижение, внутренне усмехнулся Владимир Михайлович, но вслух ничего не сказал. Себе дороже.
      Шли дни, месяцы, годы. Изредка Гордин звонил по телефону героине "романа века" и выслушивал очередные новости. Тина вышла замуж, родила дочь, развелась с мужем-алкашем, окончила институт и стала работать технологом в маленькой ведомственной типографии, печатавшей различные бланки. Редкие постельные встречи (раз в год) не вызывали уже у Гордина волнующего чувства радостного плескания в водной стихии и только помогали сбросить излишек дурной энергии, снять очередной стресс, которых всегда было почему-то больше, чем доступных женщин.
      Однажды Гордин встретил Тину на улице Горького, прогуливаясь с коллегой-энтомологом Борей Бугаевым. Коллега был лет на десять моложе Владимира Михайловича, необыкновенно хорош собой: густые, хотя и тронутые ранней сединой волосы, чистое породистое лицо с румянцем в обе щеки, холеные черные усы с редкой проседью, крупные темные глаза и непривычно алые для мужчины губы; позже Гордин отметил, что Борис и впрямь мог бы составить необходимую половину для искомой пары в Тининых мечтах. И она действительно мгновенно "запала" на коллегу, при очередном телефонном разговоре она сама стала настаивать на скорой встрече, причем на квартире у подруги, которую тут же стала нахваливать Владимиру Михайловичу, мол, стоит обратить внимание. "А уж как она поэзию обожает, просто страсть. Марину Цветаеву может часами наизусть шпарить", выложила Тина самый главный по её разумению аргумент.
      В заключение разговора она безапелляционно заявила:
      - И не забудь Бореньку привести. Вчетвером интереснее. Гордин исправно передал Бугаеву женское предложение. Нужно заметить, что Боря, кстати, относительно недавно женатый, ввиду своей яркой мужественности давно и прочно устал от женского расположения. Он был отягощен постоянными беременностями юной жены, необходимостью устраивать ей безболезненные аборты, к чему привлекал Гордина с его медицинскими связями, был поглощен воспитанием двухлетней дочери; к тому же он жил в двухкомнатной квартире вместе со своими ещё нестарыми родителями и тшетно пытался скопить деньги на кооператив.
      - Какие уж тут бабы, - мрачно заявил он как-то при очередном совместном походе в ресторан Дома кино, где они имели обыкновение обедать, пока приехавший по кино лимиту Юлий Гурман не стал директором престижного заведения и не отменил все прежние льготные пропуска представителям дружественных творческих организаций, расположенных поблизости от заветного островка кино цивилизации.
      Гордин пообещал взять расходы по покупке спиртного и сладостей на свой счет. Боря сдался и в свою очередь ответил согласием на просьбу товарища не только скоротать вечерок в обществе типографских наяд, но и ни в коем случае не попадаться на удочку Тины, а трахнуть при необходимости именно её подругу. Гордин для подстраховки повторил свое условие дважды.
      Встретившись вчетвером в вестибюле метро "Белорусская", они рванули по "кольцу" до "Киевской", а затем в Фили на Кастанаевскую, где проживала разведенная стихолюбивая товарка. У Гордина она сразу же вызвала внутреннюю дрожь и неудовольствие. Крупнотелая, высокая, с широким веснушчатым лицом, она почти недвижно покоилась на ногах-колоннах, обтянутых черными колготками, тогда как серовато-белесые глаза её хищно, по-птичьи высматривали лакомый мужской объект. Имя и фамилия у неё были тоже подстать повадкам - Галя Иволгина.
      Гордин даже пошутил:
      - А я почему-то решил, что ваша фамилия Сорока.
      Галина в ответ ничего не сказала, но чувствовалось, что она обиделась. "А ещё поэт будто бы" - читалось в её глазах.
      "Семейное гнездо" женщины-птицы оказалось трехкомнатной весьма прилично обставленной квартирой. Почти взрослая (четырнадцатилетняя) дочь Галины в это время находилась у бабушки, но должна была вернуться через час-полтора. Времени у двух пар было в обрез. Мужчины и женщины, не сговариваясь, быстро выпили вино, проглотили химический растворимый кофе и разошлись по разным комнатам. Вернее, Гордин схватил Тину за руку, уволок в дальнюю комнату и, прижав к двери, не давая выйти, принялся ей втолковывать, что Боре явно не до нее. Сопротивление обычно синхронно согласованной подруги донельзя распалили его. Он усадил Тину на корточки, расстегнул молнию на своих джинсах и почти насильно заставил подругу исполнить требуемое. Только потом, успокоившись, он почти одновременно с успокоением услышал далекий телефонный звонок. Как оказалось, звонила дочь Галины и предупредила, что через полчаса будет дома. Гостям надо было выметаться. Борис имел виноватый вид. Потом Гордин выслушал от него, что Галина наотрез отказалась от всех видов общения, кроме показа ему любовно подобранной коллекции книжечек в белых суперобложках ("Сокровища лирической поэзии", вот как именовалась злополучная серия", - подумал Владимир Михайлович). У неё имелась даже Леся Украинка (как ни странно, самая редкая книжка этой серии, её, во-первых выпустили необыкновенно малым тиражом, во-вторых, почти всю угнали за границу, где позже за нераскупаемость тираж был сдан в макулатуру). А Борис был глух не только к поэзии, он вообще не любил книг, уставая от их подготовки в родимом издательстве. Галина "достала" его ещё и расспросами о творчестве Гордина, которое было для него не менее загадочным, нежели аналогичное у Леси Украинки. За этим разговором показалось метро. А Тина осталась у Галины то ли наводить порядок, то ли утешать неудовлетворенную по части поэзии подругу, то ли искать утешения самой.
      После свидания у Гали Иволгиной в отношениях Владимира Михайловича и Тины появился заметный холодок. Словно трещина пролегла между ними, через которую явственно просачивался ветерок раздражения и чуть ли не ненависти. Вообще, от любви до ненависти всего один шаг. Расстояние короче воробьиного клюва. Спустя годы, анализируя, можно, наверное, понять причину. Исчезла первоначальная легкость бытия, сладость общения, кончилось равноправие и свобода выбора. Раньше они дарили себя друг другу, не считая и не считаясь. На Иволгинской квартире Гордин мало того, что не принял неписаные правила игры давних любовников (никто никому ничего не должен), хуже того, он не вошел в интерес приятельницы, давнего партнера и соучастника, не уступил ей Бориса, не принял отступного в виде её охочей до поэзии подруги, к тому же грубо надругался над ней, почти что изнасиловал да ещё извращенным способом. Надо заметить, что Тина почему-то не увлекалась французским способом, предпочитая национальный метод любви. Оскорбленная и униженная, она, вероятно, тогда задумала страшную месть, а бедный Владимир Михайлович, конечно, ничего и не подозревал. Да и как можно было предвидеть столь оригинальный способ мщения, о котором речь ещё впереди! Помните анекдот "с бородой": "Уж я так мстила! Так мстила!" - исповедывалась рассерженная на мужа за какой-то пустяк мстительная жена своей лучшей подруге, повествуя о древнейшем способе женской мести.
      Тина вскоре пригласила Гордина на посиделки к другой приятельнице. Она уже не расписывала предполагаемые прелести незнакомки, сказала только, что Света очень хорошая девочка, одна растит сына, работает корректором в издательстве "Наука", может достать любые новые издания серии "Литературные памятники" и неплохо бы её в свою очередь познакомить с таким же хорошим человеком.
      - Что снова Бориса захватить? - ядовито пошутил Гордин.
      - Не надо никакого Бориса. И что ты мне душу травишь! Хотя я в Борисе уже разочаровалась: как он мог уступить тебе меня безо всякой попытки, как он мог не откликнуться на мой зов. Нет, он - не мужик, не то, что ты: никогда не только своего, но и чужого не упустишь, - двусмысленно почти пропела наяда в телефонную трубку. - Постарайся найти более предприимчивого, наподобие себя.
      А Владимир Михайлович снова не уловил ни яда, ни потаенной угрозы в этой льстивой похвале. Как ни странно, задача, поставленная перед ним, была достаточно сложна, если вообще выполнима. Дело в том, что Гордин по жизни был волк-одиночка, скорее даже не волк, а пёс шелудивый, о чем он не подозревал, но зато действительно одиночка. Он не мог не только поделиться своей жалкой жизненной добычей, но сама мысль о необходимости согласовывать свои действия с кем-то еще, уже приводила его в бессмысленную ярость. Однажды одна из его постельных подружек чуть ли не год уговаривала Гордина найти второго партнера для amour de trois1, а он так и не отважился. Он даже представить не мог, как будет разговаривать с кем-то из знакомых на такой глубоко интимный предмет , а уж о действии сообща он и помыслить не мог. Та изобретательная дамочка (дочка академика, между прочим, и внучка замминистра) давно в солнечном Израиле, скорее всего на лунной панели. Она так стремилась в страну обетованную, не скрывая особенно предполагаемого сладкого способа зарабатывать на жизнь, впрочем, об этом в другое время в другом месте. Всему свой черед.
      Владимир Михайлович таки созвонился с надоедливым коллегой-энтомологом, который замучил его своими международными бизнес-проектами. Коллега был лет на двадцать старше, но энергией обладал неукротимой. Он был коренаст, росту чуть ниже среднего, что искупалось отчасти длиной рук, которые висели как у орангутанга и, даже на первый взгляд, были загребущие. Совершенно лысый череп его не портил, глаза были скрыты за толстыми "минусовыми" стеклами в массивной модной оправе, мощные запорожские усы демонстрировали ушедшее очарование семитской шевелюры. Обычно малоразговорчивый, он не изменил своему обычаю и дал добро на свидание каким-то утробным рыком.
      Когда Гордин и коллега-усач пересеклись с Тиной в метро, та, вроде бы привычная к выкрутасам судьбы, чуть не зашлась в спазматическом хохоте. Утащив Владимира Михайловича за колонну, она безапелляционно заявила:
      - Ты кого привел? Что за чучело? Это же пенсионер-паралитик!
      ________
      1. любовь втроём (франц.)
      - Да он ещё вполне трудоспособен, в хорошей спортивной форме, можешь сама проверить, - вяло защищался неугодивший партнер
      - Я тебе проверю! Чтоб его и духу не было! Он Светланке не подходит. Ты мою подругу идиоткой что ли считаешь? Да она нас и на порог с этой обезьяной не пустит
      Гордин был вынужден уступить и объясниться с коллегой-жуком, наврать, что междусобойчик отменяется по случаю временной болезни хозяйки квартиры. Лысый усач воспринял известие вполне индифферентно, только его выпуклые глаза выкатились вперед и несколько покраснели, и удалился с непроницаемым видом, рявкнув на прощание нечто доброжелательное.
      Тина и Владимир Михайлович устремились в район "Медведково". Петляя между стандартными зданиями известными одной Тине ходами, они вышли к облупленной "хрущобе", перед одним из подъездов которой их ждала похожая на мальчишку девица в кроличьей вытертой шубке, несмотря на весеннюю оттепель, покачивая перед собой коляску.
      - Ну, как, не опоздали? - ласково обратилась к ней Тина, заглянув при этом в коляску и нежно поправив розовое одеяльце на малыше.
      - Всё нормально. Только у меня не прибрано и в холодильнике хоть шаром покати, - ответила Света, окинув попутно Гордина цинично оценивающим взглядом.
      - А это мы сейчас сообразим. Правда ведь, Володя? полуутвердительно-полувопросительно оглянулась Тина на спутника.
      - Однозначно, - согласился Владимир Михайлович. И они пошли небольшой шеренгой, продвигая перед собой коляску через обледеневшие черные выбоины в асфальте. "Универсам" также был типичным. Гордин хотел, было, ограничиться спиртным, взяв бутылку водки и две "Саперави", но ему, как оказалось, предстояло оплатить три десятка яиц, колбасу, сыр, хлеб, пельмени, торт, конфеты, два пакета молока и банку детского питания (у Светы от переживаний молока нет, - прошептала ему заговорщически Тина), а также соль и спички, которые мгновенно набросала в традиционную тележку раскрасневшаяся в помещении спутница.
      Пока Гордин расплачивался, она вышла из магазина и он, стоя в очереди, видел сквозь витрину, как она, энергично жестикулируя, что-то рассказывала подруге, возможно объясняя причину отсутствия для неё кавалера.
      Припасы в двух пластиковых пакетах вносил в комнату Гордин, хозяйка осталась на улице гулять с ребенком. Тина умело отомкнула дверь, привычным жестом достала из-под вешалки стоптанные матерчатые тапочки и бросила их гостю.
      - Раздевайся. Располагайся. Будь как дома, дорогой. А сама, повесив плащ в прихожей, отправилась с пакетами на кухню - выгружать провизию.
      - Ну что, мы, наверное, сейчас есть не будем. Свету подождём. Только вина выпьем, ты не против?
      Владимир Михайлович огляделся вокруг. Стандартная прихожая. Кухонька с традиционным набором мебели и холодильником "Саратов", на котором громоздилась фанерная хлебница. Комната, треть которой занимала тахта "сексодром" и ещё почти треть - полированная стенка.
      Тина, управившись с рассовыванием провизии в холодильник и в кухонные шкафчики, протянула Гордину бутылку вина и штопор. Он привычно открыл "Саперави, разлил вино по фужерам, снова заткнул пробкой бутылку и выслушал её ликующий тост:
      - За любовь и взаимопонимание!
      - Инди-руси-бхай-бхай, - механически отозвался Владимир Михайлович. Пить ему не хотелось, любовных игр хотелось ещё меньше. Он почти недоумевал: кой черт он притащился за тридевять земель в эту замызганную халупу, зачем истратил прорву денег (сколько же хороших книжек можно было купить!), если ему совершенно не хочется развлекаться... Дурные предчувствия будоражили его. Он ощущал себя бараном, влекомым на скотобойню. Выпитое вино не помогло, стало поташнивать. Во рту осталось послевкусие вяжущих чернил.
      Между тем Тина достала из бельевого шкафа подушки, простыню и одеяло без пододеяльника. Простыня была явно несвежая, в коричневатых разводах.
      Владимир Михайлович нехотя взгромоздился вслед за подругой на тахту. Ему хотелось сейчас одного: скорее уйти из этого дома и забыть его как дурной сон. Он приладился на бок позади Тины и стал изучать поле деятельности. На уровне женской талии виднелась круговая борозда-защипа от тугой резинки трусов или пояса, на коже в области крестца с переходом на ягодицы краснели прыщеватые бугорки размером со спичечную головку. Позже Гордин сообразит, что это - следы укусов.
      Тина напротив пришла в невероятное, явно ненаигранное возбуждение. Она стала нашептывать партнеру бессвязные нежности, извиваясь и ерзая телом на постели и требовать от Гордина большей активности и прилежания:
      - Ну же, ну же... Милый, почему ты сегодня такой вялый, едва шевелишься...
      Гордин молчал. Кое-как он покончил с постыдным занятием и немедленно вскочил с тахты, начал одеваться.
      - Подожди, у нас ещё есть полчаса, давай повторим, - попыталась задержать его Тина.
      - Извини, я себя что-то плохо чувствую. Наверное, грипп начинается, попытался смягчить отказ Владимир Михайлович.
      - Смотри, чтоб не гриппер, - малоудачно пошутила Тина, вальяжно раскинувшись на постели, откинув одеяло и потягиваясь, как большая голая кошка.
      Резко прозвенел дверной звонок, и раздалось скрежетание ключа в дверном замке. Света тоже решила вернуться раньше времени.
      - Олег совсем замерз и мокрый. Извини, я только перепеленаю его и уйду, - обратилась она к подруге, не обращая внимания на понуро стоявшего около полки с книгами Гордина.
      - А мы уже всё закончили. Раздевайся. Давай посидим, чаю попьем, предложила Тина.
      Мальчика отнесли в другую комнату, дверь в которую Гордин не заметил из-за "стенки". Женщины придвинули большой стол к тахте, быстро уставили его бутылками и закусками. Наполнили фужеры вином. Гордин сел сбоку на стул, налил себе стакан водки и, не дожидаясь общего тоста, махнул его единым духом. Тина заметила его забегание вперед и пошутила:
      - Что-то ты, дружочек, переквалифицировался. Может ты уже не ёбарь, а алкаш?
      Она ещё что-то добавила не менее соленое и ядовитое. Гордин ничего не ответил. Он сидел, чувствуя, что ноги его отяжелели, что брюки стали тесными. А женщины занялись друг другом, они подкладывали угощение на тарелки, доливали вино в фужеры, пили много и жадно, много и возбужденно говорили. Казалось, они не виделись целую вечность.
      Гордин на минуту прислушался. Света рассказывала, что вчера её сильно напугали.
      - Прохожу поздно вечером возле двери в прихожей и слышу какой - то слабый шум. Прислушалась. Словно кто-то стоит около двери и сильно дышит. Но не звонит. Я сначала подумала, что мой бывший муж пришел, алкаш несчастный. Он как поддаст, то вместо того, чтобы к матери своей ехать, где сейчас живет, в Марьиной роще, ко мне прётся и канючит под дверью, мол, пусти да пусти. Иногда даже на коврике в коридоре всю ночь проспит. Но я его не пускаю. Хватит, надоел. Вот так достал, - Света провела горизонтально по горлу кистью правой руки.
      - И кто это был? - чуть не взвизгнула Тина.
      - Слушай. Смотрю я в "глазок", а там что-то темное мелькает, словно кто-то смотрит снаружи и тоже моргает. Мне совсем плохо стало. А куда деваться, и в окно не выскочишь, я же на пятом этаже живу, ты же знаешь. Ну, пошла я к телефону и в милицию позвонила. Уже через десять минут патруль приехал, с автоматами.
      - И что? - опять влезла с вопросом Тина.
      - А ничего. Оказалось, на "глазок" села бабочка или мотылек ночной и махала крыльями. А мне черте что почудилось. Я уж перед ментами извинялась, что напрасно их потревожила. Но они - ребята нормальные, всё поняли и предлагали ещё звонить чуть чего...